Ночь темна перед рассветом

Бакуго не смог уйти. Не потому, что Эйджиро не отпускал. Потому что чувствовал, что должен остаться. Киришима поддерживал его все время после того, как они потеряли ребенка. И сейчас Кацуки хотел поддержать Киришиму. Они вместе ходили в магазин, и Бакуго, хмурясь, загромождал ему вход в алкогольный отдел. Киришиме нельзя было пить. Они оба понимали это. Бакуго хотел позвонить Шиндо, и сказать, что он не сможет вернуться, но все никак не получалось. Он откладывал это на завтра, и в конце концов это «завтра» превратилось в «никогда». Кацуки не отдал Эйджиро деньги, которые он украл. Оставил до лучших времен. Бакуго понимал, что все, что он должен и может сделать — это поддержать. Как раньше уже не будет. Он не будет сидеть и ждать его с работы до посинения, и не будет радовать его мелочами. Бакуго отдавал себе отчет в том, что в Эйджиро нет ничего человеческого. Он избил его до полусмерти, не внимая даже его мольбам прекратить, он избил его после того, как они вместе пережили тяжелейшее горе. Они оба потеряли ребенка, к которому Бакуго уже привязался. Он уже хотел подержать его на руках, укачать до мерного сопения и слушать его дыхание, когда будет его кормить. Это убивало Кацуки. — Твои друзья говорили, что ты кого-то убил… — спросил Бакуго. Они лежали на кровати, Киришима читал какой-то конспект по физиологии. — Убил? — хмурится Киришима. — Они не сказали кого? — Не-а, — Кацуки лежал и смотрел в потолок. — Хм, — Киришима закрыл конспект. — Кого я убил? Самому бы знать. Кацуки перевел взгляд на Киришиму. Он смотрел ему прямо в глаза, и Бакуго видел ложь в его глазах. Он улыбнулся и встал с кровати. — Пойду в душ, не буду мешать готовиться к сессии, — хмурится Бакуго. Кацуки идет в душ, попутно хватая полотенце с сушилки. Бакуго заходит в ванную, защелкивает замок и включает воду. В глазах потемнело до того, когда он наклонился, чтобы снять штаны, что пришлось схватиться за раковину, чтобы не упасть. — Фух, блять, — Бакуго выдохнул, медленно выпрямился. Такого раньше не случалось. Кацуки выдохнул и встал под душ, предварительно все же стянув с себя одежду. Что делать с собой Бакуго не знал. В этой квартире все ему напоминало о той ночи, о ребенке, которого они даже не хоронили. Бакуго плакался в пустоту, и ему не к чему было припасть, чтобы почувствовать присутствие ребенка, который не сделал ни единого вдоха. Как-то Киришима упоминал при Кацуки, что хотел бы назвать сына Рюноске. Как-то очень мельком. В своих мыслях Бакуго его так и называет Рю. Он знал, что Киришиме тоже больно от этого. От смерти Рю. Бакуго стоял под душем, жмурясь то ли от воды, то ли горя. Ему не хотелось оставаться тут больше, чем на секунду. Кацуки проводит по волосам рукой, сцеживая влагу. Почему именно он? Почему он страдает, почему он должен вытаскивать Киришиму из запоя? Потому что для этого создана связь? Потому что Кацуки его любит? Но любовь и связь не перекроет всей той боли, что роилась в груди Бакуго и не находила выхода. Кацуки заплакал, ему захотелось закричать, что было мочи, но из горла вырвался только судорожный вздох. Кажется, он ненавидел и себя, и Рю, и Шиндо, и Киришиму. Он ненавидел все, что с ним происходило. Он ненавидел то, во что его превратила жизнь. Зачем она его так мучает? Почему вокруг него нет ни одного луча света? Зачем он был рожден? Кто дал ему такую жизнь? Он не знал свою мать. Но он ненавидел ее. Он ненавидел все, что касалось его семьи. Ненавидел свое имя и фамилию, которую ему дали родители. Он был как слепой котенок, ползающий по шоссе среди огромных фур. Фуры несутся, не слыша его писка, мимо, какие-то добрые люди оттаскивают его к краю, но он снова ползет на полосы движения. В его тьме не было света. Будто вся его жизнь была темная августовская ночь, холодная и звездная. Луна не давала нужного света. Если его ночь вечна, то научиться ли он в ней видеть? Привыкнут ли когда-нибудь его глаза к этому мраку и начнут отличать плохое от хорошего? Говорят, что ночь темна перед рассветом. Но где же тогда конец тьме в жизни Кацуки? Где же его зарево, занимающаяся заря, которая укажет ему верный путь? Где же его счастье? Где место, где он успокоиться, забудет о всем и будет просто счастлив? В чем его счастье? Бакуго прислоняется лбом к кафелю и выдыхает тихое «блять». Он искренне желает убить себя. Чтобы никому не мешать, никого не смущать своим присутствием. У Кацуки был всего лишь один друг, Деку, но они были братьями по несчастью в школе. Он не будет долго убиваться по нему. Бакуго так кажется. Он по-настоящему любил только Киришиму. И никого больше. У него даже не было семьи, которая могла бы пригреть его. У него не было людей, которым он мог бы доверять. Мидорию не хотелось грузить проблемами, казалось, что его свои неудачи вот-вот раздавят, что уж говорить о неудачах Бакуго. Если так подумать, то его жизнь с самого начала пошла по пизде. Он родился в тюрьме. Уже плюсик к неудачам. Попал в детский дом. Его не забрала освободившаяся мать. Его усыновляли и снова отдавали. С ним никто не общался. Его унижала куратор. Над ним издевались в школе. Его изнасиловали. Он сбежал, начав продавать свое тело за гроши, чтобы выжить. Потом его и оттуда поперли за беременность. Потом метка, Киришима… и потеря. Избиение. Кацуки пережил все это за свои восемнадцать лет. Это пугало даже самого Бакуго. «Если бы моя мать знала, как сильно я страдал — она бы удавилась. Потому что нельзя жить с мыслью, что твой сын такой. Даже самая преданная мать бы удавилась,» — думает Бакуго. Удавился ли он, если бы у него был такой сын? О да. Бакуго было невыносимо от самого себя. Он тер себя мочалкой до красноты, пытаясь отмыть весь этот стыд, всю свою ненависть к себе и своей жизни. Он сдирал корочки от расчесанных прыщей, ногтями давил на кожу, пока она не побелеет. Он чесал руку до катышек кожи. Он причинял себе боль, пока душа не успокоилась. Пока Кацуки не почувствовал облегчение и удовлетворение, спокойствие. Недолгое. Но все же. Бакуго вышел из душа, обтер горящее болью тело, понимая, что хочет забыться. Также, как и Киришима, сбежать ото всех проблем. Бакуго почему-то вспомнил строки из песни, которую включал ему Шиндо: Меня затянуло в течение Когда-то давно, потому что им я только и живу*. Если течение — это то, чего Бакуго не хотел в своей жизни, тогда течение стало его жизнью. Кто бы мог подумать? Кто бы мог предположить? Кацуки надоело. Ему, если честно, плевать хотелось и на судьбу Киришимы, и на судьбу Шиндо, если он умрет. Киришиму он полюбил простым парнем, который вечно хотел есть, был работягой и не переставал улыбаться. Но не тем, кто его выгоняет и не тем, кто бьет его за только ему известную правду. Бакуго хмурится и одевается в длинные штаны и футболку, сверху натягивая кофту, потому что дома было холодно. Он выходит из душа и идет в гостиную, скрестив руки на груди. Кацуки плюхается на диван, падает головой на подушку и вытягивает ноги, включает телевизор. — Не мешаю? — спросил Бакуго достаточно громко, чтобы Киришима его услышал. — Нет, не беспокойся, — ответил Эйджиро. Кацуки стал щелкать каналы без какого-либо интереса. — Заебало все, — выдохнул он, роняя руку с пультом на пол. — Фух… заебало… все заебало… Бакуго чувствовал слабость во всем теле. От морального изнеможения или от погоды на улице — он не знал. Ему казалось, что все дни, которые он жил у Шиндо — его грезы. И не могло быть так, чтобы его кормили вкусно и просто, ничего не запрещали и смотрели так преданно, так искренне. Бакуго считал, что Йо создан для того, чтобы им пользоваться, а Киришима — чтобы его любить. По правде говоря, это было лишь тупое оправдание. Шиндо любил его без корысти, не ища выгоды. Бакуго же не чувствовал к нему ничего, кроме благодарности и симпатии. Киришима был его любовью, даже если эта любовь была очень противоречивой и убивала в нем все живое. Любовь слепа, и Бакуго не знал, что Киришима такой. Он не знал, что теперь делать. Куда бежать. Шиндо ждал его, но Бакуго не мог вечно жить у него. — Я тебя ненавижу… — прошептал сам себе Бакуго, смотря в горящий в полумраке телевизор. По нему шли какие-то новости. Кацуки выдохнул, закрыл глаза и обнял сам себя руками. Он сам не заметил, как провалился в сон. Бакуго проснулся от разговоров на кухне. Киришима с кем-то говорил по телефону. Пока Кацуки находил в себе силы встать, Эйджиро уже закончил разговор и продолжил готовить ужин. — Ты закончил подготовку? — потягиваясь, спрашивает Бакуго. — Почти, — говорит Киришима. — Хочешь есть? Кацуки встал, побрел на кухню, сел за стол, то и дело роняя голову на руку. — Хочу. — Знаешь, я хотел бы извиниться, — начал Киришима. — За то, что тогда произошло. Я не контролировал себя. Я не буду больше пить, обещаю. Бакуго смотрел на напряженную спину Эйджиро, его губы дрогнули в улыбке. — Все нормально. Я понимаю, — прошептал Кацуки. — Я не знаю, почему я так себя веду. Почему я пытаюсь убить всех, кого люблю… — начал Киришима. — Знаешь. Я чуть не убил своего отца однажды. Он бил мою мать. Я заступался, но я не трогал его. Но в тот раз я перестарался. Сильно… Бакуго слушал эту исповедь, понимая, что все, что говорит Эйджиро — чистая правда. — Мои первые отношения тоже ничем хорошим не кончились. Я обвинял ее без причины. Бил, — Эйджиро опустил голову. — Я ненавижу себя за то, скольким людям я навредил. Моя сестра пострадала от моего отца. Я не смог ее защитить. Она до сих пор очень сильно болеет. Прости меня за то, каким я родился и чего не выбирал. Я стараюсь никому не вредить… но иногда я срываюсь. Как тогда. Я не хотел. У Кацуки спирает дыхание. Эйджиро никогда ему не говорил подобное. Не открывал свое сердце, свою душу. Бакуго закрыл лицо руками, выдыхая. Как он может принять то, что Киришима его чуть не отправил к прадедам ненамеренно с спокойствием? Как он может вообще простить Эйджиро за такое? У него не было доброго большого сердца. У него было больное маленькое сердце, в шрамах и болячках. Киришима же рвал его, заявляя такое. Бакуго понимал его состояние, но его убивало, что именно он должен простить Эйджиро. Почему он? Что если он не сможет простить? Что если та ситуация повториться? Что если, Бакуго уже не захочет бороться за свою жизнь? Если, если, если… Бакуго не знал ни одного ответа на свои вопросы. — Извини, мне нехорошо… — Кацуки встал и ушел в комнату, упал на кровать, снял кофту и футболку, потому что вспотел, и снова уснул. Беспокойно. Тяжело дыша. И кутаясь в одеяло. Киришима в тот вечер ужинал в одиночестве. Бакуго не желал подниматься, не желал даже открыть глаза. Ему ничего не снилось, потому что он не спал. Он дремал, не в силах открыть глаза. Он слишком измотался. Слишком устал. Когда Киришима ложиться рядом, Бакуго наконец засыпает. Эйджиро кладет на его бок руку и слегка приобнимает. Кацуки расслабляется, проваливаясь в сон. В свой самый страшный сон.