Шанс на любовь

Спустя года, что боли и сомнений Полны и горьких сожалений об утрате, Явился он — и в сладких увереньях Надежду дал и не просил о плате. Вот близок уж конец для всех страданий, И к эшафоту очередь из мук — Казнят. И больше нет для них метаний… Лишь только яркое тепло любимых рук.

Перелёт Онегин помнил смутно. Отвык он летать, а вот пить так до конца и не прекратил. Поэтому после получения багажа он не бросился искать Володю, а поехал в отель. Предстать перед возлюбленным в таком виде было бы глупо. Он передумал за эти дни столько приветствий, столько сценариев прокрутил в голове, что она гудела и просила о снотворном. Всё потом, главное, что они уже совсем близко. *** Володя понимал, что Томас делал всё, чтобы ему не было скучно и он оттаял, но не хотелось ничего. Ленский в целом ощущал себя всё ещё мёртвым, будто, очнувшись полтора года назад, он не вернулся до конца. Мужчина, что ухаживал за ним уже полгода, был достоин большего, и Ленский честно говорил ему, что дружба — их потолок. Томас отшучивался и упорно продолжал заваливать Володю цветами и ходить на все его нечастые модельные показы, где впервые и встретил заскучавшего Ленского, решившего попробовать что-то новое. Несмотря на то, что пройдя долгий путь, Володя смог восстановиться, вес набрать никак не получалось. И именно это сыграло решающую роль в приглашении симпатичного парня с экзотической для Германии внешностью на презентацию модных аксессуаров, после которой ему стали приходить приглашения на кастинги. Ленский, который теперь имел возможность выбирать из предложений, соглашался только на ту работу, которая не требовала изменений во внешности. Волосы отросли лишь до середины шеи, и Володя не собирался распрямлять их или красить. Сегодня Томас обещал сводить его в кино, но планы сорвались. Володе в панике позвонил агент и попросил срочно заменить на показе сломавшего ногу манекенщика. Работа, как всегда, была почти бесплатной, но крайне полезной для портфолио, и Ленский согласился. Томас, конечно же, повёз его сам, несмотря на попытки вежливо отказаться. *** Татьяна дала Онегину адрес Володи и попросила не наседать на него, но у Евгения давно уже пропало чувство такта и желание строить многоходовки. Настроился на всю оставшуюся жизнь. Три года жил алкашом, чтобы забыть тот факт, что повинен в смерти единственно любимого человека. Поэтому он проспался, привёл себя в порядок и взял напрокат «Бугатти». Осталось дождаться Володю и действовать по обстоятельствам. Ленский не имел понятия, как Томас успевал купить цветы всякий раз к концу показа, когда сам никогда не отлучался из зала. Но факт оставался фактом: мужчина снова подарил ему огромный букет белых роз. Как-то Ленский спросил, почему именно эти цветы, и Томас с улыбкой ответил, что они такие же нежные на вид и колючие на ощупь, как сам Ленский. Володя тогда в очередной раз предупредил, что между ними возможна только дружба, но Томас лишь отмахнулся. — Я доеду сам, ну сколько можно тебя беспокоить. Мне врач сказал, что скоро разрешит сесть за руль, обмороков почти нет, и я, наверное, пройду медкомиссию. — Ты ведь знаешь, что я не отпущу тебя одного. Поехали, мне не сложно, к тому же по дороге. Евгений просидел в машине несколько часов. Он пил кофе, слушал музыку, заказал себе бургер, чем сильно удивил курьера. Успел несколько раз скатиться в бездну отчаяния и вернуться из неё, но в конечном итоге был вознаграждён сомнительным удовольствием видеть, как Володя выходит из машины с огромным букетом белых роз и каким-то мужиком. Ревность заволокла разум, и он крепче стиснул зубы, чтобы не сорваться. О том, что у Ленского кто-то есть, Татьяна не говорила. Месть? Ему казалось, что она выше этого. Однако на его счастье, мужик в дом не попёрся, он довел Володю до кованых ворот, поцеловал руку и сел назад в машину, чтобы уехать. Такой шанс было упускать глупо, и Евгений выскочил из «Бугатти», пока ворота не захлопнулись. Ленский с трудом удерживал букет и одновременно доставал ключи. Томас пытался напроситься на ужин, но Володя, который обычно ему не отказывал, сказался больным. Он и правда чувствовал себя странно. Немного кружилась голова, что было привычно, а ещё почему-то сильно дрожали руки. Наверное, погода — после больницы он стал до ужаса чувствителен к изменению давления и грустно шутил сам с собой, что резко постарел в двадцать. С первого раза справиться с воротами не удалось — Володя уронил ключи и, наклонившись поднять их, не заметил движения сбоку. А когда почувствовал чужое присутствие, было поздно. Кто-то положил ладонь ему на плечо, и Ленский вздрогнул, обернувшись и замерев, как олень в свете фар. Эти глаза. Испуг в них. Это снилось Онегину в кошмарах, и вот он снова видит наяву. Как же Володя изменился. Он не верил Татьяне, думал, что раз после комы прошёл год, то Ленский пришёл в норму, но нет. Перед ним стоял хрупкий до невозможности юноша, а он так и не знал, что ему сказать. Женя… Это был он. Просто стоял перед Володей и молчал, заставив усомниться в том, что он настоящий, а не плод больного воображения Ленского. Сколько раз Онегин ему снился — не счесть. И вот он здесь, совсем не такой, как Володя его помнил. Потухший, с синяками под глазами, но несмотря на это всё такой же красивый. — Что ты хочешь? — Ленский не представлял, что говорить, слова едва удавалось протолкнуть через сведённое спазмом горло. — Просто удостовериться, что ты живой, — рука сама потянулась к щеке. — Тёплый, настоящий. Не призрак, не галлюцинация. Три года я думал, что ты мёртв. Володя отшатнулся, глядя на Онегина почти с ужасом. То, что он говорил, ввергало в настоящий шок. Думал, что он умер?! — И ты не узнал? Не убедился, что я жив? — Ольга пообещала мне все круги ада, если я не уеду. Это не оправдание, но в тот момент я не мог мыслить рационально. Пульса не было, зато было много крови… И я, прости, я просто ушёл. — Просто ушёл… — Володя опустил голову, смотреть на Онегина было совершенно невозможно. — Знаешь, я думал о том, что выскажу тебе всё, что думаю, когда пришёл в себя. Почему-то был уверен, что ты придёшь. Но ты не появился ни через неделю, ни через год. И как-то отболело. Я простил тебе то, что ты сделал. Но не смогу простить того, что ты ушёл. — Я знаю. Моему поступку нет оправдания, я и не ищу его. Я всегда был циничной сволочью и получил по заслугам. Просто дай мне день или два. Поговорить с тобой, узнать, как ты живёшь. Я понимаю, что не имею права просить, и в твоей жизни уже кто-то есть. Но в память о нашем лете… Прошу. Володя хмурился, пытаясь понять, чего он хочет сам. Прогнать сейчас Онегина он просто не мог, чувствуя, что ему необходим тот разговор, что предлагал Женя. Быть может, тогда сердце успокоится, и он, наконец, сможет начать другую жизнь. Разубеждать Женю в том, что он не один, Ленский не стал. Отперев ворота и ткнувшись носом в букет, Володя мотнул головой, которая всё ещё кружилась. — Идём. По телу пронеслось такое облегчение, что только в этот миг Онегин понял, как сильно был напряжён. Он благодарно склонил голову и последовал по брусчатой дорожке, что вела к небольшому особняку. В памяти всплыл другой дом, но он отогнал это видение. Ни к чему теперь вспоминать. Как он знал от Татьяны, Ленский продал всё своё имущество и уехал из России навсегда. Его там никто и ничто не держало. И он имел на это полное право. Володя не стал изображать гостеприимного хозяина и в первую очередь занялся цветами, умышленно не обращая внимания на Онегина и поглядывая на него лишь украдкой. С сожалением отмечая, что тот осунулся и посерел, а когда доставал из кармана руки, они мелко дрожали. — Красивый дом, — нашёл в себе остатки былого воспитания Евгений и огляделся. — Татьяна сказала, что ты всё распродал в России. Думаешь остаться тут навсегда? — Спасибо, Женя, я ещё не всё доделал. Да, я поступил в университет и нахожусь тут по учебной визе. Но надеюсь получить вид на жительство, когда сдам все экзамены и проживу здесь достаточно долго. Это нелегко, но мне есть ради чего стараться, в Россию я не вернусь. — Понимаю, — согласно кивнул Онегин и нервно переступил с ноги на ногу. Организм требовал очередного возлияния, но он отгонял эти мысли и просто смотрел, как двигается Володя, как опускает в воду цветы, как ставит вазу на стол. — Так о чём ты хотел поговорить? — Ленского начала напрягать та неловкость, что была между ними, и он решил взять всё в свои руки. — Просто поговорить, чем ты тут занимаешься кроме учёбы? Твой пытливый ум и тяга к стихам меня всегда поражали. Кстати, я забрал их. Ленский вздохнул. Так вот куда подевалась тетрадь, которую он искал. — Я думаю, что ты можешь больше не поражаться, Женя. Я не пишу стихи, а читать мне ещё не разрешили, как и много слушать аудиокниги. Пока я сосредоточен на учёбе и иногда участвую в модельных показах, когда есть потребность в таком типаже, как у меня. Говорить о том, что ещё больше времени он проводит в больницах, не хотелось. Восстановление шло очень неплохо, но проблемы оставались. — Жаль, мне понравился твой слог. Ты модель? Неожиданно. Хотя ты красивый, всегда был. Прости, что мы о банальном. Вижу, ты устал. Давай съездим завтра куда-нибудь? Позавтракаем, погуляем, — с надеждой предложил Онегин и замер. Тремор рук раздражал его, как и тот факт, что Володя до сих пор не предложил присесть. Женя устал за день в машине, но не имел права требовать большего гостеприимства, чем уже получил. Разговор не клеился, и Онегин явно понимал это и сам. Они стали совершенно чужими людьми, между которыми стояло так много, что не разобраться и не простить. Наверное, никогда. — А что дальше, Жень? Мы погуляем, я покажу тебе город, он красивый. Помню, что раньше много думал о том, как бы мне хотелось, чтобы ты полюбил Баварию. А теперь… что будет дальше? — Не знаю. Раньше мне казалось, что я познал эту жизнь до самых потаённых уголков, что меня нельзя удивить, нельзя изменить мои взгляды. Но появился ты — и смог. Я был снисходителен к тебе в начале нашего знакомства, просто видел твоё воодушевление и думал — как юн и наивен этот ребенок. А ты завоевывал меня своей наивностью. Твой восторг после двухчасовой езды верхом в поле люпинов. Твоё восхищение закатным небом и снопами искр от костра. Ты смог растопить кровь в моих венах, смог увлечь меня, и, признаться честно, этого мне не хватает. Я знаю, что несмотря ни на что я всё тот же эгоист. И приехал за тем, чтобы найти точку опоры, которой ты стал три года назад. Однако я так же понимаю, что ничего уже не вернуть. Я сам разрушил наши жизни, сам растоптал всё светлое между нами. Дай просто шанс, день, несколько часов — и я уеду. — Тебе не хватает того образа, что остался в твоей памяти. А я теперь совсем другой, Женя. И тебе будет больно это увидеть. Как и мне сейчас больно понимать, что ты пил, явно очень много, судя по тому, как трясутся твои руки. Ты думаешь, что этот день сделает нас счастливее? Я боюсь подпускать кого-то близко к себе. Потому что я едва не умер, когда влюбился в прошлый раз. — Пил, да, безбожно. И продолжаю пить, увы, мне, — усмехнулся Онегин и спрятал руки в карманы брюк. — Я хочу попрощаться с тобой. Мы совсем другие, ты прав. Я алкоголик, ты модель. У тебя жизнь только начинается, тогда как я на пороге своего тридцатилетия понимаю, что и не жил вовсе. Я не говорю о счастье, но я хочу отпустить тебя окончательно. Понимаю, что прошу о многом и тебе неприятно видеть меня. Я пойму, если ты откажешь мне. Будь счастлив. Евгений развернулся, чтобы выйти из этого дома. Его душила жажда, на него давила аскетичность этого места. И Володя. Он, казалось, прожигал его взглядом, клеймил погаными словами, просто вслух их не мог сказать. Воспитание. Володя вцепился пальцами в край стола и пошатнулся, понимая, что ему стало плохо от одной мысли о том, что Женя уйдёт и они больше не увидятся. Или того хуже — Онегин продолжит пить и его вовсе не станет. Идея прошила насквозь, придя мгновенно. И, не успев подумать, Володя выпалил: — Возвращайся, когда бросишь пить. Я покажу тебе город. Голос пронзил Онегина. Тот самый, родной, юный, порывистый. Он обернулся и увидел, что Володя как-то странно стоит. — Тебе нехорошо? — он тут же оказался рядом. — Врача вызвать? Ленский опёрся о руку Жени и, дойдя до дивана, присел. — Не страшно, у меня закружилась голова, сегодня неудачный день. Где ты поселился? Володя понимал, что проявляет слабость, но уже не мог остановиться. В нём оживали те чувства, которые он думал навсегда похоронить. И это оказалось так просто — Жене было достаточно прийти. — В Хилтоне. Однако ты весь дрожишь. У тебя лекарство какое-то есть? Быть может, воды и врача? — Нет, не надо врача, они мне смертельно надоели. — Володя вздохнул, пытаясь принять важное для себя решение. — Если хочешь — живи здесь, когда решишь лечиться. Если. Дорого будет держать вещи в Хилтоне, когда ляжешь в клинику. — Если, — усмехнулся Евгений и осторожно прижал юношу к себе. — Ты ведь всё уже решил, мальчик мой. Спасибо. — Прости, но я совершенно ничего не решил. Я знаю, чего бы мне хотелось, но я не знаю, сложится ли у нас, Женя. Ты должен понимать, что слишком много накопилось. И мы теперь совсем другие. — Я понимаю и не тороплю события. Но ты дал мне шанс, и я использую его. Хотя бы ради одного дня с тобой я лягу в клинику. Володя улыбнулся, понимая, что ему стало легче от одного этого обещания. Это была слабость, Онегин был его слабостью раньше, и с сожалением стоило признать, что так ею и остался. Он отвёз Женю в клинику уже через пару дней. Крепко сжав его ладонь перед тем, как тот ушёл, Ленский ещё раз пообещал, что как только он выздоровеет, они проведут время вместе. *** Онегин знал, что Володя приедет не сам — он всё ещё опасался садиться за руль и попросил своего знакомого. С одной стороны, в этом была забота, с другой — Онегин боялся, что это будет демонстрация приоритетов. Он пожал тёплую холёную руку мужчине по имени Томас и кивнул Ленскому. — Ты посвежел, — обронил юноша уже в машине. — Спасибо, они старались спасти мою былую красоту, — саркастично усмехнулся Евгений. — А я надеялся, что они попытаются спасти твоё здоровье. Им удалось? И не скромничай, Женя. Ты так же красив, как раньше. Володя знал, что просить Томаса о такой услуге нехорошо, но после их откровенного разговора стало проще — мужчина осознал, что Ленский не просто так отказывает ему, это, как ни странно, его успокоило. Соперник, как выяснилось, был более понятной преградой, чем абстрактное нежелание отношений. — Поживём — увидим, Володенька. Сейчас я чувствую себя прекрасно. Четыре месяца без алкоголя, хорошее питание, чистый воздух. Словно заново родился. — Значит всё не бесполезно, Женя. Тогда я рад хотя бы поэтому, что ты приехал. Когда ты хочешь погулять по городу? — Когда будет удобно тебе. Я бездельник и никуда не спешу, — он смотрел на профиль перед собой и изо всех сил старался сдерживать эмоции. В конце концов, у него было полно времени, чтобы прийти в себя. Его перестали мучить кошмары, отступили панические атаки и нестерпимая жажда. Он знал, что любимый человек жив, что он где-то рядом и знает о его желании всё исправить. Да, его душила ревность, но это была такая малость по сравнению с тем, во что превратилась его жизнь за три года. Теперь он просто будет действовать по-другому. И та попытка вымолить прогулку, он понимал, что это только начало. — Тогда я предлагаю ехать сегодня. Тебе уже можно за руль? Вечерний Мюнхен особенно красив, я бы хотел показать его тебе. Давно хотел, Женя. Жаль, что всё вышло так. — Не будем о грустном, малыш. Если ты не против, я бы хотел принять ванну и переодеться. Поужинаем в ресторане? — и он скосил глаза на водителя. — Эм, надеюсь, твой друг не против? — Вальдемар не моя собственность. — Томас говорил на странном немецком, явно диалектном, уже привычном для Жени по общению с врачами в баварской клинике. — Если бы он не хотел быть с вами, он бы отказал сам, как мне. Володя закусил губу, хмурясь. Ему было жаль, что он не может ответить Томасу взаимностью, и только упорство мужчины не давало ему прервать общение, чтобы его не мучить. — Я не против, Женя. Иначе бы не предлагал. Онегин просто кивнул и перевел взгляд на природу за окном. Клиника находилась за городом, в весьма живописном месте, которое он успел полюбить. Было даже странно возвращаться в город, который он толком и не видел, но почему-то считал новым домом. То, что сказал ему Томас, грело в области сердца, но он не испытывал большой радости, ибо даже дружба этих двоих была угрозой его общению с Ленским. — Тебе понравилась природа? Томас несколько раз возил меня в горы, там очень красиво. Мне жаль, что пока я не могу сам поехать куда-то, особенно верхом. Часто вспоминаю, как мы ездили на реку на лошадях. Я был вынужден продать и конюшню, когда уезжал из России. До сих грущу об этом. Довезя Володю до дома, Томас вышел из машины, открыв перед ним дверь и подавая руку. Он делал это немного демонстративно, под прожигающим взглядом соперника. А когда Ленский попрощался, мужчина притянул его к себе и прижался губами к щеке, задерживаясь дольше, чем обычно. — Я заеду за тобой завтра, Вальдемар, заодно привезу те вещи, что ты забыл на показе. Ленский покраснел и мягко отстранился, качая головой, но не выказывая возмущения. Томас немного играл у Жени на нервах, и это, очевидно, было безобидно. Единственное, чего боялся Володя — что Томас узнает их с Онегиным историю. В том, что это приведёт к серьёзному конфликту, Ленский не сомневался. Томас много раз говорил, что хотел бы убить того, кто причинил «его мальчику» столько боли и сделал диковатым и излишне осторожным. Дом немного изменился за эти месяцы заточения в клинике, но Онегин оценил в первую очередь шикарную ванную. Он меланхолично просмотрел свой гардероб, что висел в гостевой спальне в идеальном состоянии и выбрал песочный пиджак, белое поло под него и клетчатые брюки в тон. Ему хотелось лёгкости в этот вечер, а погода располагала. Ленский ждал его в гостиной, его друга, слава богу, не было. Томас внушал Онегину тревожное ощущение обречённости. Он прекрасно понимал, чего мужчина хочет от Владимира, и не мог этому помешать. Или мог? Однако он решил обдумать всё это после прогулки. Быть может, последней в их с Володей совместной реальности. — Я готов. — Ты, как всегда, прекрасно и ярко выглядишь, Женя. Ленский грустно улыбнулся. Сам он был одет в привычный траурный цвет: подчеркивающую его болезненную худобу и закрывающую максимально шею и запястья водолазку, и тёмные вельветовые брюки. — Ты взял с собой права? Я могу одолжить свою машину. Купил на всякий случай, мне водить нельзя. — Конечно, но тебе придётся быть моим навигатором, я совершенно тут не ориентируюсь, — улыбнулся Евгений, но весьма грустно. Внутри росло чувство безнадёжной тревоги и обречённости. Володя изменился до неузнаваемости. Он больше не говорил нараспев стихами, не улыбался, и глаза его не светились искорками счастья. И Онегин с ужасом понимал, что всё это дело его рук. Раньше, в прошлой разгульной жизни, он не раздумывая гасил чужие надежды и мечты. Он брал то, что ему предлагали, и цинично пользовался чувствами наивных мотыльков. Но Володя… Его хотелось спасти. Отдать свою жизнь взамен утраченным иллюзиям ранимого поэта. — Понял, буду говорить: «Есть капитан!» Покажу, куда ехать, машину оставим на парковке в центре и будем гулять пешком. Иногда, правда, отдыхать придётся. Я стал быстро уставать, но говорят, что это тоже пройдёт. Открыв гараж и вручив Жене ключи от «Вольво», Ленский сел на переднее сиденье, унимая непонятно откуда взявшуюся дрожь. Он волновался, как школьник перед первым знакомством с классом, и ничего не мог с собой поделать. Евгений вывел машину из гаража вполне уверенно и спокойно. Володю хотелось обнять и согреть, но он держал себя в руках и ехал туда, куда указывал ему тихий голос. Музыку они не включали, но и сами не очень-то стремились разговаривать. Быть может, так даже и к лучшему. Побыть в уютной тишине, раствориться в вечерних сумерках и забыть обо всех невзгодах. К чему ворошить прошлое, если его невозможно забыть или исправить. Дорога была ровной, машин мало, и Онегин начал даже получать удовольствие от процесса. — Правда, здесь приятно водить? Я получил права в шестнадцать, а когда приехал в Россию, был в шоке от дорог. Здесь будто по водной глади скользишь, а там как по минному полю, особенно за городом. Сейчас налево, Жень. Парковка уже близко, я бы хотел успеть на вечернюю службу. Хочешь туда? Там потрясающие органные партии. — Я хочу туда, где интересно тебе, Володя. Помнится, мне нравились твои идеи относительно досуга. И сегодня мы будем делать всё, что тебе нравится, — Евгений слабо улыбнулся и заехал на парковку, куда указал его навигатор. — А мне нравилась твоя инициативность, Женя. Но ты прав, сегодня мой черёд придумывать досуг. Давай сперва пройдёмся, здесь тихо и спокойно в это время, а в католический собор уже к концерту доберёмся. Хотя там будет многолюдно. Евгению нравились европейские города с их тихими улочками, ровными домиками с оранжевой черепицей и никуда не спешащими людьми. Мюнхен не был исключением из этого приятного правила. Чистота вокруг радовала глаз, и он шёл близко к своему спутнику, чтобы ни у кого даже не возникало желания пройти между ними. Володя тихо рассказывал ему о тех домах, чью историю знал, и Онегин слушал любимый голос и ловил те искорки, что время от времени проскальзывали у рассказчика. — Вот мы и добрались до замка Блютенбург. Его построили по приказу герцога Альбрехта III примерно в XV веке, точно не помню. Но знаю, что в честь его любимой, которую он взял в жены вопреки воле отца. Тогда отец выманил сына из замка, а его жену велел сбросить в реку. Знаешь, что меня всегда поражало? Что Альбрехт смог простить отца, а в честь девушки просто построил капеллу. А ты бы смог простить такое предательство близкому человеку? — Володя смотрел внимательно, даже приостановившись. Онегин серьёзно посмотрел на вопрошающего Володю, и ему захотелось обнять его. — Если бы я любил отца всем сердцем, я бы простил ему многое. Увы, мы не испытывали друг к другу сильных чувств. Я был сыном, тогда как он любил женщин и желательно помоложе. Но тебе я бы простил что угодно. Ты единственный, ради кого билось моё сердце, и единственный, без кого я прилагал усилия, чтобы остановить это биение. — Ты серьёзно, Жень? — Володя нахмурился и осторожно коснулся руки Онегина, будто боясь себя самого. Его мучил один вопрос, но он опасался, что, получив на него ответ, окончательно всё испортит и лишит себя надежды. И всё же стоило это прояснить. — Если всё так, почему ты всё же не приехал? Пусть даже на мою могилу, если считал, что я погиб. — Потому, что я трус. Вот так по-честному. Я боялся приехать на твою могилу и просто наложить на себя руки. Я глушил боль и кошмары вином, потом банально водкой. Пробовал наркотики, но от них кошмары были и наяву. Я не мог приехать, Володя. Ещё и потому, — тут Онегин достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, — что Ольга очень сильно этого не хотела. И он передал письмо, которое окончательно раздавило его и уничтожило желание что-то менять. Ну здравствуй, убийца. Как ты там живёшь, убийца? Ешь, спишь, трахаешься? А он нет, он умер, потому что ты его убил. И я помню об этом… Я каждую ночь вижу, как ты его толкаешь на этот угол! Это ты виноват, и ты должен заплатить, иначе я пойду в полицию. Номер у меня всё тот же, к нему привязана карта, пожалуй, суммы в триста тысяч ежемесячно мне хватит. Пока, убийца, гори в своем аду! Володя хмурился, вчитываясь в написанные знакомым почерком строки, и бледнел с каждой секундой всё сильнее. Он не думал, что всё могло быть так, не мог даже предположить, что Ольга способна на такое. Выходит, что ради него — да. Очнувшись, он вернул её маме все деньги, что Ольга потратила на лечение, потому что с самой девушкой после короткой встречи в больнице связаться так и не смог. Теперь было ясно, почему она скрывалась. То, что она требовала деньги у Онегина, было единственным выходом, но то, что она сказала, что Володя умер… солгала Жене. Из мести? Вернув письмо, Ленский крепко схватился за руку Онегина и прикрыл глаза. — Я не знал этого. — Ты в порядке? Прости, но это был единственный способ объяснить хоть что-то из моих поступков. Она помогла тебе, теперь я знаю, но в тот день… — Евгений положил пальцы поверх холодной руки Володи. — Я платил не за её молчание, а в память о тебе. Словно деньги могли искупить мою вину перед ней, перед тобой. Я практически всё время пил, но твои глаза преследовали меня. Как и твой голос, твои стихи. Я читал их, Володенька. Они рвали мне душу, но я читал их и помню наизусть. По старинным улочкам мы с тобой пройдем, Будем наслаждаться счастьем лишь вдвоём! Покажу прекрасные горные цветы, Но глазами ясными их затмишь все ты… Здесь, в горах, на лошади — радость, неба синь, В поле разнотравье, не одна полынь. У ручья звенящего буду целовать, Всё, что ты попросишь, счастлив отдавать. За руки возьмемся нежно и тепло, И теперь нам вместе — радостно, светло! В маленькой церквушке мы бы обнялись И по узким улочкам не спеша прошлись. Мне б хотелось ласково снова целовать, Любящих не будут этим попрекать. В церкви обвенчались бы, можно здесь и так. Я влюблён без памяти, наша встреча — знак. А зимой мы скатимся с той большой горы. Снегом покидаемся, будто бы малы… Будем греться радостно, попивать глинтвейн, И смотреть на праздничный свет ночных огней. Я хотел бы счастливо жизнь свою прожить, Без тебя, мой Женя, этому не быть. Мы уедем вместе, снова всё начнём, Нам никто не нужен — только мы вдвоём. Онегин покрепче сжал пальцы юноши и огромным усилием воли подавил желание упасть перед ним на колени и начать умолять о прощении. Он смотрел в увлажненные карие глаза и пытался понять, что его ждёт. Володя чувствовал, что у него внутри всё переворачивается с ног на голову. Он уже не сдерживал слёз, они застилали взгляд. Ленский пару раз схватил ртом воздух, пытаясь успокоиться, а не сумев — уткнулся носом в плечо Жени и разревелся, орошая слезами модный пиджак Онегина. Говорить что-то было тяжело, он был совершенно не в состоянии сейчас вести философские беседы или выяснять отношения. Хотелось спрятаться от всех и чувствовать только сильные руки на спине и успокаивающий шепот Жени, клятвенно обещающего никогда больше не делать Володе больно. Его мальчик, его сердце, боль, надежда. Онегин и надеяться не смел, что снова сможет притронуться к нему так. Он пытался успокоить юношу, сказать, что всё хорошо, но чувствовал что и сам близок к рыданиям. — Идём, Володенька, не будем привлекать внимание. И он пытался увести юношу от пусть и редких, но любопытных глаз. Своды храма были пустынны, и он завёл в них Володю, ища глазами воду. Она нашлась в небольшой мраморной раковине. Он прекрасно знал, что это для молитвы, но ему было необходимо успокоить Володю. — Ты умываешь меня водой из кропильницы, нас отлучат от церкви, если заметят, — Володя слабо улыбнулся и крепко сжал руку Жени, давая понять, что всё уже в порядке. Они попали не в кафедральный собор, а в небольшую церковь, где почти не было посетителей. Концерта, скорее всего, тоже не планировалось, но это уже и не важно. Володя потянул Женю на скамью и устроился рядом, положив голову ему на плечо. — Нам будет очень трудно, ты понимаешь? — Нам изначально не было легко, мой мальчик. Но я прошёл через ад и зачем-то выжил. Скажи мне, что это было не зря, и ты сделаешь меня самым счастливым человеком в мире. Евгений крепко обнимал доверчивого юношу и смотрел на распятие над алтарём. Он никогда не верил в Бога, когда-то давно, когда ещё была жива мама, они ходили в церковь на Пасху святить куличи. И религия ассоциировалась у него скорее с едой, чем с душой. Он и не горевал по этому поводу. Однако сейчас он хотел бы знать хоть одну молитву, чтобы попросить о милости. Всего одно чудо, один шанс на любовь. Разве это так много? Володя был в смятении, но то, как говорил с ним Женя, те боль и надежда, что звучали в его голосе, — это было то, ради чего стоило постараться, Ленский был уверен в этом. Он знал, что между ними высокие горы обид и их будет тяжело преодолеть, но не прав ли Онегин в том, что раньше тоже было нелегко? Заслуживают ли они то счастье, что могут попытаться снова найти, однажды почти потеряв? Только время покажет. Поэтому Ленский повернулся к тому, кто никогда не покидал его сердца, и кивнул. Слова были не нужны.