Ночь темна перед рассветом

Изуку слушал его с нахмуренными бровями, с четкой виной в глазах. Он их отпустил. Он главный виновник нынешнего состояния Бакуго. Мидория молча вел машину, внимательно слушая неторопливый и тихий рассказ Шиндо. Ему тяжело было принять то, что Каччан, которого Изуку знал как дерзкого, неугомонного парня с заскоками на сигареты и выпивку, который ни предложения не отпускал без мата. Мидория многого не знал о жизни друга, и хотел узнать все. Но Бакуго, судя по всему, еще долго не сможет говорить о том, что произошло. Да и натура он такая — не любит говорить о своих проблемах. Он ни словом не обмолвился о том, куда он исчез в тот день, после школы. Почему не отвечал на звонки, на сообщения. В голове Мидории были миллионы мыслей. Откуда взялся Киришима в его жизни. Как они вообще поженились, и когда это произошло. Когда они подъезжали, Изуку бросил взгляд на заднее сиденье, где, скатившись на колени Шиндо, спал Бакуго. Как? В голове не укладывалось. В жизни Кацуки столько произошло, а Мидория ни о чем ни слухом, ни духом. Видимо, не так уж Бакуго ему и доверял, хотя сам Изуку был убежден, что роднее него для Кацуки может быть только Инко. Мидория-сан выбежала на крыльцо, увидя, как Изуку нес на руках Бакуго, пока Йо парковал машину (Мидория еще в недостаточной мере освоил прием парковки). — Кацуки… Кацуки, бедненький… мой… — Мидория-сан мельтешила, ходила кругами, не давая Изуку и шага сделать. — Что с ним? Что с ним? Ее успокоил только подоспевший Шиндо, отодвинув ее за плечо в сторону и давая Мидории внести Бакуго в гостиную. Йо с улыбкой подумал, что Инко была похожа на курицу-наседку. — Переутомился, вот и уснул, — улыбнулся Шиндо, и Изуку бросил на него непонимающий взгляд. Врать он не любил. Но заставлять мать волноваться он не любил еще больше. — Ничего серьезного, мам, — подтвердил Мидория. — Все хорошо, не надо так беспокоиться. — Вы же еще совсем мальчики… отойдите… — Мидория-сан, хоть и была женщиной чувствительной и впечатлительной, но имела медицинское образование, и когда дело касалось именно медицины, то Инко становилась абсолютно хладнокровной и бесчувственной медсестрой. — Мам… — сказал Изуку, но Мидория уже выставляла всех присутствующих из гостиной. — Пошли вон! — воскликнула она, и никто уже не стал возражать. Она плотно закрыла дверь, убедилась, что Йо и Изуку нашли себе занятие в комнате последнего. Мидория-сан неспешно подошла к дивану, где лежал Бакуго, пододвинула пуфик и села рядом. Кацуки находился в полудреме. Он скорее не хотел просыпаться, нежели спал на самом деле. Инко легонько растолкала Кацуки, прекрасно понимая, что другой возможности поговорить у нее с ним не будет. — Ну как ты? — ее рука легла на чужую руку, лежащую на диване. — Хорошо себя чувствуешь? — Мидория-сан… — выдохнул с облегчением Кацуки, но уголки его губ потянуло вниз. — Я рад, что это вы. — Мальчик мой, скажи мне, кто тебя так… — она легонько, вымученно улыбнулась. Не могла она быть с ним медиком. Как и с Изуку. Каждую заблудшую душу она принимала и согревала, отдавала все свое тепло, будто бы оно никогда не кончалось. Шиндо тоже был заблудшей в темноте душей. У него был характер, у него была красивая жизнь, но он запутался, потерял свой путь. Инко грела любого своей любовью, своим бездонным сердцем, в котором места хватает всем. И зверушке, и таким, как Бакуго. Кацуки не отвечал на ее вопросы. Он не хотел ее волновать. — Я люблю тебя, мальчик мой, и я желаю тебе только добра, но как я могу тебе помочь, если ты не даешь? А, Кацу? — ее голос звучал нежно в этой предвечерней тишине. Это не было упреком. Это было тихой, едва слышной непонимающей просьбой. — Не нужно мне помогать, — Кацуки вымученно заулыбался, в его глазах стояли слезы. — Мне уже ничего и никто не поможет… Мидория-сан распростерла руки для объятий, и Бакуго, с трудом поднявшийся с дивана, обнял ее. Кацуки почувствовал, будто его обнимала мама. Тепло, приятно, хотелось спать в этих объятиях. И ему стало даже как-то грустно, что это была не его мама, и свою он никогда не видел, не знал.

***

У Бакуго начались перепады настроения. Он не замечал никаких изменений за собой, но произошедшее недавно мильно на него повлияло. Ему снились кошмары, хотя в зеркале он уже почти не видел ужасов той ночи, все синяки пожелтели и начинали сходить, отеков уже не было, ребра зажили и перестали болеть. Но было то, что болеть не перестало. Что-то внутри, что Кацуки не мог назвать ни сердцем, ни душей. Он считал, что у такого человека, как он, души быть не может по определению. Но что-то болело, давило на диафрагму и не давало спать по ночам. Бакуго разговаривал во сне, спал плохо, ему снилось детство; ночь, в которую началась его первая течка, а потом жизнь с Киришимой. У Кацуки в голове не укладывалось. Как? Как Эйджиро мог быть великим трудягой, честным, порядочным человеком, но при этом глумившимся над беспомощностью собственного мужа? Как Эйджиро мог ударить человека, которого любил? Которого уважал? С которым Бакуго прожил один из самых тяжелых периодов в жизни — потерю ребенка? Как?! В голове просто не укладывалось. Кацуки прекрасно понимал, что все было не в порядке, что нельзя было даже думать о возвращении к Киришиме, и нужно было душить в себе эту привязанность, эту любовь. Он любил Эйджиро искренне и видимо требовал слишком многого, раз Киришима так поступил с ним. Может, заслужил? Бакуго думал об этом почти каждую ночь. Он провел у Мидорий около двух недель. После чего Шиндо решил ему пожить у него, чтобы не стеснять Изуку и Инко. Но Бакуго не понимал такого решения, потому что дома у Шиндо он тоже будет всех стеснять. Кацуки вообще все больше убеждался, что ему пора «домой». Прекратить носиться от Эйджиро и принять все как данное. Но дело было в том, что он отказывался принимать это как данное. Дома у Шиндо никогда никого не было. Бакуго сначала не понимал, где все, списывал на командировки или работу, но Йо объяснил ситуацию только спустя два дня прибывания Кацуки в квартире. — Я живу один. Это моя квартира, — пояснил Шиндо за завтраком. Он очень любил овсянку, Бакуго уже заметил. — Тебе же едва 18, ха, у тебя состоятельные родственники? — Бакуго с нахмуренным лицом отпил горячий чай. — Вообще, я содержался в детском доме. Меня усыновил богатый бизнесмен. Ему нужен был путевый наследник. Я ничего в этом не смыслю, — усмехнулся Йо. — Мне просто повезло с этим стариком. Бакуго ухмыльнулся. Вот же повезло. Хотя, и сладкая жизнь, наверное, была непростой. Кацуки молчал о своем прошлом в детском доме. Ему не хотелось, чтобы Шиндо начинал ему сочувствовать, хотя он еще ни разу так не делал. Единственная его эмоция — это нездоровое любопытство, каждую историю из прошлого Кацуки Йо слушал с жадностью, буквально смотря ему в рот. В квартире Шиндо всегда играла музыка. Бакуго не слушал такое. Ему нравился более агрессивный жанр, Йо же часто слушал середняк или то, что Кацуки умилительно называл «розовые сопли». Сегодняшним утром это была композиция Hollywood Undead — I Don't Wanna Die. «Ты должен убить, когда убить попытаются тебя» — вот, что они говорят. И я не могу пойти против воли Божьей, тебе лучше помолиться, Потому что я и ангел, и демон; да, я Ад, и я Рай; Я все, чем ты никогда не станешь, и сейчас ты уверовал в Дьявола. Я соберу все по кусочкам, и я глубоко похороню их, И когда земля упадет на твой гроб, просто усни на века. * Несмотря на то, что многая музыка, что слушал Йо, не была во вкусе Бакуго, она находила отражение где-то под его ребрами рваным ритмом стука сердца. Кацуки видел в этих словах самого Шиндо, почему-то ему казалось, что не просто так он напевает какую-то конкретную песню без конца. Особенно дома. Йо приходил домой и напевал, все его присутствие он не замолкал. Кацуки даже начинал думать, что у Шиндо не все в порядке, но вспоминал себя и мысленно усмехался. Разве не поэтому они тут? Не потому, что они оба разбиты на миллиарды мелких осколков? Почему-то Бакуго знал, что Шиндо приходилось несладко до усыновления, основываясь на личном опыте в детском доме. Хотя кто знал, может быть он попал в хороший приют. — А ты миленький, — с улыбкой произнес Йо, и Бакуго нахмурился, уставившись в свою тарелку. — И что я должен отвечать? — выпалил Бакуго тихо. — Что я тоже миленький? — захихикал Шиндо, опирая голову на руку. — Оу, ладно. Ты миленький, — пожал плечами Бакуго и начал лениво есть горячую кашу. — Вот спасибо! — Шиндо был явно в хорошем настроении сегодня. Он тоже приступил к трапезе. Бакуго прикрыл глаза, думая, что все плохие дни теперь позади, даже не представляя, что они только начинаются.