***
— Куда же вас поставить?.. — произнесла баба Шура задумчиво после обмена всеми полагающимися для села приветствиями. — А у тебя, дитя, — обратилась она вдруг к Санечке, — большой огород? — Огород? — переспросила та и, получив утвердительный кивок, продолжила: — У нас нет огорода. Баба Шура даже распрямилась от удивления и, недоверчиво хмыкнув, произнесла: — В своём доме живши да и без огорода?! — У нас газоны и клумбы, — ответила Саша, — трава растёт… — Так у вас корова, — с облегчением выдохнула баба Шура. — Ну что вы, — рассмеялась Санечка, махнув ладошкой, — у нас нет коровы. — Коза? — догадка озарила лицо бабушки. — Ой! Нет! — Саша замахала руками, чуть не стукнув меня тяпкой. — Так а для кого трава?! — удивилась баба Шура. — Или у вас гуси? — Получив в ответ отрицательное качание головой, выдохнула с нотками триумфа в голосе: — Кролики! — У нас только собаки. А трава для красоты… чтобы было глазам приятно… — попыталась объяснить Санечка. — Для красоты? Трава?! Это же надо такое придумать! — баба Шура всплеснула руками, треснул в улыбке беззубый рот. — У нас ещё есть клумбы. На них растут разные цветы. Очень красиво… — обиделась Саша. — Вот, мамо, — разные цветы, — влезла в разговор тётя Галя, которая копошилась возле картофельных кустов поблизости. — Миша вскопал грядку для клумбы возле дома, а вы что там посадили? — она неодобрительно посмотрела на свекровь. — Огурцы. И пусть себе растут! — баба Шура повернулась всем корпусом к невестке. — Толку от твоих цветков! Ни съесть, ни на зиму засолить! — сплюнула она в сердцах, как бы поставив точку в неприятном разговоре. — Так, а чего ж вы поросёнка не держите? — баба Шура опять развернулась к Санечке, продолжая столь животрепещущую для себя тему. — Это ж тебе и навоз, а когда заколоть — сало и мясо… — Ой! У наших соседей есть поросёнок! — отозвалась та. — Такой хорошенький! Девочка. Её зовут Эльза! Она каждый день ходит на прогулку с новым бантиком на шее. Её водят на поводке, но она очень умная! У неё есть своя комната с кроваткой специальной… Я смотрела на Санечку: сверкающие глаза в лёгких, от улыбки, морщинках вокруг, полные, сочные губы, её голос, такой бархатный, обволакивающий, лишающий воли… Я уплываю… С трудом оторвав взгляд от божественного зрелища, я перевела его на более земные виды — лица родственников. Они слушали рассказ об Эльзе с разинутыми от удивления ртами. — А что, мать, давай хавронье нашу кровать отдадим, — заржал дядя Петя, — а сами — в хлев. — Свят, свят! — перекрестилась баба Шура. — Сколько лет живу, а про свинью в кровати не слышала. Вот люди с жиру бесятся! — сказала она недовольно. — Ну почему с жиру бесятся? Они просто очень любят животных, — принялась защищать своих соседей Саша. — К тому же свиньи очень умные. Эльза умеет выполнять команды, — она просительно протянула ко мне руки, в поисках поддержки, наверное. — Давайте, может, делом займёмся? — предложила я. Мне стало жаль Санечку. «А как же мальчиш-плохиш?» — удивился внутренний голос. «Но человеком же надо оставаться!» — парировала я, поморщившись от пафосности своего заявления. — Да, лясы будем точить, как огород до ума доведём, — согласилась баба Шура, окидывая взором главнокомандующего поле битвы. — А пойдёмте-ка на тыкву, — она споро зашагала по одной лишь ей видимой тропинке, умудряясь почти не задевать хрупкие картофельные стебли. Мы слонами потопали следом. «Хоть бы Саша опять чего о колорадских жуках не ляпнула, — холодным ужом скользнула мысль, — не сегодня-завтра всё село гудеть будет о свиньях на кроватях. А ещё ж приврут с три короба… Стоп! Меня это не волнует! У меня своя жизнь!» — я с тоской посмотрела на Санечку, которая пыталась разобраться с тяпкой: перекладывала её из руки в руку, а затем и вовсе положила на землю и принялась вырывать сорняки руками. — Ты тяпкой-то срезай, — начала поучать её баба Шура, — а потом рукой хвать-хвать, — её рука проворно хватала сочные стебли. Саша подняла тяпку и попыталась следовать предложенному алгоритму. Вогнав её в землю, вытащила с трудом, вывернув пласт земли поверх сорняков. Отложив тяпку, снова стала выдёргивать стебли. Я смотрела на её мучения со смешанным чувством злорадства и жалости. Не всё коту масленица… Не надо было нам сюда идти… Баба Шура, поглядев на эти манипуляции, скомандовала: — Вон там кусочек земли пустует. На нём надо всё выполоть. Ты, Иринка, давай тяпкой, а ты, — она обратилась к Санечке, которая с видимым облегчением на лице прекратила тянуть неподатливые стебли, — будешь сорняки собирать и складывать в кучу. Сперва работа спорилась. Я орудовала тяпкой, с удовольствием слушая хруст срезаемых стеблей. Замах — удар — хруст. Монотонные действия меня успокаивали и настраивали на мирный лад, вытесняя непотребные и злобные мысли. Санечка тоже работала с энтузиазмом: собирала сорняки и складывала в кучу, которая росла просто на глазах. — А можно я ещё одну горку сделаю? — раздался вдруг её голос. — Угу, — буркнула я, не прекращая работать тяпкой и даже не повернувшись. Больше мы не разговаривали. Время от времени я поглядывала на свою помощницу, стараясь это делать незаметно. С некоторой долей злого удовлетворения, которая примешивалась к жалости, я отметила, что Сашин энтузиазм начал сдавать: она то наклонялась, то разгибалась, то садилась на корточки… — Почему восьмидесятилетняя бабушка может это делать без устали, а я, тридцатидвухлетняя тётка, не могу?! Почему у меня уже спина задеревенела и руки отваливаются?! — воскликнула она в сердцах. Я лишь хмыкнула, продолжая рыхлить землю, испытывая чуть ли не садистское удовольствие от того, что Саша злится, что ей тяжело, и… вообще, это не мир моды, где только и умеют, что вышагивать по подиуму ногами-палками! Здесь нужны сноровка и умения… — Ты оставила сорняки, — я указала на островок зелени. Она послушно подёргала за стебли. — Это ты не срезала корни, — сказала она, как мне показалось, со злорадством в голосе. — Не может быть, — заявила я, но возвратилась к злополучным стеблям. Действительно! Чёрт! Я одним ударом срезала сорняк. — Вот видишь, сама виновата, а обвиняешь меня! — голос, полный триумфа, прозвучал над моей головой. Я так и застыла, не разогнувшись, с отвращением глядя на ярко-красные ногти на её ногах. «Ишь, фифа какая!» — со злостью и обидой подумала я. Приноровилась и, захватив тяпкой слой земли, бросила его на столь раздражающую меня красноту. — Ну аккуратнее же надо! — рассердилась Санечка, топая ногами. — Ты же говорила, что умеешь с тяпкой обращаться, — добавила она насмешливо. Этот тон был последней каплей в чаше моего терпения. — Куда же мне до такой идеальной фэшн-дивы! — зло выплюнула я. — Только на поверку никакая ты не идеальная, а просто лгунья и трусиха! — Я наклонилась и рубанула по толстому и жилистому стеблю, умудрившись расправиться с ним одним ударом. Распрямившись, бросила его на кучу. — Я — лгунья?! — Санечка подошла ко мне впритык. Мне пришлось даже на шаг отступить. Мы молча буравили друг друга взглядами. Первой прервала молчание Саша: — А трусиха — это ты! — выкрикнула она разгневанно. — Я перед твоими родственниками выглядела как дура, а ты даже не заступилась… — Ну почему «как»? — я не смогла упустить такой шанс её уколоть. — Ах так? — Казалось, из Санечкиных глаз сыплются искры, и будь я легковоспламеняющимся веществом, от меня осталась бы лишь горстка пепла. — А по-другому никак. Какой здравый человек будет колорадов по картофельным кустам рассаживать, картофелины на стебли цеплять? Ты, покупая в магазине картошку, не видишь, что она грязная? — Я покупаю чистую! В кульке! — Ну и дура! — выкрикнула я, с чувством злого удовлетворения отметив, как Сашины глаза наливаются влагой. Меня уже несло, как щепку в мутном потоке. — Только дура будет рассказывать сельским жителям о свинье с бантом в кровати. Умный человек знает, что и кому говорить, в отличие от глупого! — закончила я с апломбом свою тираду. — Отойди, мне надо пропалывать, — обратилась я к Санечке миролюбивее. — Это тебе не газон для услады глаз, — добавила, не сдержавшись. — Конечно! Вам само понятие «красота» чуждо! Лишь бы утробы напихать! Вы чёрствые и бессердечные люди! — трагическим шёпотом зашипела она. — Вот ваш уровень, — Саша указала на кучу сорняков, — и нечего метать бисер перед свиньями. Ещё классик сказал. Да только вряд ли вы поймёте смысл! — закончила она уничижительным тоном. Таких словесных гнусностей я не смогла вытерпеть. Злость, обида, горечь разочарования теснились в груди и выплеснулись словами, которые я, руководствуясь здравым смыслом, не произнесла бы: — Да! Мы — люди земли! Но мы отвечаем за свои поступки, а не врём, глядя в глаза любимому человеку! Я слышала все твои враки Яне о том, что у нас ничего не было! — Видя, как краска стыда заливает Сашины щёки, я ещё подлила масла в огонь: — «Ирина не в моём вкусе, и у неё есть девушка, и я люблю только тебя, Яночка. И я с ней не целовалась, и…» — я почувствовала, что лицо моё горит и вообще мне хочется провалиться под землю. — Ты подслушивала мои разговоры… Как гнусно! — прошептала Санечка. По её щекам побежали слёзы. — Нет, я не подслушивала. Никогда! — я прижала руки к груди, пытаясь показать этим жестом искренность своих слов. — Только последний разговор немножко, а потом мне стало так обидно, так гадко, что я просто не смогла больше слушать, — прошептала я и, чувствуя, что вот-вот заплачу, поспешила спросить то, что сидело всё это время занозой: — Почему ты ей сказала неправду?! Я пристально смотрела на неё, отмечая, как лицо её кривится в гримасе, ладони сжались в кулаки, язык судорожно облизывает губы, а взгляд прячется… — Я не могла ей сказать иначе, — наконец выдавила из себя Санечка, а потом заспешила, сыпя словами-горохами, которые больно застучали по мне: — Потому что Яна очень ревнива, а я её люблю и не хочу, чтобы она меня бросила, а после такого она бы ушла, а это была всего лишь пьяная блажь, я бы никогда такого не допустила на трезвую голову, — она умолкла и с обидой посмотрела на меня. — Это была слабость, понимаешь? Отсутствие секса, алкоголь, ты, которая была не прочь поразвлечься… — Поразвлечься… — потрясённо прошептала я, перебив её тираду. — Я никогда, слышишь, никогда, не стану это делать ради «поразвлечься»! Я… — чувствуя, что сейчас зареву, я схватила тяпку и зашагала по огороду, лишь бы подальше от Санечки и этого гнусного «поразвлечься».***
— Поругались чи шо? — участливо спросила тётя Галя, когда я, наверное, уже на третий её вопрос о времени проведения видеосъёмок ничего не ответила. — За тобой не угонишься, во как погнала. Так, смотри, к вечеру и дадим картошке лад, — отметила она. — Так вы поссорились? Я смотрю, что-то всё разбираетесь и разбираетесь… — Поссорились, — буркнула я, лишь бы она отстала. — А чего? По работе что? Или из-за хлопцев? — тётя Галя даже полоть прекратила. Её голос сочился любопытством. Дёрнул меня чёрт за язык! Я продолжала махать тяпкой — авось умолкнет. — Лида говорила, что ты хочешь найти себе парня из мира моды. А я скажу, что ничего там хорошего нет! — тётя Галя рубанула рукой воздух. — Не наше это! Мы тебе такого хлопца найдём достойного: в плечах — во, — тётя Галя раскинула руки в стороны, — высокого, работящего. А то, ну что это? — она кивнула в сторону Санечки. — Ну ничего же не умеет! Что же там работы на том клочке! Для дитяти малого. Ох, уж эти горожане странные. Ладно там цветы, но свиньи на кроватях… — она неодобрительно покачала головой. Подождав несколько минут моего ответа и не получив его, тётя Галя принялась полоть, неразборчиво бормоча что-то себе под нос. «Тётя Галя права! Мы с Санечкой разного поля ягоды! Вот он — взгляд со стороны, незамутнённый эмоциями… Я бы выглядела не менее смешно в Сашином окружении. Ну почему я такая дура? Насмехалась над ней! А потом ещё и рассказала, что подслушивала!» — я с силой вонзала тяпку в землю, пытаясь действиями заглушить душевную боль, но ничего не получалось. Я возвращалась и возвращалась к нашей ссоре. Корила и ругала себя за несдержанность и неумение руководствоваться разумом. — А может, не стоит так драматизировать? Жизнь преподнесла тебе урок. Нужно найти в себе силы поблагодарить её за это и сделать надлежащие выводы, — прорвался внутренний голос сквозь треск самобичевания. — А я уже их сделала. Я хочу вычеркнуть из своей жизни Сашу, эту работу и… просто уйти, забыть… — Опять эмоции! Уйти! Вычеркнуть! И какой прок от этого жизненного этапа? — А такой, что нечего лезть туда, где тебя не ждут! — С такой жизненной установкой нужно дома сидеть, за мамкиной юбкой прячась, — насмешливо отозвался он. — Неужели ты думаешь, что у той же Санечки жизненный путь — сплошь нежные фиалки? — Ну уж не облом за обломом, как у меня! У неё есть человек, которого она любит. Взаимно! А мне уже тридцать и… никого, — я почувствовала, как злые слёзы наворачиваются на глаза. — Может, ну их, этих женщин?! Пусть найдут мне родственники красавца-косая-сажень-в-плечах? Выйду за него замуж, обзаведусь огородом, свиньями, нарожаю детей и… никаких чувств и страданий? — А зачем? Что ты этим докажешь? — Да ничего. Просто… Не будет так больно, обидно, и вообще… — Опять эмоции! Поверь, выйдя замуж за нелюбимого человека, живя не своей жизнью, сполна ты получишь только страдания! — А что тогда делать? — Идти дальше. Искать своё. Руководствоваться разумом, но и о чувствах не забывать, потому что без них — всё никакое! — отчеканил внутренний голос и умолк.***
Всё-таки Санечка очистила тот участок от сорняков! Мне почему-то было приятно смотреть на чёрный клочок с зеленеющими кучами. На Сашу же я не могла поднять глаз. Даже сидя в машине, я пробормотала слова извинения, рассматривая обивку сидения. Кстати, она извинилась тоже. Не знаю, как себя чувствовала Санечка после этого, мне же на удивление стало легче. Скорее, оттого, что она первая попросила прощения дрожащим, будто от слёз, голосом. Мне так хотелось посмотреть в её глаза, но я не посмела, потому что было стыдно за своё поведение, да и, чего лукавить, за Сашино тоже. На хутор мы ехали, храня гробовое молчание.***
— Мы с Бусей будем спать в доме, — заявила Санечка. — Да пожалуйста. Только здесь есть крысы, — я постаралась не выдать голосом своё разочарование, которое, вопреки всем моим философским установкам «спасибо тебе, жизнь, за преподнесённый урок», вдруг накрыло с головой. Следующей волной пошли обида и злость. — Какая у тебя группа крови? — спросила я, держась за ручку входной двери и рассматривая потёки краски на ней. — Вторая, а что? — испуганно пискнула Санечка. — Ничего. Это их любимая, — не дожидаясь ответной реакции, я толкнула дверь и вышла в сенцы. Хорошо, что Саша не видела победной ухмылки, растянувшей мой рот.***
Я лежала на сеновале, прислушиваясь, — не идут ли Санечка с Бусей. Неужели она пойдёт на принцип и останется в доме? «Нехороший ты человек! — не мог угомониться внутренний голос. — Подлый поступок! Отвратительно! Ты должна пойти и успокоить её», — зудел он. Я начала выбираться со своего спального места, но так и застыла, стоя на четвереньках, — послышался собачий визг, а потом голос Санечки: — Буся, сейчас же успокойся! Игры завтра! Спать! Я гигантским прыжком преодолела расстояние до спального места и плюхнулась на рядно. Укладывались они долго. Санечка пыталась влезть в спальный мешок, а Бусинка ей «помогала». «Прекрати! Лежать! Спать! Да угомонись же ты!» — не смолкал сердитый Санечкин шёпот. Собака, видимо, понимала команды по-своему, потому как радостное повизгивание, прыжки и стучание хвостом по сену не прекращались. Потом она, похоже, решила проведать меня: повизгивание раздалось над самым моим ухом, затем в ход пошёл язык — тёркой по лицу. «Сейчас же вернись! — раздалось злое шипение из спального мешка. — Вот я сейчас вылезу, ты у меня получишь!» Бусинка замерла на минутку и опять возвратилась к облизыванию меня. Я лежала недвижимо, еле сдерживая смех и желание отпихнуть её от себя. Но нельзя — я же сплю! Я услышала звук расстёгиваемого замка и кряхтение — Саша выбиралась наружу. Буся прекратила меня лизать и поспешила к хозяйке. Я ещё долго слушала Сашины нравоучения собаке, улыбаясь и радуясь, что мы все снова на сеновале.