Очень древняя черная магия

В один из февральских дней Сириус получает письмо. Конечно, в этом нет ничего необычного. Они все получают письма время от времени, но конкретно это письмо Сириусу отдал в руки его брат, а не одна из огромных семейных черных сов с шелковистыми перьями – конечно, это показалось Ремусу очень странным. Они лежат во Внутреннем дворе на солнце, когда Регулус останавливается перед ними и протягивает тяжелый бежевый конверт с печатью семьи Блэков на темно-красном воске. Остальные тоже считают это странным: Сириус напрягается, Джеймс резко выдыхает и смотрит краем глаза на Сириуса, а затем вопросительно – на Ремуса. Люпин пожимает плечами: он понятия не имеет, что происходит. – Хорошо, Рег, – Сириус усмехается, забирая письмо, но он слишком наигранно непринужденный. От этого сердце Ремуса почему-то сжимается. Регулус смотрит на него сверху вниз, его лицо несколько надменное, но рот слегка дергается, словно он заставляет себя не улыбнуться. Зеленый галстук обвивает шею парня, так сильно похожего на Сириуса. Ремус не в первый раз задается вопросом: каково это, быть таким, как Сириус, когда при этом ты носишь фамилию Блэков. На первый взгляд можно решить, что из них двоих старший брат – Регулус. Они оба одинаково красивы, хотя младший не выглядит настолько самоуверенным, и в целом его лицо все время имеет несколько осуждающее выражение. Волосы Регулуса уложены так, что не касаются лица, а галстук идеально завязан. Он носит значок старосты Слизерина с гордостью, как и свою родовую фамилию. Ремус смотрит на Сириуса: он улыбается брату, его гриффиндорский галстук как попало болтается на шее, а волосы – абсолютный (и прекрасный) беспорядок. Его пальцы так крепко сжимают конверт, что костяшки белеют. Люпин думает о маггловских плакатах, которые Сириус назло всем приклеил с помощью магии на стены своей спальни в поместье, и о нецензурном жесте, который тот показывает по отношению к ценностям и убеждениям его семьи. – Она тебе что-то рассказала об этом? Что на этот раз хочет сумасшедшая ведьма? – Сириус помахивает перед собой письмом. Регулус слегка улыбается, но улыбка не касается его глаз. Его руки вдоль боков сжимаются в кулаки, но тут же разжимаются. Он устремляет взгляд куда-то правее лица Сириуса, словно не хочет встречаться с ним взглядом. В глазах Сириуса появляется мягкость, и он вытягивает ногу, осторожно тыкая в носок блестящей черной туфли Регулуса. – Не парься, Рег. Я знаю, что ты всего лишь ее посланник. Регулус немного напрягается, выдвигая плечи назад и приподнимая голову. Он немного отступает назад, чтобы нога Сириуса до него не дотягивалась. «Toujours Pur», – произносит он мягко, словно молитву, но твердо, словно клятву. Его произношение намного лучше, чем у французского школьника. Сириус закатывает глаза. – Ради всего святого, ребенок, расслабься. Ты кончишь, как она, если не прекратишь. – Прекращу только тогда, когда ты одумаешься, – отвечает Регулус, гордо выдвигая подбородок, но его голос слегка дрожит, когда он видит, что Сириус уже разрывает конверт. – Мы оба знаем, что для тебя это не так важно, – говорит Сириус, а затем его губы трогает улыбка. – Ты тут не на цирковом шоу. Не обязательно смотреть, как я его читаю. – Она сказала, что я должен, – Регулус звучит почти виновато. Сириус вздыхает, но позволяет лицу смягчиться. – Ну, ладно, нет смысла обрушивать ее гнев на нас обоих. Вероятно, она хочет услышать мой ответ. Но мне не нужно ничего читать, чтобы его передать. Регулус, скажи ей от меня: нахуй тебя, дорогая матушка. И, пожалуйста, не надо смягчать! Будет очень эффектно, если она услышит что-то такое из твоего прелестного маленького рта. – Всего этого можно избежать, – говорит Регулус, голос его звучит немного обиженно. Он, кажется, знает о содержании письма немного больше, чем говорит. – Если бы ты выбирал себе друзей более тщательно, – он бросает неприязненный взгляд на Ремуса, – и принимал правильные решения, все было бы иначе. Мама любит тебя, Сириус. – Я очень тщательно выбираю себе друзей. Просто иногда жалею, что мы не можем выбирать себе семью. Хотя, если бы я мог, я бы все равно выбрал тебя, что бы ты там ни думал, – он пристально смотрит на Регулуса и добавляет: – Но тебе не обязательно выбирать их. У тебя всегда есть выбор, и, может быть, однажды наступит день, когда ты все-таки примешь верное решение. Пойми, если мы оба откажемся от нее, она облажается. Наследник ей нужен больше, чем родной сын, Рег. Она хочет, чтобы я был рядом, и ей необходим ты. И если она не получит ни одного из нас, она охренительно больно сядет в лужу. Подумай об этом, – Сириус пожимает плечами. Его лицо становится непроницаемым, словно по щелчку пальцев, словно и не было на нем никогда этой дерзкой ухмылки. – Так или иначе, спасибо за беспокойство, младший братик. – Что она пишет? – спрашивает Джеймс, наклоняясь вперед, когда Сириус разворачивает пергамент и начинает читать. Сириус не отвечает, глаза быстро бегают по строчкам, просматривая содержимое, и лицо стремительно бледнеет. Сердце Ремуса пускается вскачь – что-то чертовски плохое творится прямо сейчас. Он не очень много знает об отношениях Сириуса с его семьей. Он немного говорит об этом, но несложно составить примерную картину. Семья Блэков – одна из самых богатых, влиятельных, самых чистокровных семей в волшебном мире, а Сириус – это Сириус. Ремус вспоминает обрывки разговора, случившегося несколько месяцев назад. Сириус тогда сказал, что никогда больше не вернется, а Джеймс – что у него всегда найдется место для лучшего друга. Они смеялись под гриффиндорскими знаменами в комнате, пока надрывалась Кричалка от матери Сириуса… «Она тянет за собой столько гребаного дерьма, и она никогда не заставит меня делать то, что я не хочу. Я не ребенок. Вся моя семейка – больные люди. Разделять их кровь, называть их семьей, называть ее матерью? Да я скорее задохнусь из-за того, что эти слова застрянут в моем чертовом горле!..» – Сириус? – снова говорит Джеймс, на этот раз нервно. Он вжимает в плечи шею, когда Сириус резко сминает лист бумаги в кулаке. Он только один раз качает головой, а потом смотрит на брата. – Нахуй вас всех, Регулус. Просто… иди нахуй. Больше ни на кого не посмотрев, он подрывается с места и быстро уходит. Регулус спотыкается, когда, очнувшись, дергается за Сириусом. Когда он зовет его и просит подождать хоть минуту, он действительно становится похож на младшего брата. Все словно замирает после этого на несколько дней. Сириус закрывается. Он молча сидит рядом с друзьями в классе или во время еды, не говоря вообще ни слова. Даже Джеймс не может вызвать у него улыбку. А Ремус даже не пытается. Глаза Сириуса темные, лицо – хмурое, как небо перед грозой. Люпин почти не узнает его. Когда у них появляется свободное время, они не видят его в общей гостиной и вообще нигде не могут найти его. Они не знают, что сделать и как помочь, и это нервирует всех. Сириус обычно не лез за словом в карман и легко и громко высказывал свои недовольство и злость, поэтому то, что он так отдалился, пугает. Ремус прекрасно понимает, что он избегал их всех – даже Джеймса – из-за письма, но никто из них не знает, почему именно. С тех пор, как письмо было прочитано, Сириус оставался в своей постели каждую ночь. Ремус не спал, прислушиваясь, отчаянно пытаясь услышать хоть какой-то звук со стороны Блэка, но ничего не происходит. Ремус мучительно сильно хочет преодолеть разверзшуюся пропасть, но совсем не знает, с чего начать. Он не выдерживает на третью ночь. Обычно Сириус всегда крался в постель Ремуса, никогда – наоборот. Когда Люпин отодвигает тяжелые гобелены в сторону и скользит через них, его сердце грузно бухается о грудную клетку. Очевидно, что Сириус хочет, чтобы его не трогали, и, наверное, это желание следовало уважать. Если Ремуса сейчас заколдуют прямо среди ночи… что ж, это можно будет понять. Но Сириус крайне упрям. Ремусу кажется, что из-за того, что он замкнулся в себе, все его нутро сейчас скручивалось в тугую спираль, и с этим нужно было разобраться как можно скорее, иначе произойдет страшный взрыв. И прийти к нему сейчас – это единственное, что смог придумать Ремус. Матрац прогибается, когда он устраивается на нем. Сириус не двигается, но его дыхание меняется, и Ремус понимает, что он не спит. – Это я, – шепчет он, хотя, ну кто еще это мог быть? Он юркает под одеяло, уже замерзший даже после нескольких секунд не в своей постели. Он замирает, лежит тихо, согревая пальцы ног в течение нескольких долгих минут. Затем Ремус двигает рукой, его пальцы тянутся к ладони Сириуса, которая лежит под одеялом, и он сжимает ее. Он ничего не говорит, просто лежит рядом и, в конце концов, когда дыхание Сириуса выравнивается, позволяет себе расслабиться. Ремус нежно гладит большим пальцем ладонь Сириуса и закрывает глаза. – Она лишила меня наследства, – шепчет Сириус в темноту, и Ремус вздрагивает от испуга. Он едва не уснул, и в тишине комнаты шепот звучит словно крик. Люпин не отвечает, просто немного сдвигается, чтобы видеть профиль Сириуса в темноте во время разговора. – Похоже, она окончательно разочаровалась в своем гее-гриффиндорце-сыне и, наконец, решила оборвать все концы. Воспоминание о том, как Регулус посмотрел на Ремуса в тот день, когда принес письмо, возникло в голове Ремуса, и он тяжело вздохнул. – Из-за меня? – В том числе, – честно отвечает Сириус. – У нее есть Регулус, который следит за всем, что я делаю в школе. Но не чувствуй себя виноватым, – он чуть-чуть толкает Ремуса холодным пальцем на ноге, и тому кажется, что он замечает легкий изгиб его губ. – Все это надвигалось очень давно, и замешано куда больше вещей, и то, что я сплю с оборотнем-полукровкой, меньшее из зол. В любом случае, мне плевать, что она думает. Он звучит убедительно, говорит бодро и почти шутливо. Наверное, он мог бы обмануть кого-нибудь. Но Ремус в категорию «кого-то» не попадает. – Это нормально, – мягко говорит Ремус, – если тебе не все равно. Он не знает, что еще сказать. Разве что, ему жаль Сириуса – даже не конкретно в этой ситуации. А что его жизнь была такой, что он был вынужден расти в семье, которая его не понимала и даже не пыталась. Ремус никогда еще не был благодарен своим родителям так, как сейчас. Еще он чувствует легкую панику – если мать Сириуса знает правду о Ремусе, о его секрете, чем это для него обернется? Собирается ли она разоблачить его? Ему придется покинуть Хогвартс или будет что-то еще похуже? Но Ремус подавляет этот страх – сейчас речь шла вообще не о нем. – Все равно, – яростно говорит Сириус. – Мне все равно. – Он вдруг шевелится, быстро перекатываясь на Ремуса и целуя его развязно, почти грубо. – Мне плевать даже на то, что она выжгла мое имя на чертовом семейном Древе Блэков. А вот это дерьмово. – Перестань, – Ремус отталкивает Сириуса, игнорируя свой дернувшийся в штанах член. Поцелуи Сириуса – это прекрасно абсолютно всегда. Но сейчас это было неправильно. Он был бы худшим другом на свете, если бы позволил Сириусу сейчас таким образом забыть о том, что его гложет. – Пожалуйста, давай не сейчас. – Ясно. Ты тоже меня не хочешь, – сердито говорит Сириус. Все его усилия казаться безразличным тут же спадают, и теперь он направляет все свои негативные эмоции на Ремуса. – Тогда проваливай обратно в свою постель. Не дразни меня. – Не веди себя так нелепо, – мягко отвечает Ремус и руками притягивает Сириуса к себе ближе. – Конечно же, дело не в этом. Просто… нам нужно поговорить. – Тут не о чем говорить, – он не отстраняется и позволяет Ремусу успокаивающе поглаживать его руку. Вверх. Вниз. – А мне так не кажется. Я понимаю тебя, Сириус. Я знаю, каково это – не находить себе места и чувствовать себя дерьмово из-за вещей, которые ты не в силах изменить. Пойми, ты не можешь просто отгородиться от остальных людей. Это так не работает. – Да ничего ты не знаешь, – шипит Сириус в темноте. – Господи, ты что ли думаешь, что у тебя какая-то чертовая монополия на тяжелую жизнь? Но знаешь что, Ремус? Это не так, потому что все, что парит тебя, на самом деле не парит вообще никого. Никого не ебет, что с тобой происходит в полнолуние, все любят тебя несмотря ни на что. Бедный несчастный Люпин, должно быть, чертовски ужасно жить в окружении всей этой любви, принятии и отсутствии осуждения. Ремусу хочется возразить, перебить, защитить себя и сказать: «Вообще-то это совсем не так просто, как кажется. Это как будто каждый месяц твое тело разрывается, а сквозь глубокие раны лезет шерсть, и это в лучшем случае просто агония…» Да, ему повезло, и да, люди, которым он доверился, невероятны. Но на каждого, кто примет его, найдется миллион тех, кто не сделает этого никогда. И ему придется жить с этой огромной чертовой ношей, закрываться от всех или же порицание будет следовать за каждым его шагом. Но Сириус продолжает громко шептать рядом с ним, его тело напряжено. – Моя семья ненавидит меня. Моя родная мать ненавидит меня настолько, что выжгла мое имя из родословной. Ты хоть понимаешь, что это значит для всех? Что она говорит этим? Что я мертв для нее. Ради всего святого, это же моя мама. А он мой брат. Разве они не должны любить меня? Просто так? Да, я все так же презираю ее. Я помню все, что они говорили, что думали, и меня тошнит от них. Но это не значит, что мне не больно. Я, блядь, ненавижу это, ненавижу, что она заставляет меня чувствовать себя так. И что я позволяю ей делать это. Ремус притягивает его ближе, обнимает и зарывается лицом в волосы Сириуса. Он хочет, так сильно хочет найти хоть какие-то слова, которые могли бы его утешить. И не находит. Нет ничего, что можно сказать, что помогло бы пережить осознание того, что тебе всего 17, а твоя семья просто избавляется от тебя, как будто ты никогда не имел никакого значения. Просто из-за того, что ты пытаешься быть лучше, просто из-за того, что ты достаточно храбрый, чтобы противостоять тому, с чем не согласен, и не делаешь то, что ты якобы что-то должен. Ремус любит Сириуса за то, что он никогда не делает ничего просто потому, что от него этого ждут. И он совсем не хочет, чтобы у него сложилось впечатление, что не оправдывать чьи-то ожидания – это настолько болезненно. – Ты лучше всех них, – шепчет Ремус, даже не осознав, что начал говорить. – Ты самый лучший человек. У Сириуса перехватывает дыхание, и он вздрагивает от слабого рыдания, прячась в груди Ремуса. Тот просто крепче обнимает его. – Я, вроде как, привык, – бормочет Сириус, его голос слегка приглушен пижамной рубашкой Ремуса, – ненавидеть их. Это нормально для меня. И если для того, чтобы получить одобрение от них, мне нужно стать таким же, как они, мне это не нужно. Я лучше умру, чем проникнусь всей этой чушью о чистой крови, вокруг которой вертится вся их жизнь. Честное слово, я бы умер, клянусь. Но ведь моя ненависть к ним совсем не значит, что они могут ненавидеть меня в ответ. Понимаешь? – Понимаю, – шепчет Ремус, хотя на самом деле это совсем не так. – Прости меня. Я знаю, с каким дерьмом тебе приходится жить. И я знаю, что мои семейные проблемы и рядом с этим не стоят. Короче, ничего такого, с чем бы я не смог справиться, – он сжимает Ремуса в объятиях чуть крепче. Люпин замечает, что его тон меняется – словно он отмахивается от всего того, что чувствует на самом деле, словно ему снова резко стало все равно. Это так похоже на Сириуса, если честно, потому что он никогда не раскрывается полностью и не говорит о действительно серьезных вещах серьезно. Это самый глубокий и вдумчивый разговор, который случился между ними за все эти полгода знакомства. Может быть, темнота позволила Сириусу открыться больше, чем когда-либо до этого. Ведь намного легче говорить, когда никто не может заглянуть тебе в глаза. В этот раз момент прошел. Настроение Сириуса меняется, и его рука ползет под пижамную рубашку Ремуса. На сегодня разговор был окончен, и Сириус, очевидно, собирается снова делать вид, что все в порядке. Часть Ремуса хочет надавить на него сильнее, заставить выговориться, но был ли в этом смысл? Сириус целиком и полностью создан из сплошного упрямства. Все происходит только на его условиях – если он не хочет говорить, он ни за что не будет этого делать. – Все относительно, – Ремус пожимает плечами, стараясь говорить ровным голосом. – Зато у меня есть свой собственный замок, ну, ты понимаешь, – удар локтем под ребра. – Я бы не променял свою жизнь на твою, если тебе легче от этой мысли. Сириус смеется. Ремус впервые за четыре дня слышит его смех и резко осознает, как сильно он по нему соскучился. Смех идет глубоко из груди, и это заставляет Ремуса улыбаться в ответ, улыбка почти болезненно расчерчивает его лицо, которым он зарывается в волосы Сириуса. Он становится таким беспомощным, когда дело касается этого парня. – Если мне станет легче? – Сириус все еще смеется. – От того, что ты предпочитаешь быть чертовым оборотнем, лишь бы не Блэком? Спасибо, Ремус, это… это очень, очень здорово. – Я просто имею в виду, – пытается объяснить Ремус, – нет ничего такого, что ты чувствуешь себя дерьмово. Я бы тоже чувствовал себя дерьмово на твоем месте, потому что, ну ты понимаешь, тебя лишают наследства, и твоя мама тебя не любит, и все в таком духе? Это реально дерьмово. Так что совершенно справедливо чувствовать себя ужасно. Это только вызывает еще больший смех у Сириуса. Парень выдавливает из себя: – Я хотя бы… хотя бы не запираюсь раз в месяц в какой-то халупе, чтобы не дать ликантропии распространиться по всему миру. Ремус тоже смеется, его лицо утопает в волосах Сириуса. Блэк прижимается к его груди, обвивает руками и ногами – конечности совершенно запутываются. Они прижимаются друг к другу и смеются, смеются, смеются, и, видит Мерлин, во всем этом нет вообще ничего смешного. Но для них это своего рода катарсис.