***
Ремус задается вопросом, неужели дружба и вправду может быть такой удивительной. Джеймс, Питер и Сириус из всех сил притворяются, будто бы все было точно так же, словно они не увязались за ним в Хижину и не увидели, что он превращается в оборотня. Ну, по крайней мере, Джеймс и Сириус очень стараются. Потому что Питер, по наблюдению Ремуса, либо действительно не понимает, в чем проблема, либо просто счастлив делать то, что ему говорят Джеймс и Сириус. Люпин сбит с толку. Его поражает, как просто Джеймс принимает за должное все, что с ним случается на жизненном пути. Ему нипочем даже факт, что его друг – оборотень. А Сириус рядом с ним вообще начинает вести себя как нормально функционирующая ячейка общества, а не сосредоточение любопытства. С тех пор, как снова начались занятия, он практически перестает донимать его вопросами. Ремус точно знает, что он делает это не потому, что ему неинтересны ответы – Сириусу всегда нужны все ответы этого мира. Просто Джеймс оказался абсолютным профи в болезненных, идеально прицельных ударах по лодыжке, которые наносил так четко, что вышибал ими слезы из глаз. Сириус каждый раз становился его мишенью, стоило только ему завести разговор о проблеме Ремуса и задавать вопросы, которые, по мнению Джеймса, переходили границы. У Ремуса было много поводов задуматься обо всем этом. Большую часть времени эта сладкая парочка выглядела совершенно обычно, но уже было несколько случаев, когда он замечал, что они яро шептались в каком-нибудь углу и, едва видели, что он приближается, натягивали на лица слишком яркие и невозмутимые улыбки. Еще пару раз бывало, когда Ремус заходил в общую гостиную, Сириус едва открывал рот, чтобы сказать что-то, как получал сильный удар от Джеймса под ребра, и вместо слов у него вырывался только возмущенный визг. В любом случае Ремус благодарен Джеймсу за это. Демонстративное поведение все-в-полном-порядке Сириуса и якобы непринужденное общение, которое в итоге превратилось в непрекращающиеся допросы, и вправду уже начинало переходить границы. Поэтому Ремус рад, что Джеймс вернулся и держит все под контролем. Или, по крайней мере, настолько «под контролем», насколько это слово вообще применимо к Сириусу Блэку. Итак, все трое знают. А Ремус знает, что они знают. Они все поклялись не говорить ни слова ни одной живой душе, что уже имело для Люпина большое значение. В целом, как ни трудно признать, все и вправду было неплохо. Однако Мародеры обсуждали его у него за спиной – он был точно уверен в этом. Черт, конечно, они только узнали, что один из членов их привилегированной банды – чудовище, естественно, они должны были обсудить это между собой. Он понимает, но… но все равно не может отделаться от ощущения, что из-за этого чувствует себя неуютно и странно. Да, он сам категорически не хотел говорить с ними о волчьей проблеме, но сейчас он как будто тронулся мозгами - его бесит, что они ведут себя, словно им ничего и не хочется знать. Они ведь узнали, что он оборотень – наверняка им есть, что сказать по этому поводу? Он совершенно не знает, как вести себя в подобной ситуации, ведь ни разу в жизни события даже отдаленно не походили на то, что происходит с ним сейчас. Можно было сравнить разве что с его каминг-аутом перед родителями. После того, как он признался, он слышал тихий шепот мамы и папы среди ночи и мягкое позвякивание чайных чашек несколько недель подряд – это заставляло его чувствовать себя виноватым. Но, конечно, Ремус понимает, что нельзя сравнивать то, как он пытается общаться с друзьями, узнавшими, что он волк, и то, как он общался со своими родителями, услышавшими, что их мальчик любит других мальчиков. Все сейчас слишком странно, вся эта дружба – сложная вещь, и, кажется, он проводит слишком много времени, придумывая то, что может произойти (и что не происходит вне его мыслей). Наверное, все, что он может делать сейчас – это следовать их примеру. В какой-то степени это не так уж плохо. Но это не так уж плохо только в том случае, если то, что они обсуждают за его спиной, не было планом пробраться за ним в Хижину во время полной луны. – Мне нужно поговорить с тобой, – строго говорит Ремус, упираясь ладонями в бедра и глядя сверху вниз на Джеймса, который растянулся на спине на кровати и, спустив очки на самый кончик носа, читал «Пророк». Джеймс удивленно смотрит на него, как будто не слышал, как он приближается, и поддевает очки указательным пальцем. – Все нормально, Люпин? В чем дело? – Завтра полнолуние. – Правда? Ремус даже не удосуживается закатить глаза. Джеймс Поттер – худший актер из когда-либо существовавших. Ремус не понимает, как ему удается выкручиваться из всех щекотливых ситуаций с поимкой Мародеров на месте преступления, если это невинное «я не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь» – лучшее, на что он способен. Немыслимо! – Вы должны держаться подальше. – Слушай, Ремус… – Джеймс неловко принимает сидячее положение, пытаясь справиться со своими длинными конечностями. Выражение лица у него слишком воинственное. – Джеймс, я абсолютно серьезен. Никаких «если» и никаких «но». Вы должны держаться как можно дальше от Хижины, пока не наступит утро. Ты должен мне поклясться. Я прокляну вас всех, если вы ослушаетесь, и, помяни мое слово, я не шучу. Поттер уже собирается спорить – это видно по его глазам. Но что-то в тоне Ремуса или в выражении его лица явно дает ему понять, что это бесполезно. Ремус чувствует облегчение. Он не слишком-то сильно хочет быть исключенным из-за того, что наложил проклятие на лучших друзей, но, если придется выбирать из двух зол, он определенно лучше отправится домой. – Хорошо, – вздыхает Джеймс. – Я буду держаться подальше. – Клянешься? Поклянись своей любовью к Лили! – Я клянусь. – А Сириус? Джеймс вяло отводит взгляд. – А что Сириус? – Его ты тоже заставишь держаться подальше. – В этом я не могу тебе поклясться. Ты знаешь Сириуса, он делает только то, что хочет. – Ты должен попробовать, – Ремус звучит немного отчаянно. – Ты должен убедиться, что он не собирается приходить. Пожалуйста, пообещай мне. Джеймс молчит и выглядит так, словно что-то взвешивает в уме. Наконец, он пожимает плечами и говорит: – Как угодно, Ремус. Если это успокоит тебя, я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы этот бесячий парень, также известный нам как Сириус Блэк, держался подальше, пока ты снова не придешь в себя. Хорошо? – Хорошо, – с облегчением говорит Ремус. Джеймс – человек слова, и, если существует хоть что-то способное отвлечь Сириуса, это он. – Отлично. А теперь вали, – говорит Джеймс и газетой показывает Ремусу направление из комнаты. – Я занят. *** Он мгновенно понимает, что находится не у себя в комнате, потому что под ним ужасный пружинистый матрац в Хижине, а не привычный мягкий – из гриффиндорской спальни. Медленно Ремус потягивается, выныривая из забытья. Вытягивает руки над головой, двигает одной ногой, а затем другой – пальцы подрагивают, он чувствует, как растягивается каждая измученная мышца. Облегченно выдыхает, потому что, вроде как, он не ранил себя слишком сильно на этот раз. В Хижине всегда очень холодно по утрам. Он устал, по всему телу пульсирует легкая боль, и он все еще не до конца осознает себя в пространстве, но все равно он не чувствует себя так, словно сражался с тысячами огров и проиграл. Правда, все было неплохо. Ремус снова закрывает глаза. Спешить ему некуда, и, если он хоть что-то в этом понимает, лучше всего было приходить в себя как можно медленней. Если двигаться так, словно ничего не произошло, можно сделать себе только хуже. Он нерешительно делает несколько глубоких вдохов – нет, никакой боли в груди, значит, в этом месяце он обойдется без сломанных ребер. Кажется, это утро может стать лучшим «утром после» за долгое время. Ремус ненавидит сломанные ребра. Это чертовски больно, и даже волшебное лекарство, несмотря на все свои преимущества, не может избавить от этого. Мадам Помфри может вылечить все его поломанные кости, но это не значит, что ему не придется еще пару дней после этого передвигаться так осторожно, словно он вот-вот рассыплется. Конечно, это не самое худшее. Может быть в разы хуже, Ремус знает, что, например, у магглов таких лекарств нет, и сломанные ребра срастаются сами собой, и боль при этом длится несколько месяцев, а не несколько дней. Если бы Ремус жил среди магглов, он бы… наверное, он бы уже умер. Или жил бы в вечной агонии. И все равно было приятно проснуться и понять, что ничего в груди не болит. Видимо, волк по какой-то причине был крайне нежен к своему человеческому брату прошедшей ночью. Ремус благодарен ему за это, пусть и не знает, почему ему так повезло. Когда он все же открывает глаза и оглядывает тусклую комнату, ожидая, пока медсестра не придет за ним, он замечает чертовски огромную черную собаку, сидящую в углу и наблюдающую за ним из тени. Ремус ругается, пробормотав «вот дерьмо!», и отскакивает прямо к изголовью ветхой изношенной односпальной кровати быстрее, чем за секунду. И он не чувствует из-за этого боли и дискомфорта в теле. Совсем. Ему практически легко это удается. Но удивляться этому особо нет времени, потому что чертовски огромная черная собака все еще здесь и все еще наблюдает. Озабоченность Ремуса можно понять. Он сидит неподвижно, так спокойно, как только может. Едва дышит и пялится на нее. Собака пялится в ответ. Это похоже на игру в гляделки, но Ремусу не особо хочется ни побеждать, ни проигрывать. Он просто не хочет быть разорванным на куски, учитывая, что утро началось так хорошо. Он быстро задается вопросом – откуда пес взялся? Должно быть, пришел из Хогсмида, сбежал из дома, пока хозяева ложились спать… Но, как бы Ремус ни щурился, он не мог разглядеть ошейник, так что пес, вероятно, был диким и бешеным. Какая удача – Ремус впервые за столько времени просыпается после полнолуния относительно невредимым, чтобы на него напала дикая собака! Как она пробралась сюда? В Хижину не так просто пройти. Времени задумываться над этим не осталось, потому что псу явно надоело просто сидеть и наблюдать, и он побрел по комнате. Прямо к нему. Ремус еще сильнее прижался к изголовью кровати, понимая, что отступать больше некуда. Не так он представлял себе свою смерть. Зверище останавливается у кровати. Ремус настороженно смотрит на пса, смиренно ожидая, когда тот набросится, но осознает, что тот не выглядит так, словно собирается делать это. Даже совсем наоборот: пес едва ли не улыбается ему, почти смеется. Его язык свисает изо рта набок, уши прижимаются к черепу, а хвост ходит ходуном. Наверное, Ремус все-таки сильно поранился в полнолуние, скорее всего, повредил голову – он протягивает к собаке руку и слышит в голове голос матери: «Никогда не пытайся погладить пса без разрешения его хозяина, Ремус, каким бы милым он ни выглядел». Собака послушно опускает голову, и ладонь Ремуса легко прикасается к мягкому шелковистому меху между ушами, а потом он и вовсе зарывается в густую шерсть на затылке пальцами и мягко почесывает. Пес издает тихий радостный визг и пытается приблизиться, прижимаясь к руке Ремуса сильнее. Его хвост все еще виляет, и Ремус смеется. – Привет, хороший мальчик. Ты же мальчик? Собака кивает головой. Собака кивает головой. У Ремуса реально повреждение мозга. Он снова смеется, а затем начинает ворочаться на кровати, спускает ноги с одной ее стороны и касается ступнями пола – от холода поджимаются пальцы. Пес снова тихонько скулит, потому что не может подойти ещё ближе, но его большое тело очень приятно согревает голые ноги. Ремус думает, странно ли щеголять наготой перед собакой, но тут же решает, что странно – это вообще задавать себе такой вопрос. – Откуда ты? Где твой хозяин? Он продолжает поглаживать теплый черных мех, и пес смотрит на него огромными блестящими глазами, кладет голову ему на бедро и чуть поворачивает ее, чтобы прижаться влажным носом к коже Ремуса. Собака с надеждой смотрит на него. Я хочу, чтобы моим хозяином был ты, как будто говорит она, давай станем лучшими друзьями. Это так сильно напоминает ему лицо Сириуса, когда тот чего-то хочет – эти щенячьи глазки и «я такой потрясающий, ты не можешь отказать мне»-взгляды, что Ремус не может удержаться от смеха и соскальзывает с кровати на пол. Он тянет за собой одеяло и обнимает собаку, чтобы притянуть к себе поближе. Пес облизывает его лицо, а затем настойчиво начинает тыкаться носом ему в плечо. Ремус немного наклоняется вперед. Похоже, это то, чего пес и добивался, потому что он тут же начинает вылизывать его кожу между лопатками. Ремус на секунду задыхается; кожу жжет, и, когда он оборачивается через плечо, видит рану, которую даже не заметил. Откуда собака узнала? Наверное, не очень гигиенично позволять животному неизвестного происхождения зализывать раны, но теперь, когда Ремус уже и вправду чувствует боль, собачья слюна немного успокаивает ее, поэтому оттолкнуть пса он не может. – Спасибо, – говорит Ремус, как будто пес может понять. – Ты такой чудесный, правда? Такой хорошенький мальчик. Я взял бы тебя с собой, если бы мог. Но, думаю, что у тебя, скорее всего, и так уже есть прекрасный дом и прекрасная семья. Собака тихо несогласно зарычала. Ремус усмехнулся. – Верю тебе. Но все равно ты не можешь пойти со мной, – он чуть отталкивает от себя пса, обнимая ладонями его морду и глядя в глаза, – потому что собак нет в списке разрешенных домашних животных, и у меня уже есть сова. Тебе надо идти домой. Помфри будет здесь с минуты на минуту, и я не хочу, чтобы она от страха наложила на тебя какое-нибудь заклятие. И, вообще-то, поначалу ты правда выглядишь пугающе. А Помфри только кажется безобидной, но, поверь мне, она такая же опасная, как и ты. Собака, кажется, вздыхает, но послушно поднимается на ноги. Ремус думает, что она, похоже, действительно понимает каждое его слово. Мокрый нос прижимается к щеке, а затем пес поворачивается к двери и скрывается в темном коридоре. Ремус неожиданно чувствует себя одиноко. Он вдруг ощущает где-то глубоко внутри живота острую тоску по Сириусу. Ремус снова рассеянно думает, откуда же могла взяться собака. И увидит ли он ее снова.***
Это идеальная суббота: прекрасно, когда сразу после полнолуния наступают выходные. Мародеры лежат на кровати Ремуса, а тяжелые гобелены скрывают их от любопытных глаз однокурсников, которые могли бы заглянуть в комнату. Хотя вряд ли сегодня нашлись бы такие желающие: зимний день был чудесный, и кажется, что в целом замке один только Ремус хотел проспать целый день, но был вероломно разбужен тремя товарищами, рухнувшими ему на кровать. На всякий случай они все равно наложили Заглушающее заклинание. Ремус сидит, опираясь на изголовье кровати, а рядом с ним пристроился Сириус, и Люпин не может не чувствовать трепет в груди от того, как его бедро плотно прижимается к теплому бедру Блэка. – Ты в порядке? – спрашивает Сириус, сопровождая вопрос легким прикосновением. Кончики его пальцев едва касаются тыльной стороны ладони Ремуса, которую тот положил на свою ногу. Жест такой простой, но у Люпина перехватывает дыхание. Сириус – это Сириус. Один только бог знает, насколько он тактильный, но в то же время кажется, он никогда раньше не прикасался к нему вот так, как будто рядом никого не было. Каким-то образом это самое короткое прикосновение ощущается до дрожи интимным, хоть и происходит на глазах других людей. – Все нормально. – Прошло хорошо? – напряженно продолжает Сириус и немного сдвигается, чтобы заглянуть Ремусу в глаза. Взгляд внимательный и ищущий – он хочет заметить даже малейший намек на ложь. – Это никогда не проходит хорошо, - мягко отвечает Ремус, пожимая плечами. Полнолуние ужасно всегда. Господи, эти трое делают вид, что могут справиться с суровой правдой – так почему он должен приукрашивать действительность? – Но этот раз не слишком ужасный. Бывало намного, намного хуже. – Прямо как в тот раз, когда мы узнали. Тогда было очень плохо. Мы не видели тебя несколько дней, – со знанием дела говорит Питер с сочувствием на лице. Ремус кивает в ответ: – Точно. Он смотрит на Сириуса и дарит ему мягкую улыбку, нежное напоминание – вы можете не беспокоиться обо мне на этот раз, я жив, здоров и даже немного пинаюсь, – а затем чувствует, как сердце снова замирает, когда Блэк возвращает улыбку. В его глазах мягкость, а губы нежно изгибаются. Это просто смешно, насколько чудовищно сильно Ремус влюблен в этого парня. Он держит его взгляд пару мгновений, а затем прячет улыбку и отводит взгляд, пока затяжная пауза между ними не вызвала подозрений. – Хотя сегодня утром произошло нечто странное, – говорит Ремус. – В смысле? Что именно? – тут же спрашивает Джеймс с другого конца кровати. Он немного наклоняется вперед, предплечья опираются на согнутые колени, а брови с интересом приподнимаются. Ремус усмехается. Старый добрый Джеймс, всегда готов к какой-нибудь необычной истории. – Собака, – говорит Люпин и делает небольшую паузу для драматичности момента. – Прямо там, в Хижине, когда я проснулся, была собака. Огромная черная мохнатая штуковина просто сидела и словно уже некоторое время наблюдала за мной. Понятия не имею, как она там оказалась. Он раздумывает о том, чтобы рассказать им еще и о своей абсолютной уверенности, что пес как будто бы знал его и пришел специально, но шанса не предоставляется. Питер внезапно давится воздухом и начинает кашлять так сильно, что вот-вот может порвать легкие. Вместо того, чтобы похлопать его по спине, Джеймс сильно ударяет его локтем под ребра и стреляет яростным взглядом в сторону Сириуса. Тот не двигается, все так же удобно расположившись в подушках Ремуса с ухмылкой на лице. – Боже, Хвост, – говорит он, – умирай потише. Джеймс пинает Сириуса ногой. Его глаза горят, когда он снова пихает локтем Питера и бормочет: – Давай дыши, черт возьми, Пит. – С тобой все в хорошо? – спрашивает Ремус, слегка смущенный происходящим. – Он в порядке, - отвечает Джеймс с натянутой улыбкой. Питер кивает, соглашаясь, хотя его лицо красное, а из глаз текут слезы. – Но мы опаздываем на… по делам. И нам надо идти. Давай, вперед. Он сталкивает Питера с кровати, и тот, продолжая кашлять, падает на пол, а затем вскакивает на ноги, избегая взгляда Ремуса. – Сириус, – твердо говорит Джеймс. – Ну идите, – говорит Блэк, не двигаясь. – Вам же надо. – Ты пойдешь с нами, – в его тоне было отчетливо слышно предупреждение. Ремус мог расслышать его недовольство даже сквозь собственное смущение, но Сириус только качает головой. – Не-а. Я остаюсь здесь с Ремусом. Затем наступает тот самый момент. Ремус уже видел это раньше – это настоящее сражение взглядов и силы воли между ними. Иногда это приводит к потасовке, но в большинстве случаев, как и сейчас, их переглядки похожи на холодную войну. Пронзительные взгляды, челюсти напряжены… Это их способ общения, для которого им не нужны слова. В конце концов, Джеймс вздыхает, вскидывая руки вверх. Он сдается, во всяком случае, на этот раз. – Хорошо. Тогда оставайтесь здесь, но… – Джеймс проглатывает конец предложения, Ремус видит, как внезапно дергается его кадык. Что-то происходит прямо перед его носом, но он это упускает. Джеймс почти грубо хватает Питера за руку, бросает Ремусу быстрое «увидимся позже», а Сириусу – еще один сердитый взгляд. Через несколько мгновений их будто и не было в комнате. – И что это было? – Кого это волнует? – спрашивает Сириус. Его движения молниеносны: он перебрасывает ногу через бедра Ремуса, седлая его, и тот даже не успевает удивиться. – Расскажи мне побольше об этой собаке. Руки Ремуса скользят по ногам Сириуса, удерживая его на месте. Кажется, он намеренно отвлекает его от вопроса, но Ремус так просто не сдастся. – Но тебе не кажется, что это было немного… странно? – продолжает он, и «странно» – это еще мягко сказано. – Я думаю, что Джеймс и Питер всегда немного странные. В то же время я думаю, что очень хотел остаться с тобой наедине, так что я чрезвычайно им благодарен за эту странность. Он наклоняется, чтобы нежно прикоснуться к губам Ремуса, дразня его и только едва ощутимо проводя по ним языком. Ладно, очевидно, что Ремус сдается. Пока что он перестал задаваться вопросом, что было между ними. Сириус – это лучшее, что когда-либо случалось с ним в жизни. Конечно, это не очень весомый аргумент, учитывая, что его жизнь короче даже двух десятилетий. Пусть Ремус не знает, к чему это приведет, зато он знает, что чувствует и что совсем не хочет, чтобы это прекращалось. Еще он знает, что Сириус спит в его постели почти каждую ночь, и он уже привык просыпаться от ощущения твердого члена Блэка, прижимающегося к его спине, или руки Сириуса, спускающейся вниз по животу к пижамным штанам и медленно стягивающей их ниже. Ремус привык, что его тянут в темные углы и пустые комнаты, где Сириус выцеловывает ведь воздух из его легких. Поэтому он говорит себе, что не стоит переживать о том, что это все значит, потому что важнее было то, что он имеет сейчас. А именно – Сириуса, красивого и настоящего и, кажется, желающего Ремуса так же сильно. – Она была милой? – выдыхает Сириус, когда они, наконец, разрывают поцелуй, его дыхание учащенное. Член Ремуса уже наполовину твердый – иногда он думает, что Сириус мог бы заставить его кончить одним только поцелуем. Он не хочет останавливаться ради разговоров. – Кто был милым? – Собака, – говорит Сириус таким тоном, словно объясняет что-то малолетке. – Я, должно быть, делаю что-то не так, – говорит Ремус, убирая руку от ноги Сириуса, чтобы положить ее ему на затылок и надавить, – если ты все еще думаешь о какой-то облезлой собаке. – Облезлой? – Сириус звучит почти обиженно. Он изворачивается и, выпрямившись, садится. – Облезлой? – Ну, хорошо, нет, она не была облезлой. Она была милой, шерсть была блестящей, черной и шелковистой, будто теплое пальто. Забавные уши. Но это не главное, Сириус. Главное, что я не хочу сейчас говорить об этой собаке. – Так все-таки она была милой? – Почему тебя больше беспокоит ее вид, чем тот факт, что она могла бы и убить меня? – Она бы тебя не тронула, – уверенно говорит Сириус. Ремус приподнимает бровь. – Думаю, она была слишком занята приступом щенячьей любви к тебе, чтобы задумываться об убийстве. – Почему мы говорим об этом, – демонстративно громко спрашивает Ремус, – когда есть куда более интересные способы занять наши рты? Сириус улыбается порочно и многообещающе. Эту улыбку Ремус любит больше всего, потому что видит, что ее Сириус дарит только ему. Блэк наклоняется и прихватывает зубами кожу на линии его челюсти, и это заставляет бедра Ремуса оторваться от кровати. – О? – говорит Сириус. – Вот как. Я тебя понял. – Что? – спрашивает Ремус, затаив дыхание. Пальцы обхватывают бицепс Сириус. – Что ты понял? – Ты хочешь, чтобы я нашел более полезное применение для своего рта. И он садится на его бедрах так, чтобы задницей прижаться к члену Ремуса, который был уже болезненно твердым, и Люпин задыхается. Сириус чуть отклоняется назад и приподнимает футболку Ремуса, танцуя пальцами по голой коже. Живот втягивается от дразнящих прикосновений. Сириус ведет пальцами по светлой полоске волос, щелкает по поясу джинсов, а затем одним слитным движением расстегивает их. – Может быть, ты и прав. Ремус закрывает глаза.