***
Вот тебе и эмоциональная связь! И сумки без присмотра оставила. Как ребёнок! К тому же взбалмошный и капризный! Свяжи судьбу с такой, и будешь ходить, как нянька! Живи и думай: где она, с кем? Как можно ТАК?! А может, она такая же, как Ягиня?.. Поди разберись в чужой душе! Если бы я могла её забыть!.. Избавиться от этого чувства, выжигающего сердце, как кислота! Не засыпать с мыслями о ней, не просыпаться, лишь бы увидеть её!.. Не смотреть… Но как удержаться, если она повсюду?! Как же это невыносимо! Знала бы она!.. «А если знает?!» — пронзила догадка. Порыв ветра ударил наотмашь. Я ощутила себя слепым канатоходцем, который балансирует между болью и наслаждением, понимая, что непременно сорвётся… Кожа покрылась мурашками. Я зябко поёжилась. Надо достать плед.***
Проснулась я от неприятного ощущения на лице: что-то мокрое и горячее. Потом сообразила, что это Бусины поцелуи. Попробовала подняться, но из-за пледа, опутавшего меня по рукам и ногам, ничего не получилось. Я пыхтела от усердия и злости, лишь раззадоривая бульмастифа. В голове зашевелились ужасы о перегрызенных собаками человеческих глотках… Я попыталась их унять, храбро закричав: — Придурастая ты собака! Отстань! Фу! — Буся, фу! Сейчас же отойди от Иры! — раздался Сашин оклик. Меня, наконец, оставили в покое. Я задёргалась интенсивнее, пытаясь поскорее освободиться. — Подожди, давай помогу, — Санечкины руки завозились по пледу. Я повернула голову и едва не уткнулась в мокрые пряди. — Ты плавала? «Она хотела утопиться из-за меня!..» Сердце мгновенно отозвалось сладостным трепетом. «Островская! Приди в себя!» — возопил внутренний голос. — Снимала кувшинки и в яму ступила. Хорошо, что успела камеру над водой удержать. На инстинкте сработало. Представь, булькнула в воду почти с головой, а в ней только и крутится: хоть бы камера не намокла! — Саша рассмеялась, словно серебряные колокольчики зазвенели… — Но ничего страшного, у костра моментально обсохну. Поджарим хлеб с сыром, я так проголодалась… — стучали горошинами о мой затылок слова. Я поняла, что неосознанно пытаюсь закутаться обратно в плед. — А костёр, — в воздухе повисла пауза, — в другом месте? Или… — голос Александры становился всё тише, а потом и вовсе сник. — Нет костра, — буркнула я и принялась с остервенением выбираться. Мне стало совсем тошно от этих нарочито бодрых слов. — На, держи, — я вручила чёртов плед Санечке, — ты вся дрожишь. — Да что-то к вечеру похолодало. — Она протянула было руку, потом отдёрнула. — Я достану другой — из рюкзака. Я покраснела как помидор. — Там нет пледа. Я взяла только один. Саша бросила на меня долгий взгляд и, не сказав ни слова, приняла плед. «Вот она, эмоциональная связь, во всей красе!» — забавлялось моё альтер эго. Буся, как истребитель, зашла на второй круг. Я попыталась увернуться, но куда моим двум против её четырёх! Надо с ней серьёзно поговорить!.. Мысль не успела оформиться до конца — я грохнулась в траву. — Ну как я могла забыть о тебе, несносная ты собака? — ворчала я, пытаясь отвертеться от слюнявых ласк. — У меня на тебя совсем другие планы! — Буся, фу, хватит! Отойди от Иры, прекрати портить ей планы! — засмеялась Санечка. На удивление, собака послушалась. Я поднялась, пылая негодованием не столько на бульмастифа, сколько на его хозяйку: — Твоя расчудесная собака когда-нибудь человека раздавит или загрызёт! Смех прекратился. — Она тебя укусила? — Нет, но она так навалилась со своими поцелуями, что я чуть не задохнулась. — Значит, ты предпочитаешь позицию сверху? — Что? — Тебе не знакома эта поза? Сначала я даже не поняла, о чём она, продолжая отряхивать несуществующую грязь, но тут до меня дошёл смысл. Я изумлённо уставилась на неё. Она смотрела на меня, как Мессалина на деревенскую простушку. — При чём здесь это? — медленно проговорила я, стараясь унять взбунтовавшееся сердце. Саша усмехнулась: — Да не пугайся ты так, не собираюсь я тебя насиловать. «Она что, издевается?!» Рой в голове превратился в хаос. — Расскажешь, что с хворостом? — пару минут спустя спросила Санечка. — Нет его, — брякнула я, обрадовавшись, что беседа пошла в иное русло. — Совсем? — Совсем. — Но ведь там столько деревьев, — Саша махнула рукой в сторону зарослей. — Да, там полно сухих веток, но нам они ни к чему, — я заставила себя посмотреть Александре в лицо, с удовлетворением отмечая её замешательство. Вот тебе и поза сверху! — Но ведь мы хотели с ночёвкой, у костра… — Её глаза смотрели так доверчиво и трогательно, что мой триумф разом испарился. Я проговорила, чуть не плача от сожаления: — Ты же сделала выбор, — и сама поморщилась от мелодраматичности сказанного. Впору театрально зарыдать, заламывая руки. Ирина Островская — восходящая звезда мыльных опер! — С чего ты взяла? — В ней что-то неуловимо изменилось, и она до чёртиков стала похожа на Ягиню. — Ты же сказала, что любишь Яну… — промямлила я. — А ты вообще никому ничего не говоришь! Твои родители спят и видят тебя замужем. Не заступись за тебя Аня — плясала бы в клубе с ветеринаром! — процедила Саша. Я вспыхнула: — Неправда! Я бы и без её помощи что-нибудь придумала! — Вот именно — придумала! — отрезала она.***
Я сидела, сжавшись от холода в комок, тупо уставившись на воду. «Повыть, что ли?» — подумала, завидев отражение месяца на зеркальной глади. «Лучше попрыгай, — посоветовал внутренний голос, — как-то прохладно». Попрыгать мне, правда, так и не удалось. Чужие руки обвили плечи, заворачивая в плед. Я дёрнулась — то ли вырваться, то ли обернуться — сама не знаю. Она не дала ни единой возможности: обхватила крепче, прижала к себе, уткнулась лбом в сгиб шеи, дышала медленно, будто с трудом. — Тише, тише. Сухие губы трепетали на коже. Я одеревенела, вросла в землю, онемела и сжалась от её тепла. Грудь мягко давила в спину, и даже сквозь футболку я чувствовала — она голая. Она дунула на затылок — меня качнуло вперёд, волоски встали дыбом. — Всё хорошо, — чуть слышно, почти осязаемо. Воздух будто застыл, превратился в горячий кисель, распирал лёгкие, горло. Я тщетно пыталась вдохнуть, глотнуть ветра — его не было. Она, как кошка, тёрлась щекой о мою голову, настойчиво, неустанно, продолжая движение губами — по волосам, по виску. Язык мазнул по верхушке уха. Потом ещё и ещё, вырывая из меня судорожный выдох. Она улыбнулась, засмеялась беззвучно, отсчитывая губами пульс на шее и, наконец, поцеловала — легко, играючи, осторожно, щекоча влажным росчерком. Я ничего не могла с собой поделать. С ней — поделать. Я застонала — где-то внутри. Её рука скользнула под футболку — и вверх, до края лифчика, к центру груди, и вниз — кончиками пальцев — до пояса. Я не выдержала. Перехватила её ладонь. Рванулась. Мы рухнули на бок, забарахтались, запутавшись в руках, ногах, пледе, её желании. Она прильнула ко мне всем телом, опутала, оплела. Беспорядочно, жадно целовала. Я нашла её рот своим. Впилась до одури. Хотелось вытолкнуть, выкрикнуть «Моя!», «Любимая!» — её язык не давал. Она отпрянула, засмеялась в голос. Оседлала мои бёдра. Я потянулась следом, на ощупь — по контурам тела, едва различимым в свете луны. Наши груди соприкоснулись. Мои пальцы отыскали её губы. И оказались в ловушке. Горячей, влажной, засасывающей глубже и глубже. Жар из лёгких истёк вниз, до самого паха. Она высвободила мою руку и потянула к себе — в себя. Я обомлела — до паники, до экстаза — такой влажной она была. Я не толкнулась — скользнула внутрь. Она двинула бёдрами мне навстречу и будто вручила своё обнажённое сердце. Я чувствовала его пульсацию всей рукой — от кончиков пальцев до запястья. Оно отзывалась на каждое движение, каждое касание. — Сильнее! Во мне словно что-то взорвалось. Я оказалась сверху, вдавливая её в сбившийся в кучу плед. Время замерло, натянулось — и вдруг понеслось — быстрее и быстрее. И мы вместе с ним. — Давай! Ты же хочешь! И я хотела! Неистово, всю! Сейчас, сегодня, всегда! И она поняла! И ответила — протяжным выкриком. Дёрнулась и затихла.