Мошка, Картошка и Идиоты

На Шпигеля в жизни не кричали гражданские. Бывало, конечно, орал начштаба. Частенько шипел командир, взрывались яростью необъезженные андроиды, даже интендант чуть не загрыз однажды — ну, так то входило в их должностные обязанности, а против службы не пойдешь. Шпигель понимал и не обижался. Гражданский народ, однако, или валился под псиоников штабелями, едва завидев нашивки марсианского космофлота, или уважительно кивал издалека. Против такого отношения Шпигель тоже ничего не имел, знал, что во всей Республике иного отношения не встретит: все, кто мог в сторону военных плеваться, кончились еще в тридцатых. Начальству — послушно склоненную шею и честные глаза безвинно оболганного, гражданским — улыбки и легкие отпускные романы. Шпигель так жил давно и довольно успешно; периодически одних с другими путал, и тогда начштаба доставался ласковый хмельной взгляд, от последствий которого было не оттереться на гауптвахте, но он не жаловался. Он многое понимал — кроме того, что делать, когда на тебя наступает маленький чернобровый мормон из земных, обвиняя в геноциде людей Марсианского протектората. Честное слово, тут любой бы растерялся. Шпигель пытался связаться с командиром. Сначала тот был занят упаковкой пойманного пугала, а потом ехидно сказал самому с их принцессой разбираться и отключился. Украденный с «Цикады» уборщик хмурил свои тонкие коротенькие брови, принудительно вводя Шпигеля в умиленное состояние, и зло ему выговаривал. Шпигель веселился, но как-то растерянно и вроде даже против воли. «От меня ты чего хочешь, золотце? — пытался сказать он. — Когда на Калипсо ликвидировали нерасположенное население, я вместе с тобой на «Цикаде» андроидов драил да от пауков твоих бегал. Я от тебя только и узнал, что здесь случилось, чего ко мне прицепился? Иди к генералам, у них и спрашивай, на какой хер им понадобилось бунтовщиков под корень выкашивать». Гражданский краснел и распалялся еще больше. «Ну и что, — хотел сказать Шпигель, выгибая брови, — ну и что. Раз расстреляли тут всех, значит, было за что. Зато смотри, как хорошо получилось: людей пугала не успели растерзать — вот такой смерти никому бы не пожелал!» Гражданский плевался в ответ, а Шпигель постепенно впадал в отчаяние. «Ну нашел ты череп, — медленно, как ребенку, объяснял он, — и что? Это ж не значит, что он из-за военных появился. Может, лабораторный это вообще череп, тебе откуда знать? — и, подумав, Шпигель веско добавлял: — А ты вообще за каким хером туда полез, золотце? На кой хер вам, гражданским, вечно необходимо куда-то лезть и что-то там находить?» Патлатый уборщик шипел, что черепом в него зарядил сам Шпигель; Шпигель мог в это поверить, а оттого только морщился. Терпение кончалось, подход к их золотцу все не находился, и даже ментально его успокоить не было возможности без угрозы подпалить собственные мозги — и как только такое маленькое создание может производить столько шума? А ведь Шпигель из-за землянина вышел из опермодуса — и вот его благодарность! Между прочим, выходить из боевого состояния было неприятно, муторно и противно, а уж прыгать из одного модуса в другой, как гамедианке по кроватям, — и того больше. Шпигель понимал, что только так сможет чувствовать хоть как-то и обсуждать хоть что-то, кроме приказов командира, Шпигель поступился собственным комфортом. Он вообще много чем поступался, а смысл? В первые семь минут после смены модуса с псиониками вообще нужно было обращаться, как с фарфоровыми куколками.  Жаль, что весь офицерский корпус еще со времен основания космофлота считал это неудачной шуткой псионического профсоюза. Жаль, что такие вот маленькие наивные гражданские о тонкой душевной псионической организации даже не думали. «Ха-ха», — мысленно вторил им всем Шпигель, растирая озябшие пальцы и глупо моргая на разозленного, как черт, землянина. — Ну что ты хочешь от меня услышать, золотце? Мне жаль, что на подавление калипсианского мятежа отправили отряды псиоников? Жаль, что все население расстреляли так некрасиво? Или жаль, что андроиды тогда в пугал переродились и вообще всех вырезали? Так ведь клыкастый твой жив остался и здоров, какие могут быть претензии?.. Конечно, все равно досадно вышло, но… Мормончик напротив едва не давился возмущением, и Шпигель тихо тараторил, понимая свой прокол: — Забудь. Или мне перед тобой извиниться за то, что в мозги без спросу лазил? Это тебя обижает?.. Кажется, попал в точку — вот, уже хоть что-то. Плохо, что командир обрубил ему связь с андроидами: сейчас Шпигелю ох как не помешала бы помощь Платона. Этот андроид и без того был перекособочен, поэтому с гражданским, кажется, сошелся душами, — и уж точно бы смог того успокоить. Стремные щетинистые Хищники позади стрекотали, издеваясь над психотерапевтическими способностями Шпигеля, а гражданский даже и не думал выдыхаться. Шпигель обиженно растер ноющие виски. Три слабости есть у псиоников, господа штабс-офицеры, так и запишите: плачущие женщины, плавящиеся от перенапряжения мозги и гражданское население в состоянии истерики. Пока для всеобщего счастья не хватало только женских слез. Шпигель никогда не был штатским. Он родился уже с гербом марсианского космофлота на лбу и гордым званием рядового, а потому искренне не понимал, почему их золотце, этот испуганный забитый землянин так резко отреагировал на будничную, рутинную операцию. Огромные, злобные и ядовитые исчадия ада его, блять, не испугали, а единственный найденный череп и один профилактический расстрел довели чуть не до кататонического состояния. Вот это у них, конечно, боевые уборщики на «Цикаде». Ну точно сволочной Каспаки выбирал их по умениям в постели — явно не в связи с психической устойчивостью.  Чтоб его там черти драли. Шпигель начинал злиться, и это было плохо. После его злости всегда наступала какая-то херня: экспериментальные андроиды взрывались, стабильные андроиды требовали снять Шпигеля с командования, а вечно усталый, почти унылый Платон вдруг начинал лыбиться. Учитывая, что сейчас, если Шпигель не сдержится, он сконнектится или с повязанным пугалом, или с механизированным гражданским… к черту. — Золотце! — попытался прервать он яростный и уже слегка бессмысленный монолог (а ведь сказано было не волноваться!). Гражданский, на удивление, остановился, и Шпигель с огромным, невозможно огромным удовольствием проследил, как тот захлопывает рот. А потом от землянина вдруг прилетело острым тяжелым страхом, который вдарил прямо по сердцу. Шпигель моргнул, перевел взгляд за чужую спину и на автомате перетек в опермодус: за мягким пушистым плечом маячила уродливая, как смерть, рожа… *** Йосеф сбился на полуслове, когда спиной почувствовал, как у Мошки закончилось терпение. Тут же в испуге прихватило сердце, и в попытке скрыть свое волнение он забормотал еще быстрее. Тяжелые когти Мошки-19.2 процарапали спину, клубочек защелкал, навалился на него острой угловатой грудью, и где-то там, в глубине каменной крошки, зашевелилось пугало — Йосефу приходилось все время повышать голос, чтобы перекричать глухой шорох их движений. Ягве милостивый, зачем Йосефу быть таким дураком? От злости на самого себя, на псионика, на военных, которые с одинаковой легкостью распоряжаются и жизнью одного человека, и жизнями целой планеты, скрипели зубы и дрожали пальцы. Перед ним сидел отвратительный бездушный Шпигель — Шпигель, который уже успел пробраться в его сознание, который воспользовался моментом душевной слабости, чтобы без разрешения, без милости к чужому разуму его отредактировать. Йосеф забыл об этом; Йосеф забыл о том, что полгода назад все население Калипсо было уничтожено по распоряжению метрополии, забыл, что на Калипсо его ждут одни только кости и стылая горечь бойни; боже правый, да он почти забыл о своей ненависти к космодесантникам — и вот чем для него это обернулось!   Он еще успел порадоваться, что жуткий капрал Шпигель забрал череп, выкинул его куда-то за спину, потому что если бы псионик этого не сделал, так Йосеф сам бы растоптал несчастную эту кость, наплевав на чужое посмертие.  Дрожа от внутреннего напряжения, Йосеф невнятно молился, чтобы драгоценные солнышки позади него продержались еще немного, не высовывались еще чуть-чуть. Йосеф, дурак, глупая его душа, сорвался — и было за что. Но, сорвавшись, он абсолютно противоправным образом позабыл, что отвечает сейчас не только за себя, но и за своих маленьких. О таком забывать было нельзя, и Йосеф уже суматошно решал, как же ему отвлечь внимание страшного псионика, чтобы безопасно вывести Мошку-19.2 и безымянное пугало, — а потом клубку все-таки надоело сидеть без движения.  Воспользовавшись секундой тишины, Мошка вцепился в его плечи, выпустил когти из мягких собачьих лап и напоследок совсем растерянно укусил человеческое ухо. Сам Йосеф укуса почти не почувствовал, потому что его в тот же миг захлестнуло по горлу удушающей и тяжелой паникой. Псионик напротив, кажется, считывал его эмоции, потому что тут же настороженно замер, сдвинул брови и передвинул взгляд куда-то за Йосефово плечо, в сторону Мошки. У Йосефа была доля секунды до того, как Шпигель начал стрелять. — К хеку, нет! — нервно и строго крикнул он.  Вывернул руку, неласковой ладонью вдавил лоб Мошки обратно к себе за плечо и вывернулся сам, когда заметил боковым зрением огонек пистолета. Влажной от ужаса спиной развернулся к страшной угрозе и последним сильным движением обхватил маленьких своих созданий поперек их искусственных корпусов. Пальцы защипало, и пугало зашипело, когда Йосеф неудачно вдавил руки слишком глубоко в яйцевидное тело. Шпигель что-то прохрипел недоуменно — растерянный голос затушило эхо, и Йосеф ничего не расслышал. — Не трогай! — Да что ты… Что-то защелкало вокруг, клубочек вывернул шею — удивительно тонкую пепельно-серую трубку длиной в два локтя — и взглянул в его испуганные глаза, а потом испугался сам, а потом испугалось все вокруг. Йосеф почувствовал, как огрело жаром лопатки, и сильно прижал начавшее вырываться пугало, которое мгновенно выпустило из себя внутренности, распустилось в какой-то неоформленный водорослевый комок. Аварийный свет из комнаты с турельками вдруг вспыхнул на секунду, чтобы Йосеф успел разглядеть крохотные хелицеры Мошки и кубик головной матрицы, который пугало зачем-то вытолкнуло наружу, — и лампы погасли. И хонтов, дурной Шпигель выстрелил. Йосеф пришел в себя через пару мгновений. Его спеленали от пяток до макушки чем-то мягким и живым, и это мягкое, живое шевелилось, шуршало вокруг и сочилось ядовитой андроидской кровью. Из ниоткуда щелкнул Мошка; Йосеф отчего-то подумал, что клубок слился с пугалом в одну огромную бесформенную химеру, но доказательств тому у него не было. Щеку обожгло жгучей голубой смазкой, которая упала откуда-то сверху. Поднять голову не было возможности, но Йосеф в тусклом свете голубой андроидской крови сумел разглядеть, что находится в каком-то коконе. Перед лицом оставили несколько необходимых сантиметров, в которых он мог не задыхаться, но все остальное его тело было плотно увязано внутри безымянного пугала. Новая капля упала над бровью, прожигая кожу до самой дермы, а может, и глубже. Йосеф глубоко вздохнул, стараясь не открывать рот, и тихо-тихо выругался. Испугал-таки, шлемиль хеков. Снаружи кто-то разговаривал на повышенных тонах. Прислушавшись, Йосеф с определенной долей уверенности мог утверждать, что разговор велся на человеческом языке. Это было нехорошо: стоило только представить, каким образом бравые космодесантники захотят решить проблему впутывания Йосефа в неклассифицированное живое существо, как в гневе поджимались губы. Гелойбт гат, им же легче будет  просто всех взорвать, чем разбираться. Йосеф хотел закричать, чтобы объявить о своем существовании, но, подумав, от этой идеи отказался: его крик мог испугать несчастное пугало еще сильнее.  — Мошка, — на пробу прошептал он в пульсирующий полумрак. Клубочек отозвался своим щелкающим лаем, и что-то ткнулось ему в загривок гладкой влажной шерстью. — Мошка, позови пугало. Другого, кто не я, позови, пожалуйста, — быстро зашептал Йосеф, всем собой чувствуя, как утекает время.  В вязкой страшной темноте было хорошо и, как и во всяком тесном пространстве, спокойно. Возможно, свою лепту внесла ядовитая кровь пугала, которая мутила сознание, но задуматься об этом ему уже было некогда. Спокойствие наваливалось на Йосефа неумолимо, стирая всякое нервное возбуждение, и потому он торопился сделать хоть что-то до того, как ему станет все равно. Скованные ладони неприятно обожгло, и плети вокруг пришли в движение. Йосеф предпочел поверить, что так пугало показывало свою готовность слушать, и почти не вздрогнул, когда перед его лицом появился кусок пульсирующей человеческой плоти. Через пару секунд ярко-красные влажные мышцы трансформировались в пустой овал глотки, страшный, как первородный грех, Ягве всевышний. Глотка сократилась несколько раз — Йосеф прижмурился, почувствовав, как то ли кровь, то ли слюна выплеснулась ему на лицо, — и что-то невнятно застонала животным мычанием. — Спасибо, — первым делом прохрипел Йосеф этой мясной трубке, которая выросла из мешанины проводов. — Спасибо, что отозвалось. И спасибо, что не убило, когда могло.  Горло не ответило, но по спине снова хлестнуло горячей полосой. Йосеф решил принять это за «не за что». — Те, снаружи, беспокоятся о нас с Мошкой. Они не хотели навредить, — пугало вокруг сжалось, явно не согласное с Йосефовой трактовкой событий; Йосеф, по правде, и сам был не слишком с ней согласен, но другого разнервничавшемуся созданию предложить не мог. — Человек испугался. И сейчас испуган. Ты могло бы мне помочь? Нужно сказать наружу, что с нами внутри все хорошо и ничего делать не нужно. Позволишь? Глотка, подумав, пропала из виду. Йосеф пережил еще пару неприятных мгновений, во время которых голоса вовне обретали все более напряженные тона, а потом прямо над макушкой зарычал его собственный измененный голос: — Нужно сказать наружу, что с нами внутри все хорошо и ничего делать не нужно. Йосеф невольно вздохнул: конечно, не думал же он, что пугало позволит человеку говорить самому за себя. Там, за плотью пугала, все затихло. Секунду спустя донесся сиплый горловой хрип, кто-то зашипел: "Какими еще нами?!" — так громко, что звук пробился даже к Йосефу, — и его вдруг втянули глубже, под самое пугаловское сердце.  — Ну что вы, хорошие? — привычно-мягко спросил Йосеф, отфыркиваясь. — Что такое? Он попытался откинуться поудобнее, и трубки под ним послушно прогнулись, комфортно поддерживая спину. На расстоянии ладони от кончика носа вновь начало трансформироваться горло, и Йосеф никогда не замолкающим чувством отметил, что пугало не могло создать две глотки одновременно, и, значит, был предел даже его бесформенности. — Как, ничего пока взрывать не планируют? — спросил Йосеф почти весело от скупой своей истерики. Горло напротив недовольно запульсировало, но внятного ответа он так и не дождался.  Впрочем, не все сразу. Чуть сбоку, почти на грани зрения, принудительно шевельнули плотную связку трубок. Из места шевеления раздалось приятное щебетание Мошки, что слегка примирило Йосефа с действительностью, но высунувшуюся четырехглазую мордочку он встретил строгим взрослым взглядом. — Так, милые, времени у нас не так много, — уже серьезнее сказал Йосеф. — Мошка, переведи пугалу, пожалуйста… Милое, ты можешь вернуться в обычное свое состояние? Я был бы очень этому рад. Кокон заволновался; волнующийся кокон означал общую Йосефову помятость и еще несколько капель крови, разъевших кожу, так что он постарался быстрее пугало успокоить: — Тебя не тронут, обещаю. А если ты еще и нас с Мошкой выпустишь, я попробую сделать так, чтобы больше не было голодно. Веришь? Пугало не верило.  Пока мужчина раздумывал над дальнейшей аргументацией, из-под вязкой тишины пробился рев — низкий хищнический рык не громче шепота. Йосеф, прислушавшись, с огромной радостью смог разобрать в нем такое родное «идиот» — и мгновенно воспрял духом. А подумав еще мгновение, он тут же испугался. — Ребенок, прибыла тяжелая артиллерия, — сказал Йосеф, даже не надеясь на то, что пугало поймет иносказание. — Через две минуты меня ринутся доставать, и я не уверен, что хоть кто-нибудь из нас в результате останется в исходной комплектации. Давай, милое, чем тебе помочь? Не будешь же ты нас держать здесь до самого Пурима? Пугало, очевидно, было не против такого развития событий. Светящаяся андроидская смазка заструилась сильнее, навевая мысли о внутриполостном пищеварении, но тут возмутился Мошка. Йосеф с любопытством миссионера, прибывшего нести свет веры на решительно коммунистический Марс, следил за спором двоих существ, в котором решалось, нужно им Йосефа есть или все же не надо. Честно сказать, Йосеф и сам уже задавался этим вопросом. Если уж все равно ему умереть нужно, так стоит умереть с пользой; правда, какой будет толк от того, что наевшееся пугало тут же будет изничтожено, он еще не понял, но обязательно что-нибудь придумает. Неслышимый и невидимый разговор закончился, видимо, победой клубочка. По крайней мере, влажные горловые мышцы, светящиеся искусственной розовой плотью, вновь погрузились в глубь проводов, и на их месте через длинную-длинную минуту выросли маленькие клычки Мошки. — Солнышко, а ты хоть сможешь в обратное состояние вернуться? — заинтересовался Йосеф самым важным на данный момент вопросом. — Понимаю, находиться друг в друге приятнее… — так и не закончив, замялся он, сконфуженный внезапно вынырнувшим подтекстом. Захотелось растереть ладонями горячие щеки, но спеленатому мужчине пугало не дало такой возможности.  К счастью, заканчивать неловкое предложение не пришлось: сверху вновь прозвучала копия Йосефова голоса. — Тебя не тронут, обещаю. А если ты еще и нас с Мошкой выпустишь, я попробую сделать так, чтобы больше не было голодно. Снаружи что-то ответили на несколько голосов, и пугало, подумав, неохотно зашевелилось. — Не стреляй, хонтова башка! — предупредил Йосеф, как только заметил первые проблески мутного красного света. Псионик рявкнул что-то в ответ, но мужчина опять его не услышал из-за шороха распутываемых трубок. Йосеф не вырывался, послушно ждал, когда добросердечное пугало вытолкнет его из себя; оказался он в итоге на корточках, слегка пожеванный, слегка подпаленный, но в целом здоровый и даже без отъеденных рук. Напоследок создание ласково ударило его влажным прутом, прожигая синюю кофту, пушистую, как талит двоюродной сестры Кохенов, и Йосеф только фыркнул в ответ и поморщился. Он быстро оглянулся, кривясь от направленных в лицо фонариков, заметил три желатиновых кокона с живыми пугалами внутри, заметил серьезного Шпигеля с опухшим свернутым носом, заметил сидящих полукругом Хищников, расслабленных и даже веселых, и, наконец, заметил Млакха. Йосеф не сдержался, улыбнулся одними глазами на вид блестящих золотом колечек в густой чужеземной гриве; вспомнилось, как утром он клятвенно обещал самому себе игнорировать Млакха не меньше двух недель — и милостивый Ягве, каким же Йосеф был дураком. Потом он, конечно, вспомнил, почему принял такое решение, — и чтобы спрятать глупое, неправильное смущение, развернулся к замершему пугалу. — Мошка, — легким шепотом сказал он грязному пульсирующему кому на бетонной щебенке, — Мошка, вылазь, пожалуйста. Давайте, милые, я вас осмотреть еще хочу. Кто-то подошел к нему со спины. Йосеф постарался проигнорировать раздражающий зуд на холке, только недовольно передернул плечами, когда затхлый ветер тронул обнаженные лопатки. Что ж, пугало и впрямь сейчас походило на огромный комок водорослей. Он не пытался к нему притронуться, но на всякий случай активировал перчатки и подтянул поближе ремонтный набор. Вглядевшись, в нелогичной мешанине проводов Йосеф смог заметить блеск седого меха и плотно подогнанные осмиевые пластинки. Очевидно, пугало готовилось защищаться. Йосеф мог его понять: в такой приятной компании он и сам бы не спешил открывать мягкие свои части. У Йосефа был Млакх, каким бы он ни был; у пугала, наверное, только что появился Мошка, и, конечно же, оно не хотело так просто от клубочка избавляться. Сзади кого-то шумно закоротило, и Йосеф все-таки дернулся.  Он оглянулся, не совсем видя, что происходит. Отстраненно подумал, что, раз уж к ним прибыл Млакх, где-то здесь должна быть и Тома, и призывно ей цокнул. Клубочек отозвался — и позабавленный Йосеф обнаружил ее сидящей на плече у собственного ангела. Светло-розовое солнышко выползло из-под гривы Млакха, довольное, как кошка в рыбный день. Йосеф тихонько попросил ее поговорить с Мошкой: может быть, к собрату тот будет благосклоннее, чем к несчастному своему создателю, — а сам перевел взгляд на так и стоявших поодаль существ. И тяжело моргнул от удивления: с внезапным страхом он заметил в пяти шагах от себя недвижимого Платона. Тот замер с удивительным сочувствующим выражением на красивом скуластом лице, с протянутой в его сторону ладонью, словно хотел прикоснуться, — а в остальном был похож на необожженную глиняную скульптуру, готовую потечь в любое мгновение. Йосеф недоуменно нахмурился и аккуратно, опасливо Платона обошел. За спиной андроида нашлась и причина его состояния: незаметный до этого момента командир стоял поодаль с серьезным безэмоциональным лицом и пальцами, сложенными так, словно он держал поводок. — Что? — подозрительно спросил у него Йосеф. Командир посмотрел на него своими белыми глазами, как на чистого идиота, и сплюнул. — Почему ты, гражданский, — медленно, как слабоумному, сказал он, — вечно попадаешь в какую-то херню? — Позволю себе напомнить, что во все эти чудеса меня впутываете вы, — вежливо ответил Йосеф, неуловимо напрягшись. Глазами он нашел Млакха, и тот в незримой поддержке весело запульсировал дредами. Люди упрямо замолчали, так и оставшись при своем мнении. Вместо них вдруг встряхнулся один из яутжа — тот, что все время пихал его в спину, когда неспортивный Йосеф начинал отставать в подземных переходах. — Kaezsha lat, te aleyrt знает, что после нутра создания он должен быть сейчас мертв? — любопытным гортанным рычанием спросил Хищник, следя за мужчиной своими мелкими черными глазницами.  Йосеф, забыв о всякой любезности, оскалился, а Млакх только философски клекотнул: — Не умер ведь, tschif'ra Khgreikt.