О светлый Гений с влажными кудрями, Глядящий из промытых окон утра! Ты взором ангельских очей окинь Наш остров западный: он ждет Весны! Перекликаются холмы и долы; Глаза на твой блистающий шатер Устремлены: в наш край стопой святой Шагни через восточную гряду! Нам утренним дыханьем и вечерним Упиться дай! Пускай целуют ветры Твою благоуханную одежду. Земля полна истомы. Жемчугами Укрась и поцелуями осыпь Ей грудь, перстами чудными надень Златой венец на голову, чьи косы Стыдливо для тебя расплетены. Уильям Блэйк, «К весне»</b>
***
Кирпичного цвета толстая нитка то и дело срывалась со спицы, утаскивая за собой ещё и пару петель. Приходилось распускать весь ряд. Эсми вздыхала, разминала сведённые судорогой от напряжения пальцы левой руки, и вновь бралась за дело. Неравномерно затягивая петли, то и дело теряя счёт и распуская не слишком туго скрученную нить, она всё же делала успехи. Прежнего мастерства ей уже не видать — доктор предупредил, что перелом для этого оказался слишком сложным — но хотя бы часть прежних умений можно было вернуть. Эсми старалась. Она дважды распускала вязание и наконец закончила ещё один ряд, прежде чем подняла глаза. В дверях перед ней стоял доктор Каллен, непринуждённо прислонившийся к косяку: он не войдёт, пока миссис Эвенсон не позволит. — Что же вы так старательно пытаетесь отсрочить? — хмыкнул Карлайл, встретившись взглядом с Эсми. Она сначала улыбнулась в ответ, а потом чуть нахмурила брови в недоумении: — Простите? Доктор со вздохом махнул рукой. — Не берите в голову, просто глупая шутка. — Нет уж, объясните, — Эсми хитро прищурила глаза и отложила вязание, радуясь возможности немного отдохнуть не упрекая себя за безделье. Карлайл бессильно пожал плечами и вошёл в палату, заняв своё привычное место в кресле возле кровати. Он всегда принимал одну и ту же позу, если намечалась долгая беседа: откидывался на спинку, клал руки на подлокотники, а щиколотку — на колено. — Героиня греческого поэта Гомера, Пенелопа, — начал он своим удивительным тоном, — много лет ждала мужа из военного похода. Считали, что он погиб, но она сказала, что не выйдет замуж ни за одного из сотни притязателей на её руку и сердце, пока не соткёт саван для своего свёкра. Днём она ткала, а ночью распускала сделанное за день. Так ей удалось выиграть три года. — Лишь три года? — удивилась Эсми. Тоска царапнула сердце. Три года напрасных трудов ради призрачных надежд. Какой бы ни была эта женщина, за свою верность она не заслужила такого наказания. Если подумать, три года — это очень много. — Почему? — Её предала служанка, — вздохнул доктор Каллен. — И в конце концов Пенелопе пришлось выйти замуж? — миссис Эвенсон и не скрывала, как расстроила её история. Карлайл качнул головой: — Потом вернулся её муж, которому она осталась верна. Учительница несколько секунд изучала сосредоточенное выражение лица доктора, который отводил взгляд и сжимал губы в тонкую линию. — Почему мне кажется, что счастливого финала не было? Судя по короткому пересказу Карлайла, Пенелопа разделяла с Эсми горести несчастного брака и бесплодного ожидания. Они бы нашли общий язык. — Я принесу вам «Одиссею», — разговор не приносил врачу особой радости, так что он попытался сменить его русло. Миссис Эвенсон хмыкнула: она ещё не прочла и половины всего того, что уже принёс ей Карлайл из своей личной библиотеки. Такими темпами до "Одиссеи" она добралась бы к началу зимы. — И простите, — вдруг добавил доктор деликатно. — Я не хотел вас расстраивать. Не берите в голову мои неуместные слова. В вас от Пенелопы разве что вязание. Он попытался ещё раз как будто отшутиться: — И то — это ведь не саван и не подвенечное платье... — И вдруг Карлайл понял, что нащупал отличную тему: — К слову, можно узнать, что вы вяжете? — Да так... — вздохнула Эсми, не чувствуя облегчения, в отличие от собеседника. — Может, покрывало или шарф. Ещё не решила, — она пожала плечами, — но я хочу добавить сюда немного уюта. Эти бело-голубые стены ужасно холодные. — Понимаю, — Карлайл вновь улыбнулся, отводя взгляд. — Вот... — миссис Эвенсон задумалась, подбирая с одеяла вязание, и принялась его разглядывать, разглаживая, как будто не зная, стоит ли продолжать говорить. К вязанию было вернуться трудно: из-за тянущей боли в ладони и пальцах, которые Эсми вновь сжимала и разжимала, стараясь подчинить себе в полной мере. Она и не заметила, как Карлайл встал с кресла и оказался совсем рядом. Он протягивал ей свою раскрытую ладонь: — Рука беспокоит? — Вы же предупреждали, что будет болеть, — смиренно ответила Эсми, позволяя доктору взять ладонь в свою. Доктор Каллен сосредоточенно ощупывал конечность, сгибал непослушные пальцы. Эсми чувствовала, как напряжение мышц понемногу уходит. Холодные прикосновения поднимались до локтя и возвращались к запястью. Женщина почувствовала на губах вкус досады и разочарования: когда-то она благодарила этого мужчину за то, что отлично чувствовал грань, когда прикосновения становятся непозволительно нежными, а теперь жалела, что его движения были слишком выверенными и твёрдыми, чтобы вызвать приятную дрожь. Ни мурашек, ни электрических разрядов, пробегающих по коже, которых Эсми так ждала. Доктор присел на край кровати, не отпуская больной руки. — Рановато вы взялись за спицы, — заговорил врач, а боль тем временем ушла окончательно. — Ещё неделю стоило потерпеть. Эсми хотела было оправдаться, но едва она открыла рот, в надежде на то, что слова вылетят сами, Карлайл остановил её: — И поймите, я вас не ругаю, — он мягко улыбнулся и наклонил голову, так что выбившиеся золотые прядки волос упали на лоб: — Знаю, это тяжело, но сейчас нельзя спешить. Учительница опустила взгляд на большие пальцы, гладившие с нажимом ямку в центре её ладони. Трудно было поверить в то, сколько работали эти руки — а пациентка часто видела, что доктор не чурался тяжёлой работы, если ему позволяло время. Но на руках Эсми даже спустя месяц отдыха оставались мозоли и заусенцы, от крохотных трещинок, кровивших в мороз, появились морщинки, — а у Карлайла была гладкая кожа и аккуратные ногти. Он перебил мысли Эсми, как будто чувствовал, что она задумалась о его странностях: — Так легче? Женщина вскинула голову. — Да, спасибо... У вас нет столь же чудесного средства от головной боли? Доктор грустно улыбнулся, отпуская руку Эсми: — Боюсь, нет, — он достал часы из жилетного кармана: — Но у меня есть ещё двадцать минут. Если нас никто не прервёт, как это обычно происходит, — он поджал губы в скептичной ухмылке, — можем потратить их как вам угодно. — Откуда вы столько знаете? — женщина впилась в собеседника пытливым взглядом, как будто проигнорировав услышанные слова. В Карлайле было больше, чем в обычном человеке — теперь она в этом почти не сомневалась. Доктор смутился и тихонько засмеялся, надеясь уйти от разговора: — Ну вы же помните: Италия, классическое образование...***
Предыдущий день выдался довольно шумным: в коридорах всё время суетились врачи и медсёстры, кричали, стучали каталками. Эсми так и не удалось толком никого расспросить, но, похоже, что-то случилось в местном хлебном цеху. То ли пожар, то ли взрыв... Штору сквозь приоткрытое окно колыхал ветер. Было пасмурно, но тепло. Миссис Эвенсон загипнотизировано наблюдала за мягкой голубой волной. Из-за ширмы доносился негромкий храп: у Эсми появилась соседка, женщина средних лет, которую вчера переселили из другой палаты, освобождая место. Учительница была не против компании, но соседка большую часть дня спала, а то время, что не спала, посвящала чтению журналов. Когда медсёстры приносили ей новые, она тут же отлистывала на страницу с карикатурами и четверть часа в палате звучал её клокочущий смех. Любимым её словом было "душечка". "Душечка, вы только послушайте!" — воскликала дама и зачитывала показавшийся ей таким любопытным отрывок из театральных новостей. Было видно, что Карлайлу эта женщина чем-то нравилась, и она одна не смотрела косо на его частые появления — будто совсем не замечала, как он говорит с одной только Эсми. Та не слишком разделяла энтузиазм доктора Каллена, но ценила такое его проявление заботы: сперва она была в палате одна, чтобы никто её не тревожил. Теперь у неё была соседка, чтобы Эсми не оставалась совсем без присмотра. Окна палаты выходили на восточную сторону, и после десяти утра, когда солнце больше не играло под окнами и забиралось на крышу, свет в комнате становился холодным и приглушённым. По золотистому лучу на подоконнике, уползающему на улицу, миссис Эвенсон научилась определять время не хуже, чем по часам. Когда светлым оставался лишь уголок, её заходил проведать доктор Каллен, если только в это время он не стоял за операционным столом. Солнечные часы были точны, но толку от них в Ашленде было немного. Со скуки Эсми принялась взбивать подушки, на которых лежала: из-за вчерашнего бедствия вряд ли у доктора Каллена найдутся силы и время проведать свою давнюю пациентку. Она устроила сломанную ногу поудобнее, распустила волосы, расчесав локоны пятернёй вместо гребня. Муж не разрешал Эсми коротко стричься, грозился в таком случае обрезать подол всех её юбок, так что первое же, что миссис Эвенсон сделала, вырвавшись на волю — боб. Но волосы здорово отросли за месяцы в больнице, так что женщина переплеталась по несколько раз на дню: это был хороший способ разработать руку и хоть чем-то занять себя. Зеркало не было ей нужно, и Эсми сквозь дверной проём наблюдала за коридором. Туда-сюда сновали медсёстры, посетители искали своих родных, постукивали по полу железные тележки с бельём и инструментами. Через несколько часов к гулу добавится звон посуды и скрежет ложек о тарелки — если Эсми услышит, поглощённая собственными мыслями. Среди прочего шума она различила совсем близко глуховатый стук деревянных колёсиков по плитке, а уже через миг на пороге появился доктор Каллен, чуть более взбудораженный, чем обычно. Их взгляды пересеклись, и Эсми тут же выпалила недоумённое "Что?!" в ответ на лучистую улыбку доктора. Очевидно, дело было в том, как она выглядела. Карлайл негромко рассмеялся: — Ничего. Лохматость придаёт вам особое очарование. — Это как-то невежливо, — заметила Эсми, чуть наклоняя голову. — Вы тоже со мной не поздоровались, — парировал доктор, но добродушная усмешка не сходила с его лица: кажется, сегодня ничто на свете не могло его разозлить. — Ах! — миссис Эвенсон задохнулась от негодования, расплываясь в ответной улыбке — с железным аргументом Карлайла трудно было поспорить. Несколькими резкими движениями Эсми вновь расплела волосы: нашла повод отвести взгляд, опустив голову. — Не спросите, с чем я пришёл? — поинтересовался доктор Каллен. — С чем же? — женщина пытливо посмотрела на врача. Он отошёл в сторону, освобождая дверной проём, и плавным жестом подтянул кресло-каталку. — Экипаж подан, миледи, — доктор, очевидно, вновь едва не рассмеялся, подкатывая кресло поближе к кровати. Эсми не знала, что и говорить. Она смотрела то на плетёную спинку каталки, то на Карлайла, то на коричневый плед, аккуратно сложенный на сиденье. — Вы что?.. — только и смогла выдохнуть учительница. Мягкая серьёзность, так часто отражавшаяся на лице доктора Каллена, наконец вернулась к нему. Он опустил руки на спинку кресла и сжал дерево пальцами. — Вам нужно немного сменить обстановку... — он повёл бровями, — проветриться. Миссис Эвенсон подтянула одеяло к груди. — Я только устроилась, — попыталась увильнуть она. — Может быть, позже? — У меня не так много свободного времени, — настоял Карлайл. — А ещё вы знаете, как быстро в наших краях меняется погода. Давайте, — он попытался подбодрить Эсми, — прогуляемся немного, миссис Митчелл отдохнёт от нашей болтовни. — Миссис Митчелл спит, — с ноткой надежды возразила женщина. — И я не хотел бы будить её вашими уговорами, — мягко упрекнул доктор Каллен свою пациентку. Она опустила голову и спряталась за волосами. Это было слишком неожиданно: она привыкла жить в коробке палаты. Поначалу та казалась тюремной камерой, но со временем превратилась в клетку, которая могла защитить от внешнего мира. — В чём дело, Эсми? — доктор обошёл кресло и сел на постель. Он положил руку на её ногу, скрытую под одеялом. Холод пробежал по спине женщины. — Я не знаю, — проговорила она одними губами. Она боялась. Попытаться встать было ещё одной попыткой вернуться к жизни, которой у Эсми не должно было быть. Которую что угодно может так быстро отнять. Ожидание смерти наскучило: несмотря на все препятствия, время шло вперёд. Когда дни сливались в один от боли, когда из-за припадков пропадали из памяти многие часы жизни, когда она была закована в гипс едва ли не наполовину, ещё было ясно, чего бояться. Но лекарства, подобранные доктором Калленом, кажется, работали. Теперь она выздоравливала — и больше не знала, чем подпитывать свой фатализм. Она не сознавала этого до конца, но всё то, что могло изменить течение её жизни было не больше не меньше — опасностью. — Если вам неприятно моё общество... — начал было доктор осторожно, но Эсми перебила его, схватив за руку: — Не говорите так. Карлайл вздохнул, накрывая её пальцы ладонью и легонько их пожимая. Спокойный кивок был его ответом. Доктору было вполне понятно, почему Эсми так отреагировала, почему с таким страхом смотрела ему в лицо. Отчаяние полоснуло его по рёбрам, когда он осознал, что у него не было слов, которые могли бы уговорить её передумать. И вдруг Эсми вскинула голову, будто стряхивая оцепенение. — К чёрту, давайте попробуем, — всего за мгновение настроение миссис Эвенсон переменилось, и она не только отпустила руку доктора, но и скинула одеяло, намереваясь встать. — Погодите, — остановил её Карлайл. И улыбнулся, поднимаясь: — Осторожность не будет лишней. Доктор Каллен расстегнул пару нижних пуговиц халата и наклонился к Эсми. Она оперлась рукой на его ладонь и сквозь тонкую больничную сорочку почувствовала прикосновение второй: пальцы скользнули по пояснице и остановились на талии. — Вот теперь спускайте ноги на пол, — велел (или посоветовал?) доктор, продолжая мягко улыбаться. — И не бойтесь, я вас держу. Эсми коснулась ногой холодной плитки, и тут же поджала пальцы. Такими темпами можно было и околеть — лёд обступал со всех сторон. — Тут всего пара шагов, — заверил её доктор. Женщина поглубже вдохнула и медленно поднялась с постели. Пол едва не ушёл из-под ног, в глазах на мгновение потемнело, но верная рука Карлайла не подвела, и он привлёк женщину к себе, чтобы она не упала — всего на мгновение, тут же отпустив. Эсми наконец стояла. Радость мешалась со страхом, клокотала в груди, стремясь вырваться звонким смехом. Миссис Эвенсон смогла только нервно заулыбаться: ей казалось, что она совсем разучилась не то что ходить — даже стоять. Карлайл понял её без слов и только держал за руку — торопить было не в его привычках. — Вы ниже, чем я думала, — съехидничала Эсми, глядя доктору в лицо, которое оказалось совсем близко. Его повеселили её слова. — Это вы довольно высокая, — возразил он. И оба были в чём-то правы: знай Эсми, что доктор Каллен родом из семнадцатого века, она не удивлялась бы. Тогда он был среднего роста, а сейчас нередко уступал другим мужчинам. С каждым столетием он невольно становился ниже по сравнению с окружающими, в то время как даже женщины переставали быть миниатюрными. Эсми крепче сжала руку врача. Шаг. Другой. Она как будто в самом деле забыла всё, что можно было помнить о том, как держать равновесие или переставлять ноги, хотя забыть такое невозможно. Ладонь Карлайла, лежавшая на талии, безумно отвлекала: хотелось упасть только ради того, чтобы холодная рука доктора схватила её ещё крепче. Наконец Эсми достигла цели и устало упала в кресло, убирая с сиденья плед. — Ох. Только на это и хватило дыхания. Сердце колотилось как бешеное, горло сжималось в спазме от волнения. — Вы молодец, — успокаивающе заговорил доктор Каллен, кутая ноги больной в одеяло. Пока он закрывал окно, Эсми дотянулась до своего саквояжа и достала старый кардиган мелкой вязки: ветер на улице усилился. — Сейчас конец мая, — недоумённо глядя на женщину проговорил врач. — Лучше перестраховаться, — объяснила миссис Эвенсон, просовывая руки в рукава. — Что же... Пусть будет так, — вздохнул мужчина и взялся за ручки каталки. Застучала плитка. Эсми подтянула в волнении плед, вцепилась в него пальцами, вновь опустила голову и тут же залилась краской: она не заплела волосы. Миновав коридоры под перекрёстным огнём неодобрительных взглядов, они выехали во внутренний дворик: небольшой парк с несколькими аллеями, звездой сходившимися к центру, где стоял мемориальный столбик с десятком-другим очень важных для больницы имён. Теперь под колёсами кресла-каталки похрустывал гравий. Эсми заметила клумбу на другом конце аллеи, и попросила Карлайла отвезти её туда. Они неспешно двигались вперёд под сенью вперемежку высаженных старых клёнов и молодых берёз. Под порывами ветра срывались с веток крохотные жёлтые листочки и осыпались серёжки. Больничной сорочки было бы мало для защиты от гостя с моря, и Эсми радовалась тому, что всё же надела кофту. Почувствовав, как пальцы Карлайла скользнули по её волосам, она вздрогнула, невольно приглаживая рукой карамельно-рыжую копну. Он всего лишь вытаскивал мусор из прядей, но ей показалось... Показалось. — Вы не просите помощи у медсестёр? — прервал вдруг молчание доктор. — С причёской? — Шутите? — фыркнула Эсми. — Они мне волосы выдирают. А в ду́ше обдают меня едва ли не кипятком. И вдруг сменила тон на более смиренный: — Очень спешат, полагаю. У них много других обязанностей. — И то правда, — с неожиданной улыбкой заметил Карлайл. Эсми почувствовала что-то похожее на укол ревности: как можно быть снисходительным к её обидчицам? А следом нахлынула волна стыда и одновременно понимания: он, хоть и не оправдывал, не позволял ей, как никому другому, обижать женщин, с которыми был давно знаком и с которыми уже долгие годы работал вместе. — Тогда обращайтесь к миссис Митчелл, — посоветовал Каллен. — Уверен, она вам не откажет. Может, вы не поверите мне, но она работала гримёршей в театре в Монреале. — Ей незачем ради меня стараться, — Эсми неловко передёрнула плечами. — Ей тоже нужно занятие и компания, — заметил доктор Каллен без излишней настойчивости, как будто всего лишь предлагал обдумать идею. — И никто не останется в убытке. Миссис Эвенсон что-то заподозрила. — Это всё ради того, чтобы я вставала? — Возможно, — ответил доктор Каллен, пряча самодовольство за лукавой усмешкой.