***
— Здравствуйте! — крикнула я, приближаясь к дедуле, гладившему индюка. Птица булькнула, испуганно отскочив. Дедуля чуть не упал, нелепо взмахнув руками. На одной из них была намотана серо-бурая тряпка. «А дедушка очень нетрезв», — мелькнула у меня мысль. Я инстинктивно подскочила к нему, пытаясь поддержать. Взмахом руки он дал понять, что в помощи не нуждается. — Здрасьте, — выцветшие голубые глаза пьяно смотрели на меня, — вот и врачиха пришла. Он полез в карман пиджачка, в который был одет, и, вытащив оттуда жуткую тряпицу, принялся её развязывать, пытаясь управиться одной рукой: — Я тут принёс… Думаю, пока не жарко… Лидка попросила дощечки для клетки распилить на циркулярке… Дай, думаю, и распилю, а то ж, зараза, уже голову проела… — нёс он какую-то околесицу, обильно пересыпая её забористой бранью — тряпка никак не хотела разматываться. — Ты свою собаку держи, а то сожрёт ещё… — обратился он к Санечке, которая тоже с интересом наблюдала за его манипуляциями с грязной тканью. — Что сожрёт? — переспросила та. — Во! Палец мой! — он протянул руку с тряпкой, на которой лежал обрубок фаланги. — Что это?! — Сашин голос был полон ужаса. — Тю… Да палец же! Вона, смотри, — свободной рукой дедуля взял обрубок с тряпки и протянул Санечке. Та издала какой-то сдавленный всхлип, лицо её стало мертвенно-бледным. Потная ладонь скользнула по моей руке, и она словно в замедленной киносъёмке начала опускаться на траву. Я попыталась её подхватить. Не особо хорошо у меня это получилось, но процесс падения замедлило. Бусинка принялась лаять, индюк забулькал, дедуля, выдавив недоуменное «тю», тоже склонился над телом. — Сейчас же все разошлись! Ей нужен доступ воздуха, а вы столпились! — заорала я. — Воды мне принесите, живо! — опять крикнула я, щупая пульс на шее. Дышит, слава Богу! Глаза заметались в поиске того, что можно было бы подложить Санечке под ноги. — Вы несёте воду?! — гаркнула я. — Ты мне? — удивлённо спросил дед. — А кому? — огрызнулась я, пытаясь приспособить чурку под Санечкины ноги. — Им? — дед указал на индюка и Бусинку. — Господи! — только и смогла выдавить я, одарив его злым взглядом. Я начала растирать Сашины ушные раковины, хлопать её легонько по щекам, с радостью отметив, как они слегка порозовели. Видимо, взгляд мой оказался красноречив — дедуля довольно живо зашагал к колодцу. «Хоть бы сам туда не свалился», — ужаснулась я, с опаской поглядывая на горе-помощника. — Во, вода, — произнёс дед, без предупреждения вылив содержимое кружки Саше на лицо. Та судорожно вздохнула и открыла глаза. — Я… Дед… — тихо произнесла она. — Тутачки я, — влез тот, наклонившись к Санечке и пошатываясь с амплитудой «а сейчас я упаду», но каким-то чудом удерживаясь на ногах. — Палец… — прошептала она, часто и с шумом задышав. — Тут, сейчас достану, — дед с готовностью протянул ей тряпку с фалангой. Я подскочила и оттолкнула этого дурака подальше. От сильного толчка он упал, выронив тряпку, которая только и ждала момента — явить обрубок миру. — Нет! — опять проявив чудеса сноровки, я коршуном бросилась на палец и выхватила его из-под самого носа Буси. — Нельзя! — закричала я на собаку. Тем временем индюк взобрался на Сашу и принялся топтать её, приноравливаясь, где бы осчастливить. Так как дедуля вёл себя довольно бодро: ворочался с боку на бок, пытаясь встать и осыпая всех цветистой бранью, а Буся сидела, с глубоким интересом изучая новые для себя лексические единицы, я бросилась к индюку. Он был очень недоволен моими действиями, видимо, углядел во мне конкурента. Умудрился вцепиться в руку так сильно, что я еле высвободила кожу, тотчас же взявшуюся кровоподтёком. Приказав Саше не вставать, я боролась с индюком, пока к нам не подскочила Буся, жаждущая присоединиться к такой чудесной игре. Индюк, поняв, что силы неравны, отступил, сердито булькая.***
— Да поймите же вы! — я еле сдерживалась, чтобы не забросить эту чёртову фалангу подальше в крапиву. — Есть определённые правила транспортировки отрезанных пальцев. Его нужно было охладить! — Так, а чё, он же холодный, — дед вертел обрубок в пальцах здоровой руки. — Для охлаждения надо использовать лёд или снег, чтобы температура пальца была немного выше ноля. И его надо было поместить в пакет чистый и герметичный, а потом ещё в один пакет со льдом, и вообще, — я махнула рукой, устав доказывать бесплодность дедовой затеи. — Так это я что, зря его водкой промывал?! — возмутился дед. — Лучше бы я её выпил! — его голос был полон сожаления. — И куда ж его теперь? Может, собаке? Всё-таки мясо, чё добру пропадать, — он завертел головой в поисках Бусинки. К счастью, той не было в поле зрения, как и Санечки с индюком. — Давайте посмотрим вашу рану, — выдохнула я с облегчением. Дед опустил обрубок в карман и с готовностью протянул мне обмотанную руку. Под этой тряпкой находилась ещё одна, пропитавшаяся кровью. Повертев руку и так и эдак, к облегчению своему я не обнаружила следов свежего кровотечения. На всякий случай я приказала держать руку выше уровня сердца. Слава богу, хоть рану затампонировал хорошо! Не все ещё мозги пропил. — А что вы использовали для остановки кровотечения? — спросила я, пока бинтовала палец, не переставая удивляться, как обрубок умудряется не кровить. — Есть у меня одно средство! — его глаза победно засверкали, и сам он весь подобрался, раздувая от гордости тщедушную грудь. — Скажу вам по секрету, как врачихе. Берёшь поровну земли и золы. Перемешиваешь и добавляешь туда водки, чтобы получилась такая мазюка. Вот этим палец хорошенько обмазываешь. Я в ужасе уставилась на деда и, не доверяя своим ушам, переспросила: — Свежую рану обмазать этим? — А шо не так? — насторожился дедуля. — Ещё моя бабка-покойница, царствие ей небесное, так лечила, и заживало всё как собаке. — Может, в годы вашей бабки земля была почище, а сейчас можно столько заразы занести… Приказав горе-лекарю держать руку выше области сердца, я побежала к Санечке, которая была за домом. Саша согласилась отвезти деда к фельдшеру при условии, что тот будет молчать.***
— Да он уже так заспиртован, что его никакой столбняк не возьмёт, — заржал фельдшер, выслушав мои опасения. Передав дедулю на попечение специалисту-пофигисту, я направилась к машине, ведя острый диалог с совестью о врачебном долге. — Всё нормально? — спросила Саша, когда я села в машину. — Да, — только и ответила я. Хотя меня так и подмывало рассказать новоиспеченную медицинскую байку о самогоне и столбняке. — Может, заедем к тёте Гале и ты поговоришь по скайпу? — предложила я, про себя добавив: «Чай, соскучилась по Яне-то ненаглядной!» — А можно? — её глаза мгновенно вспыхнули радостью. — Конечно, — я постаралась, чтобы мой голос звучал бодро. Про себя же решила, что извиняться не буду — больно ей оно надо.***
Всё тёть Галино семейство было на огороде. Мишка отпёр нам входную дверь, скользнув по Санечке тоскливым взглядом, и поплёлся опять сражаться с сорняками. Мне захотелось крикнуть ему вслед: «Мы с тобой одной крови — ты и я! Отверженные!» Конечно, я промолчала и поспешила в дом, видя, как Саша с ноги на ногу переминается от нетерпения. Она ушла в комнату к компьютеру, а я, купаясь в волнах жалости к себе и одновременно восхищаясь своим благородством, поплелась на кухню. Налив в чашку молока и отрезав приличный ломоть хлеба, я водрузила это всё на тарелку и отправилась к Санечке — ведь голодная. Дверь, ведущая в комнату с компьютером, была закрыта. Я остановилась в нерешительности: постучать и войти? Нехорошо как-то. Поставив тарелку на журнальный столик, я на цыпочках подкралась к двери. Приложила ухо. Слышно, что разговаривают… Но о чём — не разобрать. Недолго думая, а точнее, и вовсе не подумав, я отпрянула от двери и, стараясь не скрипеть половицами, в три гигантских прыжка достигла кухни. Схватив со стола пустую литровую банку, я поспешила в комнату, что соседствовала с той, в которой Саша беседовала по скайпу. Приложив горлышко банки к стене, я застыла, превратившись в слух. Слышимость была значительно лучше! Я победно улыбнулась, заставив заткнуться внутренний голос, начавший было напоминать о том, что подслушивать нехорошо. — Яна, не сердись, пожалуйста. Не получилось вчера. «Ага! Оправдывается! А теперь скажи, почему не получилось, — бурлили во мне гневно-мстительные мысли, — расскажи же ей, чем ты занималась со мной на сеновале! Ну, давай же, не трусь!» — подбадривала я мысленно Санечку. — А почему сегодня так поздно? — послышался противно-капризный голос Яны. «Фу! Какой отвратительный голос, — поморщилась я, — вот уж действительно любовь слепа!» — Да тут такая история произошла, — Санечка рассмеялась, а потом как бы всхлипнула. Я напряглась, еле уняв в себе желание вбежать в комнату, чтобы узнать причину этого всхлипа. Я слушала её рассказ и раздувалась от гордости: Ира-спасательница! Ира-добрая самаритянка! Ира —супергерой! Видимо, это услышала и Яна, потому как прервала Сашин рассказ, заявив: — Ну почему ты каждый раз о ней рассказываешь?! — возмутилась она. — Мне кажется, что ты в неё влюбилась! Только о ней и говоришь! Да ещё и так восхищённо. Что же ответит Саша?! Я с такой силой прижалась ухом к банке, что даже козелок заболел. — Яна, ну зачем ты так говоришь? Сашин голос звучал… Неуверенно? Обиженно? Сердито? Я ещё сильнее надавила на банку, аж слёзы на глазах выступили. — Ты же знаешь, что я тебя люблю, — принялась увещевать её Санечка, — я стараюсь тебе звонить, как только у меня выпадает такая возможность… — Нет, не знаю, — капризничала Яна. — А эта Ира — гетеро? Я затаила дыхание — соврёт Саша? — Нет, — после паузы ответила она. — Ах, так. Значит, вы говорили на эту тему, — в голосе Яны звучали триумф и злость. — Яна, пожалуйста, прекрати эту глупую ревность. Да, мы с ней говорили. Я рассказала ей о тебе: что мы в отношениях, будем жить вместе и, главное, что я тебя люблю, — закончила она с нежностью. У меня аж горло сдавило от этих слов, от её голоса. Эх, скажи она такие слова мне, я бы… — Ага! Значит, она к тебе подкатывала! — выпалила Яна. «А ей в проницательности не откажешь», — задумчиво произнёс внутренний голос. — Яна, я прошу тебя, давай поговорим о чём-нибудь другом, — взмолилась Саша. Но ту уже несло: — Вы с ней целовались? Я опять замерла. Если бы можно было видеть сквозь стены! Санечке сейчас не позавидуешь! — Нет. — А почему ты покраснела? — не унималась Яна. — Ты мне врёшь? Вы с ней спали? — Потому что здесь очень жарко. Мы с ней не спали. Я тебе не вру. Я люблю только тебя. И вообще, Ирина не в моём вкусе, и у неё есть девушка. Они любят друг друга и живут вместе. Каждое сказанное предложение отзывалось во мне неимоверной душевной болью. Не спали! Бумс! Не в моём вкусе! Бумс! У неё есть девушка! Бумс! Бумс! Как я не уронила банку?! Отлепившись от стены, я побрела на кухню. Состояние было такое, словно к ногам привязали гири, а воздух из меня вышибли! «Значит, не в её вкусе… Не в её вкусе… Не в её… Значит… не нужна!» — поставив банку на стол, я сжала голову руками, чтобы не слышать эти слова, не думать… не видеть! Как же больно! Не прощу! Ненавижу! Лгунья! Подлая змея подколодная! «А кто Мишке о парне Сашином соврал? — поратовал за справедливость внутренний голос. — И вообще, никто тебе Америку не открыл! И подслушивать нехорошо! И…» — Ничего, отольются кошке мышкины слёзы! — Что ты говоришь? От неожиданности я чуть не подпрыгнула! Когда тётя Галя вошла на кухню? Что она услышала? — А, это просто… — я махнула рукой, пытаясь беспечно улыбнуться. — Как там жук? — Ой, — тётя Галя обречённо взмахнула рукой, — скоро и нас съест! Два раза уже травили, а ему хоть бы хны! — она открыла дверцу холодильника и принялась доставать кастрюльки и ставить их на стол. — Пришла вас покормить. Ну такие вы с Сашей худые! Лида, мама твоя, говорила, что ты тоже будешь себе парня из моды искать… — тётя Галя выжидающе уставилась на меня. — Она пошутила, — рассмеялась я, про себя помянув маму нехорошим словом. — Не знаю, — недоверчиво покачала головой тётя Галя, — но я считаю, что ничего хорошего эта затея не принесёт. Там же ничего, кроме разврата и наркотиков, в этом шоу-бизнесе и нет, — она помешала ложкой в кастрюле. — Я считаю, что вам с Сашей надо найти себе нормальных хлопцев… — Ух ты! А это уже свои огурцы?! — с преувеличенным энтузиазмом закричала я, заглядывая в миску. — А как же. На огороде сорвала, — тётя Галя подбоченилась. — В мире моды такого продукта нема. А то бы вышла Саша замуж за Мишу, всегда бы такие огурцы ела… — И помидоры, — ехидно протянула я, — и сало… — И помидоры, и сало, — эхом отозвалась тётка, — так хоть бы на человека стала похожа, а то аж прозрачная. Да и ты от Саши недалеко отпрыгнула — одни рёбра торчат… Вы бы в клуб сходили… У нас есть тут такие хорошие парни… Тёть Галя опять принялась за «наиглавнейший вопрос на повестке дня». — А помидоры уже скоро будут? — я попыталась переключить тётку. — Ох, не знаю, что и будет с теми помидорами! Как высадили, так и стоят. Никакого роста! — она горестно вздохнула. — Одни сорняки лезут до небес! Скоро и жить на огороде будем! Рук уже не чувствую от этой чёртовой тяпки, — тётя Галя протянула ко мне свои выработанные, почти чёрные от загара руки. Мне так её стало жаль: ничего человек в жизни своей, кроме огорода и хозяйства, не видел, не видит да и не увидит! — Давайте мы вам с Сашей поможем с прополкой? — вдруг брякнула я на волне эмоций. — Мы, конечно, не такие умелые, но всё-таки ещё две пары рук… — А вы сможете? — воодушевилась она. — У вас ведь работа и… — Конечно сможем! — я категорично рубанула воздух рукой. — Вы нас и кормите, и всячески нам помогаете, и просто свинство с нашей стороны не помочь вам. — Ира всё правильно говорит. Мы неблагодарные свинтусы, — раздался голос Саши, — мы сейчас же идём вам помогать! — её взгляд был исполнен решимости. Тётя Галя и я испуганно обернулись. Интересно, что она слышала из нашего разговора? — Здравствуйте, — лицо тётки расплылось в улыбке, — сперва поешьте, а потом уж и пойдёте. Вон какие худые. И тяпку в руках не удержите, — она принялась разливать по тарелкам наваристый суп. — Вот, с цыплёнком. Только утром зарезала… — щебетала она, доставая ложки. — Кого зарезали? — в голосе Саши появились дрожащие, явно предобморочные нотки. — Так… — начала было отвечать та, но я перебила её, невоспитанно тыча пальцем в окно: — Там наседка с цыплятами пришла. Саша, ты видела маленьких цыплят? — Нет. А где? — Саша подскочила к окну, её лицо расплылось в улыбке. — Ой, какие хорошенькие! — воскликнула она умилённо. — Надо идти покормить, — всполошилась тёть Галя, а то опять на весь день поведёт их голодных чёрт-те знает куда. — Вот, кушайте. В кастрюле, кто захочет, добавка. Пойду кормить. Я с облегчением выдохнула — кажись, пронесло от бесед кровавых. Но рано радовалась. — Иринка в детстве очень любила цыпляток, утяток, гусят крохотных, — вдруг остановилась на полпути тётка и рассмеялась. — Помню, возьмёт гусёнка в ручки и сюсюкает с ним, и целует, и поёт ему, пока и не задавит… от нежности. — Ну, может, и задавила одного, — пробормотала я, чувствуя, как горячая волна заливает щёки. Ещё этот Сашин взгляд — так и сверлит глазами! — Ага, одного, — не унималась тётя Галя. — Корова тогда телилась, мы побежали с Петром в хлев. Тебя оставили на попечение свёкра моего покойного, господи, упокой его душу. А он возьми и засни. Приходим в дом, а ты выложила их рядышком — шесть штук задушенных, и пальчик к губам — «спят», и поёшь им колыбельную. И свёкор храпит вовсю, — она расхохоталась. — И смех и грех, — сказала вытерев слёзы, появившиеся на глазах. — Всё. Побегу. Приятного аппетита! — Что?! — окрысилась я на Санечку, смотрящую на меня во все глаза. — Я же не со зла! Я же маленькая была! И, вообще, я ничего этого не помню, — принялась я оправдываться, не смея почему-то смотреть ей в глаза и злясь на себя за свою несмелость. — Давай есть. — Я не хочу, — выпалила она, покраснев, — там цыплёнок, — она указала на куриную ножку, торчащую из тарелки. — И?.. — я выжидающе застыла, всё-таки заставив себя посмотреть на Сашу. Эти огромные карие глаза! Они меня с ума сводят! Я тотчас же перевела взгляд на стол. — Ну, понимаешь… — она принялась заламывать пальцы. — Он ведь жил-жил… — Строил планы на будущее: учёба, замужество, дети пойдут… — я попробовала пошутить. Получилось. Саша заулыбалась. — Давай ножку мне, — благородно предложила я: уж раз я такой монстр в её глазах, то хоть какую-то компенсацию получу. — Ты сможешь это съесть? — голос Саши полнился ужасом. — Да, я смогу это съесть, — я почувствовала какое-то злое удовлетворение, когда перекладывала злополучную ножку в свою тарелку. «А когда я буду её кушать, буду громко чавкать!» — мне так хотелось это сказать Санечке прямо в лицо. Потому что теперь я буду мальчишом-плохишом!