Больше, чем можно

Как бы я хотел вернуть тот разговор. Навсегда остаться с Тобой, Джинн, в этом тусклом, пустом коридоре с пыльным окном. Мне не хотелось будущего. Зачем оно нужно было мне, когда я мог быть счастлив, застыв в этом моменте с тобой, став напечатанной фотографией, картинкой — даже не живописью? Хотя я и сейчас не против одеревенеть, пусть из меня сделают дешёвый подрамник для холста (другой возможности сохраниться и сохранить я просто не вижу теперь). Почему Ты… почему Ты согласилась? Я не знаю, что руководило мной, но я предложил ей тогда вторую партию этой игры-обмена. Автопортрет. На каждом курсе нужно было раз или два рисовать самого себя. «Знаете, это ведь очень развивает художественные способности — лучше практики не найти». Только ни у кого никогда не получалось попасть в самого себя с такой же точностью, как в другого. Но теперь мы знали секрет — никто бы не отличил наши с ней рисунки (раз даже мы сами сначала не отличили), так что на следующий день мы остались в мастерской, чтобы рисовать друг друга — это странно, мы… будто… даже не знаю… будто заранее знали, что и как нам нужно было делать. Почему с Кейт я бы никогда не смог так спокойно и размеренно обойтись? «Завтра после занятий, ладно?» — «Это получается в три?» — «Да, в три, давай встретимся у кабинета, или, может, тебе удобнее в другом месте?» — «Нет, в принципе устроит, буду ждать там». С Джинни мне не нужно было договариваться. Мы знали только то, что будем рисовать, и этого было достаточно. Мы знали, что мы все равно встретимся. Так тяжело вспоминать это. Мне казалось, ей нравилась эта идея, ей нравилось рисовать именно меня… но почему-то я думаю, это не могло быть правдой. Кого только мы не рисуем, кого только не пишут художники — что им за дело. И, наверное, ей не было. Отличная возможность получить похвалу от мастера, да, Джинн? Но если б Ты знала, что это значило для меня!.. Это было… Да, точно!.. Сейчас… Здесь где-то… да, здесь… Зачем же я до сих пор?.. Юджин, ты безнадежен, ты должен был оставить это в колледже, разве нет? Но как я мог оставить её? Нельзя было оставлять это там, нельзя… Вот… Кажется, здесь… Вот! Вот оно… Джинни… О, как я хранил этот рисунок! Ты, верно, даже не знала, что я так тактичен и нежен с ним. Помню, как ты выводила каждый штрих — чётко метя в цель. «Джинни, тебе нужно быть сдержаннее». «Юджин, тебе нужно быть раскрепощеннее». И вот Ты со своей раскрепощенностью создала меня. А ведь нас так и не раскусили, а! «Отличная работа, Юджин, кажется, ты нашел себя». Да-да… так же неожиданно, как потерял. Я смотрелся в этот портрет, как в зеркало. В нем было что-то и от меня, и от… неё. Когда я думал о ней, я брал лист в руки, проводил ладонью там, где когда-то проводила она — от ее пальцев помялись края бумаги, и это тоже было её творением. Она когда-то держала это в руках. Теперь моя очередь, теперь моя очередь — созерцать. Ничего, кроме созерцания, у меня, конечно, и не получалось. Мой портрет, то есть ее портрет, исполненный мной, вышел ничем не примечательным. Я делал своё дело, она — творила. «Джинни, кажется, ты совершенствуешься». Я прислушивался к каждому слову, что она получала. По сути, всё, что говорили ей, говорили мне. А этот портрет… я снова смотрю на него так же. Я думал, я не смогу остаться прежним. Или дело в самом рисунке? Она ведь все ещё здесь. Здесь, в линиях, в тенях, в лице, в глазах, в моем лице и моих глазах, в каждой моей черте — она. Отпусти меня, Джинни, не надо! Не надо! Пусть этого больше не будет, пусть это навсегда прекратится, пусть…