Идите с миром, боль моя, Довольно вы меня томили, Пленяли и с ума сводили… Идите, друг мой, боль моя, Вас больше не увижу я! Но имя ваше без труда При мне заменит вас в разлуке: Его пылающие звуки Меня удержат без труда В плену заочном навсегда. Ах, я, не ведая того, Свершила, верно, преступленье; Быть может вас мне в искупленье Избрало в судьи божество А вы не ведали того? Марселина Вальмор, «Идите с миром»
***
На третий день пребывания в больнице Эсми не перестала удивляться белому потолку и голубым шторам, которые видела каждый раз, открывая глаза. Едва приехав в город, она сняла крохотную комнатку под крышей в одном из старых домов недалеко от центра. Бумажные обои там свисали клочьями, оголяя тёмные стены — начинавшее гнить дерево обшивки, а потолок закоптился, потому что предыдущий жилец отапливал её «толстобрюшкой». Окно было крохотное и выходило на северо-запад, так что шторы были не нужны: наоборот, Эсми бы хотелось, чтобы в комнатушку пропадало хоть немного света. Небольшая палата со светлыми стенами и потолком, не загромождённая никакими ящиками и коробками, в отличие от съёмной комнаты миссис Эвенсон, казалась просто огромной. Сегодня снова дежурила пожилая миссис Каплан, которая и разбудила пациентку лёгким прикосновением к плечу и, не дав продрать глаза, сунула в рот градусник. Женщина в общем нравилась Эсми, несмотря на то, что тактичности ей порой не хватало. В прошлый раз миссис Эвенсон выслушивала рассказ о четверых сыновьях и несносных невестках. Они хотели образование, голосовать на выборах, не носить корсеты и «все вот эти глупости». За Эсми она отчего-то совершенно не замечала тех же наклонностей, как будто на самом деле «эти глупости» были лишь поводом, а не причиной недовольства. Аскетичность палаты этим утром нарушала ваза с несколькими жёлтыми нарциссами на прикроватной тумбочке, небольшим клетчатым саквояжем подле неё и креслом возле стены, в котором сидел, сложив руки на плавно вздымающейся груди и склонив голову, Карлайл. Белый халат был накинут на плечи. Эсми зажмурилась, пытаясь восстановить в памяти события предыдущего дня, но ей это удавалось плохо. Почти сутки, прошедшие в тумане лихорадки, словно прочерчивали границу между сегодняшним днём и тем, когда миссис Эвенсон очнулась после падения. Она выцепила тем утром несколько страшных слов из разговора врачей, вроде "родильной горячки" или "сепсиса", но тогда всё это не имело значения. По крайней мере, по сравнению с тем, что Карлайл не обмолвился с ней и словом. Видела ли она его вообще в то утро? Память упрямилась. Стекло стукнуло о зубы. — Давно здесь доктор Каллен? — Эсми вновь повернула голову к медсестре, изучавшей термометр. — Всю ночь сидел, — ответила Сара немного обеспокоенно. Не мудрено: доктор был почти ровесником её сыновей. — Он из больницы отлучался лишь раз за последние четверо суток: ходил в полицейский участок за твоими вещами. — И неодобрительным тоном заметила: — Вообще-то сегодня у него должен был быть выходной. Звяк — трубочка со ртутью попадает в стаканчик в морщинистых руках. — Часто он так делает? — или она — Эсми — особенная? — Частенько, — вздохнула медсестра. — Как попадается какой-нибудь сложный случай. Но он молодой, ему ничего. Вот будет ему шестьдесят — пожалеет о том, что в тридцать недоспал, — она журила доктора, озвучивая давние мысли. — Значит, он живёт один? — несмело спросила Эсми. — У него, кажется, есть племянник или брат. Милый мальчик. Видела его пару раз. Но он уже почти взрослый. Сара собралась уходить. Эсми вздохнула, вновь устремляя взгляд в потолок: так голова болела немного меньше, — и прикрыла глаза. Тут же раздался другой вздох — характерный для человека, который просыпается в неудобной позе, потягиваясь и разминая затёкшие конечности. — С утречком, доктор, — улыбнулась медсестра, судя по голосу. — Вам принести что-нибудь? — Спасибо, не надо, — голос доктора Каллена показался на удивление бодрым. — Как миссис Эвенсон? — Уже проснулась. — Я в порядке! — Эсми произнесла это негромко, но на удивление твёрдо. Ей не нравилось, что её игнорировали. — Температура спала. Холодная ладонь коснулась лба. Доктор Каллен улыбался, как будто чтобы смягчить грозность, которую придавал его лицу тёмный цвет глаз. Эсми захлопала ресницами, думая, что у неё вновь проблемы со зрением — или с памятью. — Как ваша голова? — теперь Карлайл опустил свою руку на подушку. Глядя в его бледное измотанное лицо, тем не менее сохранявшее спокойствие и участие, лгать было невозможно. — Хуже, — призналась Эсми. — Немного мутит, если честно. Доктор с пониманием кивнул и отошёл от постели. Снял с плеч свой халат, сложил его вдоль и перекинул через спинку кресла, в котором недавно спал. Когда он вновь обернулся, на лице его было лишь спокойствие: — Я принесу аспирин и сладкий чай, раз уж завтрак вам не под силу. — Это всё… Плохой знак? Раз у вас выходной, а вы здесь со мной, — со странной надеждой спросила Эсми, пока доктор не ушёл, и закашлялась. Карлайл вздохнул, устремляя взгляд, полный сочувствия, на пациентку: — Имею право распоряжаться своим временем как мне угодно. — У вас разве никого нет? — впору было засомневаться, раз уж он променял этого кого-то или что-то на её сомнительное общество. А ещё его нечеловечески усталый вид заставлял нежное сердце миссис Эвенсон биться чаще: как будто она обязана была чем-то помочь, хотя это он — её врач, а не она его. Мужчина сложил руки на груди: ему не нравились личные вопросы, а в вопросах Эсми и вовсе было что-то странное. Он объяснял со снисходительностью, какую проявляют к ребёнку: — В первую очередь, у меня есть мой долг, — заметил доктор Каллен. — К тому же, ваши травмы, несмотря на все наши старания, ещё никуда не делись. Кто-то же должен наблюдать за вашим состоянием. — Неужели нет никого, кто бы говорил, чтобы вы берегли ваш светлый ум? — миссис Эвенсон попыталась поймать взгляд Карлайла, который явно был немного выбит из колеи вопросами, но ей это не удалось. Он закачал головой, как будто Эсми была не первой, кто говорила с ним в подобном тоне. — Я достаточно отдыхаю, уверяю вас, — обратился он к пациентке, а та встретила его восклицанием, полным возмущения (он как будто её не слушал!). — Посмотрите на себя, вы похожи на живой труп! — она даже дёрнула подбородком, как бы указывая на Карлайла, который не замедлил удивить её ответом. — Я принесу чай, и мы продолжим наш разговор, — что-то развеселило доктора, и он выскользнул из палаты, ясно улыбаясь. Словно солнце. Эсми ослепило.***
Как грешник, изгнанный из рая, На свой грядущий темный путь Глядел, от страха замирая, И жаждал прошлое вернуть. Потом, бродя по многим странам, Таить учился боль и страх, Стремясь о прошлом, о желанном Забыть в заботах и делах, — Так я, отверженный судьбою, Бегу от прелести твоей, Чтоб не грустить перед тобою, Не звать невозвратимых дней, Чтобы, из края в край блуждая, В груди своей убить змею. Могу ль томиться возле рая И не стремиться быть в раю! Джордж Гордон Байрон, «Даме, которая спросила, почему я весной уезжаю из Англии»
Восемнадцать часов, тридцать четыре минуты. Пятьдесят пять. Пятьдесят шесть. Пятьдесят семь. Карлайл отпустил хрупкое запястье и вздохнул: он больше ничего не мог поделать, кроме как считать. Считать неровное сердцебиение своей пациентки. Считать время, что он провёл у её постели. С каждой минутой становилось всё тяжелее находиться рядом с ней; доктор Каллен начинал нервничать. Вот уже почти неделю он не покидал больницу и к тому же, очень давно не охотился. На миг — краткий, неуловимый для человека миг — он даже допустил мысль о том, чтобы заманить какую-нибудь медсестру в кладовку и впиться зубами ей в шею, не убивая. Помутнение рассудка, для доктора Каллена совершенно не свойственное. Это представляло угрозу для всех окружающих — для Эсми, других пациентов, персонала больницы. Для него самого и для Эдварда тоже. Он мальчик, всего лишь мальчик. Если миссис Эвенсон не придёт в себя через несколько часов, Карлайлу придётся оставить её без своего бдительного присмотра и положиться на судьбу. Если бы он не знал, что произошло несколько часов назад, он бы подумал, что она мирно спит. Но он смотрел на её вздымающуюся грудь и не чувствовал успокоения: перед глазами то и дело вставали минуты, когда её тело билось в конвульсиях. Он ждал этого — именно потому задержался в больнице в свой выходной. Несколько раз заходили медсёстры, спрашивали, не нужна ли помощь, порывались принести доктору ужин или хотя бы кофе. Вместо задушевной беседы, какую можно ждать от совместного чаепития, получали указания по поводу других пациентов. За восемнадцать прошедших часов доктор Каллен услышал много странных вещей. То и дело, для правдоподобности, ему приходилось делать вид, что он спит — он складывал руки на постели Эсми и опускал на них голову. Тогда слух его обострялся, компенсируя ослабленность прочих чувств, и вампир слышал ещё дальше за пределами палаты, чем обычно. — И что на него нашло? Он обычно ни с кем так себя не ведёт. — Может, наш доктор влюбился? — Он провёл сложную операцию, конечно он хочет следить за своей пациенткой. — Но вы слышали, как он вздыхает? Глупость какая… Как он может вздыхать? Считать и молиться: вот всё, что ему оставалось. Не такого возвращения к Богу, мысли о котором уже довольно давно не посещали головы доктора, он ждал. Но если Господь и впрямь милосерден, Он поймёт. Кто, если не Он, знает больше всех о сострадании? Карлайл положил руку Эсми на лоб. Тот оказался неожиданно холодным — не в абсолютном выражении, всего лишь по сравнению с тем, чего врач ожидал. Девяносто девять с половиной. Это худое изломанное тело находило силы бороться и с ранами, и с болезнью. Миссис Эвенсон справится. Она само воплощение силы и упорства. Женщина задышала глубже и — тяжелее. Ладонь доктора скользила по лбу и карамельным волосам, пока с губ Эсми вдруг не слетел тихий, вялый стон. Мужчина подорвался с места, наклонился к больной, а она, не открывая глаз, вздохнула: — Карлайл… — Да-да, я здесь, — забормотал он, не зная, что правильнее — коснуться её или не трогать. — Не убирайте, — будто ответила на его беззвучный вопрос Эсми, тяжело дыша, — руку. И, не то прикрывая глаза, не то только жмурясь, объяснила, как могла: — Голова… Карлайл вернул ладонь на её тёплый лоб. — Как вас зовут? — Эсми Энн… — ей хотелось поспорить, не отвечать на бесполезный вопрос, который ей уже задавали. Но просто назвать своё имя было проще. — Эвенсон, — настойчиво заметил доктор Каллен. — Ваша фамилия Эвенсон? — Отвратительная фамилия, — выдавила женщина. Воцарилась тишина. Нужно было бы спросить остальное: год, место, — но мучить свою больную врач посчитал неправильным. Миссис не-Эвенсон вздохнула, набираясь сил для следующего своего вопроса: — Что случилось?.. — У вас был припадок, — объяснил Карлайл, невольно огладив лоб Эсми, будто чтобы успокоить. — Из-за травмы головы. Я сделал, что смог, но... Он как будто в один миг забыл все свои мысли, что должен был высказать, а потому резко замолчал. — Это… — женщина, не глядя на врача, искала слова. — Это может повториться? Карлайл поджал губы, будто просчитывая, какой ответ Эсми будет легче услышать. И смог только кивнуть: — Да. — Но следом добавил, странно ободрённый спокойствием пациентки: — И, вероятнее всего, ещё не раз. — И?.. — она уловила колебание в его голосе. — Я ведь уже говорил вам, какая вы везучая. С губ Эсми сорвался смешок. Карлайл спрятал недоумение за вздохом: — Несмотря на то, что в этот раз можно сказать, что всё обошлось, следующий приступ может быть… — Смертельным? — женщина перебила врача прямым открытым взглядом. Карлайла едва не передёрнуло от её странного энтузиазма. Или показалось? Эсми вздохнула судорожно, замерла, прикрыв глаза, как будто не разговаривала только что. Доктор не решался её тревожить даже лишним касанием: вдруг уснула? Отдых ей жизненно необходим сейчас, а рассказать о положении вещей можно и позже. По прошествии нескольких минут, в течение которых Карлайл, кажется, ни разу не пошевелился, Эсми вновь открыла глаза, изучая взглядом потолок, и заговорила усталым, даже немного скучающим тоном: — Сколько мне осталось? Лишь тонкая морщинка, пролёгшая между бровей врача, выдавала его беспокойство: — Сложно сказать. Может быть, несколько месяцев; может быть, несколько минут. Между ними вновь повисла тишина. Эсми на вид оставалась спокойной, устремляла взгляд вверх, и вдруг по щекам её покатились слёзы. Ни всхлипа, ни вздоха. Карлайл, не контролируя порыв, мягко взял её за руку. — Не бойтесь, — его ладонь легко коснулась тёплого лба. Всего на мгновение. — Не бойтесь, Эсми. Всё будет хорошо, — он не мог придумать ответа на эти страшные слёзы. — Нет, — замотала головой миссис Эвенсон. — Мне не страшно. Я не боюсь. Я просто… Ненавижу вас. Доктор отстранился быстрее, чем следовало, чтобы не выдать себя. — Я была готова умереть, — объяснила Эсми. — Хотела умереть, потому что моя жизнь потеряла всякий смысл. У меня почти получилось, — улыбка-оскал исказила её лицо, — но вот появились вы и не дали мне погибнуть. Я буду жить — но недолго. Голос надламывали слёзы, и почти на каждом слове женщина останавливалась, чтобы отдышаться: — И теперь мне придётся умереть, хотя больше всего на свете я хочу видеть ваше лицо и слушать ваш голос. Я ненавижу вас, потому что вы снова появились в моей жизни, чтобы исчезнуть — только навсегда. Я не хочу этого! Слёзы из прекрасных карих глаз скатывались по щекам на подушку, и Карлайл не выдержал тона. — Хотите, я останусь, Эсми? — он снова взял её ладонь в свои. Доктор сам не понимал, что на него нашло. Ему жизненно необходимо было уйти, но он и в самом деле не смог бы, если бы она попросила. Жажда отступала на второй план перед лицом боли, вырывающейся из груди Эсми. — Я не исчезну, я могу остаться, если вам это нужно… Женщина сжала изо всех сил руку Карлайла. И вдруг отпустила — почти вырвала свои тонкие бледные пальцы со сломанными ногтями из нежных ладоней. — Вы в надёжных руках. Вы поправитесь, — продолжал успокаивать доктор Каллен больную. — Я обещаю. Он не имел права это говорить. Она не выдержала — закричала, как будто с неё заживо сдирали кожу: — Хватит! Уходите! Уходите, я не могу вас видеть! Оставьте меня! Карлайл отшатнулся от постели. Эсми попыталась было остановить врача, вцепиться в его халат, но ей не хватило сил подняться, и она упала обратно на подушки, пряча лицо в ладонях, давясь слезами и продолжая бормотать одно: "Уходите!". Почему-то этот почти-шёпот резал слух доктора Каллена страшнее, чем крик. Даже выйдя из палаты, Карлайл ещё долго не мог от него избавиться.