Last Place That Love Lives

У Софи руки пахнут свежеиспеченным хлебом, одуванчиками и сталью шляпных булавок, и в этом вся она: мягкая, яркая и надежная. Сама называет это «заурядностью», прячет глаза и сосредоточенно хмурит брови, будто вес не прожитых ею лет все еще давит на плечи, и возвращается к стирке, отгоняя Маркла от готовящегося в камине ужина. Хаулу отчего-то печально смотреть на то, как краснеют ее привыкшие к работе руки от щелочи. Кальцифер бурчит себе под нос, мясо скворчит на раскалённой сковороде, лучи закатного солнца бьют в окна, и ни одна пылинка не пляшет в их свете. Дом пахнет лавандовым мылом и немного хлором. Софи морщит нос и потирает запястьем глаза. Ей хочется извиниться за то, что не выбрала аромат изысканнее. Пионы или розы, а может те волшебные цветы, отливающие золотом и сверкающие в сумерках, которые она видела в королевском дворце. От их удушающе сладкого запаха еще так неприятно свербило в горле и чесалась шея, пока она, прямая и натянутая как струна, выдавала все секреты своего сердца Салиман. Софи до сих пор не уверена, что Хаул думал о тех словах, что так опрометчиво вылетели из ее рта. Но цветы эти точно пришлись бы ему по душе. Сложно было не заметить, каким взглядом он скользнул по ним, как аккуратно его длинные пальцы прошлись по маслянистыми лепестками, как он вдохнул полной грудью их запах и расплылся в своей самой обольстительной улыбке. Коллекционирование, завоевание и любование… И все это касается вещей красивых, прекрасных, уникальных. Как Лотти, как те цветы, как любовь ведьмы. Куда уж с этим тягаться девчонке, что большую часть своей жизни провела в подсобке шляпной лавки, а жить начала лишь в тот момент, когда ей внезапно стукнуло девяносто? Софи помнит тот момент, когда губы Хаула накрыли ее, и это воспоминание все еще блуждает где-то в груди, обращаясь то солнцем, то тучей. Но с тех пор минул уже месяц, и то, что казалось очевидным в момент радости от спасения, теперь виделось чем-то нереальным. Хаул молчал, а Софи не спрашивала. И в этом были все они, слишком сломленные, чтобы поверить: любовь между ними взаимна и вечна. — Ты же останешься, Софи? — спрашивает Кальцифер в один из тех дней, когда лучи палящего солнца раскаляют воздух добела, а она стоит в одном нижнем платье, разгребая пепел из очага. Сегодня они в порте, Хаул и Маркл ушли на рынок, и ей уже без примеси боли интересно, сколько еще маг сможет играть роль примерного отца семейства? Кого он пытался обмануть и зачем? — Не знаю, — немного сварливо отзывается Софи, думая о том, сколько лишних денег потратит Пендрагон в своем притворном восторге от ярких прилавков со всевозможными яствами. — Злая ты, — обиженно бурчит демон, украдкой забирая полено из кладки. — Злая и глупая. Про Хаула я-то давно все понял, столько лет, можно сказать, сердцем к сердцу, но от тебя такого не ожидал. Ей становится немного обидно от его слов. Она не хочет думать о будущем, о том моменте, когда придется вернуться в родной городок, к своим шляпкам, безразличной матери и одиночеству. А ведь точно придется: сколько еще Хаулу понадобится времени, чтобы ему и в молчанку играть надоело? Из глаз Софи брызжут злые слезы, и она резко ставит ведро с водой на пол. — Эй! — возмущается Кальфицер, когда пара разбрызганных капель попадает в его очаг. — Можно поосторожней? — Вот не будет меня здесь, так и полы некому будет мыть! — тихо шепчет себе под нос Софи. — И воды во век не увидишь. Она так и не понимает, услышал ли демон ее слова, но отчего-то в замке становится холодно, будто весь его огонь угас. Софи этого почти не замечает. Она с тревогой смотрит на дверь, ожидая, что в любой момент Хаул и Маркл могут вернуться, и это отчего-то пугает. С каждым днем уйти, отказаться от той малости, которую мог ей предложить чародей, пожирающий сердца, все сложнее, и нужно принять какое-то решение. Ей не хочется состариться в ожидании чего-то большего, этот урок она успела усвоить. Кальцифер гонит замок сквозь густой лес, можно услышать, как ветви стонут, расступаясь перед демонской магией. Она понятия не имеет, где они находятся, далеко ли отсюда до ее лавки, и существует ли еще вообще магазинчик в городе, который война не пощадила. Софи все равно, если честно. Она нашла Ходячий замок дряхлой старухой, запрыгнула на ступеньку крыльца с тускло горящим фонарем, а уж спрыгнуть с нее, будучи юной девицей — труда не составит. Сердце у нее тяжелое, и Хаул должен это понять теперь, когда она вернула ему его собственное. Не может она больше томиться, изнывать от желания начать жить, а получать в ответ лишь шутливые подтрунивания и нечитаемые взгляды. Жизнь ведь она проходит, и никакой магией ее не остановить, негоже тратить ее на тех, кому ты нужен лишь для того, чтобы полы дома блестели. — Софи, — тихо зовет Кальцифер, когда девушка резким, нервным движением развязывает фартук. Лицо у нее бледное и суровое, и эта решительность демону очень хорошо знакома. Он знает, что немного найдется людей, которые сравнятся с это маленькой мышкой в решимости, если уж что-то взбрело ей в голову. И так же мало найдется в мире болванов, подобных Хаулу. — Софи, не уходи, — просит демон, но она лишь тускло улыбается, заботливо пододвигая дрова ближе к огню. — Ты же знаешь, что если останусь, то он съест мое сердце, — шепчет Софи и с раздражением смахивает слезинку со своей щеки. Что может сделать демон огня? Только оставаться в своем очаге и смотреть, как девушка, не видящая очевидных вещей, открывает дверь и уходит не оборачиваясь. * * * Солнце пробивается сквозь кроны деревьев лишь слегка, от этого повсюду тени играют с бликами света, и красные ягоды кажутся расплавленным золотом в зеленой листве. Ей кажется, что идет она целую вечность, хотя на самом деле едва ли минуло полтора часа. Время тянется медленно, когда не знаешь, для чего тебе ускорять стрелки часов. Эту истину она усвоила, когда Лотти устроилась работать в пекарню и стала приходить домой лишь изредка. Софи скучала и иногда ей становилось одиноко без веселого лепета сестры, вот и пришлось научиться маленьким фокусам. Нет, это не была магия, конечно же. Не стоит забывать, что Софи — старшая сестра, а значит сама обычная. Но уж как-то ей удавалось сделать так, что выходные наступали быстро, и она снова могла молча улыбаться, наблюдая, как Лотти примеряет шляпки, непременно восторгаясь даже самыми неприметными. Софи думает о том, как одним в жизни все достаётся легко, будто все вокруг — всего лишь игра. Заляпанные зельями ванны оттираются ведь сами, и можно сколько угодно пытаться обмануть природу, чтобы завлечь в свои сети новую девицу или колдунью. Оборотничество не требует платы, а значит ты волен летать себе птицей хоть до посинения, скрывая ото всех, что тебе не плевать на целый мир. Можно вертеть старушкой, хоть и знаешь, что на ней чары, и не пытаться помочь, ведь ситуация забавная, да и паутина над очагом слишком разрослась. И, разумеется, таким людям ничего не стоит подарить поцелуй, а потом и словом не обмолвиться о произошедшем. Она так злится на себя, на Хаула, на Кальйифера, и ведьму Пустоши, даже слегка на Маркла, что не замечает, как подолы ее простого платья путаются в колючих ветках. Софи прижимает к себе узелок со своими немногочисленными вещами, и хмуро смотрит на кустарник, в народе называющийся «ведьмин корень». Говорят, что коли уж попал в его сети, то вовек ходить с шипом в сердце. — Ну уж нет, никаких больше ведьм, — бубнит девушка, дергая на себя плотную шерстяную ткань. — Никаких колдунов, заклятий, демонов и сделок! Я старшая, в конце концов. И мне суждена долгая, но скучная жизнь! — Тебе этого хочется, Софи? — голос Хаула настигает внезапно, и она вздрагивает, теряет равновесие и падает, обдирая ладони о шершавую кору. Ее слегка мутит от боли, но потом его длинные пальцы обвивают плечи, и стоит лишь на мгновение прикрыть глаза, чтобы вспомнить все то, что она пыталась забыть. Руки у него пахнут вовсе не хлебом, а одной из жидкостей в разноцветных стеклянных склянках, которые она грозилась выкинуть. В этом аромате много нот, и один компонент дороже другого, а Софи все еще помнит, запах свежего пота и скошенной травы, который исходил от Хаула в тот миг, когда его губы прижались к ее. Он ей нужен, настоящий, с сердцем и страхом в глазах, и горячие слезы текут по ее щекам. — Я не знаю, чего хочу, — тихо шепчет она, пытаясь выбраться из его теплых объятий. — И никогда не знала, поэтому меня и прокляла ведьма. — А я думал, что это из-за меня, — весело улыбается Хаул, проводя пальцами по ее щекам, стирая слезы, которые неприятной тяжестью отзывались в его сердце. — Ты вечно думаешь, что все крутится вокруг тебя, — отрезает Софи. — А ты вечно ворчишь, хоть уже давно перестала быть старухой, — хохочет ее прекрасное чудовище. Они замолкают, думая, нужны ли слова. Столько вариантов для дальнейших действий, которые определят их судьбу, и так мало времени на принятия решений. Софи ждет действий, она ждет признания, хоть и знает, что жестоко с ее стороны требовать от него подобной смелости. — Ты и сама все знаешь, — отрезает Хаул, хватая ее за руку и таща в сторону Замка. — Хватит строить из себя дурочку, тебе не идет. — Никуда не пойду, пока ты не скажешь, — упрямится Софи. — Лучше до конца жизни буду делать шляпки, чем прозябать в неизвестности, пока ты набираешься смелости. Хаул разражено вздыхает, оборачиваясь к ней, и его золотистые кудри темнеют на глазах. Сердце у него появилось лишь недавно, а уже приносит сплошные неприятности! И как люди умудряются таскать в своей груди эту тяжесть всю жизнь? И все же, все же… Что может быть лучше лучистых глаз Софи, когда она смотрит из окна на улицу, тихонько и фальшиво напивая себе под нос? Или ее теплых пальцев на его предплечье? Или то, как она дышит во сне, едва уловимо фыркая? Хаул уже давно влюбленный глупец, а разве глупцам есть дело до каких-то страхов? — Люблю я тебя, несносная девчонка! — тихо бормочет он, хватает ее за руки, чтобы Софи сразу поняла: теперь он ее точно никуда не отпустит. — Будь ты хоть в тридцать раз более упрямой, дерзкой и ворчливой занозой, все равно бы любил тебя. Так сильно, что самому страшно. И тебе стоило бы бояться Софи, ведь любовь колдуна — страшное дело. Это навсегда. Ей надо встать на цыпочки и ухватиться за него крепко-крепко, чтобы не упасть или не взлететь. Потом уткнуться носиком в его шею, тихо вздохнуть, прислушиваясь как сердце бешено бьется. Досчитать до пяти, чтобы скользнуть по его губам едва незаметно, невесомо и нежно, обещая то, на что Хаул и не смел рассчитывать. Но прежде, чем он успевает углубить поцелуй, Софи отстраняется и берет его руку в свою. Он думает, что так и не услышал ответные слова. Пугается сначала, хочет потребовать их, будто это был торг или одна из его сделок, но руки Софи пахнут хлебом, и Хаул просто знает. Так будет всегда.