Ночь темна перед рассветом

— С кем ты говорил вчера? — спросил Бакуго, уже когда они сели пить чай. Киришима нахмурился, опуская взгляд в свою тарелку. — Это твое дело? — тихо спросил он. Для него телефонные звонки были табу. Бакуго не должен был знать, кто ему звонит. — Я, блять, просто спросил, — Кацуки просто пытался начать разговор. Он почувствовал себя неуютно. — Почему тогда ты мои звонки проверяешь?.. Киришима посмотрел в глаза Бакуго и слегка улыбнулся. — Боюсь, что ты уйдешь, опять, — эта улыбка не была искренней. Кацуки понимал, что он злился. — Я не уйду, — Кацуки смотрел в чужие глаза решительно и уверенно. Эйджиро тянет руку к лицу Бакуго, и Кацуки видит, как она напряжена. Хочет ударить. Это факт. Но Киришима лишь проводит тыльной стороной ладони по щеке. — Что-то мне нехорошо, — выдохнул Бакуго, прикрывая глаза. — Иди приляг, — улыбнулся Киришима. Эйджиро настораживало, как часто Кацуки становилось плохо. Он себя царапал до крови, вечно хорошо себя вел, и Киришима боялся, что Кацуки хочет сбежать. Но Бакуго не сбегал, и в этом была странность. У него постоянно что-то болело и ныло, он стонал во сне, не давая спать ни себе, ни Эйджиро. Ему снились кошмары, из-за которых временами случались панические атаки. Киришиму стала мучить бессоница. Потому что в ночь, что Бакуго не будил его кошмарами или атакой, тогда будил тем, что плакал в подушку. Тихо рыдал в подушку. Киришиму напрягало это состояние Бакуго. Хуже еще не было. Даже смерть ребенка его не так сломала. Но видимо жизнь с Эйджиро доламывала его. Он сидел в квартире безвылазно двадцать четыре часа в сутки, у него отняли телефон, по которому он мог связаться с единственным другом (с которым ему тоже запретили общаться), Киришима терроризировал его, и они почти не говорили об этом, Эйджиро не пытался остановить селфхарм Бакуго, потому что даже не представлял как. — Черт, — прорычал он. Он не знал, что делать с Кацуки. Он не мог позволить ему что-то из запрещенного, но и не мог себе позволить пустить все на самотек. Это будет смертью Бакуго как личности. Киришима встал, глубоко выдохнул, потер глаза и пошел вслед за Бакуго. Кацуки лежал в спальне, спиной к дверному проему, где стоял Эйджиро. — Где болит? — спросил Киришима, прислоняясь к косяку. Бакуго вздрогнул, чертыхнулся и повернулся, и на выдохе произнес: — Живот. Эйджиро прошел к кровати, одним движением перевернул Бакуго, и осторожно закатал его кофту. На животе было несколько крупных царапин и порезов (он что, уже на ножи перешел?). — Зачем ты это делаешь? — нахмурился Киришима. Кацуки одернул футболку, жалея, что вообще заговорил. Эйджиро мягко перехватывает его руки, хмурясь. — Хорошо, не хочешь говорить, не надо, — выдохнул он, отступая. — Тогда дай я помогу тебе. Покажи руки. Я не буду тебя трогать. Хочешь — покажи. Хочешь — не показывай. Эйджиро выжидающе уставился на Бакуго. В его глазах переливалось беспокойство, тревога и волнение. Он действительно многого не понимал и многого не знал о Кацуки. Бакуго начал закатывать рукав. Эйджиро заметил на кофте темные пятна — Кацуки, скорее всего, надевал ее на свежие царапины. Затем Бакуго кое-где отрывал прилипшую ткань от кожи, но его лицо никак не изменилось. Киришима смотрел на руки со свежими, припухшими ранками. — Обработаем? — спросил Киришима, исподлобья глядя на Кацуки. Бакуго коротко кивнул, поднимаясь, но Эйджиро остановил его рукой. Это касание будило в груди Кацуки (собственно, которой и коснулись) смешанные чувства. — Я принесу все, ты отдохни, — произнес Эйджиро, уходя из комнаты. После обработки Бакуго лег спать. Эйджиро это здорово насторожило. Когда сон Кацуки был достаточно крепким, Киришима посчитал пульс Бакуго. Нормальный. Ему сейчас, по-видимому, еще ничего не снилось. Эйджиро сходил в душ, поставил телефон на вибрацию и лег рядом с Бакуго. У него выпадало несколько выходных на работе, и он не собирался их разбазаривать. Киришима уснул с мыслью, что завтра будет замечательный день. *** Киришима просыпается от солнца, палящего в незашторенное окно, Бакуго уже не было на месте. Эйджиро услышал звук телевизора и шкварчание на кухне. Кацуки лучше? Киришима поднялся с кровати и потопал босиком на кухню. Бакуго стоял у плиты, задумчиво мешая что-то в сковороде. — Тебе лучше? — спросил Киришима, скользя рукой по боку Кацуки и целуя его в уголок губ. — Да, — хмыкнул, улыбнувшись. Притворно. Но Эйджиро, кажется, этого не заметил. — У тебя выходной? — Аж два, — похвастался Киришима, а затем его голос стих. — Я вообще хотел сегодня к маме съездить… — Хорошо, — ответил Бакуго без всякого интереса. — Я хотел и тебя взять с собой, — объяснил Эйджиро, и Бакуго замер. — Зачем? — Я думал… познакомить тебя с ней, — пробурчал Киришима. Бакуго отмер. — Зачем? — уже раздраженно. — Она ни разу тебя не видела, — ответил сдержанно Киришима. — Ладно, — тут же охладел Кацуки. Как будто ему не было плевать. Но он не хотел выходить из дома. Бакуго смотрел в сковороду испепеляющим взглядом. Киришима отлип от него, и он стал тихо матерится. — Да пошел бы ты нахуй, я не хочу никуда блять ехать, — причитал себе под нос Кацуки. На самом деле, Эйджиро тоже не хотел видеть свою мать. Она начнет читать ему нотации насчет Бакуго, он не хотел видеть сестер, которые будут смотреть на него всегда со страхом, хоть и будут играть счастье. Тока его, кажется, ненавидела. Эйджиро нужно было проведать семью. Оценить обстановку и показать, что у него все хорошо. Этим эквивалентом «у него все хорошо» — был Бакуго. Они позавтракали, собрались. Бакуго не очень представлял, где находится родной дом Киришимы и не очень представлял себе его мать. Она такая же двинутая? Кацуки тут же одернул себя. Нельзя судить матерей по их сыновьям. На самом деле он представлял ее стервой. Такая женщина, у которой было около ста мужей, что неплохо, и столько же детей. Женщина, злая на весь мир из-за того, что ее жизнь не удалась. Внизу их дома стояла машина. Киришима ее сразу узнал, а вот Бакуго нет. Эта была черная дешевенькая машина брата отца Эйджиро, который после пьянок вечно его привозил. — Здравствуйте, Киришима-сама, — улыбнулся Эйджиро, садясь на переднее сиденье. Бакуго поздоровался и сел на заднее сиденье. — Кто это? — спросил его дядя. — Это мой муж, Бакуго, — ответил Киришима. — Я слышал, вы недавно ребенка потеряли, — начал он учтиво. Мужчина посмотрел в зеркало заднего вида, встретившись взглядом с Бакуго. — Соболезную… — Спасибо большое, Киришима-сан, — кивнул Бакуго, и они тронулись. За окном мелькали унылые пейзажи, Киришима о чем-то увлеченно рассказывал, а Бакуго не вникал и не встревал в разговор. Он смотрел в окно, держа рядом с собой рюкзак с какими-то вещами, которые нужны были сестрам Эйджиро. Тут до Кацуки дошло, с кем говорил Киришима позавчера. С матерью. Договаривался о сегодняшнем утре. Но зачем была вчерашняя агрессия? Это был сюрприз? Кацуки нахмурился, глядя, как табличка с зачеркнутым названием города, в котором они жили, исчезает. Бакуго клонит в сон, и он окончательно забивает на разговор. Его тоже о чем-то спрашивали, но он игнорировал все вопросы, засыпая опершись на дверь машины. Началось бездорожье. Точнее, проселочные дороги, на которых если спать — обязательно набьешь себе шишку. Так что Бакуго пришлось проснуться, хотел он того или нет. Он смотрел на мелькающие частные дома, какие-то были обнесены двухметровым роскошным забором, и тут же виднелись маленькие халупки, обнесенные хлипким покосившимся забором с досками, на которых давно господствовал лишайник. Дядя разговаривал с Киришимой, кажется, обо всем на свете, и до Бакуго дошло, что нужно играть счастливую семейную пару, и лить слезы, когда будут упоминать умершего ребенка. Эйджиро громко засмеялся, и Бакуго вздрогнул, нахмурился и глянул на Киришиму. Его затошнило. Он ненавидел долгие автомобильные поездки, и его всегда укачивало в них. Киришима обернулся, уставился на бледного Бакуго и сказал дяде затормозить. Кацуки выскочил на обочину, как только машина остановилась, и его стошнило. Бакуго зажмурился, протирая слезы, Киришима был уже тут как тут, предложив ему платок. Кацуки принял его, и это напомнило ему их первую встречу. Разве что рвало его по другой причине, а Киришима уже давно не был ему незнакомцем. Они снова сели и поехали, Бакуго, чертыхаясь, извинялся около десяти раз перед дядей Киришимы, а затем, жмурясь, сидел оставшуюся дорогу, желая не знать, где они и что они. Киришима странно оживился, когда они стали подъезжать, он уже не отвечал на высказывания Киришимы-сана. Бакуго открыл глаза только когда они остановились около дома. Это не было ни домищем, ни домиком. Что-то среднее. Где уместилась бы среднестатистическая семья. Кацуки выполз на свежий воздух, видя, как из дома медленно выходит пожилая женщина. Скорее не пожилая. Ее просто помотали годы. Она бодро шагала к машине в своей длинной черной юбке и футболке цвета хаки. Ее волосы были покрыты косынкой черного цвета. Бакуго непонимающе уставился на Киришиму. Он не знал, что говорить взрослым женщинам. Единственная женщина, с которой он общался — его куратор. И в последнее время в детском доме он говорил с ней на повышенных тонах, часто посылая нахуй. А эта женщина была другой. По ней было видно. Даже по походке. Она шла торопливо, хоть и нечасто двигая ногами. Она была высокой, статной женщиной, дошла до них, и Киришима улыбнулся ей, она обняла сына и чмокнула его в щеку, а затем подошла к Бакуго, который непроизвольно протянул ей руку. Она ее крепко пожала, а затем обняла и чмокнула в щеку. Они были одного роста, и Кацуки опешил от такой внезапности. Его никогда не обнимали женщины, кроме Мидории-сан. В частности, чьи-то мамы, кроме мамы Мидории. Бакуго понял, что разочаровался в себе, и не она причина всех бед Эйджиро. Она обнимала его, как мама. Только матери могли так обнимать. Крепко, нежно и любя. Она знала его всего минуту, но любила. — Я тоже теряла детей, я тебя понимаю, Бакуго-кун, все наладится, — она нежно погладила его по спине, а Кацуки не знал куда деть непрошенные слезы. — Моих трое умерло… поверь, я знаю, что это такое. Главное дышать, а остальное будет… Она отстранилась, еще раз чмокнула его в щеку и потерла то место, где осталась бежевая помада. Бакуго улыбнулся ей. — Вы правы, — и тихонько сматерился, но она лишь улыбнулась. — Как мне вас называть? — Как хочешь, дорогой, — ответила она. — Вообще, меня зовут Нэнэ. Но можешь звать по фамилии, но мы все тут Киришимы. — Хорошо, Нэнэ-сан, — выдавил улыбку Кацуки. Нэнэ была из тех женщин, про которых говорят «гром-баба». И это было так. Она пережила мужа-тирана, поставила детей на ноги, и лишь немного и лишь иногда могла позволить себе рюмочку сакэ. Единственное, о чем жалела эта женщина — Эйджиро. То, что она позволяла ему взваливать ответственность на себя. Он даже взял на себя ответственность за болезнь младшей дочери — Токи. Малышка Тока любила его. Любила его без остатка. Она никогда не понимала, в чем ее братик был виноват. Он всегда винил себя, но она не понимала за что. Ей было уже девять лет. Она жила с нозальной канюлей, а говорила только тихо и плохо. — Пойдемте в дом. Ренге, Харухи и Тока еще в школе, — улыбнулась она. — Мари в университете. Киришима о чем-то с ней говорил, пока Бакуго вспомнил о рюкзаке. Он выхватил его с заднего сидения и понес к дому, но Эйджиро забрал рюкзак, тихо прошептав: «не напрягайся» и подмигнул. Бакуго хмыкнул. Кацуки замечал, что ему лучше. Тут был чище воздух, хоть и унылые поздние зимние пейзажи портили все впечатление. Бакуго хотел бы провести в таком месте всю свою жизнь — в небольшом доме, с аккуратно построенным заборчиком, с кучей высаженных цветов по весне, и тихой возьней ребятни. Кацуки с полу-улыбкой, на этот раз искренней, шагал за Киришимой и Нэнэ-сан. Они вошли в дом. Уютный, тихий дом, с кучей огней светильников и детскими рисунками вместо картин. Тут рос Киришима. Тут он стал коренной сволочью. Бакуго собирался выяснить, как так сложилось. Даже если Нэнэ-сан ему не скажет. Он надеялся, что сможет выбить из Киришимы какую-то информацию. — Вы будете спать в комнате… — начала женщина. — Мы будем спать на чердаке, все нормально, мам, — перебил ее Эйджиро. Нэнэ остановилась, глянула на Бакуго, сложила руки за спиной и хмыкнула. — Ты можешь спать хоть на крыше, Эйджи, — она усмехнулась. — Я не позволю гостю спать на пыльном чердаке. — Мы будем спать в гостиной, — предложил компромисс Кацуки. — Наверняка, тут раскладывается диван. Не хотелось бы смущать ваших дочерей своим присутствием. И ютиться им не придется. Киришимы глянули на него, а затем Нэнэ, проговорив «ты мой сладкий», полезла его обнимать до хруста костей. Она снова чмокнула его. Кацуки уже понял, что ее сердце не на месте, когда она его видит. Сильно понравился? Возможно. — Мой ты хороший, — причитала она. — Замечательная у тебя мама, наверное? Хочу ее узнать… — Мам, он из детского дома, — Эйджиро накрыл глаза ладонью. — Но мама ведь есть? — улыбнулась она невозмутимо. — Она сидела в тюрьме, сейчас не знаю где. Отца я не знаю, — проговорил Бакуго. — Бедный мальчик, и ни сестры, ни брата? — спросила она, и Кацуки отрицательно качнул головой. — Сиротинушка… Эйджиро с улыбкой наблюдал за их телячьими нежностями. — Мам, давай с гостинцами разберемся? — спросил Эйджиро. Нэнэ отлипла от Бакуго, и они проследовали на кухню. Киришима стал распаковывать рюкзак, доставая сначала продолговатые коробки с лекарствами, потом какие-то книги, Кацуки разглядел только одно название. Это была манга. Потом по мелочи — конфеты, которых тут было не найти, косынка маме… и много чего прочего, Бакуго не особо наблюдал за повышающейся горкой привезенного из города. Он оглядел кухню. Она была простой, с скрипучим паркетом, с большим обеденным столом и шестью стульями, задвинутыми под него, чтобы спинки упирались в столешницу. На столе стояла конфетница, солонка, перичница, салфетки, зубочистки и плетеная корзиночка с печеньем. Сам стол был накрыт скатертью. Бакуго не думал, что Нэнэ-сан как-то подготовилась к их приезду. Кухня была старой, но ухоженной. Женщина чмокнула сына в благодарность. Киришима решил отнести лекарства в шкафчик и вообще разложить все по своим местам. — Бакуго-кун, садись-ка… — сказала женщина, отодвигая стул и садясь за стол. Кацуки сел, нахмурившись, посмотрел на киришимину мать. — Скажи мне, по секрету, — начала она, и Бакуго понял, что ей врать нельзя. — Киришима виноват в смерти вашего ребеночка? Бакуго опешил. Он замолк, замер, и подумав, выдал: — Врачи не знают причину его смерти… Даже в свидетельстве о смерти написано, что причина смерти не установлена. — Он тебя бил? — спросила она, наклонившись к нему. — В смысле бил? — слукавил Бакуго. — Он тебя бил перед тем, как это случилось? — она глянула на него острым взглядом. — Нет, — Бакуго раздражался. Что это был за допрос? — Я знаю Эйджиро, он… — выдохнула она. — Почему он таким стал? — Бакуго сощурился, нахмурился и наклонился вперед. — Из-за своего отца, — она стала перебирать подарок сына — косынку — в руках. Она беспокоилась. — У него не было детства. Он был первенцем, и мой покойный муж, его отец, запил после его рождения, потому что дата рождения Эйджиро совпала с его увольнением. Глупо, но он считал, что мой Эйджи проклят. Об этом ему не говори… он не знает. Да и не надо ему это знать… Его отец меня бил, и он на это смотрел, и ему несладко приходилось, — она выдохнула, сжав в кулаке ткань. — Ему тоже попадало. Я почти всегда была беременна, и он бил меня так, что эти дети не рождались. Эйджи был моим спасением. Он очень хотел братика или сестренку. Но когда они родились, у них была большая разница в возрасте. Они придут, и ты увидишь. Эйджиро стал защищать нас. Он говорил с ним, слушал его, не позволял ему трогать ни меня, ни девочек, брал все на себя. Золото мое. Наша каменная стена. Мы думали, что она никогда не упадет, — она всплакнула. — Но она упала. К счастью, на него. Его отца. Когда он вернулся домой пьяный, это был мой День Рождения, Эйджи выгнал нас всех на задний двор. Мы только слышали, как его отец просил остановиться. И Киришима повторял: «а тебе приятно, когда тебя бьют?». Мы боялись его, вдруг он развернется, не разберет, кто мы, и убьет. Мы не могли зайти туда. Мы ничего не могли сделать. Когда мы зашли в дом, его уносили на носилках. А Эйджи курил сигареты своего отца на крыльце. Бакуго слушал рассказ, закрыв глаза и давя на них ладонями. Тяжело было слушать такое. — А его предыдущие отношения? — нахмурился Кацуки. — О чем вы чирикаете? — улыбнулся выглянувший в кухню Эйджиро, и Бакуго вздрогнул, думая, как же сильно ему попадет, если Киришима слышал хоть что-то из их разговора. — Бакуго попросил рассказать, какой ты был в детстве, — улыбнулась женщина также острозубо, как это делал Киришима. — Да. Что ты был непоседой… — улыбнулся Бакуго следом, надеясь, что не ошибся, и получая полный нежности поцелуй в щеку от Эйджиро. Затем Киришима чмокнул свою маму также. — А-а-а, ну тогда ладно, только не раскрывай ему всех секретов, — прошептал матери чересчур громко Эйджиро, почему-то тепло смотря в глаза Бакуго. — Хорошо-хорошо, — засмеялась она. — Не буду, Эйджи. Около четырех часов дня домой вернулись сестры Эйджиро, и знакомство с ними не заладилось. Кацуки не умел общаться с младшими. Одна из них, Ренге, была его сверстницей. И Бакуго стало совсем неловко. Затем пришла Мари, и она была старше его, Кацуки решил обращаться к ней на «вы», но Нэнэ-сан шикнула на него. Бакуго осознал, насколько он молод, насколько он не пара для Эйджиро. Ему было даже как-то стыдно ловить на себе изучающие взгляды сестер Киришимы. Харухи и Тока смотрели на него с нескрываемым интересом, на самом деле разглядывая и думая, во что с ним можно поиграть и о чем поговорить. Ренге думала, чем Бакуго вообще заслужил внимание ее брата, а услышав, что у них должен был быть ребенок, обомлела. Мари посочувствовала горю брата, ровно взглянула на Бакуго. Он ее не особо интересовал. Через полчаса все собрались на ужин. Эйджиро о чем-то спрашивали, и Бакуго снова чувствовал себя белой вороной, лишним, но рядом сидящая Тока быстро схватила его за руку, заставив Кацуки вздрогнуть, а потом он увидел бумажку рядом с собой, на ней криво, с ошибками было написано: «давай дружить?» Он тут же кивнул, не говоря ничего, подумав, что девочка глухая, поэтому и не говорит. Мари улыбнулась этим двоим, и разговор продолжился, но Кацуки в него уже не вникал, легонько сжимая поданную маленькую ручку Токи. Ренге торжественно вручили книги, и Кацуки позавидовал ей. Она в свои семнадцать с половиной увлекалась мангой по вечерам и подготовкой к экзаменам, а Бакуго в ее годы продавал себя и сбегал из детского дома. Они легли спать в гостиной. Нэнэ-сан обошла весь дом, выключая свет, спросила, все ли в порядке, удобно ли Бакуго, а когда убедилась, что все хорошо, ушла, выключив свет. По крыше забарабанил дождь, Бакуго устроился поудобнее, складывая руки под щеку. Диван был тесным, и Киришима прижимался к нему, Эйджиро подлез под его футболку и огладил живот. — Ты поправился. Это хорошо… — и поцеловал заднюю часть шеи Бакуго. — Может мы… — Нет, — рыкнул Кацуки. — Мы же не у себя дома… — Никто не услышит, — шепнул Эйджиро на ухо. — Эйджиро, — шикнул он, убирая руку со своего живота. — Все услышат. — Хорошо, хорошо, дай обниму тебя. Не буду приставать, — прошептал обиженно Киришима, и Бакуго дал себя обнять. Эйджиро засопел, и Кацуки тоже стал засыпать. Утром они проснулись от криков наверху. В школу собирались девочки. Мари уже унеслась, Ренге кричала, что они уже опаздывают. Бакуго проснулся, оглянулся, сначала не понимая, где находится. Раздался крик Нэнэ-сан. Бакуго пошел на звук, и мимо него промчалась Ренге, заявляя, что она младших ждать не будет, и демонстративно хлопнула входной дверью напоследок. Кацуки поднялся вверх, Нэнэ-сан стояла над собирающими портфели Харухи и Токой. — Ну и кто вас в школу поведет? — выдохнула она. — Разве нельзя встать с будильником, а? Харухи начала жаловаться на Ренге, которая до трех ночи читала мангу, но Тока толкнула ее в бок. — Бакуго-кун, может, поможешь? Сможешь найти школу тут? Они покажут, где, но тут много пьяных бывает, поэтому я беспокоюсь, чтобы какой-то алкоголик их не сбил, тут ни пешеходов, ничего, — она посмотрела в его глаза практически с мольбой. — Я попрошу Эйджиро… — Он долго просыпается, сам же знаешь, — перебила Нэнэ-сан. Это действительно было так. Киришима заводил будильник на тридцать минут раньше того времени, в которое ему нужно было встать. Бакуго ничего не оставалось, как нацепить длинный пуховик поверх выданной пижамы, взять девочек за руки и пойти с ними в школу. Харухи о чем-то говорила с Токой, и та кивала, пожимала плечами или качала головой. Кацуки старался не вмешиваться в разговор, но Тока сама его дернула, и одними губами проговорила «мы дружим?» Кацуки ей ответил, что они конечно же дружат.