Мошка, Картошка и Идиоты

Йосеф отказывался рассматривать собственные действия как злостную диверсию против чего бы то ни было. Как минимум, для эффективной диверсии необходима полная согласованность действий какой-нибудь специальной диверсионной группы с грозным самоназванием.  А что Йосеф? Ему просто нужно обзавестись парочкой камер — и не он виноват, что эти камеры уже работают на что-то другое. Да и в любом случае, пока сам мужчина будет находиться на картофельном этом корабле, отдалживание чужих камер даже кражей считать будет нельзя. Нельзя ведь? Скрытно выпустив милую Тому-3.27 в темный коридор, он гордо улыбнулся ей вслед: беги, девочка, и возвращайся с добычей. Маленькое солнышко понятливо зацокало лапками по бугристой теплой стене. Йосеф фыркнул, почти по-отечески любуясь крохотной пушистой фигуркой: что ни говори, а клубочков третьего поколения со сладкозвучным именем Тома он любил даже сильнее более поздних созданий. Томы отвечали тем же, но обожали не только Йосефа, а все человечество скопом — и оттого гораздо больнее было, когда ненависть бездушного капрала Шпигеля среди всех возможных линеек клубков обращалась именно на них. Ну вот что бы псионику могла сделать Тома, любимым занятием которой было греться, как кошке, на чем-нибудь тепленьком и довольно щелкать брюшком, если погладить? Чувствуя, как сам начинает раздражаться от одного воспоминания о жутком солдате, едва не убившем его самого, Йосеф быстренько вернулся в каюту и заперся там. Дверь понятливо пропала, словно ее и не было, и дала возможность выдохнуть. Выходить наружу не было абсолютно никакого желания, как не было его и двадцать последних часов. Наверное, двадцать, но может быть и больше. Точное количество времени, которое Йосеф провел в добровольно-принудительной изоляции, он бы и сам не сказал: сначала его целиком увлекла возможность оживить коматозных клубочков и разобраться в действии невозможной панацеи-от-всех-болезней, и сколько часов он на это потратил, знает один Всевышний.  За работой Йосеф успокаивался сам, лечил нервы после случившейся с ним катастрофы, а итогом изысканий стала веселая и молодая Тома — за такой результат и жизнь отдать не жаль. Конечно, без проблем не обошлось… — Мы с тобой со всем разберемся, Мошка, — тихо пообещал Йосеф, взглядом найдя забившегося под кровать клубочка. — Как только разживусь материалами, мы тебя поправим, даю слово. Мошка-19.1, после дебютной попытки излечения ставший похожим на… нечто, только грустно вздохнул трансформированным горлом. Йосеф с сердечной болью смотрел на то, как ставший огромным, размером с небольшую собаку, клубок пытался поджать под себя все шесть оставшихся лапок — и у него от дикого стыда поджимались пальцы. Желание как можно быстрее опробовать волшебный излечивающий ликвор сыграло с ним злую шутку — но Йосеф обязательно исправится и исправит все, что успел натворить! Горло вновь начало першить, и он привычным уже жестом надел респиратор, тяжко вздохнув: распыление усыпляющего газа почти наверняка означало, что стоит ждать гостей. (Йосефа уже несколько раз пытались на этом подловить: сперва он, заработавшись, даже не понял, что от него требуется, и потому имел пару неприятных минут с каким-то чужим Хищником. Тот, влетевший без приглашения, пытался сорвать с Йосефа респиратор, рыча что-то невразумительное о непонятной акклиматизации, а роль самого Йосефа заключалась в том, чтобы всеми ногами отпихиваться от подобной радости. Очнулся он через неустановленное количество времени на невесть откуда взявшейся кровати и с недовольным Млакхом под боком. Тяжко вздохнув, мужчина с большим внутренним неудовольствием признал собственное поражение). Йосеф мягким кивком указал Мухе спрятаться где-нибудь, а сам принялся в который раз перебирать свои пожитки. Пока к нему прибегут разбираться, Йосеф успеет еще три раза повздыхать над недостаточностью собственных средств. Недостаточность эта, на самом деле, была несколько условной: почти каждые два часа комната подкидывала ему что-то нужное. Неизвестно как оказавшийся под рукой пинцет ЛН-3, вода в странном бумажном стаканчике, от которого тянуло спрессованным железом, или буквально свалившаяся с потолка хонинговальная установка, когда он столкнулся с тем, что не может прочистить Томе-3.27 тоненькие полости лапок.  Йосеф тихо фыркал, без оглядки пользовался почти человеческим оборудованием (ну и что, что настоящий пинцет не может отливать светло-зеленым цветом молодого, недозревшего картофеля), но мысли свои предпочел держать при себе. Погладил пару раз тихо пульсирующую ножку кровати и успокоился, все так же продолжая отказываться от подозрительного вида еды да надеясь, что никого таким пренебрежением не обидит. Впрочем, хеково везение Йосефа не давало ему надежды на хоть сколько-нибудь долгое и спокойное существование. Нервы и без того были — Ягве помилуй. А уж когда через без малого полчаса он на пробу снял маску и понял, что неустановленное газообразное вещество продолжает поступать, то возмутился не на шутку. Право слово, такими объемами можно доброго человека и убить ненароком! Учитывая, что к нему до сих пор никто не поспешил с раскрытыми объятиями, Йосеф мог предположить, что… да ничего он не мог предположить, милостивый Всевышний! Хотели его убить, или случайно забыли, или ждали, когда Йосеф снимет-таки респиратор и послушно уснет, — все варианты были настолько же возможны, насколько и неприятны. Дома, на Земле, в далеком-далеком детстве Йосеф настежь открывал окна и двери, когда к его семье приходили важные гости. От них, казалось, так и разило жаром, духотой, тяжестью («Точь-в-точь как от первых линеек военных механоидов», — подумал он вдруг), и маленький Кохен не выдерживал.  На космическом корабле форточку открыть было нельзя, так что оставалась лишь одна альтернатива — и взрослый, уставший, голодный Йосеф, грустно пустив искрящуюся электричеством ленту между пальцами перчаток, отправил себя на встречу приключениям. — Отдых кончился, — печально сказал он зашевелившимся под кроватью клубкам. — Идемте, проветримся. Коридорами они двигались, по старой памяти, гуськом: разведчик Муха впереди, а неуютный самому себе Мошка сзади. Йосеф исподтишка вертел головой, всматривался в горячие указатели, горящие по стенам, и не давал клубкам работать. Муха-4.56 возмущенно щелкал, когда его отгоняли от очередной вещи, явно требующей, чтобы ее убрали, а Йосеф только недовольно цокал: — Гемолимфу себе испортишь — лечить не буду. И без тебя больных хватает. Полысевший местами Мошка тихо вздыхал из-за спины, а посрамленный Муха на время успокаивался. Сначала Йосеф собирался найти Млакха. Потом подумал и все-таки решил судьбу не испытывать: если слишком часто видеться с собственным ангелом-хранителем, рискуешь совсем без чуда в жизни остаться.  Впрочем, и простой променад по пустым коридорам многое им дал. Так, приближаясь к двигательному отсеку — или тому, что заменяло двигательный отсек на этом корабле, — Йосеф заметил в глубине перехода что-то блестящее живой влажной дрожью. Муха тут же побежал исправить пульсирующее недоразумение, но ему опять не позволили: бдительный Йосеф понял, что эта вещь (пленка? существо?) занимала весь проход от потолка и до самого пола, и не дал собой рисковать понапрасну.  Странные дела.  Повсеместная тишина, нехарактерная для вечно гудящих человеческих кораблей, конечно, напрягала. Не настолько, однако, чтобы не дать возможности Йосефу обзавестись парой интересных предметов: куском пластика, стыдливо выглядывающим из болезненно пульсирующей стены, и маленькими светящимися почками, заменяющими привычные диоды.  Поднявшись на жилой уровень — это было видно по изменившемуся освещению и сухому горячему воздуху, шуршавшему по всем щелям, — он немного расслабился и больше не стал мешать клубочковой работе. Был вознагражден за это микрогранатой, которую притащил растерянный Мошка, почти нелепый в своем новом виде; Йосеф посоветовал вернуть оружие туда, где солнышко его нашло, но в целом остался доволен. А потом послышался шорох.  Любопытный Йосеф выглянул за ближайший поворот — да так и застыл на месте. — Все-таки инопланетяне, — прошептал он неверящим тоном и зажмурился. Муха, вмиг оказавшийся рядышком, укоризненно боднул человеческую лодыжку, так что пришлось, не открывая глаз, оправдываться: — Ну милый, кто знал-то… Думаешь, тебе самому меньше времени потребовалось бы, чтобы во всем разобраться? Люди очень тяжело верят во все инопланетное… И вообще, может, я все-таки ошибся, и происходящее — чистый продукт земной инженерной мысли, — Йосеф неуверенно нахмурился, и клубок в тот же час недовольно защелкал брюшком, резво закрутился на месте. Остановился он так, чтобы головобрюшком указывать на открывшийся их глазам вид. Мошка позади тоже согласно гавкнул и ткнулся холодными клыками под самые колени, подталкивая вперед. Йосеф тяжело вздохнул — собственные клубки указывают, что делать; что будет дальше — бунт? — и неуютно пожал плечами. Поколебавшись, он все-таки взглянул еще раз: перед ним, в самом сердце картофельного корабля, открывалась чуждая всему человеческому пустыня — огромная, как целая половина грузовой «Цикады» в самом широком ее месте. Сухой и горячий песок блестел красным отсветом, ветер завязывал низкие смерчи из острой черной гальки, а между мелкими барханами высились одноэтажные узкие… здания? Что-то среднее между вигвавом, юртой и иглу — что-то древнее, исконное, извечное, словно взятое из картинок по урокам предварительной подготовки. Йосеф прикрыл начавшие слезиться глаза и довольно облизнулся. Пустые стены терялись в дрожащем ярком воздухе, но опытным зрением выцепились среди них уже привычные границы закрытых дверей — не исключено, что в одной из таких спрятанных комнат Йосеф и очнулся.  Самих вигвамов — таких же живых, как и встреченная ранее пульсирующая в коридоре пленка, — было больше того, что мог бы посчитать человеческий взгляд, и рядом с многими зданиями стояли корабли-картошки. Он присмотрелся к плотным усикам-шасси, на которых они громоздились, некрасивому бугристому корпусу и хмуро, недовольно вздохнул: эти машины являлись полными копиями того корабля, что когда-то похитил и одного несчастного уборщика. Отчего-то он думал, что держали их именно на таком маленьком судне, а не на чем-то, по размерам сходным со всей земной территорией, принадлежащей Кохенам, — но от ненужных мыслей неприятно зашумело в голове, так что пришлось бросить гиблое это дело. Не к чему забивать голову вопросами, кто, зачем, когда и почему. А потом и думать времени не стало: странный шорох, приведший его к этой огромной степи, приблизился. Так не вовремя запищал на бедре пейджер, оповещая о том, что молодец Тома справилась с кражей камеры видеонаблюдения и сейчас же направляется к Йосефу. Йосеф тут же отстучал всем клубкам, чтобы они направлялись к базе, к личной его комнате на этом корабле, а сам с неистребимым любопытством прислушался к непонятному шуму. Звук с каждой секундой все больше напоминал клубочковое цоканье, словно мягкие лапки шуршали по песку. Мужчина, прищурившись, пытливо завертел головой, пытаясь угадать, со стороны какого вигвама появится очередное интересное создание. На стены он не смотрел — и в том была его ошибка. Ближайшая дверь разрыхлилась, давая возможность пройти через нее, как через плотный сухой туман, и оттуда вывалилась машина. Йосеф пропустил ее появление и очнулся уже слишком поздно. Машина, похожая на перемолотый и пережеванный моток проводов, за несколько секунд успела рвануть к ближайшим вигвамам — а до них было добрых тридцать метров, если верить Йосефову глазометру.  Уборщик дернулся на громкое шипение, которое она издавала, и выдохнул от удивления: механизм был просто отвратителен, и, словно того было мало, — он был явно сломан. Склизкая синяя смазка, когда-то безусловно работавшая на благое дело, сейчас выплескивалась ядовитой водой, тут же на жаре испаряясь. Среди чего-то аморфного, неприятного, движущегося, что заменяло созданию тело, блестели смазанные шарниры, как белела бы кость при открытом переломе, и жесткие шнуры кабелей, обхватывавшие машину по всему диаметру, едва справлялись с тем, чтобы корпус не развалился, как шарик из сухой муки. У мерзкого создания ноги заменяли какие-то невообразимые пластины, похожие на те, что заменяли андроидам кожу, с тем же оттенком бежевого, характерного человеческому телу, — и оттого еще более отвратительного. Любопытно прищурившись, Йосеф понял, что на концах всех четырех лап действительно располагались вполне человеческие руки, с пальцами и запястьями. Неприязни добавляло и то, что машина даже стояла не по-нормальному: передвигалась она на тыльных сторонах ладоней, так, что ненужные пальцы стояли торчком, выгибались вверх, как отодранные наполовину ногти.  Человеческие руки паршиво крепились к корпусу, невнятному, как связка зеленых, склизких морских водорослей, машина казалась умирающей, злой от того, что ее вынуждают умирать, — а еще явно Йосефа заметившей. Это было нехорошо. — Люд-щи! — заревело вдруг жутким грудным ревом. Крик отразился от стен, до звона отозвался гудением в ушах, и Йосеф едва устоял на ослабших коленях. Он непроизвольно пригнулся, хотя выли, кажется, на кого-то другого, и оттого пропустил все на свете: и то, как из ближайшей двери выскочил опасно побледневший Платон, до самых пяток закованный в блестящую серебром броню, и то, как рванулась в сторону Йосефа переломанная машина. Шипение испаряющегося яда приблизилось мгновенно, и Йосеф даже вскрикнуть не успел, когда прямо перед собой увидел красивые человеческие глаза на мешанине плоти. Прямо под черными опухшими веками, истекающими ярко-синей смазкой, открывался провал горла — беззубый и пульсирующий, готовый перемолоть все, что бы в него ни попалось.  Йосеф ошеломленно приоткрыл рот, пытаясь рассмотреть и запомнить как можно больше, но не успел: через долю секунды агонизирующее создание пошатнулось и отлетело на половину метра. — Мошка! — закричал Йосеф, увидев, что это один из его клубков накинулся на несчастный сломанный механизм. — Кусок идиота! Ничего не соображая, он кинулся в сторону свалки. Из-под рыхлой массы проводов едва-едва высовывались черные клубочковые лапы, возня тут же огласилась мертвым шипением машины и тихим визгом зажатого Мошки. Клубок вцепился трансформированными клыками в дикую морду, явно пытаясь достать до глаз, но морда прогибалась в саму себя, сгибалась проводами — и как можно повредить то, что не имеет формы? Йосеф застыл статуей, не добежав последних шагов, и начал нервными движениями расправлять веревку для крупногабаритных грузов. Сердце стучало, как бешеное, а пальцы дрожали совсем неиллюзорно, и хеков ты клубок, кому сказано было отправляться на базу? Бунт, цойне, чистый бунт… Он не успел. Ровно в тот момент, когда наконец-таки поддалась пряжка, высвободила петлю, и можно было попробовать растащить дурных созданий, Йосеф поднял глаза — и завыл. И страшную машину, и милого Мошку плавили лазером. Уже через долю секунды оба задымили черным смогом, заискрили, гарью перебивая все запахи, и клубок Мошка-19.1 захрипел, когтем одной из лап протыкая несчастного врага в смертельной крепкой хватке, сливая их в единое объятое пламенем существо.  Не размениваясь на разговоры, Йосеф — жар ладоней, вмиг высыхающие на висках капли пота, безумные глаза — сам рухнул на колени, попытался руками оттащить Мошку, сжигая собственную сетчатку, — и не смог. Как только он впился в загривки обоих тел, потянул на себя в безрассудной попытке спасти, уберечь, защитить — тут же и его самого схватили за горло. Йосеф захрипел, чувствуя, как его волокут, тянут назад, и крепкие когти до боли впиваются под кадык, но все равно не мог отвести глаз. Клубочек, его родной маленький Мошка, смог перевернуться, подмял под себя чужой корпус, и до последнего смотрел на него влажными, уже почти сплавившимися роговицами… Йосефа за шиворот отбросили назад, заставили спиной проехаться по колючему песку. Как только оба несчастных бойца затихли — затихли уже навсегда, — прямо перед уборщиком из воздуха начал прорисовываться знакомый Хищнический силуэт. Йосеф смотрел на чужую спину больными глазами и, кажется, все-таки заплакал.  — Тихо, — пробормотал Млакх, не оборачиваясь, и раздраженно тряхнул дредами. Голос его опять стал неживым, механическим, наверняка это зависело от наличия маски, которая озвучивала бы чужие реплики без присвистов, шепеления, рычания — и Йосеф задрожал холодным потом от того, что в такой момент способен думать о чем-то настолько неважном. К неизвестно откуда появившемуся Млакху уже спешили: вывернул из двери Шпигель с двумя незнакомыми Хищниками по бокам, и андроид Платон начал пробираться через песок четким, выверенным шагом.  Йосефу до сих пор казалось, что все они двигались слишком медленно, почти лениво, словно пробивались через густое желе. Он, сев, прижал дрожащие пальцы к бедрам: норадреналин из тела вымывался неохотно, растягивал и спутывал время так, что где-то на периферии зрения Йосеф до сих пор видел, как все дрожал Мошка от адского огня, сплавляясь с первым — и единственным — своим противником. Почему клубок его не послушал? Йосеф проследил, как механоид погружает обратно в руку что-то, до подозрительности похожее на раскаленный плазморез, и беззвучно заскулил. — Гражданский, жив еще? — опасно спросил Платон и — двинулся ближе, снял броню, возвращая себя в этот отвратительный почти человеческий облик.  Йосеф с лицом белее мела следил за тем, как эта грозная машина смерти подходит к нему все ближе и ближе, дрожал плечами. И все равно смотрел он глаза в глаза — прямо в страшные черные зрачки. И обещали они лишь холодное, бесстрастное выполнение высшего приказа: и тебе — смерть, и тебе — смерть… — Не скули, — недовольно проскрипел Млакх впереди. Андроида он не пустил, тот и сам благоразумно остановился в паре шагов, но и Йосефов защитник развернулся, открытой оставил спину.  — Он Мошку убил, — сипло, и тихо, и беспомощно пожаловался Йосеф в ответ, когда его вновь за один воротник, как малого жеребенка, подняли на ноги. Несмотря на все приложенные усилия, взгляд все равно соскальзывал на грязную неопрятную кучу, дымящуюся мутным сине-черным смогом, — до очевидного болезненный намек на то, что в этой мерзости только что погибли двое созданий. — Разве он был виноват? В чем он был виноват? — Постой-постой, мелкий…  — Платон, что это с ним?.. Дальнейшего разговора Йосеф уже не слышал: Млакх щелкнул наручем — и звуки вокруг мгновенно побледнели. На фоне серого невнятного шума, наждачкой проходящегося по нервам, почти настоящей лаской показался рык снявшего маску Млакха — и голос его звучал, гелойбт гат, в самом сердце: — Ekhrizt gestorbschn agurts toyt. Умер доброй смерть-щью. Гордись. Еще один щелчок — и слух вернулся.  Слух вернулся, а Йосеф — нет. Голова кружилась. Все вокруг плыло, мутилось, шипело обещанием вечных мук, грызло чем-то неприятным и внутренним, а в уголках глаз гудели кислотой разноцветные полоски, словно в побившемся слюдяном дисплее.  Вот солдаты Марса, высокие, уставшие, живые, — но как мог он совершенно забыть об этих чудовищах? Вот ангел его хранитель — но почему же милость его не распространилась и на клубка — на само Йосефово продолжение? Вот плавящаяся куча, страшный инвертированный снежный сугроб, черными хлопьями разлетающийся по округе, одним своим присутствием убивающий все человеческое, — но зачем нужно было их убивать? Зачем убивать? Бессмысленная картинка горящего Мошки — самого маленького, самого несчастливого из его клубочков — вытеснила перед глазами творящееся в реальности, и Йосеф куда-то пропал. *** Тихо. Тихо. Раз. Два. Три. Щелк. — Да что с ним, Платон? Задел ты его, что ли? — Даже близко не тронул — да и сам ты видел. Не последний же я имбецил, чтобы с трех шагов промазать. Он про Мошку какого-то Хищнику лопотал, да и ушел в ребут. Система скоро сама все должна отработать. — Идиоты. — Тц, союзничек, тут человеческие разборки. Попробовать, что ли, опять с патлатым этим эко-террористом сконнектиться… — Нет. А про патлатого — уж кто бы, Шпигель, говорил. — Да и без тебя знаю. Ладно. Так что, Платон, мог ты вместе с пугалами поджечь и кого-то из уродов золотца нашего? Оно, конечно, одним больше, одним меньше… — Вот поэтому тебя и не любят, дорогой ты мой. — Ты мне еще поговори, машина. Не я гражданского сломал… С добрым утром, золотце! — ласково оскалился псионик, заметив, как Йосеф непроизвольно поморщился от их разговора. — Что с тобой стряслось? Мы уже хотели тебя в медотсек тащить, а медотсек клыкастых тебе лучше не видеть, поверь моему опыту. Йосеф не ответил, слишком занятый собственным состоянием. Неправильные слова военных заставляли голову кружиться, и помочь смогла лишь смена темы. Оскорбление собственных солнышек, впрочем, он услышал достаточно четко, но даже не захотел возмутиться. Как перегорело что-то. Что-то. Что-то. В глазах побелело, и мысли эти пришлось отбросить. Душа требовала срочно вернуться домой, забиться, как в конуру, в берлогу, со всеми двумя оставшимися клубочками, а еще — забрать то, что осталось от Мошки. А вдруг?.. Йосеф поднял глаза. В нескольких шагах по лодыжки в песке стояли и растрепанный Шпигель, и пристально всматривавшийся в его лицо Платон. Оба смотрели сверху вниз, блестели глаза холодным исследовательским интересом. Млакха он сразу заметить не успел, и даже подумал, что стоит испугаться, но потом увидел: оба военных не рискуют подойти ближе, мнутся возле какой-то невидимой границы — и успокоился. — Млакх, — тихо позвал он, — отведите меня домой. Пожалуйста. Горячий воздух рядом согласно дрогнул, пихнул в плечо когтистой лапой и заставил подняться. Псионик, мотнув головой, выматерился сквозь зубы почти жалобно: — Ладно. Может, и мы где-то виноваты. Кинули гражданского в самое пекло и не объяснили толком, за что. — А что тут сделаешь, — отозвался Платон, проследив за тем, как сквозь ближайшую стену ускользнул безымянный уборщик «Цикады». — Мелкий, может, и не поймет ничего, начни мы с ним разговаривать. Настройки ему самоубийственные кто-то поставил, вот что я тебе скажу.  — И убрать их я могу только вместе с позвоночником, — задумчиво подхватил Шпигель, а затем, встряхнувшись, отпустил неприятную эту тему: — Пошли лучше глянем, куда клыкастые наших пугал утащили. Командира, с-сука, третий час уже и в хвост, и в гриву, — вздохнул он, мгновенно перескакивая, как и все псионики, с темы на тему. Платон только устало пожал плечом.