***
Полнолуние ужасно. Полнолуния ужасны всегда, но они стали хуже с тех пор, как приходится проводить их в Визжащей хижине. Он понимает, почему Дамблдор так настаивает на том, чтобы он оставался там, в безопасной дали от школы, понимает и в глубине души согласен с этим, но все равно это слишком ужасно – очнуться от жгучей боли и чувства безысходности в этой пустой клетке. Обычно Мадам Помфри уже ждет его там на рассвете, чтобы дать все необходимые зелья и мази. После них волчья сила довольно быстро исцеляет его после крепкого сна, и он может вернуться в класс, извинившись за отсутствие, и никто не успеет заподозрить что-то в его поведении. Тем не менее, это никогда не станет его любимым событием месяца. В этот раз все прошло просто чудовищно. В этот раз волк злее и агрессивнее, чем обычно. Ремус не знает, почему, он никогда не старался понять зверя внутри, предпочитая держать свое сознание подальше от этого чудовища. Когда волк заперт и не может ни на кого напасть, он становится диким. Он воет и мечется от стены к стене и пытается уничтожить сам себя – вырывает клочья шерсти с собственного тела, впивается в мясо так сильно, чтобы десны и конечности кровоточили. Может, он был разгневан из-за того, что вынужден сидеть взаперти, или, может, из-за того, что происходит между Ремусом и Сириусом – о да, и зверь, и сам Люпин злились на Сириуса за то, что тот играл с ними, злились на себя, что позволяли ему это, и страстно хотели его все время. Какова бы ни была истинная причина, волк вышел из-под контроля, и, когда все было кончено, Ремус оказался абсолютно разбит. Его переместили в больничное крыло, и сквозь туман в голове он думает, сколько его костей были сломаны, останутся ли шрамы после ран от когтей, когда все просто перестанет болеть, а потом проваливается в глубокий сон. Он спит крепко и без сновидений целый день и всю ночь, пока, как в каком-то любовном романе матери, его не будит голос Сириуса. Правда, он звучит совсем не романтично, скорее оглушительно. Сириус кричит, требуя увидеть его, но Мадам Помфри отказывает, из-за чего он начинает кричать громче, звуча почти отчаянно. Джеймс тихо говорит, что они вернутся позже. Какая-то часть Ремуса пытается закричать, потому что он так сильно хочет увидеть своих лучших друзей, увидеть Сириуса, но он едва остается на грани сознания, и еще даже не видел, как он выглядит… Они начнут задавать вопросы, на которые он аккуратно сможет ответить, вернувшись в гостиную, но сейчас он ни за что с этим справится – Боже, он едва может вспомнить свое собственное имя. Поэтому он молчит, беспокойство Сириуса обволакивает его, словно одеяло, и Ремус снова засыпает. Он еще чувствует себя немного слабым, когда заходит в Большой зал на ужин. Вздрагивает от шума, садится за стол и надеется, что никто его не заметит. Сириус смотрит на него с беспокойством, и это настолько несвойственное для него выражение лица, что Ремус почти хочет рассмеяться – осторожно, чтобы не потревожить ребра. Но, прежде чем он успевает, Сириус немного подвигается к нему, и его рука так нежно касается локтя Ремуса, что он даже думает – не кажется ли ему это. Прикосновение такое непривычно ласковое, что он едва не пропускает мимо ушей слова. – Ты в порядке? – тихо спрашивает Сириус. Ремус кивает и улыбается ему. – Конечно, почему нет? Передай курицу, Пит? – Он старается не вздрогнуть от боли, когда тянется за предложенной тарелкой. Черт, его ребра все еще очень болят. Ублюдочный волк. – О, ну даже не знаю, – возражает Сириус, – может, потому, что ты провел почти два дня в больничном крыле с какой-то загадочной болезнью, и теперь двигаешься так, словно сделан из стекла… – Бродяга, – говорит Джеймс предупреждающе, и это звучит так, словно они уже обсуждали это. Скорее всего, так и было. И он снова называет его Бродягой – Ремус давно обратил внимания на их странные прозвища, которыми эти трое иногда называют друг друга. Он их не понимает, но все никак не может набраться уверенности и спросить. Сириус рядом с ним сжимает челюсть и открывает рот, чтобы ответить, но Ремус толкает его под ребра прежде, чем он успевает сказать хоть слово. – Все нормально, Сириус, правда, но спасибо тебе за заботу. Не думал, что тебе не все равно. – Ты не выглядишь так, словно у тебя все нормально… И о чем ты говоришь? Конечно, мне не все равно. – И, – продолжает Ремус, будто Сириус ничего не говорил (хотя что-то в его груди начинает приятно печь от этих слов), – никакой загадки нет. Я упал со ступенек в Астрономической башне, как полный идиот, и полетел по ним прямо до самого низа. Прокатился по каждой, и хочу сказать, это охренеть как больно – почему каменные лестницы такие жесткие? Я переломал несколько костей, выпил немного Костероста, а потом спал. – И ты думаешь, что мы поверим в это, – Сириус пристально смотрит на него. Не делай из меня идиота, словно говорит он, и Ремус действительно не хочет этого. Он ненавидит лгать своим друзьям, но какой у него есть выбор, правильно? – Верь, во что хочешь, – говорит он, пожимая плечами, и с ожесточением накалывает курицу на вилку. Он не знает, на что именно злится: на Сириуса, что тот не принимает его слова за чистую монету, или на Фенрира Сивого за то, во что он посмел превратить жизнь Ремуса. – Но не надо делать из всего драму, Сириус. Иногда люди просто поскальзываются и ломают кости.***
Следующие несколько дней проходят странно. Сириус очень неохотно выпускает Ремуса из поля зрения, и сначала это очень приятно, но быстро начинает сводить с ума. Он хочет быть рядом не по каким-то сексуальным причинам, на что Ремус не может не надеяться, а потому, старается заботиться о нем, поэтому вьется за ним хвостом как любвеобильная дружелюбная собака. Сириус настолько пристально следит, чтобы Ремус не оставался один, что ему начинает казаться, что он вообще никогда теперь не сможет побыть с самим собой. И он действительно чувствует себя хорошо – на самом деле, ему всегда становится намного лучше в течение недели или около того после полнолуния. Поэтому то, что с ним обращаются как с инвалидом, просто бесит. Сириус смотрит с какой-то озабоченностью в глазах, и Ремус задается вопросом, не был ли он окклюментом, поэтому столько времени, сколько это вообще возможно, он думает – иди нахер, Сириус, пусть никогда и не скажет этого вслух. Сириус умеет быть приставучим. А иногда он смотрит на Ремуса как-то странно, открывает рот, будто хочет что-то сказать, но тут же быстро его закрывает, плотно сжимая губы, словно слова могли вырваться сами по себе. Ремусу это совсем не нравится, но у Сириуса при этом такие щенячьи глазки, и он действительно выглядит из-за чего-то очень взволнованным, что одновременно очень мило и не имеет никакого смысла. Поэтому он ничего ему не говорит и просто надеется, что к тому времени, как все вернутся с рождественских каникул, все устаканится и будет как прежде. Из-за этой гиперопеки он не то чтобы избегает Сириуса. Он откровенно прячется от него. Все вокруг были в сумасшедшем праздничном ажиотаже, носились кругами, проверяя, что не оставили ничего, что могло бы понадобиться в течение следующих двух недель дома. Ремус не едет к родителям на праздники, поэтому ему не нужно упаковывать вещи, а вот у Сириуса должны были возникнуть с этим большие неприятности, потому что он абсолютно неорганизованный. У Ремуса была прекрасная возможность схватить книгу и проскользнуть за тяжелые гобелены его кровати, чтобы побыть в одиночестве и тишине. Но Сириус Блэк, очевидно, и вправду был наполовину псом, потому что ему удалось унюхать его и здесь: вот он, просовывает голову сквозь гобелены, а затем торжествующе ухмыляется, как будто только что выиграл в прятки. Он пробирается сквозь тяжелый бархат и садится на край кровати, скрещивая ноги и глядя на Ремуса как на свой рождественский подарок. – Закончил с вещами? – Что? – спрашивает Сириус и смотрит на него с удивлением, будто не ожидал, что Ремус заговорит. Словно тот собирался просто позволить Сириусу молча смотреть, как он читает. Это же странно? – А. Нет, на самом деле и не начинал. – Ты, вроде как, отстаешь от графика. Поезд уходит примерно через полчаса. – Да, я знаю, – соглашается Сириус. – Но… я не уезжаю. – Ты не… ты что? – У меня не самые лучшие отношения с матерью, – он отворачивается, когда произносит это, дергая ниточку на покрывале Ремуса. Грудь Люпина сдавливает напряжение. Что-то такое было в том, как Сириус говорил о своей семье, какая-то уязвимость, которую он обычно не проявлял. И сейчас Ремусу нестерпимо сильно хочется поддержать его. Сделать хоть что-то. Сириус продолжает: – По правде говоря, я терпеть не могу находиться в ее доме дольше, чем это необходимо. Я обычно уезжаю с Джеймсом, но он каким-то образом уговорил Лили поехать к Поттерам на все праздники до самого Дня подарков [1]. И, поверь мне, быть третьим лишним у них – это худшее в мире. Я подумал, что лучше уж останусь тут. Особенно, раз уж и ты… – он замолкает и пожимает плечами. Но тут же, похоже, мысленно встряхивается и одаривает Ремуса усмешкой, безрассудной и немного обезоруживающей. Он встает и тянет руку к Ремусу, чтобы поставить его на ноги. – Пойдем, проводим их! Целых две недели. Он и Сириус. Без других друзей, без занятий и вообще чего-либо. Сириус либо будет и дальше обращаться с ним, как с хрупкой куклой, либо снова начнет метаться между всеми этими действиями Ремус-просто-один-из-моих-друзей и бесстыдным флиртом. В любом случае, Ремус не знает, как пережить хоть что-либо из этого. Неделя каникул проходит, а Сириус продолжает быть крайне назойливым (в какой-то момент он предлагает развлечения, которые тут же обрывает на полуслове, словно думает, что Ремус развалится, если сделает хоть что-то напряженное). Люпин понимает, что единственный способ справиться с этим – отрытая и безжалостная конфронтация. Но когда он сам предлагает сыграть во Взрывающиеся карты, Сириус с беспокойством смотрит на него и спрашивает, не хочет ли Ремус пойти лучше в библиотеку. Просто Взрывающиеся карты. Ремус Люпин, на минутку, оборотень. Каждый месяц он переживает куда более хреновые вещи, чем обычная карточная игра. И вообще Сириус никогда добровольно не бывал в библиотеке за всю свою жизнь, кроме того раза, когда они впервые поцеловались – и Ремус уверен, что сейчас Сириус вовсе не приглашает его повторить это. Похоже, он думает, что Ремус неожиданно споткнется и тут же умрет, как только встанет на ноги и куда-то пойдет один. Поэтому в этот вечер – в канун Рождества – он решает, что всему есть предел, пока ищет что-то в своем чемодане. Сириус заходит в комнату и тут же опускается рядом, чтобы помочь ему засунуть чемодан под кровать, будто Ремус не делал это три раза в неделю с самого сентября. – Знаешь, а я уже в полном порядке, – говорит он как бы между прочим, чтобы не звучать так, словно собирается начать ссору и ругань. Видит Мерлин, Сириус просто до смешного вспыльчивая задница. Ремус стоит на коленях перед кроватью и медленно опускается спиной назад, пока его плечи не касаются ковра – позвонки приглушенно похрустывают, но это не больно, а совсем наоборот. Он самодовольно улыбается, видя лицо Сириуса, когда снова садится ровно. Посмотри, какой я гибкий. И ладно, может быть, он действительно хотел вызвать какую-то реакцию – он не может отрицать, что его сердце пропускает удар, когда он видит, как глаза Сириуса темнеют, а под кожей двигает кадык, когда он тяжело сглатывает. – Видишь? – говорит Ремус. – Ничего не болит. Я как новенький. – Не мне винить тебя за такое небрежное отношение к себе, – отвечает Сириус, толкая ногой чемодан в последний раз и полностью запихивая его под кровать. Он садится на пол, упираясь руками в пол за спиной. Это просто талант, думает Ремус, что его голос при этом звучит абсолютно ровно, его шок от гибкости Люпина прошел так же быстро, как и наступил. – Но ты не можешь просто вести себя как обычно. Потому что ты серьезно переломался и скрываешь, как именно. – Но сейчас я уже поправился. Я в порядке. И что я скрываю? Я рассказал тебе, что случилось. - Да. Ты рассказал. Но ты не упал с лестницы, – немного сердито говорит Сириус, как будто действительно имеет право злиться. Ремус закатывает глаза. Ну правда, сколько это может продолжаться? – Если я сказал, что упал, это значит, что я упал. И если я сказал, что я в порядке, значит, я в порядке. Ты сводишь меня с ума своим обострившимся материнским инстинктом, – он пытается посмотреть на Сириуса свирепо, но тот просто усмехается. Ремусу приходится отвести взгляд, чтобы не улыбнуться в ответ. – Ты скрытный, – Сириус обхватывает руками лодыжки и опускает подбородок на колени. – Очень, очень скрытный. Я уверен, в том, что ты так сильно это отрицаешь, есть какой-то тайный смысл. – Никакой тайны – ты просто перешел черту и превратился в маленькое надоедливое дерьмо. – Тем не менее, ты все еще хочешь поцеловать меня. Он говорит это ни с чего, и Ремусу хочется зарычать от разочарования. Маленькое надоедливое дерьмо – это преуменьшение. Кроме того, почему Сириус всегда так чертовски прав? – Я хочу, чтобы ты отвалил, – отрезает Ремус. И именно это он имеет в виду. Да, пускай, желание поцеловать Сириуса никогда не покидает его голову, но все же. Он так, блядь, сильно хочет с этим покончить. – Ты хочешь поцеловать меня, – самодовольно повторяет Сириус. – Не хочу. – Я знаю, что хочешь. – Нет. – Да. – Прекрати. Я не буду играть с тобой в эту дурацкую игру. Я вырос из этого еще в пять лет. – Вот почему ты такой чертовски раздраженный в последнее время. Ты хочешь, чтобы я поцелуями заставил тебя рассказать твои секреты, – Сириус даже не обращает внимания на настроение Ремуса. – У меня нет никаких… хмпф… Рот Сириуса накрывает его губы, и всем телом он толкает его на ковер, прикусывая нижнюю губу Ремуса. Тот просто стонет ему в рот, и думает: «Ну, приехали», – и его руки сами собой поднимаются, чтобы обхватить Сириуса. Он хочет, чтобы это никогда не прекращалось, чтобы он всегда вот так лежал на полу в гриффиндорской комнате для мальчиков и целовал Сириуса Блэка… но это нечестно. Сириус не может просто делать это тогда, когда ему заблагорассудится, и уж тем более не имеет права выуживать из него информацию. Ремус с силой отталкивает его от себя, ловя его взгляд и тут же быстро отводя глаза. Смесь непонимания и боли на лице Сириуса подобна удару в живот. – Что, черт возьми, ты делаешь? – рычит Ремус. Сириус пожимает плечами, но он уже совсем не выглядит уверенным, как пару секунд назад. – Ты не можешь просто делать это. Целовать меня. Я не из тех, кто… Короче, ты не можешь просто целовать меня, когда тебе хочется, Сириус, а потом игнорировать. – Когда это я игнорировал тебя? – огрызается Сириус в ответ. – Скажи, когда? – Хорошо, ты не игнорируешь меня в общем и целом. Но ты не относишься ко мне так, как люди относятся к тем, кого целуют! – Ни разу не встречал у тебя возражения, когда мы начинали сосаться, Ремус. И знаешь, что? Никто не использует фразу «в общем и целом» в обычном разговоре! Это самое глупое обвинение за всю историю обвинений, и это в принципе самая глупая ссора за всю историю ссор. Ремус открывает рот, чтобы возразить, что люди все время говорят «в общем и целом» в цивилизованном разговоре. А еще для того, чтобы, может быть, попросить его успокоиться и продолжить целоваться, и вообще он сожалеет о том, что сказал… Но Сириус, будучи вспыльчивой задницей, вскакивает на ноги и уходит, остановившись только у двери, чтобы крикнуть через плечо: «Счастливого, блядь, Рождества!». О, потрясающе, на часах полночь. Рождество. Ремус находит его у озера. Типичный Сириус – не может подуться где-нибудь в помещении у огня. На дворе декабрь, и вся земля промерзла. Сириус дрожит, его плечи трясутся, а зубы стучат. Ремус тяжело вздыхает и накидывает теплую куртку, которую успел схватить из комнаты, ему на плечи и садится рядом на корточки. Они не могут рассориться в Рождество. Сириус не двигается и делает вид, что он здесь один, но через несколько мгновений его дрожь утихает. Ремус выдыхает, и смотрит на пар в воздухе – он вспоминает, как в 11 лет он притворялся драконом, бегал, выдыхая дым и страшно рыча, не обращая внимания на страх матери, что это волк берет над ним контроль. Он выдыхает снова, на этот раз сильнее, и видит, что Сириус делает то же самое. Клубы пары смешиваются перед их лицами. Он думает сказать что-то романтическое об этом, но, даже если бы они и были в отношениях, Сириус лишь фыркнул бы и ударил его по плечу, попросив перестать быть такой размазней. – Идем внутрь, – мягко говорит Ремус. – Нет. – Перестань быть таким идиотом, Сириус. Здесь минус пятнадцать, если не меньше. Пойдем. – Я в порядке. – Может и так, – говорит он и показательно потирает одну руку об другую, – но я чертовски замерз. И я приготовил тебе подарок. Это работает. Сириус иногда такой Сириус, он никогда не может устоять перед соблазном получить подарок. Он слегка поворачивает голову, вопросительно изгибая бровь, и Ремус усмехается. – Ладно, так и быть, – медленно говорит Сириус, – если уж ты действительно так замерз. Ремус смеется – он ничего не может поделать – и наклоняется вперед, нежно прикасаясь губами к губами Сириуса. Это первый раз, когда он сам потянулся к нему, поэтому он чувствует себя смущенным, но не позволяет себе передумать и замереть. Сейчас Рождество, и Сириус выглядит восхитительно с его розовым носом и яркими глазами, мягким изгибом губ и улыбкой, которую он старается спрятать. Губы Сириуса ледяные под все еще теплыми губами Ремуса, и он резко выдыхает, прижимаясь к нему в ответ, но не углубляя поцелуй. Ремус отстраняется и встает, протягивая Сириусу руку, чтобы помочь ему подняться на ноги. Обратно в замок они идут в тишине. Ремус понимает, что между ними еще ничего не решено. В конце концов, им все же придется поговорить, чтобы больше не затевать нелепые ссоры. Но сейчас Рождество, и Ремус не хочет думать об этом. Он указывает на свою кровать, нагревая две кружки с какао, хотя на часах уже половина первого утра. Сириус ведет плечами, чтобы куртка соскользнула с них, что он, вероятно, считает очень провокационным. – Отвали, Сириус, и ложись в постель. – Он запоздало добавляет «в пижаме», хотя, честно сказать, предпочел бы, чтобы тот оказался без нее. Когда он протягивает Сириусу кружку и устраивается на простынях, у него в груди что-то сжимается и скручивается от вида прислонившегося к подушкам Сириуса в его кровати. Он словно выглядит моложе и как будто из молодого человека, который всегда очень старается вести себя так, как нужно, превращается просто в мальчика. Сириусу все еще немного холодно, его нос такой же красный. Он закутался в одеяло и теперь сидел в своей фланелевой пижаме, потягивая какао и наблюдая за Ремусом из-под своих преступно длинных ресниц. Ремусу хочется плакать, насколько он прекрасен. Ему хочется целовать его, пока он не забудет свое имя. – Счастливого Рождества, – говорит он, все же забираясь под одеяло и бросая подарочный пакет на колени Сириуса. – Ауч! Ну ты мудак, блядь! – Ремус дергается в сторону, чуть не отправив свое какао в полет. – Держи свои ледышки на своей стороне! – Мне нравится, что у меня есть своя сторона, – говорит Сириус, снова прижимая стопу к лодыжке Ремуса и отдергивая его со злой усмешкой под горящим взглядом. Он просовывает руку под одеяло и выуживает оттуда завернутый прямоугольный пакет, улыбаясь во весь рот. – А это для тебя. Ремус даже не хочет знать, как и когда Сириус успел спрятать подарок в его кровати. – Ты первый, – говорит Сириус, постучав по подарку указательным пальцем. – Открой его. – Мы могли бы сделать это вместе. – Просто открой его, Ремус, пока я не сделал это за тебя. Идеально. Идеально, идеально, идеально. Ремус не может выдавить ни слова. Он глотает комок в горле и смаргивает непрошенные слезы в глазах, проводя пальцем по переплету. Полное собрание сочинений о Шерлоке Холмсе. С твердой обложкой и позолотой книга, вероятно, стоит целое состояние. Это самая красивая книга, которую он когда-либо видел. – Ты так долго хотел найти историю про эту собаку или кто она там, – говорит Сириус. – Хотя лично я не разделяю восторга. Мне она показалась довольно скучной, язык совсем не современный, картинки не двигаются, а этот парень, Холмс, похоже, под чем-то, хотя, может, все магглы такие ненормальные, но… – Она идеальная, – выдыхает Ремус. – Мне безумно нравится. – Хорошо, – говорит Сириус так просто, словно только что не перевернул жизнь Ремуса с ног на голову. Он прочитал книгу, прежде чем подарить ее Ремусу. Это самый вдумчивый подарок, который он когда-либо получал. Сириус взволнованно перебирает ногами под одеялом. – Моя очередь. Сириус спешно срывает бумагу, не церемонясь, отчаянно пытаясь добраться до содержимого коробки. У Ремуса нет даже мгновения, чтобы спросить, нравится ли ему, как Сириус прижимает его к подушкам, седлая и начиная бормотать «спасибо, спасибо, спасибо», на каждое слово целуя его лицо – щека, подбородок, бровь… – Тебе нравится? – смеется Ремус, и Сириус стонет, покрывая поцелуями те части лица, которые он пропустил. – Я подумал, что если мы продолжим возиться с этим дурацким мотоциклом, тебе понадобится подходящая куртка. Конечно, она подержанная – Ремус вряд ли мог позволить себе купить новую вещь, – но зато она из настоящей кожи, мягкая, потертая и пахнущая моторным маслом (и поэтому немного пахнущая Сириусом). Сириус безостановочно кричит, когда разворачивает ее полностью. Она застегивается на молнию спереди, сверху и снизу – застежки на кнопках; чуть выше пояса продевался кожаный ремень, по бокам – карманы, и высокий воротник, который, Ремус почему-то был уверен, Сириус обязательно будет поднимать. Он думает, нужно ли говорить, что его первой мыслью, как только он ее увидел, было то, что цвет кожи идеально подходил серым глазам Сириуса. – Это моя самая любимая вещь, – бормочет Сириус, и на этот раз Ремус даже не хочет задаваться вопросом, что между ними происходит, когда Сириус целует его. Он отдается этому моменту и просто открывает рот, чтобы позволить Сириусу запустить в него свой язык, просто ведет своими руками по спине парня вверх под его пижамную рубашку, крепко прижимая теплые ладони к спине и пояснице Сириуса, где кожа особенно мягкая. Руки Сириуса держат голову Ремуса на подушке, когда они целуются и прижимаются друг к другу, и это заставляет Ремуса чувствовать себя защищенным: пальцы Сириуса в его волосах, его тело тяжелое и теплое, его рот пробующий на вкус, дразнящий, жадный. Ему это нравится. Ему нравится, когда Сириус подтягивается немного выше, и он чуть шире раздвигает ноги, чтобы тот мог лечь между ними. Их тела прижимаются друг к другу от бедер до груди. Ему нравится, как их ноги переплетаются, что ноги Сириуса все еще холодные и что он издает эти хриплые звуки в рот Ремуса, пока они целуются. Когда Сириус чуть отстраняется и Ремус открывает глаза, он впервые замечает, насколько много веснушек у него на носу. Он горячий, немного тяжелый, но Ремусу все равно удобно. И когда Сириус двигает бедрами вверх, одновременно с этим наклоняясь, чтобы прикусить нижнюю губу Ремуса, тот не может ничему поделать с дрожью, пробившей все тело. Сириус усмехается ему в рот и сдвигается в сторону, теперь он наполовину лежит на Ремусе, а наполовину – на матрасе. Ремус потрясающе сильно чувствует член Сириуса, прижимающийся к его бедру, но у него нет времени сосредоточиться на этом. Теперь, когда Сириусу не нужно опираться на руки, чтобы удерживать себя, одна его ладонь медленно и нежно движется по челюсти и скуле Ремуса. Сириус наклоняется, проводя носом по его виску, оставляя легкие поцелуи на лице, пока наконец-то снова не находит его губы. Он засасывает нижнюю губу Ремуса в рот и слегка потирается о его бедро, и это просто чертовки хорошо. – Все нормально? – бормочет Сириус, снова отстраняясь, и кончики его пальцев прослеживают тонкие невидимые узоры на скулах Ремуса. Выражение на его лице Ремус не может описать словами. Он может только дважды кивнуть и снова потянуть на себя Сириуса, прежде чем у кого-то из них появится слишком много времени, чтобы подумать, что именно они делают. Ремус хватает его за плечо и прижимает к себе, пока Сириус не выдыхает: – Черт, Ремус… – прямо ему в рот и, наконец, не перекатывается на него полностью, ни на секунду не разрывая поцелуй. Ремус вслепую шарит руками по его телу: ягодицы, бедра, снова бедра – ему все равно, ему нужно просто постоянно прикасаться. Он хочет обладать им целиком и ничего не может с этим поделать. Сириус снова стонет, говорит тихо: – Блядь, Ремус, ты с ума меня сводишь, когда ведешь себя так. Ремус цепляется за него, все тело дрожит каждый раз, когда его твердо стоящий член прижимается к нависшему над ним Сириусу. Когда Сириус слегка смещается, его член прижимается к члену Ремуса – Люпин откидывает голову назад, издавая протяжный стон. Сириус не теряет времени, тут же прижимаясь губами к его вытянувшейся шее, он высовывает язык, чтобы слизать собравшийся на коже пот. Он посасывает ее и кусает – от этого точно останется след, но Ремус даже не думает об этом. Боже правый, и при этом они оба все еще в одежде. – Сириус. Сириус. Сириус… Это единственное слово, которое он может сейчас вспомнить, единственное слово, которое имеет значение, пока он вскидывает бедра вверх. Сириус двигается ему навстречу, руки Ремуса у него под рубашкой, и он вонзает ногти в голую кожу, беспорядочно толкаясь бедрами. Сириус немного приподнимается, хватает Ремуса за плечо и стонет: – Посмотри на меня. Всего лишь легкое движение, небольшая смена угла – это идеально и слишком много, поэтому глаза Ремуса открываются только на секунду. Сириус прямо над ним, так близко, смотрит темными глазами и часто дышит. Он в очередной раз двигает бедрами и, сразу после того как кончает Ремус, бурно кончает следом в свои пижамные штаны Рождественским утром в два часа тридцать минут. _______ [1] День подарков (Boxing Day) — праздник, отмечаемый в Великобритании и в ряде стран Британского содружества наций ежегодно 26 декабря.