Благая Бойня

      В этот момент на часах пробило пол девятого утра. Состояния будто сменились местами, внутри мне холодно. А тепло снаружи куда-то рассеялось, будто я умираю. Или уже умерла. Батя сказал, что у меня простуда. Хоть кто-то умеет поддержать меня в трудную минуту, чтобы она стала малость красочней и приятней. А потом всё вновь возвращается на свои места. Снова холод, снова ощущение безграничной пустоты в моём женском теле: хрупком и слабом, укрытом бледной кожей.       Пока что регулярные дневники писать не получается совсем. После физических упражнений сил и желания не остаётся ни на что, кроме как пить обилие воды и дышать свежим воздухом, желательно перед этим ещё оказавшись на своей кровати. Благодаря упражнениям сегодня я впервые отжалась от пола, не сгибая спины, а потому очень довольна собой. Мама учила меня никогда не останавливаться на достигнутом, и хоть убьюсь, но потому буду следовать её заветам и исполнять свою волю так, как было предречено. Сегодня от пола я отжалась один раз, а через неделю буду отжиматься десять. "Главное не останавливаться" - учила меня мама.       Открывая дверь нашего дома, я попадаю на улицу, и готова меня тут же сразить тоска: небесная пелена сползла к земле, покрыло всё туманом, не видно окружающего меня простора. Стало бы тоскливо, но ощущение неизвестности впереди лишь подогревает сердце. Даже не знаю, что нашло на меня в последнее время, что я стала видеть так много хорошего в таких утруждающих вещах. Очаровывают всякие мелочи.       Если мой дом это лично моя комната, то наш дом - всё небольшое здание и участок земли при нём, окружённый крепким деревянным забором и ветками деревьев, покрытых всей палитрой жёлтых, оранжевых, ярко-багровых и даже бордовых листьев, всем видом своим кричащих о последних мгновениях тёплого времени, о вступлении в последнюю фазу вечного цикла, о скором приходе жестокой зимы, мучающей нас и наших братьев меньших из года в год. Калитка легко поддаётся аргументу моей руки, и сегодня я делаю первый шаг в огромный мир, полный разных людей, безнравственности и неописуемых моральных да телесных страданий, при которых жили, желая умереть. Интересно, а можно ли мои страдания сравнить с их страданиями? Дотянутся ли те покойники до уровня моей злобы? А этого не знают даже историки. Никто никогда по-настоящему не сможет описать то, что творится у человека внутри, когда у него годами вынашивается насущное желание убить человека просто за то, что он есть.       Убить человека за то, что он существует. Дико, правда? Отец пытался так делать на войне раз в неделю минимум. За всю войну убил двадцать два человека. Может показаться, что это мало, но вы попробуйте пять лет бегать по лесам и болотам вместе со своим батальоном, выискивая посреди зелени человеческие фигуры, которые могут оказаться дикими животными, либо вовсе гражданскими лицами. Попробуйте шмальнуть по ним, попасть, да ещё попасть так и попасть столько раз, чтобы это был убитый. А потом ещё докажите, что его убили точно вы. Двадцать два подтверждённых убийства. Двадцать две убитых суки. Двадцать две загубленных мрази с той стороны фронта. А заодно, может, и сотни спасённых жизней мирных жителей.       Дорога на нашей улице была неширокой, без полос, обычный асфальт. Пространства на улице в целом было предостаточно: частные домишки не находились вплотную к проезжей части, а оставляли очень даже много места для пешеходов, одним из которых являлась и я. Вот и иду, взвесив сумку на плечо, по правой стороне дороги, положив руки в карманы кофты и не думая о чём-то хоть сколько-нибудь примечательном: о деревьях, об осени, о привычных мне вещах. Идиллия, если бы я не двигалась в школу. И если бы не было вообще так тоскливо.       У нас её величественно называли "Гимназией номер пять имени кого-то там", но суть оставалась той же: носи форму, зарабатывай оценки, вкалывай бесперебойно десять ебучих лет на образование, бо́льшая часть которого тебе никогда в жизни и не пригодится. Есть такая поговорка - "век живи - век учись", но мало кто знает её полной версии: "Век живи - век учись, и из жизни удались".       Ладно, я продолжение сама придумала. Но, как по мне, звучит гармонично.       Двигая две сотни метров на север, я затем сворачиваю на восток, а потом прохожу сквозь двор из панельных атлантов, после которых и располагается это трижды проклятое учебное заведение. Построенная ещё до сотворения Земли и отреставрированная множество раз, она уже представляла из себя далеко не то здание, каким было изначально. Перекрашены стены, сменили окна, двери и паркеты переставили да переложили, сменилось не одно поколение преподавателей. Единственное внешнее напоминание о тех далёких временах - несколько старых одноместных парт, всё ещё эксплуатируемых - как иронично - в кабинете истории. Но ещё предстоит войти в здание.       Слишком рано пришла в школу. До звонка ещё около двадцати пяти минут, и вокруг царит чистота и порядок. Тишина, производимая отсутствием обилия быдла, и слышны лишь вокруг тихие разговоры да постукивающие табуретки, аккуратные шаги и далёкий скрежет стола, чьё передвижение разносилось громоздким эхом по всему пустынному коридору. Гардеробы были более чем пусты, и я, пройдя через дверь в облике толстой решётки, нащупала сонным взглядом вешалки нашего класса.       10-й "Б". Учусь с этими людьми хоть и первый год, но уже совершенно, блять, об этом пожалела. Состав прост: самовлюблённые, изнеженные карапузы, чей интерес и потребности ограничены пивом, табаком, беготнёй и блядством. Прогулки по заброшенным домам, пропитый хип-хоп, колхозный рок, драки, веселье на уроках и вне их пределов. Расчёт окончен. Кто-то пытается увлекаться игровой приставкой (чем, кстати, увлекаюсь и я), отделяя себя от тягот окружающей реальности в выдуманном с помощью программного кода мире. Помогает, впрочем, лучше любой наркоты. Ах да, о наркоте: насущная проблема моей молодёжи, коя проникает всё в более ранний возраст. Герыч, колёса, соли, клей - огромный ассортимент убивающей изнутри хуйни, сводящей нас с ума и рушащей жизни. Иностранцы из Средней Азии, Афганистана, Пакистана ввозят это говно сюда тоннами, а из-за всё ещё неутихающей военной неразберихи отрава растекается по всей стране. Боюсь представить, что будет дальше. Одна неженка из нашего класса от передоза уже успела подохнуть в прошлом году.       О чём они только думают, начиная принимать? Твоя жизнь слишком мрачна, или ты настолько тупая скотина, что не осознаёшь всего вреда от наркотических веществ? Они классно повеселят тебя какое-то время, но затем ты превратишься в животное, которое всё что угодно сделает, лишь бы ломка прекратилась. Разве есть такие молодые люди, которые мечтают помереть от передоза в шестнадцать с половиной лет где-то на сырой лестничной площадке, в окружении луж мочи, стекла от побитых бутылок, банок, коробок и незнакомых тебе местных обитальцев, которые при первой же возможности погонят тебя прочь?       Не знаю. Надеюсь, они найдут в Аду себе пристанище. А я, думая об этом, вешаю куртку на привычное мне место - самый крайний к выходу крючок, чтобы быстрее хватать и убегать отсюда, заранее не задыхаясь от запаха этих псин. А эта девушка снова здесь. Какая? Ах да, наверное, уже забыли. Она кротко спрашивала у меня о кабинете пару дней назад. Новенькая. Счастливое, живое лицо, розовая кожа - полная мне противоположность. Схож, наверняка, лишь цвет наших волос, и то многие с первого взгляда не разберут их. В томном одиночестве сидит возле окна, чиркая карандашом на плотной бумаге, вырисовывая незнакомые мне фигуры ранее никогда не видимых мне созданий, пейзажи, фигуры с чётким очертанием теней. Через окошко пробивается тусклый свет, делая шаг навстречу юному таланту - столько, сколько нужно.       Не в этом ли и есть идеальная иллюстрация происхождения славы? Художнику нужно фиксированное количество света, чтобы видеть своё полотно. Если будет слишком тускло - он так и погрязнет в темноте. А если слишком светло, то он увлечётся солнцем, изрисует на своём полотне каракули неприятные и тошнотворные, а то и вовсе не увидит холста - ослепнет от чрезмерного блага, а-ля славы. Слава так и убивает таланты, ведь обилие света мешает видеть истину, поступать так, как ты хочешь сам. Чем ярче - тем больше отдаётся своей интуиции, тем больше кто-то начинает диктовать тебе сам, как рисовать свою же картину. Так мы и меняемся.       Но для неё солнце взойдёт ещё нескоро. Нависли под небесами густые белоснежные облака, спустился на землю туман и закрыл вид на реки широкой рукава. Пускай рисует, не думая о будущем, да забавится яркими мечтами. Лишь бы меньше ебала мне мозги, честное слово.       Кротко взглянув в её очарованные трудом глаза, поднявшиеся на меня на пару растянувшихся секунд, я развернулась и двинулась к своему классу, что находился двумя этажами выше. Все этажи были сложены друг на друга в форме буковки "Н", повёрнутой концами на северо-восток и на юго-запад. В северном отделении здания располагался главный вход, выходящий на прилегающий спортивный стадион, представляющий из себя футбольное поле скромных размеров с беговой дорожкой, разложенной по его диаметру. В южных концах здания обучалась я, параллельно бегая из класса в класс по шесть-семь уроков в сутки.       Промежуточное отделение было двухэтажным, и поэтому это пиздец как осложняет твою мобильность внутри заведения.       Томные лестницы ведут от одних коридоров к другим... Целые годы перед глазами эти серые лестницы с потёртыми металлическими перилами загрязняют мой глаз. Что там, что тут. Тёмные ступеньки следуют одна за другой, об них стирается обувь, и каждый день одна и та же швабра уже много лет пробегает по ним, ведомая руками полумёртвой уборщицы с хроническим желанием закончить это всё. Несчастная женщина без цели и мечты, волочащая своё жалкое существование лишь в угоду диктующим условия инстинктам продолжает работу, разводя мыло по забытой яркости пола. Хороводы вмятин в стенах, напоминающих о калибре 7.62, как о памятнике нашей истории. А что, чем тебе вмятины на стенах не памятник о войне? Чуть ли не пол страны тогда встало под ружьё. Как жаль, что ООН вмешались в противостояние слишком рано.       Преодолев три этажа в южном отделении, я попала в коридор меж ряда старых, а иногда и разбитых окон, протянувшихся вдоль всего здания. Через дыры временами залетал холодный ветер, освистывая меня и других мимо проходящих человеков. Ледяные искры проносились вдоль нежных тел, пробираясь цепким хватом по коже, а затем тут же исчезали, растворяясь в тишине учебных кабинетов. Чуть потёртый пол шкрябал под серыми кроссовками, и я, кинув на него чёрную сумку плотнее к стене, грохнулась рядом с нею, протирая лицо от внезапно возвратившейся сонливости. Чуть согнув колени положила ноги перед собой, уселась поудобнее и стала ожидать, отстукивая прожитые минуты жизни на совершенно бесполезную херь.       — ...что Украине был нанесён ущерб действительно... Великих, в плохом смысле, масштабов. Города нищают, граждане массово покидают страну даже сейчас. Неужели, вот, украинцы, так яро сражавшиеся за свою страну более пяти лет, которые здесь изменили свою жизнь раз и навсегда, теперь готовы просто так взять и покинуть страну?       — Ну-у, все люди от природы разные, это должно быть всем понятно, — продолжил спокойный мужской голос, говорящий медленно и с расстановкой. — Кто-то более преданный своей родине, кто-то менее. Одни её любят и отстраивают, а другие больше заботятся о себе, и судьба государства их волнует меньше, чем судьба родной семьи, и семьи собственной. Это вполне нормально, и судить людей за такое не стоит, хоть и-и... Хотелось бы всем нашим патриотам. Я с вами согласен. Люди проливали кровь за свою страну не для того, чтобы потом из неё уехать. Украина выиграла в этой войне огромной ценой не для того, чтобы из неё потом уезжали. Не без помощи международного сообщества, конечно, но выиграла. Люди отстояли страну, и мы все вместе, единым порывом должны восстанавливать её, двигаться в будущее, строя его каждый день вне зависимости от того, как сильно нам не нравится государство. А что вместо этого? Население страны уменьшилось на ШЕСТЬ миллионов человек, шесть! Это-о... Чет... Пять процентов, да?       — Где-то три, — уточнил первый голос.       — Ну вот, три. Предприятия закрыты, наши социальные институты рушатся. Растёт безработица стремительными темпами, люди бегут, спиваются, идут на преступления ради наживы, а курс карбонавца, уж извините меня, переживает свою стагнацию в глубоком анусе.       — Я думаю, нам стоит воздержаться от таких резких высказываний в эфире... — со сдержанным смехом в голосе ответила ведущая. — У нас же теперь гривна, Дмитрий Евгенич!       — Прошу прощения, но это действительно так. Я говорю это как финансовый аналитик, я знаю, что говорю. Если наш народ хочет жить в счастливом будущем, то сейчас самое время помочь своей стране встать на ноги. Пусть люди идут в строители, во врачей и милицию, пусть восстанавливают электросети и коммунальные сети, и наша партия поможет инициативным гражданам всеми доступными средствами. Если же нам удастся добраться до управления из государственных кабинетов, то мы гарантируем, что дадим новую надежду и, быть может, остановим новую волну бесконтрольной нелегальной иммиграции.       Сделав паузу, ведущая ответила гостю программы и поспешила её завершить.       — Благодарю вас за то, что посетили сегодня нашу студию...       — Вам спасибо.       — ...было очень интересно провести с вами такой занимательный разговор. А нашим радиослушателям хочется сказать, что пора оканчивать программу, в эфире было Радио Свобода, и её ведущая Анастасия Баченко.       Радио Свобода талдычет о свободе уже не один год. Талдычат в Украине ещё со времён среднего Советского Союза. Они, помимо диссидентов и их литературы, представляли для моих предков маленький лучик надежды посреди бесконечного мрака союзной действительности. Сначала вещали лишь из США - КГБ их постоянно глушили - а с распадом Союза новые правительства разрешили Свободовцам расположиться в их стране... Почти везде, кроме России и стран Средней Азии. Впервой режим Юрия Лутина держался достаточно долго, и Свобода пыталась доносить до масс населения опасность новой фашистской угрозы подпольно, как при погибшей к тому времени тоталитарной структуре. Так до многих истина и не дошла. Сейчас она играла на радио нашего трудовика, у которого и должен был пройти первый урок. Её вещание разносилось по коридору с характерным, еле заметным человеческому слуху эхом, пропадая посреди потрёпанных временем стен.       А пол холодный. Сижу на нём, выставив вперёд ноги, перекрыв влияние внешних звуков посредством наушников. Слушаю музыку. Плеер херачит настолько хорошо, что мне даже в кайф было бы просидеть здесь в гордом одиночестве ещё пару лет, с удовольствием вдыхая зловонные дымы автомобилей и высохшую гарь - ах, прекрасной смерти запах! Разрывают осколки юные желудки на многие кусочки, вываливая вместе со свежим людским мясом загноившийся плод мирового порядка. Протухшая пища выходит на всеобщее обозрение, желудочный сок несёт по течению забытый корабль с Родоса, жаждут разложения новые воины Антихриста, пока ведёт он их своей твёрдой, волосатой рукой, покрытой на самых кончиках кусочками свежего дерьма от не до конца потухнувших жизнью наложниц. Полный пиздец несёт он нам, нёс и нести будет, пока кто-то не вмешается и не остановит проход его кровавых деяний вдоль всей нашей страны, а может даже мира. Многие думают, что восточная угроза мертва, но она лишь зализывает тяжёлую рану. Она воспрянет за месяцы и пойдёт на нас новой войной, ещё более агрессивной и кровопролитной, ты только дай этим швалям повод!       Их надо остановить. Их надо всех убить. До единого. Затравить газом, изрезать ножами, расстрелять, отправить на безмерное минное поле подрываться на кочках, откормить не той едой, запереть в шахтах, завалить камнями, даровать безмерную свободу, спустить в нижнее царство, вскинуть к облакам, отогреть ими мировую топку, отдать на растерзание горбатым чудам, задавить цистернами, бульдозерами, танками, ботинками, горами, морями, палками, коровами, лунным светом, избить фонарём, прогнать меж шестерней, забрать их голоса, оформить как надо, обклеить зубочистками и запустить так далеко, чтобы они никогда к нам больше не вернулись!       Идёт череда своей тропою, а я на ней: стою, не двигаюсь больше никуда. Никогда больше и не двинусь. Тут моя дорога и кончится, на этой ненависти. Больше ничего у меня и нет. Этим я завершу. Но пока нам мне предстоит подготовка к совершению заданного мне великого дела.       Жалостный, высокий вой разносится по путям из наших проекций. Поток сознания застрял в узкой трубе, и я не чувствую ног. Света не видно впереди, не видно впереди конца, тьма поглощает всё вокруг. Многоножковые насецымы бродят в поисках лакомой пищи, роются в лепёшках от малых душ, туша бредёт меж влажных тел. Сквозь сетку пробивается лазерное прикосновение, отворяются чертоги страха врага, слышу его сбивчивое дыхание, пожираю его убийственные мысли ради моей бессмысленной летописи. Накаляется температура, плавится изнутри сытный мешок, сплетённый артериями, хочется уйти на другую сторону беспокойства. Моя жалкая жизнь хочет простого человеческого упокоения, но никто его мне так просто не даст. Даже не заполучу его силой, чтоб его... И надо мной разносится треск. Кричит во все четырнадцать ртов моя живая перегородка, мне хочется воздуха! Оставь меня, страшный зверь, мне не хочется боли! Услышь мои страдания, прикоснись к моим рукам и оставь мой измученный разум, я не жажду больше мучать тебя тирадами!       Бьётся перегородка меж двух куполов. Топают неторопливые пары ног. Разносятся голоса. Новое начало уроков, новое начало дня, новое новое. И кто ж знает, что играет в моих наушниках...              Как у меня должен начинаться день? Да так же, как и всегда: медленно, уныло, молчаливо, поглядывая на мрачные красоты в чуть потёртом грязью окне. Скоро зима и мотивации на то, чтобы мыть их, будет всё меньше. Хотя бы в классах поставили новые окна, потому постоянно нас не продувает. Лишь иногда проскальзывает ветер под дверью, обдувая ноги и оставляя посреди помещения свою холодную память. Я одиноко сижу на последней парте, потирая рукою губы и легонько постукиваю карандашом по клетчатой бумаге, оставляя на ней маленькие очерки и с тем додумывая образ мерзкого уёбища, что недавно пришло мне на ум. Маленькая, жгучая смехуёвина, затаившаяся меж Потёмкинских дворов, ведёт охоту на несчастных обывателей гетто, забытого и затопленного горькими гермафродитовыми слезами.       Руки этой хуйни - это продольные щупальца, раздваивающиеся на своей середине - пальцы ловко вращаются по оси, в них нет костей. Маленькие и заносчивые, прыгая на жертву со спины, хватаются руками за шею, обхватывая её и стягивая, перекрывают дыхательные пути. Пользуясь отвлекающим манёвром, их пальцы выпускают наружу заточенные внимательной генетикой коготочки, а затем впиваются в глотку жертвы с обеих сторон, заставляя их захлебнуться собственной кровью. Таков выработанный эволюцией механизм. У обмякшего трупца эта штука испивает крови, а потом, при сочетании её с телом, использует труп в качестве инкубатора для будущего потомства, оплодотворяя... Глотку? Клянусь Богом, ничего более бредового я ещё не придумывала.       В общем, потомство развивается в желудке, разъедает кишечник, а с приходом времени вылезает через анальное отверстие. Надо будет продать эту идею какому-нибудь юному писателю. Да, деньжат можно неплохих срубить.       — Итак, — начал Санько Фёдорович, с интеллигентным видом покручивая ручку меж пальцев левой руки, — доброе утро, дети.       — Доб-ое ут-о, Але-ссандр Фёд-рович! - вялым хором ответил ему класс, стоя рядом со своими партами.       — Присаживайтесь, — тихо, но твёрдо ответил им учитель, когда убедился, что все исполнили на сегодня свою норму показушного приличия.       Санько - наш учитель основ безопасной жизнедеятельности, молодой мужик возрастом 21 год, учащий нас вот ещё две недели, но уже приучивший к послушанию. В причёсках он особого толка не знал, потому стрижка была самой обычной, мужской и ничем не примечательной. Тянет внешним видом на вполне типичного заводского работягу. Его война началась в 1993-м с наступлением восемнадцатилетия и ничем хорошим, кроме его собственного выживания, не кончилась. Орлиным зрением отлично высматривал каждого, кто желал списать со шпаргалки, но сам говорит, что во время войны был в моторизованной части и со снайперки стрелял всего пару раз. Хотя я считаю, что с последним оружием он убил бы куда больше москалей, нежели с дешманским АК-74.       После войны вся страна страдала от нехватки кадров, потому на работу брали всех, кто имел хоть какой-то опыт. Многие этим шансом и воспользовались, включая Санька. Платили немного, но это лучше, чем ничего.       Мы вновь расселись по своим местам. Впереди меня все эти месяцы здравствовал крупный и беспечный, можно сказать уже мужик по имени Миша, своей крупной спиной ненамеренно, но очень даже к месту прикрывавший все те возможные злодеяния, какими я могла увлекаться в пределах своей парты, а потому чувствовала себя вполне спокойно даже на уроке Сани Фёдоровича: выдумывала, рисовала, писала и снова думала о том, что бы выдумать мне ещё. Идиллия, не менее, но такая благоприятная обстановка моему досугу прямо влияла и на мою успеваемость.       В этом году мы продолжали изучение ОБЖ посредством повторения одних и тех же херовин, с каждым годом разбирая их всё подробнее и глубже вдаваясь в тему. В прошлом учебном году они уже разбирали и собирали Автомат Калашникова, и наверняка парням было совсем неприятно осознавать, что уже город год-два им будет необходимо защищать автоматом свою страну, а не только собирать и разбирать его, соревнуясь друг с другом на скорость чисто из интереса, да и желания выебнуться заодно. Кто-то успел побегать с автоматом в последние месяцы войны, кто-то даже пострелял. Пару человек из среды выпускников домой не вернулись, насколько я слышала. Хоть война формально и кончилась нашей победой, и в ближайшие лет десять перспективы новой не допускали, но учителя всё ещё считали необходимым обучение подрастающего поколения основам поведения при чрезвычайных ситуациях, тех же терактах.       Но дело в том, что особенно увлечена была ими я. В моей голове долго выуживались (и строятся до сих пор) планы по устройству, так скажем, теракта больших масштабов, и мне нужно хотя бы приблизительно понимать возможное поведение большинства жертв. Стоит понимать отличие отдельных характеров друг от друга, выделять людей с сильной волей. Необходимо глубоко понимать людей в целом, учить психологию, чтобы стать наиболее смертоносным из всех террористов, какие только встречались человечеству. Выскочки легко ломаются под дулом пистолета, но их надо уметь различать от лидеров. Ясно дело: в компании своих друзей они чувствуют себя наиболее защищёнными, когда как люди с сильной волей представляют из себя наибольшую опасность, чувствующие себя уверенно даже поодиночке. Плюс в том, что их единицы, но их появление в самый неожиданный момент может оказаться фатальным.       Необходимо держать их в поле зрения вместе с большинством. А это значит, что надо выбирать правильные пути входа в школу, правильный ракурс, правильное положение на местности. Это не просто полученный долгими тренировками навык, а даже талант, который ещё надо иметь с рождения. Не готова с уверенностью говорить о том, что я таковой талант имею, но на местности ориентируюсь достаточно хорошо, чтобы ходить за хлебом разными путями :)       — Вам уже всем давно известно, что пожар просто так не возникает, — продолжал учитель, стоя между доской и классом с аккуратно лежащем в руке советским учебником, потрёпанным временем. Он сделал паузу, оглядев люд, среди которого нашлись и те, кто истинной природы пожара не понимал. — В наше время большинство пожаров возникают именно по вине человека и для того, чтобы вы не стали... — он снова сделал паузу, словно пытаясь вспомнить только что сформулированную мысль.       Санько перевёл свой внимательный взгляд на парочку развесёлых девок, весело болтающих над каким-то журналом на правом ряду. Заметив на себе томный взгляд учителя, обе замолчали, а затем принесли свои извинения:       — Извините, пожалуйста, – со лживой улыбкой в лице извинилась младшая, чуть отодвигая журнал в сторону.       Они чуть затихли, и это дало учителю возможность продолжить урок.       — Чтобы вы не стали очередным провокатором возгорания, стоит не только придерживаться простых правил в духе-е... Не оставлять включённым свет, не играться со спичками, не ковырять вилкой розетки – это всё вы знаете. Правила пожарной безопасности - это достаточно... обширный комплекс знаний, который затрагивает не только правила личного поведения, но и правила содержания вашего жилища, рабочего места и общественных помещений, массовых мероприятий и прочего, прочего, прочего. Сегодня мы с вами начнём изучать этот раздел.       Большая часть уроков ОБЖ состояла из монологов преподавателя, а также конспектов, которые мы писали из занятия в занятие и получали лёгкие оценки на своё счастье. Он не любил ходить меж рядов и контролировать всех учеников вблизи, к тому же ещё и тратить свои силы, потому Санько постоянно находился меж доской и партами. Это очень облегчало моё повседневное пинание хуёв. Как я и упоминала выше, моё расположение прямо за широкоплечим скином эту задачу очень упрощало, и чувствовала я себя на первом уроке вторника просто превосходно. Сложнее приходилось дальше.       Кривоватый образ невероятной твари был закончен через минут десять. Её тошнотворные запахом ноги расползались от левых клеток до правых полей, обхватывая собой красную линию разграничения. Почти половина урока оказалась позади, когда в дверь нашего кабинета внезапно постучали, и она отворилась под гнётом чужой руки, незнакомой. В класс вошёл человек, который во многом повлиял на мою дальнейшую жизнь.       Этот парень... Не совсем обычный. Я поняла это, когда он уже зашёл в класс и предстал перед нами в полном образе. От него будто бы веяло что-то. Не в физическом плане, а будто... Даже не знаю, какими словами это описать. Он вошёл, а за ним будто бы проследовал свет. Его будто бы специально сюда кто-то ниспослал, чтобы очаровать меня, ведь черты его действительно прекрасны. Во многом. Чем дольше на него смотрю, тем интересней он мне кажется, чем больше черт подмечается и складывается ощущение того, что это личико мне чертовски нравится.       Он неплохо опоздал на первый урок. Чуть проследовав вглубь кабинета, обратил на себя внимание всего класса, и учителя в том числе.       — Хм? Свежая кровь? — с усмешкой спросил Санько, перекидывая мел прямыми бросками из одной ладони в другую.       — Э-э... Да?       Его голос, пускай даже в такой небрежной интонации, тёплым ручьём прошёлся по моим ушам. Будто грязь плавно смывалась с меня без повеления моих же рук, поры начинали свободно дышать.       — Тогда проходи. Потом со всеми познакомишься, — указал учитель, вновь переводя взгляд на всех участников процесса. — Место найдёшь себе, надеюсь. Ладно, возвращаемся к теме пожара. Как я и говорил вам, пожары...       Рассказы учителя на этот раз меня не интересовали. Этот Парень провёл свой взгляд через весь класс, осматривая юбки впереди сидящих девушек, два бритых черепа, расположившихся за одной партой, несколько усердно пишущих рук, пары уверенных в слушании ушей, меня. Он быстро провёл своим цепким взглядом по всему моему телу: от кроссовок до синих джинс, прогулялся по моему тёплому свитеру и остановился на моём лице, пока я упёрто глядела на него, аккуратно почёсывая пальчиками руки собственное темя, пробираясь ими через густое собрание моих волос. Но-о... Его мордочка немного искривилась при виде меня. Его улыбка чуть расслабилась, и его взгляд отошёл в сторону, осматривая другие места для посадки.       Мальчик предпочёл сесть далеко впереди. Я оттолкнула своим взглядом? Одеждой, видом, почёсыванием темечка? А может, осанкой? Надо бы сесть в следующий раз поровнее. Давно не смотрелась в зеркале в полный рост. Но, в конце концов, почему мне стоит так трепаться о нём? Сел и сел с другим человеком. Зато не то что бы далеко от меня. Я могу прислушиваться к его разговорам сколь угодно мне потребуется, и ничего мне быть за это не должно... Надеюсь. Ещё надеюсь, что в общении у них всё получится, и мне будет хоть кого-то послушать.       Он и уселся рядом с Пашей, случайно стукнув портфелем по парте. Тихонько извинился он перед прежде здесь сидящим, отчего в ответ услышал лишь умиротворённое молчание нового соседа.       — Паша, — приветственно подал руку тот, что покрупнее, нашему новому знакомому. Я ходила следила Я проследила за ним весь день. Ничего не понимаю... Этот мальчик нравится всем, А я его до сих пор не знаю. До жути боли светлы его очи, Речи прекрасны его сладостны и красны, Нравится мальчик мне очень, Черты его так хороши! очень милы. Не могу я теперь уж теперь я совсем Смотреть на кого-то кроме него. Утихает внутри постепенно Данное от Всевышнего Диавола зло. Мне хочется с ним пообщаться, Назвать его кротко на "Ты", Но не видать мне с ним разговора, Не ощутить мне той в душе теплоты. И снова объявится чувство Чего-то горячего, вдруг Ни возьмись ниоткуда Усилится сердца мой стук. Буду не спать Не спать буду целые ночи, Мечты мои будут пусты, Судьба моя снова захочет Преподнести хорошей пизд Подарить мне счастья цв Подарить сии ебучие стихи Дать кус Официально заявляю, что стихосложение существует исключительно для пидорасов и хуесосов.       С меня хватит на сегодня дневников. Нужно отдохнуть...