Мошка, Картошка и Идиоты

Йосеф дрожал. — Тетя Агата, хела, — бормотал он, подслеповато щурясь на яркую проекцию голограммы. — Не беспокойся, я уже не на «Цикаде», отследить не должны. Прости, что звоню невовремя, но я просто не понимаю, что происходит, гелойбт гат, совсем не понимаю. Не знаю, что со всем этим делать. В жизни же ни на кого руку не поднимал, а теперь?  Тетя, по-кохеновски выгнув бровь, нарочито громко поздоровалась, но Йосеф едва ли это заметил, стремясь быстрее выплеснуть из себя все накопившееся.  — Сначала космодесантникам этим андроидским попробовал плату выгрызть своими малютками, потом Хищника какого-то странного поджег изнутри. Представляешь, своими, хек их, руками человека переломал — и словно так и надо. Тетя Агата, вернуться мне надо. Я с клубочками своими, но вы их даже не увидите, Всевышним клянусь. Их все равно только двое осталось… Но я просто с ума здесь схожу, какой-то цирк происходит, а я ничего не могу с этим поделать. Мошку моего убили. Никому он не нравился, конечно, но просто представь, какого мне это было видеть. У самого сейчас на руках столько крови будет, если останусь. Тетя Агата… Йосеф смотрел на женщину влажными от страха глазами, удивляясь, что периферической частью сознания успевает ей любоваться. Гелойбт гат, он, наверное, лет семь ее вживую не видел, остальных Кохенов не встречал и того дольше. Не созванивался уже хек знает сколько времени — и вынужден связаться в таком бедственном своем состоянии. Цойне.  Он помнил, хотя и не чувствовал, что не сильно по родным и скучал: Йосеф стал персоной нон грата ровно в тот момент, когда задумался о создании первого своего клубочка, — но сейчас один вид вытянутого кохеновского лица слегка его успокаивал. Слегка. — Осик, ребенок,  успокойся, я ничего не понимаю, — строго окликнула его электронная Агата, когда Йосеф замолчал. — Какого человека ты уже поджечь умудрился? Что значит «не на «Цикаде»? Ягве Всевышний, я уж думала, хоть одного мы пристроили в местечко нормальное. Погоди, клейн, сейчас отца твоего подключу, будем разбираться… Давид, родной, тут ребенок твой на связи, говорит, что-то срочное. Йосеф слегка сжался, втянул голову в плечи: вот уж папу он предпочел бы не втягивать, — но не воспротивился. Может, оттого что у него вдруг отнялся язык, а может от того, что знал: если за дело взялась тетя Агата, стоит просто отойти в сторонку. — Кто там, Ноа звонит? Что у него уже случилось? Голос у папы был хриповатый и усталый: наверное, только проснулся. У Йосефа же совсем сбились циркадные ритмы, хек его знает, который час там, на Земле. Он непроизвольно поежился: а вдруг и правда родных ни свет ни заря поднял, — но все же прохрипел неуверенно: — Нет, пап, это я. — Йосеф? — удивился отец. Он наконец появился на второй половине голограммы (затылки его и тети Агаты слились на маленьком экранчике), и Йосеф виновато опустил глаза, когда заметил напряженно поджатые губы. — Говорит, уже не на «Цикаде», — вновь вмешалась тетя Агата, беря дело в свои руки да сдавая Йосефа со всеми его потрохами. — Расстроенный, как хонт, что-то там про то, что поджег уже кого-то, кого-то погрыз, Хищники какие-то — в общем, ничего не понимаю. Давид, каррон, ты куда нашего Осика отправил, что там даже чудовищ его убивают? — Агата, не ругайся с утра пораньше, Всевышним тебя прошу, — закатил глаза папа. Он явственно напрягся, когда тетя упомянула «Хищников» (Йосеф успел заметить недовольное движение бровей своими новыми мозгами и оттого напрягся сам). — Йосеф, рассказывай по порядку, я о тебе три месяца ничего не слышал. Жив, здоров? Папа смотрел на Йосефа своими острыми голубыми глазами (старый передатчик скрадывал цвета, транслировал в каких-то рыжеватых оттенках, но Йосеф знал, что глаза у отца голубые), и этим он страшно был похож на марсианского командира. А еще папа недоговаривал (Йосеф не знал, в чем, просто слышал непривычную скользскость в родном голосе), и от этого было плохо. Но папа все же оставался папой, и Йосеф должен был ему ответить. — Я… все хорошо, — начал он вполне твердо, из тихой злости на марсиан черпая в себе уверенность. — Меня взяли вместе с другими космодесантниками из «Цикады», может, с неделю назад. Перенесли сюда, к ним, и я не знаю, что делать, потому что здесь творится один хек знает что, папа. Они Мошку сплавили! Самого новенького, самого маленького моего Мошку! — Ребенок, — умиленно-жалостливо улыбнулась тетя Агата, морща нос и улыбаясь таким же, как у Йосефа, большегубым ртом. — Ничего, сделаешь нового, даже лучше прежнего. На Рош ха-Шана передадим тебе новых трубок, все, как ты хочешь, — заметив, что Йосеф не успокаивается от ее слов, она только вздохнула: — Давид, хонтова твоя башка, успокой сына, не стой столбом. Папа кивнул, и Агата исчезла с экрана. Ее, наверно, отключили, потому что тетя даже не успела попрощаться, чего обычно себе не позволяла. Йосеф тихо вздохнул: из всех Кохенов тетя Агата любила его больше всех, потому что она любила все сущее, и терять ее лицо из виду не хотелось. — Йосеф, — позвал папа спокойно, и Йосеф мельком на него взглянул: лысеющий лоб, хмурые брови и острый сухой подбородок. Отутюженный воротничок спального костюма смялся, когда папа устало потер шею. — А теперь подробнее. — Пап, ты сможешь что-то сделать? — спросил тут же Йосеф, торопясь, и отец утомленно его перебил: — Йосеф, по порядку. Хищники, космодесантники, пугала. — Они, да. Папа, что-то совсем, совсем странное. Они все что-то со мной сделали, и… я не знал, честно, но меня кто-то перепрошил, прошил даже, что-то в меня вставили, и, говорят, я уж больше механ… — он осекся, вспоминая, кому это говорит, и расстроенно зажевал губу. — В общем, недавно меня горящей плетью осадили, а потом оказалось, что эта плеть была только в моих мозгах, и тогда… — Йосеф. Хищники и пугала. Что они от тебя хотят? — Чтобы я разобрался с андроидами, — совсем уж убито ответил Йосеф, чувствительными пальцами прижимаясь к острому ободу передатчика. — Марсианские андроиды начинают сходить с ума, а раз меня забрали вместе со всеми, то и прикрепили к общему делу. Пап, со мной здесь что-то нехорошее творится, я не знаю, или эта картошка на людей влияет, или я просто не выдерживаю… Мне показалось, что Млакху что-то угрожает, но к тому времени мне уже отгрызли руки вместе с браслетом, и все, что я смог придумать, это поджарить угрожающего ему Хищника. И словно… и так легко у меня это получилось, как будто я каждый день, как хековы эти марсиане, с оружием тренируюсь. А я не хочу таким быть, у меня скоро сердце остановится от нервов, пап. Не знаю, выкинут меня потом за борт, как стану не нужен, и даже Млакх не вступится… — Тихо ты, ребенок, — привычно зевнул папа на Йосефову эмоциональность, и его голограммная голова исчезла из поля зрения: наверное, встал, чтобы налить себе кофе, потому что ленивый с утра голос начал звучать глуше. — Что ты уже узнал про пугал? — Пап… ничего я не узнал. Но похоже, будто кто-то специально андроидов взламывает, — успел послушно вздохнуть Йосеф прежде, чем связь прервалась совсем. Рыжая проекция пошла рябью, маленький куб, обычно встроенный в одно из звеньев промышленного респиратора, мгновенно раскалился, но мужчина только сжал его сильнее между пальцев. И десяти минут не дали, сволочи. Муха в резком прыжке зацепился за отворот рубашки, радостный, что теперь ему нет нужды прятаться, и легонько куснул куда-то под затылком. Впрочем, Йосеф вновь перебросил клубочек к себе на руки и привычным жестом прижал к животу. Нечего беду кликать. — И что ты хочешь мне сказать? — огорченно спросил он у своей зудящей кожи. — Хочу сказать, что твой отец мудак, — отозвался Платон за его спиной, подходя ближе.  Йосеф собирался от таких слов возмутиться: вот уж не пластмассовому человеку о родителях судить, — но ужасная эта дрожь не проходила, и он только шмыгнул носом. Йосеф правда уже не выдерживал. Подумать только: столько месяцев держался, скрывался. Прятал, как тайну исповеди на Йом-Кипур, передатчик — единственную ниточку связи с семьей. Потому что землянин на военном марсианском корабле, связывающийся с землянами же во время хекового военного положения, это прямой путь к трибуналу и межпланетарному расследованию. Едва ли сейчас была возможность провести судебное заседание — но и не то чтобы Йосефу было не наплевать. — Совсем плохо? — коротко спросил андроид, обходя его по широкому кругу да усаживаясь на корточки в добрых семи шагах впереди.  В пустом переходе, прохладном от близости к внешней обшивке (Йосеф должен был быть уверен в том, что сигнал пробьется до Каллисто, а оттуда — до самой Земли, и только потому он посмел вылезти из обжитой и безопасной юрты) Платон был некрасив. Короткий ежик, смуглая кожа, аккуратный нос уместнее бы смотрелись на какой-нибудь механоидской выставке, а не посреди голых стен технического коридора. Он пустым и забитым взглядом рассматривал кажущегося безобидным андроида. Отчего-то подумал: а вдруг и страх к машинам, не имеющим души, но умело это скрывающим, — вдруг этот страх в нем тоже искусственно взрастили те, кто испортил ему разум? Платон, словно в насмешку, совсем по-человечески почесал тупыми ногтями кожу под вырезом униформы — как будто одежда могла ему мешаться.  Но Йосеф тут же вспомнил, как Шпигель, блондинистый капрал, рылся в его шее, металлические вставки андроидской плоти блестели под пальцами — вспомнил, поморщился и вздохнул. Нет, быть механоидом отвратительно. И механизированным до самой макушки человеком быть отвратительно, и военным, и тем, кто андроидами управляет, и… И Йосеф тоже отвратителен. Что уж тут сказать. — Мелкий, — вновь начал Платон; Муха возмущенно выдрался из Йосефовых рук, быстрым цокотом лапок проскакал к космодесантнику, но Йосефу было слишком плохо, чтобы обидеться. — Послушай. Я не знаю, совесть, религия или еще что-то тебе не позволяет силовой отпор дать, поэтому скажу так: если на тебя нападают, сам бог велит защищаться. Я был бы совершенно не в обиде на твоих Деток даже тогда, если бы они обшивку мою повредили: тебе было страшно, ты думал, что мы убить тебя хотим. Все бы сделали так же. Говоря, он безбоязненно подхватил Муху под брюшко, и тот довольно защелкал затвором для переработки. Йосеф молчал. — И уж не знаю, какого Хищника ты поджарил, но вышло неплохо — иначе бы ты здесь не сидел, понимаешь?.. Эх, была у меня такая же девчонка, — вдруг улыбнулся Платон, радостно начиная вспоминать. — Давно уже, на самом деле, еще когда там валандался, на суше. Встретились на курсах, маленькая такая, смешная, черненькая — ну прямо как ты, мелкий. — Платон, могу предположить, что у тебя не было девушки, — вежливо заметил Йосеф, вздыхая.  Андроида вновь на секунду закоротило — несчастная ты неисправная машина, — и Йосефу вдруг стало жаль, если и этот механоид в порядке живой очереди будет вынужден превратиться в пугало. Тут же смешался и, чтобы отвлечься от внезапности этой мысли, мужчина склонил голову и зарылся пальцами в волосы, расплетая узкий хвост. — Донесешь об этом? — спросил Йосеф, кивая на маленький ретранслятор. Издали тот казался мелким речным камешком — обычный сувенир для тех, кто надолго отправляется в плавание. От этого почему-то стало неприятно — словно он кого-то специально хотел обмануть, гелойбт гат, — и Йосеф нахмурился сильнее. Платон, тоже казавшийся расстроенным, только встал с колен и аккуратно спустил клубочка на пол. Муха, обидевшийся вслед за остальными, недовольно щелкнул хелицерами.  Проходя мимо, андроид остановился напротив Йосефа, и тот, напрягшись, поднял лицо. — Мелкий, — сказал Платон тихо и почти сочувственно, — ты ж отцу своему не говорил про пугал. Он первым о них спросил. Андроид исчез быстро — наверняка понесся докладывать командованию, — но Йосеф встал только тогда, когда кожа окончательно перестала зудеть. — Ну и что, Муха, — грустно пробормотал он, почесывая черную пушистую спинку. — Ну и что. Не особо я домой и хотел. Нервный просто. Испугался, вот и все. Хековы вы марсиане. *** После того пугающего случая Млакх начал его касаться.  Йосеф не знал, что об этом думать. Когти в волосах, тяжелая ладонь на плече, даже совершенно неизвестно что означающие хелицеры на шее — ему больших усилий стоило не вскрикнуть, когда Хищник внезапно оказался позади, а крепкие клыки щекотно впились в загривок. (Возможно, это было как-то связано с тем, что Йосеф в тот момент пытался пробраться в личный Млакховый отсек, но человек благоразумно не стал уточнять). Или когда Йосеф снимал со своего Хищника мерки, чтобы пошить диэлектрическую подкладку под мягкий костюм. Защитник его, конечно, без промедлений выдал собственную размерную сетку, но, видимо, их переводчик не был знаком с человеческой метрической системой. Так что пришлось выкручиваться, как в детстве, веревкой с узелками. Он тогда встал на цыпочки, чтобы дотянуться до крепкой шеи. Был очень занят тем, чтобы не забыть, какой узелок к чему относится, а потом услышал, как Млакх сверху развеселился, громко засипел — и Йосефа, как ростовую куклу, подхватили в подмышках и привычно подняли вверх.  Он хлопал растерянными глазами, впервые, наверное, оказавшись так близко, носом к носу, к нечеловеческому лицу. Млакх сипел что-то по-хищнически, смеялся чему-то своему, а Йосеф от вида чуть влажных, почти мягких хелицер оторопел настолько, что потом всего Млакха пришлось перемеривать заново. Или вот, едва ли полчаса назад, когда он продолжил неспеша обустраиваться в отведенной ему каюте. Йосеф занимался распаковкой таинственного куба, который клубочки упрямо носили с собой с места на место, и задумчиво рассматривал в нем что-то подозрительно блестящее. Шарик был похож на те кнопки-гранаты, которыми вооружались марсианские космодесантники. Но Марс вряд ли имел хоть какое-то отношение к хищническим геометрическим фигурам, и Йосеф нешуточно этим заинтересовался. А Млакх, входя в вигвам и совершенно не обращая внимания на человеческую занятость, легким цокотом когтей — так по плечам переползали клубочки, приминая кожу, — прошелся по его затылку. Мурашки тут же поползли ниже, Йосеф резко выпрямился, передергиваясь от касания, и успел заметить только то, как схлопнулась за Хищником живая заслонка тоннеля. Это было… хек пойми что это было. Сейчас, еще не отойдя от разговора с семьей, Йосеф позволил себе задуматься о странном поведении собственного хранителя. Картошка, обнаружившая в себе что-то вроде совести после того, как едва не довела Млакха, Йосефа и другого Хищника до греха, во второй раз перестраивала в каюте душ: прошлый едва не развалился у него под ногами. Будь Йосеф чуть менее к ней благосклонен, он назвал бы такую работу чистейшим разгильдяйством. Но Картошка, прозрачный пульсирующий комок жизни, нравилась всем, и потому он удовлетворился тем, что прямо сейчас стоял сейчас над ее душой, как строгий надсмотрщик. Наблюдал и думал. Скорее всего, Йосеф принял участие в неком инопланетном ритуале по изменению собственного статуса. Едва ли человеку можно угадать, почему после атаки околосмертельным напряжением нужно Йосефа трогать, но ведь и не в том дело. Глядя на то, как из тканевых стен вигвама вырастает полупрозрачная и живая душевая кабина, мужчина со смиренным вздохом признал собственное беспокойство. Картошка тут же материализовалась перед глазами, на длинной подставке протягивая стакан воды, и Йосеф принял подарок, в благодарность погладил Картошку по тонкой ножке. Да, Йосефа никто не касался определенный промежуток времени (кроме, может, рукопожатия от капитана «Цикады» да горячих объятий техника Максимилиана, о котором вот уж полгода как ничего не слышно). Но Йосеф касаний не боялся, и к изменившемуся отношению Млакха привык быстро. И не то чтобы он чувствовал хоть какую-то угрозу в острых когтях, жестких ладонях и красивом лице. Нет, конечно: Млакх, наоборот, был излишне мягок, излишне аккуратен, и Йосеф даже боялся, что тот однажды окажется абсолютно беззащитен из-за своего к нему отношения. Диэлектрическая подкладка в костюм, защищавшая бы от тока, была в процессе шитья, но ему все равно казалось, что этого мало. Все еще мало.  Млакха бы, по-хорошему, вместе с клубочками где-то запереть в безопасном месте и не выпускать… Но тогда что Йосефа напрягало? Дело было не в страхе неизвестного, не в страхе близости с другим живым существом, и даже не в страхе боли. Пейджер ожил почти музыкальной трелью: Тома играла с Картошкой, мешаясь под ее ногами, и была так этим довольна, что, как и всякое счастливое создание, стремилась поделиться своей радостью со всем миром. Йосеф с тихим беспокойством подумал о том, что с таким уровнем самообучения его клубочки скоро обретут сознание, а потом понял, что его в себе смущало, и легко зарделся. Ох. Проблема была в том, что Йосефу это нравилось. Нравилось, как… да, наверное, как Максимилиан ему нравился — единственный честный человек на всей зеленокрылой «Цикаде». Ягве Всевышний, вот теперь ему точно не попасть домой. Он мельком оглянулся, боясь, как бы никто другой не понял того же, но оставшееся незаполненным пространство вигвама успокаивающе блестело красным светом. — Тома, не мешай человеку, — постарался строго сказать он клубочку. Тот не отозвался, всем своим видом символизируя опасность бунта искусственного интеллекта, и Йосеф зашел с другой стороны: — Пойдем, поможешь мне кольчугу для Млакха доделать. И Тома тут же оказалась подле него, лапками цепляясь за отвороты командирских ботинок. Йосеф, не сдержавшись, улыбнулся. Уже используя клубочек для того, чтобы дробить крахмал на пластмассу — лучший не-проводник электричества в текущих условиях, — Йосеф порадовался одному. Долгое существование с мозгами, не до конца принадлежащими ему самому, лучше всего научили Йосефа игнорировать то, что должно быть проигнорировано.  Почему бы этим не воспользоваться? *** — Млакх, — неуверенно позвал он внутрь тоннеля. Для этого пришлось неудобно усесться на полу, чуть ли не расползтись около входа в подземную дыру, и вдобавок просунуть голову сквозь живую заслонку, которая тут же начала странно стягивать кожу. Хищник оказался перед его глазами спустя долгие несколько минут. Он смешливо защелкал, пальцами показывая Йосефу отодвинуться, и подпрыгнул, совершенно не напрягаясь. Йосеф едва успел увернуться от острых когтей, впившихся в край колодца, и сам от себя фыркнул: залюбовался. — Млакх, это твоя дополнительная защита, — довольно сказал он, разворачивая перед собой почти прозрачную легкую пленку. — Я надеюсь, что тебе никогда не понадобится ей воспользоваться, но стоит быть готовым к тому, что не один я разбираюсь в сущности электричества, так что… — Для чего, — любопытно спросил Млакх, подхватывая пластик на когти и смотря на него со странным хищным выражением. — Чтобы с тобой не повторилось то, что я сделал с… — Йосеф, внезапно охрипнув, виновато откашлялся, — с главой твоего Гнезда. Это полиэтилен обычный, он диэлектрик, слегка амортизирует удары, а еще гнется — конечно, не максимальный уровень защиты, но хоть что-то. Я же увидел, вы абсолютно к электричеству беззащитны, Млакх. Он с нестерпимым чувством собственной правоты взглянул вверх, на растянувшего хелицеры Млакха. Щетинки там, где у людей были скулы, подрагивали, и он не был уверен в том, что это означало. — Млакх, ангел мой, при работе с электричеством людям достаточно перчаток и сапог. Но вы не носите ни того, ни другого, хотя с вашей проводимостью Хищникам стоит просто на всякий случай обматываться резиной с ног до головы, — Йосеф попробовал зайти с другой стороны, все же начиная нервничать. — Я предлагаю компромиссный вариант, пленку можно просто вшить в ткань твоего костюма. Попроси Картошку, или я попробую, или еще как-то… — Ты идиот, — все-таки снизошел до ответа Млакх со своим идеальным хищническим рычанием, и Йосеф только вздохнул. — Я не стхану носит-щь удавку, aleyrt. И прежде чем Йосеф успел вновь возмутиться, Млакх двинулся ближе. В одно мгновение оказался он совсем-совсем рядом, заслоняя вид на комнату огромными своими плечами, и перехватил его под ребра. Еще секунда, краткий Йосефов вскрик, когда под ногами пропала земля, жесткое приземление, — и вот они вновь стоят на Млакховой части каюты. Его протащили по недлинному коридору — носки ботинок волоклись по полу — и протолкнули через стену там, где начиналась личная каюта его защитника. Йосеф мельком взглянул на низкое возвышение кровати, что-то мягкое, вроде ковров, развешанное по всем возможным поверхностям, но к этому времени он вновь умудрился расстроиться, так что особенности Млакхового быта не смогли заинтересовать Йосефа надолго. Млакх наконец его отпустил, ладонью подталкивая в сторону кровати, а сам опустился на корточки (все равно, конечно, завидно: не могут у Хищников болеть колени, если у них нет коленных чашечек). — Aleyrt, — рыком подозвал Йосефа Хищник, и тот поднял взгляд от чужих ног, удобнее устраиваясь на кровати. — Aleyrt, я забыл, щ-щто ты человек. Моя вина, ghreyrk kalr. Поэтому объ-хсни сам, пока я еще не оскорблен до крови. Йосеф нахмурил лоб, и Млакх нетерпеливо запульсировал дредами, оскалился почти зло: — О том, щ-щто имеют в виду люди, когда нач-хинают ухаживание. И о том, почему ты так обеспокоен. Йосеф глядел в любопытные и веселые глаза Млакха. Хищник все так же держал между пальцев тонкую пленку диэлектрика, это явное напоминание того, что на этот раз Йосеф оплошал, и оплошал серьезно, — и тогда он только тихо вздохнул, дотягиваясь до свободной ладони божественного защитника. — Я не хотел тебя обидеть, — сказал он мягко, обхватывая мягкими пальцами острые когти. Потом зажмурился — и начал говорить: — Может, боюсь я, Млакх. Боюсь, что скоро умру от всего происходящего. А умру — кто тогда о клубочках позаботится? А если с тобой что-то случится, потому что я не успею тебя защитить? — Хищник застрекотал почти недовольно, и Йосеф поспешил его перебить, сильнее сжимая пальцы на плотной шкуре: — Погоди, погоди, пойми меня. Не знаю, наверное, у вас совсем не принято о других беспокоиться… — Оскорбительно, — медленно поправил Млакх, и серая кожа, казалось, побледнела от этих слов еще сильнее. Пошевелившись, он убрал руку от Йосефа, чтобы нацепить неприятную свою маску, и клекотнул уже совсем меланхолично. — Aleyrt, я взял тебя под защиту. Не ты меня. Это, — он подцепил когтем осмиевое кольцо, бликующее синим в ярком свете комнаты, — можно воспринять подношением. Благодарность за harrantlekschkert. Но твоя удавка оскорбительна. Защита… Ты говоришь, что я слишком слаб для тебя — и это просто нелепо, человек. Или ты пытаешься меня унизить, или инициируешь ухаживание. Нет иных вариантов. — Но как же мне тогда?.. — растерянно вскинулся Йосеф. — Млакх, солнце мое, но ты ведь и правда беззащи…  Хищник взметнулся движением слишком быстрым, чтобы успеть на него отреагировать. Йосефа сдернули с кровати, прижали к теплой стене каюты, обхватили крепкой ладонью под горло так, что еще немного — и стало бы трудно дышать. Внушительная грива пульсировала, кажется, в такт Йосефову сердцу, быстро-быстро, почти конвульсивно, как дрожат от холода озябшие люди, и чужие глаза высветились тусклым голубым цветом. Йосеф, вскрикнув от неожиданности, тут же от самого себя сморщился. Посмотрел прямо (чтобы человек смог разглядеть макушку серого панциря, скрывающего дреды, его пришлось поднять чуть ли не на метр, честное слово) и едва ли секунду размышлял, испугаться или все-таки не стоит.  Млакх двинулся ближе, чувствительно прижал кадык, зарычал, наверное, обидевшись окончательно, и Йосеф только прикрыл веки: да, разговор будет тяжелым. Отбросив бессмысленное желание прижаться ближе, он дважды мягко сжал запястье на своем горле, дождался, когда ангел послушно его отпустит, и приготовился извиняться. *** И — да, это было тяжело. Йосеф с мягким стыдом признался: до последнего он не позволял себе думать о том, что Млакх на самом деле не его ангел-защитник. И не мог им быть, гелойбт гат, никаким трансцедентным опытом невозможно объяснить хелицеры на лице Божьего посланника, Йосеф, ну ты же не дурак. Сколько уже времени он знал, что Млакх инопланетчик: с момента гибели Мошки? или еще раньше, когда впервые увидел крепкую пятнистую шкуру в переходе земной «Цикады»? В свое оправдание можно было сказать: да, дурак. Как и все люди, поверил в то, во что ему хотелось верить, и больше ничего знать не хотел. Не мог поэтому Йосеф быть виноват в том, что присуще всему человеческому роду. (И все же он был). Любовался идеальной, прекрасной внешностью чужеродного создания, и в этом любовании умудрился забыть, что логика у Млакха такая же чуждая.  Йосеф с тихим вздохом потянулся вверх, снять железный намордник с инопланетного лица. Мягко выщелкнул его из небольших углублений на челюсти, на которых и держалась маска, а потом прижал кусок металла к груди. — Прости, Млакх. Наверное, действительно пришло время разобраться, во что мы влезли. Говорили они долго. Йосеф чувствовал себя слегка виноватым, а потому с энтузиазмом взялся выспрашивать, что ему можно делать, а что — нет, и как это все отразится на Хищническом статусе.  Чтобы занять руки, принялся ощупывать все, до чего мог дотянуться: колкую шкуру на кровати («Да это же ковры», — неприкрыто удивился он, вглядевшись пристальнее), неудачно высунувшуюся из пола Картошку и самого Млакха, теплого и крепкого. Когда Хищник, путаясь в человеческих словах, объяснял, что значит ухаживание, Йосеф задумчивым взглядом провожал мелкую дрожь клыков. Забрал пленку, уже продырявленную в нескольких местах, и тихо попросил Картошку преобразоваться в ремонтный набор ТПР-17. Та, неизвестно откуда бравшая информацию, вытолкнула из своего желейного тела полную копию Йосефова кожаного гарнитура, даже точно так же протертого по уголкам. Он тихо перешивал оскорбительную пластмассовую защиту, вздыхал, когда Млакх начинал злиться на себя, на него, на других Хищников, и мягкими словами пытался его успокоить. — Они не имели прав на тебя, и потому ты унижаться не должен, — вдумчиво говорил Йосеф, притираясь плечом к теплой бугристой стене. Он четко проговаривал каждое слово, надеясь, что смог ухватить закономерности Млакховой логики. — Пугало несло угрозу для меня, и убить его было твоей честью. В конце концов, Млакх, ты же плохая кровь. Ты можешь развлекаться как хочешь, — слабо улыбался он. Хищник вдумчиво перебирал пальцами, примеряя на себя эту мысль, а в итоге улыбнулся сам: раздвинул хелицеры до натянувшихся перепонок и слабо-слабо засипел. Йосеф кивнул, начав постепенно понимать, что из себя представляет его защитник, и тоже дал себе время подумать. Хищники, очевидно, были созданиями… чувствительными. Гордыми, с жесткими правилами поведения, навеки установленной социальной структурой, а оттого очень, очень обидчивыми. Незаметно перетянув Млакха к себе под бок, Йосеф с облегченным выдохом порадовался, что его собственного ангела вышвырнули из инопланетной иерархии за какой-то давний проступок и теперь тот был неподвластен никаким ограничениям. Млакх понимал это так же отчетливо и был даже отчасти доволен. Но и он, и Йосеф знали: нельзя вытравить требования общества из создания, в этом обществе родившемся. И так, опытным путем выяснив, что ради здоровья обоих не стоит произносить рядом с Хищником слово «беззащитный» даже в самом приятном его смысле, Йосеф переключился на вторую возможность защищать Млакха без угрозы как-то его оскорбить. Ритуал ухаживания. Он успел полностью перепаять заводскую плату из ремнабора, когда Млакху наконец надоело объяснять, что это значит. — Т-часть друкхого в тебе остаетщ-ся после его смерти. Ты плат-щишь поднош-ск-ш… платишь подарками, а друкхой — своей смерт-кной памятью, — закончил он совсем невнятно, очевидно измотанный сложностью человеческой речи, и привычно застыл, не шевелясь. Йосеф скосил взгляд на крепкие открытые предплечья и усталую дрожь когтей, прежде чем смягчиться и самому подхватить разговор: — У нас это называется пожизненным иждивением, — деловито сказал он, обтягивая цепь питания в моток искусственной кожи. — За тобой ухаживают до конца жизни, а взамен после твой смерти получают уютную квартиру в центре ЭлЭй… Конечно, мы никого при этом не убиваем, а за надругательство над трупом можно на пару лет стать плохой кровью… так что,  Млакх, я тебя убедительно прошу не рассказывать мне больше о таких вещах, — криво улыбнулся он, слегка передернувшись, и снова вздохнул про себя: — А еще никто из людей в жизни не смог бы назвать ритуальное убийство ритуалом ухаживания, Ягве Всевышний. Впрочем, кровавые подробности, изложенные на ломаном человеческом языке, трогали Йосефа и вполовину не так глубоко, как один отблеск глаз марсианского командира в дознавательском своем модусе.  Он передернул плечами. Без сомнения, создания, наживую ломающие собственных собратьев смеха ради, могли себе позволить и съесть чужой аналог сердца для поддержания «величия» обоих. Он спросил себя, как сильно сопротивлялись бы человеческие военные обеих планет, если бы их командиры ввели подобную традицию для поднятия боевого духа. Потом вспомнил бурые пятна на полу грузового отсека «Цикады»  (космодесантники не слишком беспокоились вопросами опрятности, возвращаясь со своих боевых вылазок), и его замутило. — Ладно, — сглотнул Йосеф сухим горлом, переждав волну слабости, и поднял взгляд от плотного кожаного браслета на лениво зажмурившегося Млакха. — Тогда давай инициируем это… ухаживание. Хищник засипел совсем не удивленно, и Йосеф знал, что ему ответят, еще до того, как Млакх растянул свои клыки. — Ты идиот. — Объясни, — необидно, просто сказал он, растягивая между пальцев острую нить пластмассы.  В каюте словно стало еще ярче, и холодный зеленый блеск слепил глаза, заставляя щуриться. Среди бледных однотонных шкур, развешанных по стенам, полу, даже по потолку и вдоль широких ступенек, Млакх выделялся еще сильнее. Приятно-темные пятна на локтях, тонкие полоски на шее, уходящие вниз, под ворот костюма, притягивали все внимание, буквально провоцировали коснуться. Йосеф очнулся с ланцетом между пальцев и раздраженно почесал острым концом шею. Да, он только что по привычке хотел Млакха вскрыть. Опять.  Наверное, Йосеф до сих пор не оправился окончательно. Страшное и непонятное вилось вокруг назойливыми мошками, и Йосефова психика вместо эффективной защиты просто к хеку убрала из него все человеческое, оставив только любопытство биомеханика с двадцатилетним стажем. Наверное, потому и интересно ему было Млакха распотрошить хоть буквально, хоть метафорически. Сам Хищник повернул лобастую свою голову, и выглядел он так, словно тоже что-то насчет человека понимал. Млакх медленно, вальяжно вытянул руку, перекинув ее через бедра Йосефа, и подтянул валяющийся под ним намордник. — Потому что ты меня не убьешь, — проворчал он тихим механическим голосом. — И потому что ты мой aleyrt. Это несовместимые понятия. Ухаживание вправе только к тому, кого  ты считаешь равным. Они замолчали. Йосеф с поджатыми губами скрутил пленку под край темной обвязки, запустил внутрь браслета пару сотен Деток, чтобы те доделали мелкую работу, а Млакх отрешенно прикрыл глаза. Наконец ангел щелкнул под маской почти задумчиво — и вдруг Йосефа привычно подхватил за шкирку, перетаскивая человека на собственные колени. Тот в долгу не остался: хоть и удивился до невозможности, но тут же расслабился, позволил себе обмякнуть на твердом плече — и потому не сразу сообразил, что только этим делом не ограничится. — Ай, — глупо сказал Йосеф и поежился. Млакх мягкими подушечками пальцев — и куда только делись когти? — массировал ему спину, как будто точно знал, что нужно с людьми делать. «А может и впрямь знает, — легко подумал Йосеф. — Раз язык человеческий выучил, так точно с кем-то из нашего рода раньше встречался». — Ты боялся смерти, aleyrt, — прорычали над самой макушкой, когда его нервы слегка подуспокоились. — Почему сейчас говоришь о ней без страха? Йосеф подтянул под себя ноги, с удобством располагаясь на широких коленях. Откинулся на ладонь, поддерживающую поясницу, и та не дрогнула ни на миллиметр. Где-то в подкорке вилась мысль, чувство даже, что делать так нельзя, некрасиво и неправильно — но почти ласковое нажатие когтей под лопатками выветрило из него все напускное. Вместо этого он вспомнил, как Млакх счищал остатки Мошки-19.1 с убитого пугала; вспомнил искривленный провал горла и кровь, шипящую на остатках андроидских губ, трубки, переплетенные легкомысленной косичкой; вспомнил тетю Агату, осунувшегося псионика, своего защитника, застывшего под когтями Главы Гнезда, и, наконец, папу, так упрямо выспрашивавшего про пугал, о которых он и знать-то не должен был… — Потому что я машина, — наконец ответил Йосеф тихо. В висках тут же заныло, и он недовольно зажмурился, отфыркиваясь. — Все равно скоро умру, а умру, так и скорбеть не стоит. Но вы живые, и ваша жизнь стоит троих моих, Млакх. Млакх защелкал что-то непереводимое, но Йосеф его перебил в желании отвлечь и отвлечься самому. Жгут из искусственной кожи жег пальцы, и от него срочно требовалось избавиться. — Ангел мой, — почти добродушно спросил он, вытягивая шею, чтобы увидеть мягкое подбрюшье чужой челюсти, — а ты почему меня касаться начал? — Потому что теперь я могу, — без промедления ответил Млакх, и Йосеф тихо рассмеялся, забавляясь. Больше не раздумывая, он потянулся за спину, чтобы перехватить маячившую у хребта ладонь и подтянуть ее вперед. В несколько долгих секунд Йосеф застегнул широкий браслет на открытом запястье. Потом легонько повернул чужую руку так, чтобы из кожаного украшения выщелкнулась пластмассовая пленка. Мягкий диэлектрик плотно обхватил всю ладонь от жгута до кончиков когтей, и Йосеф кивнул сам себе: вот уж и стало меньше шансов, что Млакх когда-нибудь схватится голой рукой за оголенный провод. — Я тоже могу, — проворчал он, гладя пальцы, твердые, как кирпичная кладка дедушкиного гаража на далекой Земле. — Могу вещи дарить и буду. Воспринимай, как хочешь, Млакх. В конце концов, я тут тоже развлекаться вправе, как хочу. Хищник только зашипел, потешаясь.