Очень древняя черная магия

Когда Ремус просыпается, голова Сириуса покоится у него на груди, а нога удобно перекинута через бедра, и он думает, что это будет крайне странное утро. Он помнит, как Лили рассказывала ему о неловком пробуждении после их первого раза с Джеймсом: они не могли смотреть друг другу в глаза, когда проснулись, и ей пришлось быстро пробираться обратно в комнаты для девочек, пока не рассвело. Они избегали друг друга в течение двух дней после этого. Учитывая, что Сириус делал, а точнее, совсем не делал после их первого поцелуя, Ремус ожидает как минимум катастрофы. Но, как оказывается, зря. Сириус чуть сильнее сжимает его в объятиях, когда Ремус потягивается, прижимаясь невозможно близко. Он бормочет в ткань его пижамной рубашки: – Ты пахнешь как Рождество. – Не думаю, что это я, – отвечает Ремус. – Это запах самого Рождества. Это правда. У Ремуса никогда не было такого Рождества, как здесь, в Хогвартсе. Замок наполнен ароматом остролиста и ели, гоголь-моголя, корицы и жареных каштанов. Здесь повсюду развешана омела, и нет ни единого шанса ни разу не оказаться под ней. А еще туда-сюда снуют настоящие феи, белые и сверкающие, которые появляются словно из ниоткуда и порхают вокруг огромных рождественских деревьев, украшенных в цвета факультетов. Буквально вчера он наткнулся на Дамблдора, Почти Безголового Ника и случайно стоявший поблизости доспех, которые с воодушевлением исполняли песню «Добрый король Вацлав», и ему пришлось присоединиться к ним и пропеть последний куплет, потому что его не желали просто так отпускать в комнаты. Это похоже на рай. Здесь все, что ты только можешь представить на Рождество, но чего никогда не должно было происходить в реальности. Ремус не знает, как после этого сможет проводить рождественские каникулы дома. – О, да, – Сириус перекатывается на спину и с удовольствием потягивается, его тело прогибается в спине и отрывается от кровати, а затем он тяжело падает вниз. Он издает удовлетворенный стон. – Эй, как ты думаешь, я могу надеть куртку на завтрак? – Я думаю, тебе сходило с рук и не такое. – Хм, – гудит Сириус, ворочаясь под одеялом. Пусть они уже не прижимаются друг к другу, Ремус все равно чувствует тепло его тела и, если он пошевелит ногой даже немного, то коснется голени Сириуса. – Ты чертовски прав, – отвечает он, а затем выдает: – Почему твоя кровать намного удобнее моей? – Воля случая. Ну, или, быть может, здесь раздают матрасы, основываясь на успеваемости студентов, а кого из нас нельзя назвать образцовым, так это.. – Мне просто придется чаще спать в твоей постели, как считаешь? Ремус был абсолютно не против. Рождество – любимый праздник Ремуса. Он любит его звуки, запахи и краски; любит рождественские песни, морозный утренний воздух и обмен подарками. В этом году он любит Хогвартс и его великолепие, любит сидеть со скрещенными ногами вместе с несколькими тоже оставшимися в замке гриффиндорцами на полу в общей гостиной и бросать обертки от сладостей в огонь, любит шипение, с которым их поглощает пламя. Он любит дух товарищества и единения – никаких домашних перебранок, просто все вместе поют песни и веселятся. Он любит Сириуса в его новой кожаной куртке, надетой поверх пижамы. Тот все же надевает ее на завтрак, и МакГоннагал тяжело и протяжно вздыхает, но не произносит ни слова, поэтому Ремус любит и ее тоже. Ремус любит пиршества, которые здесь скромно называются завтраками, особенно, когда Сириус выхватывает самый свежий кусок бекона из-под носа ничего не подозревающего первогодки и бросает его на тарелку Ремуса («Тебе же нравится хрустящий бекон»). А во время рождественского ужина Сириус с самым похотливым выражением лица наклоняется вперед и говорит: «Эй, Ремус, не хочешь дернуть мою хлопушку?» – и смеется над своей шуткой целых пять минут. Ночью, когда начинается снег, ему нравится, как Сириус хватает его за руку прямо у всех на глазах и тащит его на улицу делать снежных ангелов. Ремус сидит на снегу и смотрит, как Сириус медленно кружится, раскинув руки в стороны, и снежинки падают на его язык и ресницы. Он выглядит настолько восхитительно, что Ремусу приходится собрать все силы в кулак, чтобы просто не схватить его глупое потрясающее лицо и не целовать его вплоть до наступления следующего года. Когда они оба уже едва стоят на ногах, Сириус, даже не спросив разрешения, устраивается в кровати Ремуса, притягивает его ближе и шепчет в волосы: «Счастливого Рождества, Ремус». Он засыпает прежде, чем Ремус успевает ответить. Но он все равно говорит это в тишине и, закрывая глаза, думает, что это лучшее Рождество за всю историю. В День подарков все рушится. Сириус сидит на краю кровати, когда Ремус просыпается. Он уже одет в один из его джемперов, и от этого вида его и без того твёрдый по утрам член дергается (очевидно, он думает о том, как горячо было бы снимать это джемпер, это дело можно оставить на вечер). Сириус выглядит необычно задумчивым. Вообще-то Сириус никогда не бывает задумчив. – Что ты делаешь? – бормочет Ремус, сонно потирая глаза одной рукой, а другой легонько погладив по подушке рядом с собой. – Вернись в постель. – Я не устал, – тихо отвечает Сириус. – Так не спи, – Ремус чуть приподнимается, хватает Блэка за лодыжку и тянет на себя, – но верни свою задницу сюда. Сириус не двигается. – Мне нужно поговорить с тобой. – Прямо сейчас? – Я ждал целую вечность, пока ты проснешься. Ремус, я знаю. – Ты говоришь загадками, – сердито говорит Ремус, – и я понятия не имею, о чем ты. Да и, честно сказать, сейчас мне все равно. Если ты не хочешь ложиться в кровать, может, хотя бы просто помолчишь? – Ремус. Сириус звучит почти отчаянно и сжимает лодыжку Люпина под одеялом. Ремус тяжело вздыхает, но все же подтягивается на кровати и садится, опираясь спиной на подушки. Он ведь хорошо знает Сириуса – тот вцепится в него, как собака в кость, и будет гораздо больше шансов вернуться ко сну, если он просто выслушает. – Ладно. Что ты такого знаешь, что обязательно должен знать и я? Лучше бы это было чем-то хорошим. – Я знаю… о тебе. – И что обо мне ты узнал? То, что я гей, вряд ли можно считать секретной информацией – все было ясно, когда мы поцеловались, и подтвердилось, когда мы кончили вместе, и это, кстати, было чертовски давно, м? – он усмехается, надеясь, что сможет соблазнить Сириуса переползти, наконец, с края кровати к нему. – Ремус… Я… – начинает говорить Сириус. Останавливается. Пару раз сглатывает. – Я… Мерлин, это такое дерьмо, я надеюсь, ты понимаешь, что я правда пытался не делать этого – я пытался заставить тебя довериться мне, наконец-то поговорить со мной, но ты этого не делаешь, и я не могу продолжать делать вид, что все, блядь, отлично, когда ты продолжаешь скрывать это от меня. На самом деле это твоя вина. Мы Мародеры, Ремус, ты должен был сказать мне сам. Ремус даже не может осмыслить тот факт, что Сириус только что принял его, назвал Мародером. Его сердце ускоряется и бешено бьется о грудную клетку, стучит слишком быстро… и это не волнение, не то, что он чувствует, когда Сириус рядом. Это паника. Чистая настоящая паника. Сириус не может знать. Не может. Ремус был так осторожен. Должно быть, он говорит о чем-то еще, но… о чем? Нет абсолютно ничего, кроме этой правды. – Я не понимаю, о чем ты, – тем не менее говорит Ремус, но чуть ли не задыхается, и его голос не звучит уверенно даже для собственных ушей. – Я знаю. Ремус, я знаю, что ты не упал с лестницы, я знаю, почему ты был в больничном крыле, и я знаю, где ты был до того, как попал туда. Сириус делает акцент на последних словах и смотрит на Ремуса умоляющим взглядом: «Ну же, помоги мне с этим, – говорит этот взгляд. – Ты должен продолжить». Он знает. Ремус уверен, что он знает, по лицу видно. Но Сириус не может произнести это, не может сказать Я знаю, что ты оборотень. Ремус не винит его. Он сам изо всех сил каждый чертов день пытается смириться со своей отвратительной болезнью. И вот он здесь, на следующий день после Рождества с самым прекрасным парнем, который каким-то образом узнал его секрет. Ремусу кажется, что он сейчас сойдет с ума. – Откуда? – слабо говорит он. Больше нет смысла отрицать правду, но он не может просто кивнуть и подтвердить слова Блэка. – Откуда вообще ты мог узнать? Сириус морщится, как будто слова приносят ему боль. – Джеймс убьет меня, когда узнает, что я сказал тебе. Джеймс? Какого? Он, блядь, просто издевается. – Откуда. – Ремус проталкивает слово сквозь сжатые зубы, сжимая кулаки на покрывале и глядя на Сириуса. – Мы проследили за тобой, – наконец, мягко говорит Сириус. – В прошлом месяце. Мы пошли за тобой в Визжащую Хижину. – Экспеллиармус. Ремус даже не понимает, как и когда успел схватить свою палочку. Он целится в грудь Сириуса и выплевывает заклятие прежде, чем даже успевает подумать об этом – и не важно, гнев это или инстинкт самосохранения. Он дрожит, словно осиновый лист, и держит палочку так крепко, что вот-вот переломит ее пополам. Сириус падает назад сквозь гобелены и с глухим ударом приземляется на пол. Конечно, выбор заклинания был неудачным, с опозданием думает Ремус, выпрыгивая из кровати и подбирая одежду. Обезоруживающее заклинание, когда у Сириуса даже нет палочки в руках? Хотя сейчас ему все равно. Ошеломленный Сириус лежит на полу, когда Ремус вылетает из комнаты, хлопая дверью и не бросив на него даже взгляда. Может, Сириус и знает замок, как свои пять пальцев, но у Ремуса есть шестнадцатилетний опыт маскировки, он умеет быть невидимым, и он пользуется этим до конца дня. Ему требуется примерно 3 часа и 32 минуты, чтобы перестать трястись от самой жгучей ярости, которую он когда-либо испытывал в жизни. Потом его едва не тошнит от путаницы в голове: он паникует, боится, но при этом все еще чувствует себя злым и, в конце концов, преданным. Это хренов кошмар наяву. Это были его первые настоящие друзья, и теперь все кончено. Все разрушено. Они называют себя гребаными Мародерами, думают, что все это – очередное приключение, и просто не могут не лезть не в свое дело. В этот раз их игры касаются самой жизни Ремуса: она превратится в историю, которую они смогут в красках рассказывать на каких-нибудь званых обедах, пока им не исполнится по шестьдесят, о мальчике-оборотне в школе. Но это не сказка, это его реальность, и они не имели права вторгаться в нее. Теперь они знают, и что он должен был с этим делать? Он прячется, пока на дворе не темнеет и не холодает. Дрожа, он пробирается на цыпочках в гостиную Гриффиндора, избегая скрипучих половиц, поднимается наверх и проскальзывает в свою постель. В свою постель, которая почему-то не пуста. Сириус открывает глаза, когда матрас прогибается. Ремус не может поверить, что все это действительно с ним происходит. Он прикусывает нижнюю губу и специально не смотрит Сириусу в лицо. Он даже хочет сказать парню вернуться в свою кровать, но не собирается давать ему шанс на разговор. – Ремус. – Не надо, – сердито шипит Ремус, натягивая одеяло по подбородок и отворачиваясь. Он слышит, как Сириус напряженно дышит позади него. Он очень долго не может заснуть. На следующий день после завтрака Ремус отправляется в Хижину. Он собирается прятаться там до обеда, а затем поест за практически пустым слизеринским столом (хорошо, что на рождественских каникулах можно было позволить себе такие вольности) – верный способ заставить Сириуса держать дистанцию. Сегодня он проснулся вместе с ним, и его рука и нога снова были перекинуты через тело Ремуса, и его поразило, насколько хорошо это ощущалось и как быстро стало правильным. Теперь же он шагает по маленькой пыльной комнатке Хижины, которую привык видеть только одну ночь в месяц. Как и всегда, на него накатывает приступ клаустрофобии. Очевидно, он забыл, с кем имеет дело, потому что он искренне удивляется, когда Сириус входит в комнату. Он выглядит вызывающе, как будто ждет, что Ремус сейчас вышвырнет его отсюда, и ему придется отбиваться. – Эй. Он говорит это тихо. Так тихо, что Ремус притворяется, что не слышит, и продолжает ходить – только спина его напряженно выпрямляется. Это было, блядь, очевидно, разве нет? Что Сириус не понимает намеки, не осознает, что Ремус избегал его почти два дня, и у этого была причина. И вообще, кем он себя возомнил? Это место, Хижина, принадлежало Ремусу. Ладно, изначально оно стало его, потому что он должен был обращаться здесь волком, чтобы обеспечить безопасность остальным студентам. Но как бы сильно он не ненавидел быть запертым, как бы сильно он не задыхался, это все равно должен был быть его островок безопасности. Сириус не имеет права его отнимать. Сириус стоит в дверях, и его тело слегка наклонено вперед, как будто он ждет, что Ремус кинется на него и нужно будет бежать в любую секунду. Сейчас я не волк, хочет сказать Ремус, ты не должен выглядеть таким напуганным. Он не говорит ни это, ни что-либо еще. Сириус тяжело вздыхает. – Я не понимаю, почему ты так зол на меня. Ремус разворачивается к нему, его глаза вспыхивают, когда он делает шаг вперед. Сириус едва заметно вздрагивает, но не двигается с места. – Ты сейчас серьезно? Ты не понимаешь, почему я так зол. – От разочарования Ремус зарывается руками в волосы, зажимает пряди между пальцами и тянет в стороны. Похоже, он только что в полной мере осознал значение фразы «рвать на себе волосы». – Нет, потому что… – Ты сейчас мог быть уже мертв, – вдруг кричит Ремус. – Ты вообще понимаешь это? Я мог убить тебя. Вот она, та самая вещь, которая клокочет у него под кожей со вчерашнего дня и которую он боялся сформулировать. Он злится на Сириуса не потому, что тот узнал его секрет. Он злится, потому что Сириус так глупо подверг себя опасности. Если бы волк почувствовал хотя бы его запах, он бы его уничтожил, а Ремус никаким образом не смог бы его остановить. Одна только мысль об этом приводит его в ужас. – Но ты не сделал этого, – говорит Сириус, как будто это сразу решает проблему. Как будто тот факт, что он не оборвал его жизнь (при том, что Ремус даже не мог это контролировать), полностью оправдывает его глупый риск. – Ты ведь не убил меня? В три огромных шага Ремус пересекает комнату, замирает на расстоянии менее 15-ти сантиметров от Сириуса и щелкает пальцами в миллиметрах от его лица. Сириус инстинктивно дергается назад. – Вот так быстро, – кричит Ремус. – Все закончилось бы так же быстро, и я бы очнулся утром, а ты был бы уже мертв и изуродован практически до неузнаваемости. Ты был бы мертв, и в этом была бы только моя вина. Как, ты думаешь, я смог бы жить с этим? – Ремус. – Почему ты не понимаешь этого? Ты не можешь всегда знать то, что скрывает человек, Сириус. Людям разрешено не рассказывать тебе всего – у них есть на это право, и ты должен уважать то, что они хотят этим правом воспользоваться. Особенно, когда они делают это для твоего же блага. – Ремус, хватит. Ты не понимаешь. – Нет, Сириус. Это ты не понимаешь. Ты даже не представляешь, во что ввязываешься. Какого черта мы должны делать дальше? Просто сделать вид, что ничего не изменилось? Но все изменилось. Они все еще стоят очень близко. Достаточно близко, чтобы Ремус мог видеть каждое золотое, зеленое и коричневое пятнышко в глазах Сириуса. В его распахнутых глазах, которые смотрят уверенно и прямо. Ремус давно не был настолько на взводе – он трясся всем телом, грудь яростно вздымалась. Сириус смотрит на него совершенно спокойно, как будто они всего-навсего обсуждают погоду на улице. – Мне все равно, что ты… кто ты. – Конечно, тебе не все равно. Ты даже не можешь сказать это вслух, – выплевывает Ремус. – Отлично, – Сириус все еще смотрит ему прямо в глаза. – Ремус Люпин, меня не волнует, что ты оборотень. – Тебя должно это волновать, глупый заносчивый придурок. Должно. – Я понимаю, что ты уже все решил за меня, но я редко делаю то, что люди от меня ожидают. Его поцелуй словно доказательство его слов или, может быть, ответ на вопрос. Сириус как будто говорит, какого черта мы должны делать дальше, соединяя их губы вместе, и это, очевидно, совсем нельзя называть нормальным долгосрочным решением. Да даже краткосрочным. В этот раз Ремус даже не удивляется. Теперь он легко узнает блеск в глазах Сириуса, который вспыхивает за мгновение до принятия решения о прикосновении к губам Ремуса. Он даже видит движение его руки, когда он немного резко тянется к его голове, чтобы сократить и так едва заметное расстояние между ними. Люпин не сопротивляется и ему бы хотелось сказать, что это только потому, что он слишком смущен, чтобы что-то предпринять, и поэтому смиренно принимает происходящее как что-то неизбежное. Но правда в том, что он вообще не хочет отстраняться. Как только губы Сириуса оказываются на его губах, это все, это смерть. Правда. Он абсолютно безволен перед ним и может только целовать его в ответ. Если поцелуями Сириус хочет доказать свою точку зрения, то в ответ Ремусу тоже нужно дать ему понять, насколько сильно он заблуждается. Его рука уже в волосах Блэка, и он путается в них и тянет пряди, даже не пытаясь быть нежным. Сириус, глупый упрямый мальчишка, целует его так, словно этим можно решить любую проблему. Ремус же целует, как будто ничего уже невозможно исправить. Но как он может от этого отказаться? Он почти окончательно влюблен в Сириуса с того самого момента, как они впервые встретились и даже ни на секунду не может представить что-то, кроме того, чтобы целовать и получать поцелуи в ответ. И если уж Сириус хочет общаться с Ремусом именно таким образом, кто он такой, чтобы спорить – он донесет свое послание любым образом, каким сможет, прямо сейчас. Это больше похоже на злость. Они тянут друг друга за волосы, их зубы клацают друг о друга, и они вгрызаются в губы слишком сильно, чтобы это можно было назвать просто игривыми укусами. Ремус никогда не думал, что будет так сладко выплескивать свои чувства подобным образом. У него было убеждение, что поцелуй должен быть наполнен лишь положительным эмоциями, что это молчаливое проявление того самого слова из шести букв, которое уже давно вертится в голове и которое он очень боится произнести вслух. Но вот оно, он прижимает Сириуса к стене, протиснув колено между его ногами, пока они хватаются за верхние слои одежды и целуются так крепко, что это почти приносит боль – это все нечто совершенно другое. И Ремусу хорошо, ему нравится этот способ выражать свое мнение, обходясь без длинных тяжелых слов и осторожных интонаций. Новый и чрезвычайно удовлетворяющий все его желания способ. Он все еще немного зол, когда Сириус, наконец, разрывает поцелуй и поворачивает голову так, чтобы прижаться губами к челюсти Ремуса. Сириус знает его секрет, он последовал за ним в Хижину, он мог умереть, Сириус, ты не можешь просто исправить это с помощью поцелуя. Ремус немного вздрагивает, когда Сириус прижимается своим лбом к его. Он говорит тихо: – Мне все равно, Ремус. Тебе правда пора перестать быть таким чокнутым мудаком из-за всего этого. – Я не чокнутый мудак из-за… Сириус усмехается и закатывает глаза, а затем снова наклоняется, прижимаясь сухими поцелуями к лицу Ремуса – к подбородку, щекам, челюсти, вниз по переносице. Ремус изо всех сил пытается злиться, на самом деле пытается, но это так сложно, когда Сириус игнорирует его возмущенные протесты и вместо того, чтобы остановиться, принимается покусывать кожу над адамовым яблоком и шепчет так нежно «тише, тише» в его шею, и кожа от этого будто вибрирует. Ремус должен немедленно проглотить свою улыбку. – Ты не можешь поцелуями просто проложить путь из этой ситуации, – говорит он, заставляя себя сделать шаг назад из объятий Сириуса, скрещивая руки на груди и сердито глядя в его лицо. – Я не прокладываю путь поцелуями из чего-то там. Я пытаюсь таким образом оказаться в твоих штанах. – Ты неисправим. – А ты говоришь так, как будто проглотил словарь, – Сириус протягивает к нему руки. – Иди ко мне, нам нужно поцеловаться еще раз. – Нет, – Ремус качает головой и делает еще один шаг назад. – Ты не можешь просто забить на это. Я все еще чертовски зол на тебя сейчас, а в голове просто абсурдная неразбериха. Ты не можешь сейчас отмахнуться от моей проблемы, будто у меня всего лишь случилась неконтролируемая вспышка гнева, и теперь, когда она прошла, мы можем двигаться дальше, будто ничего плохого не произошло. – Но ведь так и есть. Ты устроил истерику, а теперь успокоился. Ремус рычит. – Ты самый раздражающий человек. Сириус любовно качает головой: – Только потому что я прав. – Ты не прав. Ты прямо противоположен этому определению. – Ошибаешься, человек-словарь. Ремус игнорирует его. – Ты не прав, и я не устраивал истерику. Моя злость на тебя полностью оправдана. Все это очень серьезно, и ты должен понять это. Ты не можешь просто отмахнуться и забыть, не в этот раз. Это намного сложнее, чем ты можешь представить. Сириус смотрит на него немного насмешливо – он часто забавляется, когда Ремус делает что-то, чего он не может понять, например, читает для удовольствия. Это бесит. Ремус вообще-то не объект изучения Сириуса. – Я хочу, чтобы ты сейчас ушел, – Ремус говорит это тихо, но решительно, делая третий шаг назад и многозначительно глядя на дверь. Сириус сначала медлит, и Ремус физически чувствует тяжесть его взгляда, когда он все же отталкивается от стены и делает вид, что отряхивает штаны. – Вполне справедливо, Ремус. Если это то, чего ты действительно хочешь. – Да, пожалуйста. – Но знай, что я имел в виду именно то, что сказал. Мне все равно, кто ты.

***

На следующий день Сириус действительно ведет себя так, словно проблема Ремуса не имеет для него никакого значения. На самом деле, он ведет себя так же, как когда между ними случается какая-то близость —как будто ничего и не произошло. Ремус не знает, чего ждет на самом деле, но думает: должно же было хоть что-то измениться после того, как его секрет перестал быть чем-то, что нужно было хранить и скрывать. Он думал, что у Сириуса хотя бы найдется, что сказать по этому поводу, какое-то мнение, хоть какая-то реакция вообще. И, если честно, ему даже хотелось бы поделиться с ним чем-нибудь, раз уж теперь появилась такая возможность. Но Сириус ничего такого не делает. Он легко улыбается, когда Ремус появляется на ужине. Вечером он плюхается на диван в общей гостиной, где Ремус читает оставленный кем-то журнал о квиддиче, устраивается на подушках и укладывает голову на колени Люпина. Он снова и снова ложится спать в кровать Ремуса, продолжая игнорировать тот факт, что стоило бы спрашивать его разрешение. Одной ночью Ремусу снится кошмар, где он волк, только еще огромней, чем обычно. И он (они? Он всегда старался думать, что волк был совершенно отдельной от него сущностью) – они преследовали Сириуса в лесу, пока тот не рухнул, тяжело дыша, обливаясь слезами и моля о пощаде. Зубы волка обнажились прямо над шеей Сириуса, и тот произносил его имя снова и снова. Ремус, Ремус… Ремус не смог остановить зверя. Он просыпается, дрожа, потея и выкрикивая имя Сириуса. И Сириус оказывается рядом, обхватывает его сильными руками, тянет назад на подушки, крепко обнимает и прижимается поцелуями к его волосам. Сириус гладит его по спине – несколько часов, так ему чудится, – пока Ремус снова не засыпает. Ремус не может перестать думать об этом. Сириус знает. Джеймс знает. Они могут умереть. Они знают. Теперь они знают, и это навсегда. Теперь все изменится – должно же измениться? – и как он будет оберегать их, как может продолжать оставаться рядом? У него никогда раньше не было таких друзей, и теперь ему придется оставить их, потому что он не представляет, как иначе спасти их от самого себя. Тем более, когда Сириус, кажется, начинает относиться к нему, как к чудаковатому домашнему любимцу. Он проводит следующие три дня, следуя за ним по пятам по довольно безлюдным коридорам Хогвартса, и ведет себя так, словно, раз уж он узнал секрет, может спрашивать все, что захочет. – Когда следующее полнолуние? Ремус не отвечает. – Это больно? Обращаться? Ремус не отвечает. – Это сделал Сивый? Ремус не отвечает. – Может, мы сумеем найти лекарство? Ремус не отвечает. – Оно через две недели, следующее полнолуние. Я сходил в библиотеку. Я проверил, потому что я хороший друг. Ремус не отвечает. – Я собираюсь пойти с тобой в Хижину в следующий раз. О, и остальные вернутся с каникул. Мы все пойдем. Здесь Ремус молчать не может. – Нет, не пойдете. Ты будешь держаться подальше, Сириус, и только таким образом реально поможешь мне. Ведь в противном случае не волк убьет тебя, а я сам. – Прости, приятель, никак не могу. Теперь ты Мародер, а мы держимся вместе. Один за всех и все за одного. – Это мушкетеры, идиот, и нет. Это не обсуждается. Я не люблю цирк уродцев, и ты не будешь брать с собой своих маленьких друзей, чтобы посмотреть на большого плохого волка. Это не та ситуация, когда нужно держаться вместе. Во всяком случае, со мной. Наоборот, вы должны держаться вместе как можно дальше от меня. Можешь ты уже, наконец, услышать меня? – Я тоже хочу, чтобы ты услышал меня. Я пытаюсь сказать, что мы можем помочь тебе. – А я пытаюсь сказать, что не можете. Волк – это не я, это… Не важно, кто ты, Сириус. Не важно, насколько много ты значишь для меня, ему наплевать. Если ты пойдешь за мной и если он почует, что ты где-то рядом, то он либо убьет тебя, либо обратит. – Так я много для тебя значу? Правда? Ремус не отвечает.