Нам и не снилось

Машины уже и след простыл, а я всё смотрела на выезд из двора. Потом решила проверить телефон: вдруг Санечка звонит, а звук отключен. Телефона в карманах не оказалось. Я заспешила домой, подгоняемая мыслью: «Она звонит-звонит, а в ответ тишина!» Увы, пропущенных звонков не было. Залезла в сообщения и разочаровалась ещё больше. — Вот тебе и позвоню! — Я раздражённо бросила телефон на стол. «Учитесь властвовать собою, — запел внутренний знаток русской литературы, — не всякий вас, как я, поймёт…» — Заткнись, а? И без тебя знаю! Всего лишь минутка слабости… Я — сильная и волевая личность! — бормотала я, разбирая сумки. Бухтение внутреннего советчика нисколько не помогало, и в конце концов я не выдержала: — Смелость города берёт! И пускай неуместно! Но четыре сумки опустошить и ни разу в телефон не заглянуть свидетельствует о моей недюжинной силе воли. — Я судорожно перелистала сообщения. Пусто. — Хозяин — барин, — вздохнула и поплелась на кухню. Я уже допивала чай, когда услышала оклик: — Ира? — На кухне! — промычала я с набитым ртом. — На меня напал просто невероятный жор. Присоединишься? Я дала ей возможность откусить от бутерброда и глотнуть чаю, а потом выпалила единым духом: — Как тебе Саша? Александра Павловна… — и принялась сосредоточенно размазывать масло по куску булки, превратившись в слух. — Саша как Саша, — последовал неспешный ответ. — То есть? — Я прекратила маслоконспиративную процедуру. — Что именно ты хочешь услышать? — Чашка была отставлена, бутерброд отложен. — Внешне она симпатичная девушка, дружелюбная, как по мне. Больше ничего сказать не могу, слишком мало я её видела. — Тётя Валя опять принялась за еду. Я поёрзала на стуле. Меня так и подмывало поговорить о Саше, но как это сделать ненавязчиво-незаметно? — А у Са… Александры Павловны любимый… человек — модель… Из мира моды, представляешь? — Я сделала большие глаза, что должно было выражать моё непомерное удивление и заинтересованность данным фактом. — Да ты что?! — на меня смотрели такие же круглые глаза. — Нам нужно обзавидоваться жуткой зелёной завистью? — Зубы вонзились в плоть бутерброда. — Вот ещё! — пырхнула я. — Но всё-таки мир фэшн-индустрии… там все такие… — Я пощёлкала пальцами. — Красивые. — И?.. — От изучающего взгляда в упор засосало под ложечкой. — Ну… — протянула я, лихорадочно придумывая, что сказать. — Это ведь значит, что Саша красивее, чем я, если её любит модель… а меня, значит, не любит… — Стоп! Кто кого любит? Что-то я запуталась. «Ох, наплела же я белиберды!» — Я имела в виду, что Саша красивее меня, если на неё обратила внимание модель, а я некрасивая, потому что на меня никакая модель внимания не обратила, — уставившись в стол, промямлила я упавшим голосом. Весь запал разом вышел. Тихонько звякнула отставленная чашка. Сильная, мозолистая рука легонько сжала моё запястье. — Девочка моя, что стряслось? Ты и Саша влюбились в одну модель? — Ох, если бы всё было так просто! — выдавила я, стараясь не разреветься. «Эк тебя колбасит! Вот у людей какие беды бывают, и то они держатся, а ты расквасилась. Разве это беда?! Смех, да и только! Соберись, наконец! Только и можешь, что нюни распускать!» — разошёлся не на шутку внутренний голос. — Я… Мне нравится Саша, а ей — модель, — слова застревали в горле, словно я сама себе зачитывала приговор. — А тебе эта модель не нравится? Или ты ей? Вопрос поставил меня в тупик. Я подняла глаза и, глубоко вздохнув, попыталась объяснить: — Мне нравится Саша… ну… как мужчина. — Видя удивлённо приподнимающиеся брови, я поспешила высказаться более толково: — Мне Саша нравится так, как должен нравиться мужчина… Со всеми вытекающими отсюда последствиями… — Мой внутренний надзиратель закатил глаза. — Ну, в общем, я влюбилась в Санечку. — Я умолкла окончательно, прислушиваясь к блеющим отголоскам моих перлов. «Не то слово! — охотно согласилось альтер эго. — «Со всеми вытекающими и затекающими последствиями…» Тьфу!» Щёки мои зарделись так, что даже глазам стало горячо. Я отвернулась к окну, понимая, что никакая сила не заставит меня посмотреть в лицо тёте Вале. Через открытую форточку доносился гул транспорта, редкие крики, собачий лай. «А ведь ничего не изменилось после твоего признания. Даже потолок не обрушился! И стука падающего тела не слыхать, — подбодрил меня внутренний голос. — Только вот в негодницы записываться не надо! — осадил он. — Ты сказала! Ты смогла!» — Ира, ещё чаю? — негромко спросила тётя Валя. Не выдержав, я обернулась. Она насыпала свежую заварку. — Да, спасибо. Только мне не такой крепкий. — Я была благодарна ей за возможность отвлечься. — Чай — великая сила! Он и бодрит, и мысли в порядок приводит, — ответила она, колдуя над чашками. — Мысли в порядок — это хорошо, — заметила я, глядя на плавные, успокаивающие движения рук. — Такой бардак в голове! — Да уж… — только и сказала она, протягивая мне чашку, над которой поднимался пар. — Осторожно, крутой кипяток. — Как ты такое горячее пьёшь?! — Я поставила чашку на стол, так и не осмелившись глотнуть. — Это же очень плохо для слизистых. Для пищевода опасно… — Жить вообще опасно, — изрекла тётя Валя, отхлебнув. — Зато вкусно! — Она забросила в рот сушку и смачно захрустела. — Вкусно жить… Такого я ещё не слышала, — хмыкнула я. — Это как? В чём вкусность? — Я опять взялась за чашку. — А во всём. Жить так, чтобы вкусно было во всём. Быть собой. Делать то, что нравится. Конечно, руководствуясь совестью… — Она опять захрустела бубликом. — Быть собой… Что ты имеешь в виду? Разговор сворачивал куда-то в дали, доселе невиданные. Но интересные. Я поставила локти на стол и упёрлась подбородком в ладони. Почему-то вспомнились наши редкие беседы, когда она возвращалась из очередной командировки. Я именно вот так вот сидела — уперев локти в столешницу — и с восторгом слушала рассказы о работе геологов. Может, они и породили моё желание путешествовать?.. — Например, найти в себе смелость и силы уйти с нелюбимой работы. Я тобой горжусь! Не каждый на такое способен. Я зарделась от похвалы и тотчас на себя за эту манеру рассердилась: неприятно — краснею, приятно — туда же! «Сосуды, лабильность нервной системы… Не отвлекайся!» — приструнил внутренний голос. — Ведь «Ирина Николаевна Островская — профессор, доктор медицинских наук» — мечта твоей мамы? — О да! — засмеялась я. — Ну, это лишь верхушка айсберга… Сама же мечта такова: Ирина Николаевна Островская — профессор, доктор наук, счастливая жена и мать, основоположник медицинской династии. — Даже так? — улыбнулась тётя Валя печально. — Целая жизненная программа. — Да! Но это не моя программа! Я не хочу заниматься медициной! И замуж не хочу! — воскликнула я и добавила чуть тише, сдерживаясь: — Я ведь пробовала с парнем встречаться… Притворство какое-то… Опять заспешила, торопясь высказаться: — И дело не в том, что мне ещё не повстречался мой парень, а в том, что он мне никогда не повстречается. Потому что это не моё и никогда им не было! И медицина эта… Ну не моё это! — Погоди, — остановила тётя Валя, — не распаляйся. Я тебя ни в чём не обвиняю, просто как-то это всё… — Она принялась грызть нижнюю губу. «Так вот от кого у тебя эта дурацкая привычка», — не преминул заметить мой внутренний Ястребиный Глаз. — Про твоё нежелание быть врачом мы с тобой уже разговаривали, поэтому новость о том, что ты сменила место работы, не была для меня столь… неожиданной, как та… — она шумно выдохнула, — другая. — Как гром среди ясного неба? — Можно и так сказать. Тётя Валя потянулась к электрочайнику и, заглянув внутрь, нажала кнопку. Потом встала и пошла к мойке. — Ну… Гулять так гулять! — заявила я ей в спину. Хотелось, чтобы прозвучало насмешливо, а получилось жалко. Тётя Валя зябко повела плечами. — Ира, я тебя ни в чём не обвиняю, — повторила она. Вода перестала бежать. Тётя Валя обернулась, держа в руке вымытую чашку. — И не осуждаю. Больше всего я хочу, чтобы ты была счастлива! И если… — она потряхивала чашку, грозя разбить бедолагу, — чувства к женщине тебе могут это дать… Не договорив, она вернулась к столу, взяла коробку с чаем и принялась насыпать заварку в чашку. «А руки-то подрагивают! — опять вклинился внутренний голос. — Довела!» — Тётя Валя, я… Извини, пожалуйста! Мне так стало жаль! Зачем я ей это сказала?! — За что ты извиняешься? Ты всё сделала правильно. Ты смелая девочка. Она подошла и обняла меня. Я ткнулась головой ей в живот. «Как в детстве, — умилился внутренний голос. — Только чур не реветь!»