Гремит лишь то, что пусто изнутри. Уильям Шекспир
* * *
Гермиона стояла в самой середине перрона, окружённая лишь каменным зданием слева, снующими туда-сюда подростками и стальными балками слева, именующимися рельсами. Её веки вяло трепетали, не имея удовольствия закрыться, а руки свисали вдоль тела. До ушей её донёсся протяжный свист приближающегося локомотива, а через несколько минут перрон наполнился густым белёсым паром, исходящим от больших округлых колёс и дымовой трубы. Она без интереса смотрела на «Хогвартс-экспресс»; на то, как медленно открылась карминового цвета дверца; и глаза её удивлённо расширились только лишь тогда, когда из поезда вышла согбенная морщинистая старуха. Женщина около минуты стояла на перроне, неотрывно смотря на каменную кладку здания перед собой, словно и не замечая шумную толпу. Постепенно дым рассеялся, но Гермиона так и не смогла увидеть лицо старухи, которая медленно повернулась к ней, угрожающе наклонившись вперёд. Девушка сглотнула, когда заметила, что силуэты людей постепенно растворились в воздухе, превратившись в чёрный прах, что унёс с собой алчный ветер. Она почувствовала тяжесть в своей правой руке. Гермиона посмотрела вниз, и каково же было её удивление, когда глаза её нашли искусно выполненный серебряный кинжал. На смертельно заточенном острие змейкой извивалась тонкая кровавая струйка, что медленно подбиралась к сосредоточию клинка. Гермиона с удушающим, разрывающим её хрупкие рёбра и стирающим их в белоснежный прах, ужасом наблюдала за тем, как капля за каплей срывалась с кончика лезвия багровая жидкость, марая кровью её подрагивающие руки и собираясь в небольшую лужицу у её ног. Животный вопль застрял у неё в пересохшей глотке, когда пред уставшими её глазами предстала та самая старуха. Женщина, держась за сердце, корчилась в предсмертных конвульсиях, жутчайшей агонии на асфальтной дорожке, издавая протяжные хрипы. Гермиона не могла видеть, что глазные яблоки умирающей закатились наверх, к небу, словно вымаливая у него прощения за все свои земные грехи и пощаду, но оно было непреклонным в своём конечном выборе. Руки девушки затряслись; многовековая дрожь пробежала по ним окоченевшими костлявыми пальцами. Она отчаянно хотела выпустить из хладной руки, из чести служившей убийце — не ей! — роковое оружие, но пальцы словно враз задубели, не в силах разомкнуться. Сердце бешеной птицей, загнанной в клетку хрупких рёбер, забилось в ноющей грудине; глаза заболели пуще прежнего, и если бы она была случайным наблюдателем, то могла бы заметить несколько лопнувших сосудов, кровавым ореолом, что переплетались меж собой тончайшими в своём роде змейками, окруживших её радужку. Гермиона отшатнулась назад; по телу её прошёлся ток, когда кожей спины она почувствовала что-то очень холодное и слегка жёсткое, что-то, напоминающее… — Гермиона. Гриффиндорка ахнула и застыла всем телом, когда мягкий, ласкающий её мочку шёпот прошёл наэлектризованными нитями сквозь всё её нутро, скапливаясь в кончиках пальцев на руках и ногах. Она смотрела на огромную лужу крови, что с каждой пройденной секундой становилась всё шире; уже мёртвая и побледневшая старуха спала крепким сном без сновидений, а кровать же её была не столь необычайна, сколь неудобна, — странные ассоциации заполнили голову Гермионы, которая, казалось бы, перестала дышать, отчаянно стараясь игнорировать чужое вмешательство. Девушка чувствовала холодное касание на своём правом запястье, что медленной дорожкой спускалось вниз. Чьи-то цепкие пальцы обхватили богато украшенную рукоятку кинжала, осторожно забирая его у неё. Вторая рука, более тёплая и менее широкая, как показалось девушке, легла на её левое плечо, осторожно, но отнюдь не грубо сжимая его. — Гермио-она. Ужас гриффиндорки постепенно спал, утопая в бесконечном спокойствие даже тогда, когда она почувствовала стальное лезвие, чуть оцарапавшее её горло. Все чувства Гермионы сжались в один сплошной комок, заставляя её грудь размеренно вздыматься; глаза налились свинцом, в то время как рука на левом плече чуть сильнее сжалась и слегка потрясла её, не давая векам, затрепетавшим подобно беспокойной листве, закрыться. Клинок сильнее вжался в кожу, вырывая совсем тихонький, едва не приглушённый стон из уст молодой особы. — Гермиона, просыпайся. Слова, не теряющие прежней методичности, эхом отдавались у неё в ушах; позднее плавно перешли в её голову, смешались с мыслями, и Гермиона проснулась, вздрогнув от сильного шума, что уловил её неподготовленный, разве что не девственный слух за первые две секунды после тяжёлого пробуждения. Голова её гудела, неясные мысли спутались меж собой, а грудная клетка горела, держа в тисках сердобольное сердечко. Гермиона кинула дикий взгляд на свои руки и бегло осмотрела их; они всё также были облачены в серую ткань её вязаных перчаток, в то время как во сне — нет, что значительно успокоило её. Прислонившись лбом к ледяному, по краям замёрзшему стеклу, она хриплым после сна голосом спросила, не совсем задумываясь что: — Я заснула? Она огляделась, с облегчением понимая, что всё ещё находится в карете, которая должна была довести их до станции «Хогсмид». Гарри убрал свою руку и сел обратно на своё сидение, что было напротив неё. — Ненадолго. Я разбудил тебя сразу же, как только ты стала морщиться и шевелиться во сне, — он беспокойно посмотрел на неё, сложив руки в замок на коленях и слегка наклонившись вперёд. — Тебе снились кошмары? — В таком случае, — вставил своё слово Рон, что сидел рядом с брюнетом, — у меня есть настойка от кошмаров, которую я купил… хм… в прошлом году, вроде бы. — Зачем она тебе? — удивился Гарри. По лицу рыжего пробежала тень непонимания; наконец он вскинул брови и издал протяжное: «А-а-а». — Я тебе разве не рассказывал? — он рассеянно почесал затылок. — Странно… ну, ладно, значит расскажу сейчас, — парень поудобнее устроился в чёрном кожаном сидении и начал свой рассказ, в котором по обыкновению фигурировали и, очевидно, занимали главную роль во всей летней драме между братьями Фред и Джордж. В это время Гермиона, краем уха слушающая довольно привычные россказни время от времени слегка заикающегося друга, думала о своём странном сновидении. Её немало удивило — и что же таить — обеспокоило — его весьма и весьма странное содержание, какого она раньше не видала ни в одном из своих снов, что в основном складывались в серую скучную картину. По краскам оно особо не отличалось от остальных и было по обыкновению блеклым и тусклым, но то, что она увидела… скажем так, не на шутку испугало её. На протяжении целого месяца Гермиона, практически не переставая, думала о предстоящем Рождестве и прокручивала в голове всевозможные варианты будущих событий. Она была в ужасе от того, что ей предстоит делать уже сегодняшним вечером. Право слово, она никогда не будет готова встретиться лицом к лицу со своей второй сущностью, что, безусловно, существовала в каждом человеке без исключения, но она не собиралась преспокойно становиться убийцей только лишь поэтому. Казалось, будто самые её истинные на сегодняшний день страхи решили собраться воедино и эксплуатировать её оголённые нервы и уставший разум до тех пор, пока не убедятся, что Гермиона сошла с ума от своих безустанных размышлений. Поистине злая шутка! Сквозь свои напряжённые мысли, что мрачными, по-настоящему грозными тучами окружили её мозг, она услышала мужской голос: — Гермио-она, — белёсая пелена спала с её уставших, раскрасневшихся глаз, и девушка увидела Рона, что щёлкал пальцами перед её лицом. — Ау! — Ты здесь? — спросил Гарри, скривив уголки губ. Гермиона, чувствуя себя уж очень некомфортно под их пристальными взглядами, поёрзала на сиденье. — Конечно, — отозвалась она спустя секунду. — Я просто задумалась, не берите в голову. Очевидно, последние несколько минут парни обсуждали рождественские каникулы и подарки, что им собирались подарить родители Рональда, потому как брюнет склонился к ней и спросил: — Как думаешь, что тебе подарят твои родители на Рождество? Гермиона моргнула, невольно позволяя мыслям утечь к её Рождеству. Встрепенувшись, она рассеянно сказала: — Ах, ну… какую-нибудь книгу, вероятно. — Книгу? — Рон поморщился. — Тебе что, каждый год дарят книги? Гриффиндорка пожала плечами. — Последние несколько лет я сама прошу их дарить именно книги… Хотя, нет, — она хмыкнула, медленно проводя ладонью по шее. — В позапрошлом году мама подарила мне летние босоножки, которые были на удивление отвратительного зелёного цвета. Парни звонко рассмеялись, очевидно, восприняв её слова немного иначе. — Подписываюсь под каждым твоим словом, — сказал Гарри, надевая свою зимнюю куртку, которую он снял сразу же после того, как они сели в карету. — И я! — хохотнул Рон, после чего прислонился лбом к окну, точно как совсем недавно Гермиона. — Ох, а ты был прав, Гарри, когда сказал, что мы уже практически приехали. Он, на секунду задержав свой взгляд на том, что находилось за толстым замёрзшим стеклом, откинулся на грубое тёмно-серое дерево кареты. — Вот поэтому я и начал одеваться, — сказал Гарри, скрупулёзно застёгивая последнюю пуговицу, что, по наблюдениям Гермионы, постоянно выскальзывала из его пальцев. Гермиона в очередной раз нырнула рукой в карманы своего пальто, нащупывая пальцами золотистый металл. — Прежде чем мы приедем, я хочу кое-что вам дать. В последнее время мы, — неуверенно продолжила она, избегая смотреть на Гарри и Рона, — ну, общаемся не так, как раньше. Я проанализировала это и… Вот. Она разжала кулак и наклонилась к парням. Гарри, удивлённо подняв брови, взял одну золотистую монету, с задумчивым видом осматривая её. Рон потянулся за своей, после чего Гермиона откинулась на своём месте, наблюдая за друзьями. — Зачем нам галлеоны? — спросил Рон, сжав в кулаке монету. — Это ваши подарки на Рождество, — ответила она. — Деньги? — Не совсем, — девушка покачала головой и достала третью монету из противоположного кармана. — Я заколдовала их. Помните мой… м-м… дневник? — Да, — ответили они синхронно. — Но причём здесь он? — Я тогда сказала, что подробно изучаю свойства протеевых чар и записываю свои исследования в дневник. На днях подумала: «Почему бы мне не воспользоваться протеевыми чарами?» Я заколдовала галлеоны, использовав более сложный вариант чар, поэтому количество слов и предложений, которые монета может поместить в себе, неограниченно. — Это гениально! — отозвался Рон, восхищенно смотря то на лицевую сторону монеты, то на Гермиону. — Спасибо, — щёки её покрылись лёгким румянцем, а сердце довольно затрепетало, как было всегда, когда её хвалили. — И вправду, — сказал Гарри, покручивая в руке свой золотистый галлеон. — Ты молодец, Гермиона! Я бы до этого точно не додумался. Кстати, а как они работают? — Ах, да. Вам нужно сосредоточиться конкретно на той мысли, что вы хотите, чтобы появилась на монете. Другими словами — мысленно проговорите слово или предложение и посмотрите на свои галлеоны. Я сейчас покажу. Она посмотрела на свою монету и мысленно сказала: «Попробуйте тоже». Парни, пристально наблюдающие за Гермионой, вмиг перевели свои взгляды на галлеоны, когда почувствовали, что те нагрелись, обжигая их ничем не защищённые пальцы рук. — Только по очереди, — предупредила она. Рон посмотрел на Гермиону и сказал: — Тогда я первый. Парень ближе поднёс к лицу ладонь, словно думал, что с более близкого расстояния у него получится лучше, и пристально посмотрел на свой галлеон. Около минуты ничего не происходило, вероятно, потому, что Рон тщательно раздумывал над своими словами — так, по крайней мере, подумалось Гермионе, — когда, наконец, оставшиеся монеты в руках Гарри и Гермионы нагрелись, показывая им короткое: «Так?» Гарри посмотрел на Рона, который не отводил своего слегка разочарованного и раздражённого взгляда от корявых букв на круглом галлеоне. — Над чем ты так долго думал? — Пытался привести свои мысли в порядок, — ответил ему Рон и положил ладонь на колени. — Отлично, — сказала Гермиона, улыбнувшись. — Теперь ты, Гарри.* * *
«Я заметил, монеты довольно сильно нагреваются». Гермиона откинулась на своём месте и убрала галлеон в карман, уверенная, что он ей больше не понадобится. — Ты прав. Именно поэтому я бы посоветовала вам держать их по возможности в кармане куртки, например, или джинс. Спустя мгновение карета, запряжённая фестралами, остановилась, и подростки вышли из неё, направляясь на станцию. Погода сегодняшним днём сильно порадовала учеников своей размеренностью и спокойствием в преддверии Рождества: снег, сверкающий в лучах ослепительного солнца, хлопьями опускался на вязанные шапки, шарфы, куртки и волосы снующих по перрону учеников, что дожидались приезда «Хогвартс-экспресса», изнывая от желания поскорее покинуть школу и оказаться дома в окружении любви и волшебства, что дарил праздник. Поезд со свистом остановился, выпуская из недр клубами белоснежный пар — точно как во сне Гермионы, — когда друзья ступили на перрон. Рон обернулся к девушке, что шла сзади парней, грея замёрзшие руки в тёплых карманах. — Гермиона! — позвал он подругу, что сливалась в толпе студентов. Парень остановил Гарри, и они оба потянули Гермиону за руки, выпуская из «оков». — Спасибо, — поблагодарила их девушка, стряхивая с пальто хлопья ещё нерастаявшего снега. Гарри взял её за руку, чтобы она вновь не потерялась в толпе, а в другой повёз массивный чемодан. — А как понять, — громко начал Рон, обращая всё своё внимание на Гермиону, — кто кому написал? Гриффиндорка поправила свободной рукой резинку своей розовой шапки, что сползла на лоб, больно врезаясь в кожу. — Вы можете просто назвать своё имя, когда закончите сообщение. — Ладно, это весьма очевидно. — Но немного неудобно, — заметил улыбнувшийся Гарри. Гермиона пожала плечами и посмотрела на «Хогвартс-экспресс», внутренне содрогаясь время от времени от витающих перед глазами картинок. Множество студентов уже заняли свои места в поезде, потому как перрон значительно опустел. Она посмотрела чуть левее, когда её глаза нашли белоснежную макушку слизеринца. Драко стоял в нескольких футах от них, предпочтительно ближе к началу состава, очевидно, дожидаясь своей очереди; Гермиона заметила Крэбба и Гойла, что поднимались вверх по короткой металлической лестнице. Он поймал её взгляд и едва ли заметно кивнул, отвечая этим коротким жестом на её лёгкую улыбку, прежде чем исчез в облаке пара и локомотиве. — Вы же будете писать мне? — спросила Гермиона, когда они остановились перед узкой красной дверцей. — Конечно! — Гарри кивнул и улыбнулся, всем своим видом напоминая девушке времена, когда ему было одиннадцать лет. Рон усмехнулся. — Знаешь, Гермиона, это лучший твой подарок на Рождество. — Думаю, ты прав, Рон. Гермиона закатила глаза и притянула в объятия парней, крепко прижимаясь к ним. — Я люблю вас, — сердечно прошептала она, боясь, что после каникул потеряет частичку себя, как и нить, что связывает её с Гарри и Роном. А это обязательно произойдёт, ведь путь её верно проложен к объятиям Смерти. — Мы тоже, — в унисон ответили парни, отстраняясь от неё с довольными улыбками и едва проступающим румянцем на бледных щеках. С негасимой, но слабой улыбкой, что разрывала в клочья её израненное и гулко бьющееся сердце, Гермиона наблюдала за исчезающими в проёме друзьями и захлопнувшейся дверью. Душа её билась в агонии, безмолвно крича и умоляя: «Не оставляйте меня одну со зверем!», когда по телу пробежала дрожь страха и беспокойства, затрагивая самые чувственные струны её сердечка. Сквозь пелену, безропотно стоящую в глазах, она заметила открывающееся металлическое окошко, растрёпанные шевелюры, чьи пряди намокли под гнётом снегопада, широкие улыбки и звонкие вскрики, намертво отпечатавшиеся в помутнённом сознание: — Счастливого Рождества, Гермиона! Гермиона, не отводя омертвелого взгляда от искрящихся глаз, подняла ладошку и провела ею по воздуху в мягком, почти что нежном жесте, пропуская промёрзлый ветер сквозь оттопыренные пальцы. — Счастливого Рождества! Наблюдая за размеренно несущимся вдаль «Хогвартс-экспрессом», она смела думать лишь об ироничности собственных слов, что, словно заведённые, безустанно шептали её пересохшие и потрескавшиеся уста, будто бы и не зная усталости.* * *
Гермиона вяло ковыряла вилкой зелёный горошек, что раскатился по тарелке в разные стороны, мечтая в данный момент лишь о какой-нибудь интересной книге, способной занять её безустанно работающую голову хотя бы на час. Под противный скрежет железа о его другой формы аналог крошечный шарик прокатился по деревянному столу, выводя гриффиндорку из туманных мыслей. Она поменяла свою позу и отодвинула тарелку с недоеденными овощами в сторону. Ни разу не притронувшись к золотому кубку, Гермиона встала со скамейки и пошла к выходу из зала, игнорируя профессорский стол, за которым, безусловно, сидел он. Её безудержно клонило в сон, а мозг яро отрицал любое существование её уже имеющихся проблем, и засим она не заметила директора, который вышел из-за поворота на четвёртом этаже. — Профессор Дамблдор? — удивлённо спросила Гермиона, смотря на старое лицо директора; румянец поселился на её щеках от осознания собственной нерасторопности и невнимательности, когда она отскочила от него. — Прошу прощения, сэр! Дамблдор улыбнулся и покачал головой, неторопливыми движениями пальцев поглаживая свою белоснежную бороду. — У Вас нет нужды беспокоиться, мисс Грейнджер, уверяю Вас. Она крепче прижала к груди руки и медленно кивнула. — Позвольте поинтересоваться, мисс, — начал Дамблдор, — почему Вы не уехали домой на рождественские каникулы вместе с Вашими друзьями? — Мои родители уехали в другую страну. По лицу директора пробежала мимолётная тень грусти. — Очень, очень жаль, мисс Грейнджер. Вам ли не знать, что Рождество — семейный праздник, который следует проводить в кругу родных и близких сердцу людей. Оно подобно глотку свежего воздуха и отдыха от любых людских забот, что окружают нас изо дня в день на протяжении всей жизни. — У моих родителей довольно серьёзная профессия, — сказала Гермиона, — поэтому я их ни в коем случае не виню, когда случается что-то подобное. В глазах мужчины заискрилось восхищение и понимание, и он ласковым тоном продолжил, словно успокаивая её: — Это очень хорошо, мисс Грейнджер, потому что, к сожалению, такое понимание является редкостью. Но я очень надеюсь, что Хогвартс сумеет подарить Вам частичку своего счастья во время столь волшебного и прекрасного праздника. — Конечно, сэр, — она улыбнулась, чувствуя тепло, исходящее от самого удивительного и сильного волшебника своего времени, что ей довелось повстречать. Минутное молчание неловко нависло над ними, и Гермиона открыла рот, собираясь попрощаться с директором, когда услышала вопрос: — Как Вам профессор Риддл, мисс Грейнджер? Вопрос по своей структуре был совершенно невинен, как словно бы директор школы спрашивал у своей ученицы о её успехах в области определённого предмета, но воспалённое вечной настороженностью сознание Гермионы восприняло его в совершенно ином ключе. Она замерла и резко побледнела, стараясь избегать пытливых глаз мужчины напротив. — Простите, что? Дамблдор мягко улыбнулся, заметив отчётливое смятение на потерявшем всякие краски лице гриффиндорки. — Извините меня за бестактность и моё любопытство, мисс, но у меня сложилось впечатление, что Вы более приближены к профессору Риддлу, нежели остальные студенты, — когда его ответ встретило удушающее Гермиону молчание, он лукаво продолжил: — Вы видите в нём больше, чем другие, не так ли? Она ошеломлённо уставилась на свои руки, прижатые к груди, не в силах воспринять столь деликатный и откровенный вопрос, так легко и небрежно слетевший с уст Дамблдора. Но в чём-то он был прав, если перефразировать его слова в совершенно иной вид, — Гермиона действительно видит в Риддле куда больше, чем остальные могут себе представить. — Нет, профессор, — дрожащим голосом промолвила девушка и заторможенно покачала головой. — Мне он нравится, но исключительно как профессор Защиты от Тёмных искусств и… человек, конечно. — Вы в этом уверены, мисс Грейнджер? — в его глазах заплескались насмешливые искорки, словно заслоняя этой эмоцией другую, более осязаемую, но менее ожидаемую. — Безусловно, сэр. Он сложил руки в замок и кивнул. — В таком случае, больше не буду Вас задерживать посредством пустых разговоров, что не дадут Вам совершенно никакой новой информации, в отличие, конечно, от книг. Я же правильно истолковал Ваш путь к библиотеке? На сей раз кивнула Гермиона, сделавшая крошечный шаг назад. С самого начала их разговора она успела сильно пожалеть, что решила отвлечься от навязчивых мыслей и картинок именно в библиотеке, что до недавнего времени являлась пристанищем спокойствия и уюта. — До свидания, сэр. Выворачивающая наружу внутренние органы тошнота преследовала её вплоть до деревянных полок в одном уж очень укромном местечке, до отказа наполненных старыми толстыми книгами. С придыханием она села на скамью напротив первокурсника из Пуффендуя, что, казалось бы, и не заметил её, энергично строча что-то пером по шершавой поверхности пергамента. «Мерлин, надо же было ему спросить именно о нём, — раздражённо подумала Гермиона, левитируя на стол фолиант с верхней полки. — Судьба, ты истинная мерзавка, а твоя сестра Ирония — уж подавно!» Но, вопреки всему, непрошенные мысли охватили собой её голову, раскалывая череп на части. Ей было больно — страшно — думать о предстоящем вечере, как и о вчерашнем. Гермиона невесело усмехнулась, когда почувствовала жжение на губах. Облизывая их языком, она до сих пор ощущала жёсткое прикосновение губ к губам, от которых не веяло мягкостью и желанием — лишь только прохладой и мраком, в который начинает невольно тянуть, стоит лишь прикоснуться к его амарантовым устам. Сей поцелуй был спонтанным, мимолётным и приносящим режущую боль в области её сердца. Его нельзя было назвать неловким и уж ни в коем случае не нежным или сладостным; напротив, неспешность, чувственность и властность, волнами исходящая от Тома, создавали головокружительную воронку, состоящую из ранее неизведанных чувств и эмоций, что пьянили её разум и потрескавшееся сердце. И она бы сказала, что жалеет об этом мимолётном соприкосновении их уст, если бы могла подобрать нужные слова, что словно в раз потеряли всякую значимость и вес. Но Гермиона не могла смириться с этим водоворотом ощущений, когда её сердце твердило одно, а разум другое, и всё плавно перетекало в ужас, свершённый им собственноручно и ставшим для неё всего через несколько часов переломным моментом в жизни. Ей было страшно. Ей было больно. Ей было сложно принять всё это, когда Том, будто бы и неосознанно, затронул особенно чувственные фибры её искалеченной им же души и важные ей ниточки сердца, что определяли её будущие чувства и эмоции. Гермиона жадно вобрала в лёгкие воздух и убрала книгу, сжимая покрывшиеся хладным потом от испытываемого страха кулаки. Девушка не собиралась мириться со своим собственным кошмаром, так легко созданным Томом, что преследовал её ежедневно, будто бы Смерть с косой, выискивающая потенциальную жертву. Возможно, сегодня она совершит самый главный грех, и руки её отныне будут запятнаны липкой кровью жертвы, а сама она будет зваться «убийцей», но Гермиона всегда будет знать виновного. И никогда — никогда! — больше она не доставит ему такого удовольствия в виде её раскаяния и боли. Достаточно лишь найти человеческую слабость, чтобы тот стал марионеткой в твоих руках. А до тех пор Гермиона будет замечать уже ставшую незначительной боль и видеть витиеватые буквы на златой оправе, складывающиеся в приказ: «После ужина приходи в мой класс».