Мошка, Картошка и Идиоты

Йосеф вздрогнул, услышав машинный щелчок со стороны командира. Офицер, поведя плечом, посмотрел на Йосефа пустым уставшим взглядом, а после, передернувшись, зевнул так сладко, что против воли стало завидно. Конечно, командир мог зевать, не боясь попасть под влияние неизвестного газа. Проапгрейженным военным ведь не нужно душиться в респираторах, для собственной безопасности применять СИЗы: наверняка, им еще в самой носоглотке установили компрессоры, какие-то импланты, мгновенно очищавшие воздух. (Да разве это сейчас самое важное?) Разнервничавшийся Йосеф силой заставил себя не спрашивать о том, как же такая идеальная система смогла пропустить распыление газа на «Цикаде», и потому смолчал. Затихший разговор подхватил Платон, слегка оттаявший, а оттого вновь до подозрительного похожий на человека:  — Про harrantlekschkert не расскажу — обращайся к своей няньке, — бросил он смешливо, блестя гротескной загорелой серой кожей в неярком свете каюты, — там сам разберешься. Может, еще и нам расскажешь, — они с Йосефом, то ли от нервов, то ли от осознания бессмысленности этого предположения, фыркнули на один голос. — А так… мы и сами бы тебя не отпустили, мелкий. Хищники говорят, что забрали только необходимых людей, и ты отчего-то вошел в их число. Так что запрет. — От Марса? Йосеф после собственных слов замер на пару секунд, вцепился ногтями в подобие матраса на кровати, ожидая, когда ему станет плохо. Не стало, это заметили оба военных — и тихо выдохнули. Офицер открыл было рот — явно, чтобы вновь вдосталь поиздеваться, — но цокнувший Платон быстро его перебил: — Запретили и запретили, мелкий. Потом расскажем. Мужчина инстинктивно нахмурился: пусть ему и не особо интересно было, кто и из-за чего запер несчастного человека на инопланетном корабле, но никому бы не понравилось такое нарочитое сокрытие информации. Впрочем, уже через мгновение под руку тихо ткнулась когтистая лапка Мухи; Йосеф аккуратно ее сжал между пальцами и, подумав, согласился с молчаливым предложением. Не надо судьбу испытывать раньше времени. Он поднял глаза, чтобы задать второй из обещанных ему вопросов, — и вдруг понял, что мозолившие глаза Хищники исчезли.   — Союзники ваши тоже — ушли и ушли? — въедливо спросил он, вмиг позабыв о собственном решении не высовываться и уже не страшась возможных последствий. Ему бояться было нечего: Хищники ушли, но Млакх остался (это чувствовалось спиной), а значит, ничего страшного не произойдет. Ну, или совсем уж страшного: как стало понятно, в пытках или убийстве Млакх, со своей непостижимой логикой божественного создания, ничего плохого не видел. Обижаться на него Йосеф все равно не мог, потому что Млакх не мог быть в чем-то неправым по определению: кому ведь, как не воину Всевышнего Ягве, определять размер переносимых человеком тягот? Ничего, Йосеф уже и сам понял, как сможет защитить собственных клубков. Его создания — ему и отвечать. А отвечать уборщик будет не перед богом — перед собственной совестью, а значит, по всей возможной строгости. Осталось только пережить этот разговор, оставшись в работоспособном состоянии. Хорошо бы еще и с возможностью передвигаться, но это уже опционально. (Только бы и об этом не забыть через секунду). Командир в ответ на брошенную колкость только поднял бровь ровно на тот уровень, который был необходим для того, чтобы сказать: «А ты, как посмотрю, развеселился, гражданский» — и вновь отвлекшемуся Йосефу и впрямь стало весело. Видно, вот так и способны были марсианские солдаты понимать собственного начальника. По одному плевку, направлению головы, движению бровей — раз уж командирские немногословность и андроидская безэмоциональность совсем не помогали в вопросах общения. Йосеф, сам угадавший, что хочет сказать офицер, сначала обрадовался, но уже спустя мгновение сник окончательно: эта догадка ставила самого Йосефа в один ряд с палачом-псиоником и андроидом-убийцей. Не та компания, к которой стоило стремиться. (Да что с ним не так?) — Мелкий, — шепотом окликнул его Платон. Андроид, также заметив отсутствие лишних, уже успел прислонить себя к стенке и смотрел на уборщика, скорбно поджав губы, — соберись. Еще немного осталось. Йосеф дернулся, видно, слишком глубоко задумавшись, и перевел взгляд на спокойного командира. — Вопросы есть? — скупо спросил тот. Вопросов, по недолгому размышлению, не оказалось — ни серьезных, ни вежливых, никаких. Зачем Йосефу было что-то узнавать? Чтобы больше было шансов не вернуться на родную «Цикаду» из-за того, что он слишком многое услышал? Увольте, вот такого счастья ему точно не надо. Но командир все смотрел. Смотрел — и явно чего-то ждал. — Почему сейчас? — все же спросил Йосеф о самом скучном и неважном, когда ему надоело играть в переглядки. — Зачем вы пришли именно сейчас? По слегка дернувшемуся Платону он понял, что своим ленивым вопросом попал в точку — где бы эта точка ни находилась. Цойне. Каюта, казалось, в одно мгновение сжалась еще сильнее, скомкалась, в центре оставив одного уставшего командира — уставшего и опасно задумчивого командира. Тома в глуповатой попытке поддержать перебралась на плечо, щекоча шею пухом многочисленных ножек. Кадыку, к которому она притерлась, тут же стало жарко, неуютно, и Йосеф скосил на нее укоризненный взгляд — кому было сказано не высовываться? — но клубочек с полным осознанием собственной правоты его проигнорировал.  Погибать — так вместе. (Да не собираются ведь его убивать — сейчас так точно). — Я бы все равно не смог оставить тебя без минимального наблюдения на чужом корабле, — ровным тоном начал офицер, пустыми глазами следя за тем, как постепенно в защитном построении окружили уборщика его машины. О чем командир думал в это время, к счастью, никому уж было не узнать. — А сейчас пришли из-за того, что произошло в центре.  — Ты еще чего-то от меня хочешь? — серьезно бросил Йосеф, хмурясь от собственной догадки. — Мало было одного клубка моего убить, да? Так вот, командир, я… — Не говори того, о чем после пожалеешь, — тихо и зло перебили его, вздохнув совсем уж измученно. — Гражданский, я верю в то, что не все еще мозги тебе сожгло… — следующие офицерские слова потонули в страшном механическом шуме, но все прошло настолько быстро, что Йосеф даже испугаться не успел. — Так что не стоит меня разочаровывать. У меня на плечах два почти живых идиота, трое андроидов, обязанность разобраться с неизвестной сукой, которая уже сейчас может уничтожить все население Марса, и по паре микрогранат для защиты от союзничков, которые оружием обвешаны, как девчонка — серьгами. Как думаешь, гражданский, есть ли у меня хоть какое-то желание бегать за появившимся из ниоткуда контролером АРС, у которого на мозгах яичницу можно поджарить?  — Командир, спокойнее. Ты же и сам понимаешь… — пытался встрять Платон — и уже в который раз Йосеф подумал, что этот неправильный андроид слишком сильно отличается даже от самых независимых линеек гражданских механоидов.  (Почему он вообще сейчас об этом волнуется?) Военным созданиям априори противопоказано должно быть перечить собственным хозяевам: как бы гадко ни было это признавать, но без абсолютного подчинения никакая армия не выдержит, особенно — армия во время войны. Так зачем такое позволили странному этому Платону?   Внимание вновь (в который уже раз!) отвлекшегося Йосефа, уже уставшего от такого длинного и серьезного разговора, командир перехватил одной едкой репликой:  — Понимаю ли я, что у гражданского развитие застыло на уровне четырехлетки? Нет, Платон, четырехлетка не смог бы из чистого мусора создать биомеханоидов нижней границы разумности. Голова на плечах должна быть, и он явно умеет ей пользоваться. Или, думаешь, имбецила, которым вы пытаетесь его выставить, хотя бы самый дрянной Хищник взял под harrantlekschkert? — командир прощелкал непонятное это слово на чистом чужом языке, словно у него где-то внутри были спрятаны Млакховы хелицеры, стучащие друг о друга, — и Йосеф от этого безбожного звука словно очнулся. — Говоришь, командир, не пытаешься ты меня убить, да? — нервно вскинулся он, на секунду некрасиво оскалившись. — Дважды я по твоей воле находился на грани смерти — и один раз смерть меня таки настигла. Или, думаешь, гражданский поверит, что и попытка сволочного псионика взорвать меня изнутри прошла без твоего ведома? Или что твоя бесчестная машина убила беззащитного Мошку по чистой случайности?  Платон возмущенно дернулся на слове «беззащитный», явно намекая на крепкие кривые клыки, выросшие у клубка по Йосефовой глупости, но того не так просто было сбить с мысли.  (Что он делает? Почему его никто не остановит? Ждут, пока Йосеф договорится до расстрела по законам военного времени? Ягве Всевышний). — Скажешь, твои эксперименты с тем, что я могу понимать, а что — нет, были ради моего же блага? И задыхаюсь я от кодовых слов лишь потому, что какая-то сволочь когда-то давно сумела влезть в мои мозги — конечно, не из-за того ведь, что одному поганому офицеру до жути интересно, что же произойдет с этим несчастным уборщиком! (Кодовые слова? А ведь было что-то такое…)  Йосеф остановился на секунду, набирая в грудь воздух. Не стоило так откровенно разговаривать с чертовым дознавателем, но фамильная Кохеновская аллергия на необоснованные запреты, приказы и это отвратительное самомнение власти, уверенной в своем праве распоряжаться другими людьми так, как считает нужным, не позволила замолкнуть. — Я осознаю, что тебе плевать на меня — тебе, андроиду, когда-то бывшему человеком. Специально убивать, может, и не хочешь. Но когда я стану мешаться под ногами, ты, командир, уберешь меня, не задумываясь, и не станешь больше отговариваться благородными играми в вопросы-ответы. Но почему ты тогда не позволяешь и мне плевать на всех вас и на то, какие планы вы на меня имеете? Не думать, не догадываться и не бросаться с раскрытыми объятиями к убийцам просто потому, что они так сказали, — вот мой выбор. Или я должен прыгать от радости просто оттого, что военные узнали про бедного уборщика то, чего он сам о себе не знает, и решили его, слабоумного, приголубить?  Йосеф, разволновавшись, потерял всякое чувство осторожности и повернулся в сторону Платона. Андроид все это время проявлял почти издевательскую заботу о Йосефовом состоянии, это замечалось, это раздражало, и сейчас, когда настало время, уборщик не поскупился на слова:  (А вот это правильно). — Ты. Спросил ты у меня, машина, стоит ли меня защищать? Думаешь, убил двоих монстров, спасая беззащитного гражданского, — какой прекрасный, благородный поступок, верно? Пожертвовал таким необходимым в ваших планах пугалом, но не допустил смерти человека… Никого ты не спас, дурной ты андроид, — уже немного заикаясь, сбиваясь, сказал Йосеф, исподволь, словно принудительно, а оттого болезненно, успокаиваясь. — Несчастное то создание просто пыталось сбежать, чтобы умереть спокойно — видно, слишком большая привилегия, если свяжешься с военными. Ты, Платон, просто вместо одного трупа оставил два — вот и все твое благородство.  Горло перехватило сухим спазмом, а перед глазами побелело. Ну что? О чем он опять не так подумал?  Оставьте его в покое. Йосеф замер, пытаясь совладать с дыханием, заставить сердце успокоиться. Вспышка белого полностью поглотила в себя реальность и не спешила истаивать. Он, наверное, так и смотрел в сторону Платона, но уже не мог это увидеть и потому лишь старался не показать, как страшно стало от внезапной потери зрения. Вокруг что-то зашевелилось, перебивая ватный гул пустоты, и кто-то застрекотал разными голосами, коротко, по-деловому переговариваясь. Йосеф услышал знакомое, почти родное «Идиот», глумливый сип, зудящий под кожей шорох доставаемого оружия; он понял, что глаза приходят в норму, когда смог разглядеть промелькнувшую спину Шпигеля, мигом исчезнувшего в рыхлой стене, — и тут же в себе усомнился: псионика-то в его каюте не было. (Или?..) Желание выматериться стало просто нестерпимым. — Военные на всех планетах одинаковы, — раздраженно и тихо захрипел Йосеф, с силой прижимая пальцы к пульсирующим вискам, и на всякий случай зажмурился. —  И как же вы все мне надоели. Ну что, нашли в моих мозгах, что искали? Понравилось увиденное? На шею мягко опустилась тяжелая ладонь — она, огромная, сухая, теплая, обхватила загривок до самого затылка. Успокаивающе царапнули по коже крепкие когти, Тома, извернувшись, цапнула его за ухо — и Йосеф успокоился, даже не успев разнервничаться.  — А вот сейчас я верю, гражданский, что ты из Кохенов, — без малейшего сожаления в голосе произнес командир, почти довольно сплевывая на пол да откидываясь на спинку стула. — А то только и мог, что дрожать от страха, как теленок под чисткой, и строить из себя землянина. Не трясись, ничего с тобой не делали — почти. На минуту поводок ослабил: посмотреть хоть, что ты сам из себя представляешь… Платон, я с тобой не сконнекчен, мысли читать не могу. Что хотел? — Двое… нет, трое вы сволочей. Ты, Хищник и этот, мой… — шипевший андроид словно задохнулся гневом (уже чуть отошедший Йосеф неприязненно на него покосился: милостивый Всевышний, даже сойди он с ума окончательно, этот выпяченный на публику суррогат эмоций от бездушной машины не смог бы его расчувствовать. На что они вообще рассчитывали этим представлением?). — И еще… Говоришь, мелкий из Кохенов? Тех самых Кохенов? Командир, не думаешь, что ег-к-к-к… Офицер что-то сделал — ладонь дернулась настолько быстро, что глаз смог зафиксировать только само движение, — и андроид насильно замолчал, долю секунды после продолжая скрипеть в попытке договорить. Лицо Платона на миг застыло в пугающей серой маске — кожа его, кажется, потеряла всякий цвет. Заметив, каким взглядом проводил Йосеф жест офицера — чистое проявление его безграничной, правомерной, природной власти, которое тот явно не хотел выставлять на публику, — командир нахмурил брови и жестко к уборщику обратился: — Молчи. Молчи, гражданский, и я расскажу, почему пришел именно сейчас. (Что?) *** Мир застыл в самом неприглядном своем виде. Йосеф, оставшись в одиночестве, тихо и задумчиво смотрел на неопрятную кучу спекшегося карбона и сплавленного металла. — Привет, Мошка, — подумав, прошептал он неуверенно, стыдно, среди грязи выискав мутный неживой глазик — единственное, что напоминало о погибшем здесь клубке. Он сам на это согласился. Все необходимое было при Йосефе: перчатки со встроенным резаком, чтобы хоть на глаз отделить двоих созданий, лишив их даже посмертной поддержки друг друга; скальпели и пинцет — для более аккуратного, тщательного вскрытия; компактный ГЭРМ — для слабого электрического воздействия, заставившего бы искусственное сердце забиться вновь; Картошка, растекшаяся лужей на мелкой гальке, что была готова принять в себя любую часть умерших, заслуживавшую внимания. Только совести у Йосефа не было, раз он собирался сделать то, что собирался. — Ekhrizt gestorbschn, aleyrt. Млакх, неслышно появившийся за спиной, подошел ближе, и тень от него укрыла Йосефа до самой макушки. — Что значит «алейрт»? — вдумчиво, тщательно повторил уборщик слово из чужого языка. — Меня так Хищники тоже называли. Маленький песчаный смерч прошелся по самым носкам отданных в пользование командирских ботинок, забился внутрь. Йосеф даже не дернулся, чтобы его высыпать. Все равно хеков песок был везде — одна мелкая галька, и камни, и зыбучие барханы — ничего не изменилось. Никто не похоронил убитых: и маленький глупый Мошка, и несчастное больное пугало так и остались здесь, рядом с выходом на нижние этажи, и уже начали поглощаться горячей пустыней. Песок рядом с ними спекся стеклом, но это ничего: скоро и от него ничего не останется. Млакх, наверное, понял, что Йосеф просто оттягивает время, но никак этого не показал. — Я тоже Хищник, — просветил он сухим механическим голосом.  Уборщик по одному этому ответу понял, что его ангел вновь надел свою собачью маску, помогающую в переводе, и даже не стал оборачиваться: не смог бы он просить поддержки у беззубых провалов глазниц.  — Aleyrt — тот, кого берут под свою волю. Кто слишком слаб, или незрел для собственной славы, или ушел в безумие. Aleyrt — это… плохое положение, — проскрипел Млакх тихо, видно, и впрямь увлекшись возможностью объяснить, важностью этих объяснений. — Показывает беспомощность. До самого конца носить в себе знание о собственной слабости. Но это нужное положение, потому что… помощь. Если взяли под harrantlekschkert, то обязались сделать достойным славы, — Млакх зарычал что-то, наверное, совершенно непереводимое, и только пару секунд спустя машинная озвучка взяла свое. — Сейчас тебя нет. Ты… это я, продолжение меня, kaezsha lat. Я владею тобой, как владею собственным телом. Это как… нет смысла обратиться к моей руке, а не ко мне. Йосеф едва заметно пожал плечом: главное, что из-за этого харакленскректат — человеческое горло просто не могло произнести этот термин правильно; он сомневался, что мог хотя бы услышать его так, как слышал это слово Млакх, — военные Марса не могли его ни к чему принудить.  А значит, он сейчас должен по собственной воле подойти к отвратительной этой куче и… — Значит, вы, Млакх, не ангел. Не защитник, а все-таки Хищник, — повторил Йосеф самое главное, чувствуя, как от сухости и жара пустыни начало щипать в глазах.  Конечно, Хищник: не мог ведь Йосеф всерьез думать, что прекрасное это, божественное создание явилось прямиком из рядов ангельской рати просто для того, чтобы защитить одного несчастного уборщика.  Не мог он так думать. — А почему вы меня взяли под свой харантктклкскерт? — упрямо переврал он непонятное это слово, отвлекая себя от важного. — К какой категории слабых я отношусь? — Harrantlekschkert, — терпеливо поправил Млакх, ступая ближе, и ответил, как само собой разумеющееся: — Ты — идиот. Йосеф тихо улыбнулся. Потом, каким-то внутренним чутьем поняв, что больше ему ничего не скажут, он неохотно, сквозь силу потянулся настроить перчатки. Хорошо все же, что он отправил живых своих клубков работать: так они хотя бы не станут свидетелями того, что он собирается сделать. Совесть бы не позволила Йосефу разрешить им присутствовать при таком обращении с собственным собратом. Конечно, раньше тоже погибали клубки: старенькая Оса-2.3 — от остановки калий-натриевого насоса; оба Клопа, Коша-11.43 и несчастливый Жук, которого Йосеф создал для помощи самому себе, — от рук отвратительного капрала — бесчестного Шпигеля — и, Йосеф, конечно, переживал, и переживал сильно, но… Он уважал чужое посмертие. Клубки не могли попасть в Ган Эден, но это не останавливало уборщика от правильного их погребения, тихого и почтительного. Поняв, что оживить умершее солнышко невозможно, он больше не опускался до того, чтобы после нарушать их покой. Даже когда начались проблемы с поставками марсианского пуха, Йосеф и не думал, что мог бы снять скальп с затихшего уже навсегда Коши и обтянуть чужой кожей нового клубка, — и потому погибших сжигал с короткой, тоскливой молитвой. А сейчас… — Прости, Мошка, — прошептал Йосеф, активируя резак. От ослепительной яркости разгоряченного лазера тут же повлажнели глаза. Он аккуратно вырезал спекшихся созданий из стеклянной своей ловушки. Дальше Йосеф должен был оторвать их друг от друга, приступить к самому вскрытию — но вмешался Млакх. Хищник оттеснил его плечом, взвалил на себя грязно-черный ком — легко, непринужденно, хотя эта куча явно должна была весить больше целого андроида, — и, не дожидаясь вопросов, куда-то его потащил. Картошка тут же собрала себя обратно, возмущенно запульсировала, а Йосеф, и без того растерянный до невозможности, послушно потащился следом. — Куда? — только и смог спросить он. Млакх, ловко ступая по песочной подложке, не увязая на неудобной поверхности, сбавил шаг только для того, чтобы Йосеф смог идти вровень. Мужчина послушно приблизился, заметил, что крепкие, огромные, черные когти погрузились в самое нутро страшного кома, и незаметно зажмурился, следуя за Хищником на выход.  Сердце тихо, муторно болело, сбиваясь с собственного шага. — Ты сам согласился, что твое знание способно помочь с проблемой, — как-то даже неуверенно напомнил ему Млакх, и неуверенность эта до жути неловко ложилась на него, огромного, нечеловеческого, сильного. — И то, что ты сделаешь, способно помочь. Но твой… твой погиб доброй смертью. Grattoyhtur, — задумчиво прорычал он, сворачивая в технические переходы — в сторону Йосефовой каюты, если он понимал все правильно. — Достоин уважения в посмертии. Йосеф, подумав, вцепился пальцами в браслет. Мигом он понял, что сможет вскрыть то, что осталось от Мошки и сирого пугала, хотя бы без свидетелей, под защитой стен собственного убежища — и выдохнул. — Спасибо, — одними губами произнес он, ласково смотря на своего Млакха — не ангела, не поборника божественной справедливости, но Хищника, взявшего человека под свою власть и поклявшегося привести его к славе. — Спасибо.