Больше, чем можно

Если б я мог… вспомнить… тот день в деталях. Мне казалось, Твои глаза по-особенному светились. Как светятся зрачки в детских рисунках, если на лист посмотреть под углом. Знаешь, Джинн (да, Ты знаешь), Дети ещё всегда рисуют (когда старательно рисуют) верхнее веко так по-старому примитивно, будто чувствуют себя евангелистами. Наверное, именно так мне следовало рисовать Тебя. Может, тот портрет не удался из-за Твоих глаз?.. Но как мог я вложить в них то, чего не имел… чего у самого меня… чего у меня самого не было?! Не осуждай Меня за это, Джинни! Я не мог вместить в себя и, тем более, через себя пропустив, вместить в Мир, то, что видел перед собой — Твой образ. Твой туманный, похожий на густой воздух церкви, Образ. Пьянящий чем-то изысканным. Чем-то разрывающим на штрихи, рассеивающим, рассредотачивающим. Моя Джинн… Почему ты ушла? Почему ты не осталась со мной тогда навечно? Я бы остановил время, я бы стал Временем, я бы умер, чтобы последним своим воспоминанием сделать Твое лицо. Я бы умер за одну только Мысль о Тебе. Я не… не сказал Тебе ни слова. Разве Ты не понимала этого? Потом, с Кейт, я так часто вспоминал Тебя, сравнивал, выбирал… Я ошибался, что начинал думать о тебе Тебе категориями, созданными для других! Ты превращалась во что-то женское, что-то скульптурное — в натурщицу! О, нет, я рисовал тебя, как натурщицу. Я должен был рисовать Тебя, как Художника. Джинни, родная, милая, сестра моя, Любовь моя, почему Ты не объяснила мне все раньше? Почему ты не сказала мне Правду? Джинни… О чем Ты думаешь сейчас?..