Благая Бойня

      У меня крыша едет, трудно строить планы и уж тем более действовать.       То-то проблема. Проснувшись сегодня с утра, мне показалось, что я умру не дойдя до школы: я чувствовала себя слишком усталой, хотя ничем удивительно энергозатратным не занималась. Наверное, просто спала мало.       Ещё и месячные начались. Хоть и боли нет вообще, но придётся почаще занимать себя каким-то делом, если мне захочется сохранить голову вместе с этой регулярной бедой. Например, мародёрствовать, как я и планировала. Но перед первым походом надо было всрать ещё шесть драгоценных часов своей жизни на эти бессмысленные задания, с редкой показушной заинтересованностью в процессе расписывая задания и давая иногда правильные ответы, а иногда и не очень. Просто не хотелось, чтобы учителя и отец сильно доёбывали меня по поводу учёбы, а потому надо бы хоть как-то заниматься. Это лишь отнимает время, остатки моей искромётной молодости, между прочим очень ценной, но что мне поделать? Так и приходится учиться, тратить целые месяцы в никуда.       Ведь всё равно всем вскоре помирать.       Сидя на второй перемене вплотную к холодной стене, прижавшись к ней спиной и сумкой, согнув ноги в коленях и выставив носки вперёд, я продолжала и рисовать, и временами писать, не разбирая коридорного шума, окутавшего окружавшие пространства. За окнами, что слева от меня, я наблюдала пробегавшие по широкому небу тускло-серые облака: сильный ветер гнал их от правой стороны окна, возле которой ютились высокие растения в глиняных горшках, в верхнюю левую часть, через которую в помещения проникали струйки свежего воздуха.       — Тебе делать нехуй?       Надо мной нависла знакомая фигура в тёмно-серой рубашке и чёрных брюках на тонких подтяжках, купленных где-нибудь по дешёвке. Плоские щёки, толстая нижняя губа, острый нос, вечно большие и будто бы напуганные глаза. Его голова была выбрита под ноль, что из неё лишь торчали крохотные волосики, практически не скрывая черепа, покрытого яркой кожей. Единственная мощная часть тела — пресс и спина, а остальное выглядело тощим и довольно немощным. Он меня совершенно не впечатлял — мои 188 сантиметров против его 170 смотрелись смехотворно, хоть он и был чрезмерно уверенным в себе человеком.       — Не заебалась ещё свои порисульки рисовать? — спросил тот просаженным голосом, наклонившись надо мной и положив ладони себе на колени.       Сначала отвечать не хотелось. Потом я впала в ступор, понимая, что отвечать особо-то и нечего, но в моих извилинах запуталась одна простенькая фраза. Подняв на него свой взгляд, полный неприязни и напряжения, я ответила:       — Что тебя волнует?       — Могла бы нормальным делом заняться. Только уйму времени всираешь.       — Будь добр, займись делом, — я отмахнулась от него рукой с ручкой, к тому моменту уже потеряв всяческий интерес к визуальному контакту.       Ответа лучше я не придумала, и он лишь заулыбался мне, резким движением руки выдернув ценные бумажки из моих рук.       Что было дальше — помню смутно. Резкое движение вперёд, внезапный приступ агрессии, кривая улыбка, всплеск адреналина… Всё пролетело довольно быстро, как мне тогда показалось. Полностью пришла в себя я лишь позже, когда вместе унылых коридоров нашего лицея я оказалась перед удручающей картиной директорского стола, за которым, непосредственно, сидел сурового вида директор лет пятидесяти. Собрав руки в замочек прямо на своём блестящем столе, он смотрел на меня похуже, чем на русского экстремиста, будто бы я и есть главный враг не то что бы государства — народа всего.       Ах да, меня сюда привёл недовольный происшествием трудовик.       — И что это такое? — медленно и несколько не отчётливо спросил у меня директор, смотря на меня из-под тонких бровей.       — Что?       — Что-что, что за беспредел ты устроила?!       Он резко повысил голос и взмахнул ладонью, продолжая сверлить меня своим внимательным взглядом. Но я ощущала сколько не страх, а сколько смущение перед несносными попытками выстроить эмоциональную доминацию.       — Какой беспредел? — снова спросила я, держа руки в карманах своей кофты. Помню, что слегка пожимала левым коленом, направив носки обуви в разные стороны. — У нас всё по закону.       — Не держи меня за дурака, Тахомовна-       — Я Тахома, — последовало моё пренебрежительное уточнение, — за прошедшее время я запомнила фамилию даже в вашем отчестве.       Наш директор — человек армянского происхождения. Несмотря на это, по-русски он говорит как на родном языке.       –…Тахома, — тихо и очень недовольно поправил он сам себя. — Ты зачем бьёшь человека и портишь школьное имущество? Нельзя ведь никак ваши споры по-человечески решить, да? Вы хоть подумайте о нас, о нашем лицее… О тех, кто содержит его на свои деньги. Кто за ним ухаживает, в порядке и чистоте его всё время содержит. Вы хоть понимаете, что мы всё это не бесплатно получаем? Решайте ваши вопросы по-человечески! Пожалейте, откровенно говоря, наш бюджет.       — А разве я смогу решать с ним проблемы по-человечески, если это даже не человек?       Тут в воздухе повисла неловкая тишина. Директор от такой фразы замолчал, прищурился и будто бы попытался сам во мне разглядеть что-то человеческое, после чего молвил:       — Что ты сказала…?       — Это не человек. Я не считаю, что оно заслуживает сочувствия.       Тот, как это и ожидалось, ответил ничуть не одобрительно. Может, где-то в душевных глубинах ему и нравилось то, что я настроена против скинов резко негативно, но внешне об этом ничего не говорило. Для него все были равны, если речь идёт о нарушении правил. Будто бы ему просто нравится отчитывать каждого налево и направо, начиная своими заместителями и кончая бесполезными первоклассниками, нечаянно врезавшихся в него на перемене. Ужасное существо, нечего сказать. Стоит ему понимать, что не он один находится в таком нервном расположении духа. Люди еле-еле концы с концами сводят, думают чё жрать завтрашним днём, а он на людей жалуется. Проверил бы хоть зарплату свою, педик…       Он злобно фыркнул и добавил, что по таким высказываниям вызывает моего батю в школу. Пускай вызывает. Похуй. Я знаю, что на моей стороне правда, хоть я и посмела (О Боже!) ударить скина, ещё и будучи девушкой. Никто никого бить не должен, что вы… Впрочем, трудовик сопроводил меня на выход (а я в двадцати квадратных метрах затерялась бы с единичкой по зрению, конечно), закрыл за нами обоими дверь, а затем, заглянув в мои глаза, начал уже настоящее разбирательство.       — Света, — мягко назвал тот меня, стараясь не повышать голос. — Что у тебя с Пашей произошло?       Сложив руки на груди, я легко ответила, приподняв голову выше обычного. Аки высокомерная, учитель был на моём уровне.       — Назвал дурой, отобрал блокнот. Отдавать отказался, я ему и врезала.       — И ты врезала тем горшком, я прав?       — Абсолютно.       — А почему именно горшком?       — Первое, что под руку попалось. Так я драться особо не умею.       Учитель чуть притих, сложив руки за спиной. Он с умным видом глядел на меня, на секунду оперевшись на одну ногу. Но, видно, он заметил моë раздражение такой позой и мигом ретировался, встав прямо, чтобы его лысина снова равномерно освещалась.       — Драться не умеешь? Может, хм-хм, я мог бы посоветовать тебе место, где тебя могли бы научить постоять за себя?       — Если это чё-то азиатское, то я пас.       — Нет-нет, что ты, — улыбнулся он, демонстрируя свои чуть желтоватые зубы. — Я о боксе.       И тут он меня в самом деле заинтересовал. Глаза раскрылись шире, брови приподнялись сами по себе — я почувствовала всё это на своём теле. В самом деле, это именно то, что мне понадобится не только сейчас, но и в предстоящем нелёгком будущем!       — Бокс?       — Да, бокс. Такой бойкой девушке, как ты, не помешало бы уметь постоять за себя. Там тебя не только бить научат, но и форму твою подтянут. Не буду ничего говорить о твоей фигуре…       — Ага-а… — пропускала я мимо ушей одно слово за другим, медленно одобрительно кивая.       Отведя взгляд, я водила им по полу, размышляя над перспективами. Бокс — именно то, что мне нужно было в настоящий момент для противостояния не только скинам, но и прочему уличному быдлу. Да и вообще в противостоянии с любым созданием. Я же буду не только защищаться и убивать кого-то конкретного, как какой-то герой? Нет, нет-нет-нет! Меня так лишь быстро выследят и посадят. Да и какой смысл убивать кого-то конкретного? Я ненавижу всех. Вообще каждого. И этого учителя тоже за его кривую улыбку да лысину на голове я тоже ненавижу. Себя ненавижу даже сильнее, чем кого бы то ни было. Ты / вы можете думать сколько угодно, что я просто безалаберная истеричка, а мне уже совершенно всё равно, чё вы там думаете. Думайте так и дальше. Я вам всем глотки перережу. Отправлю вас в могилу как в можно большем количестве, а потом умру от передозировки псих. препаратами, либо от неимоверной боли, прорезающей всё тело. На это воля случая.       Ах, куда это я… Впрочем, я согласилась на предложение трудовика, и согласилась более, чем охотно. Заниматься мне больше особо нечем, а отточить мастерство удара мне только и надо было. Оставалось надеяться на то, что занятия либо бесплатны, либо достаточно дёшевы, чтобы наша семья могла их себе позволить. А тот тип уже пошёл из медпункта домой, и большой красный след на бритой под ноль макушке не сулил ничего хорошего его брутальному стилю. Бросив в мою сторону неоднозначный взгляд, он прошёл до конца коридора, не оборачиваясь, и скрылся за углом. Вслед ему я лишь улыбалась.       Что он скажет парням, когда увидят его после школы в таком состоянии? Девочка разбила о него горшок? Нет, он покажется каким-то слабым и не серьёзным в их глазах, надо же поддерживать авторитет храброго русского бойца. Чурки по голове надавали? «Ну ты и лох, братишка» — сказали бы они, увидев то, что в остальном всё с ним осталось нормально. Ударился? Не смеши. Батя бил? Ну, может ещё проканает, но мало кого батя бьëт так, что на черепе остаются синяки, а потому это плохой вариант. Упал? Чтобы так упасть, на улице должен быть гололёд, а на него сейчас нет даже намёка. Только холод, убивающий ветер и маленькие ножички заместо колких слов незнакомых прохожих, впиваются в кожу и вызывают горько кровоточащие раны. Я надеюсь, что свои его только засмеют.       Только жду каникул, ибо можно не видеть во время них этих разлагающихся в лице уёбищ. Можно быть одной, гулять одной и делать всё, что бы мне хотелось и совершенно не хотелось одной. Скоро меня начнёт раздражать всякое присутствие людей рядом, и чтобы как-то сдерживать гнев, придётся чаще ходить на бокс. Я слышала, что если хорошо долбить грушу, то вместе с силами уходит и вся злоба. Кто знает, может и выйдет? А то я так скоро начну долбить кулаками этих скинов, и уж тогда меня точно затопч       Хватит мыслей о насилии. Пора расхищать имущество бесхозных домишек.       После шестого урока ученики стали массово покидать гимназию, и мне уйти с занятий тоже никто не помешал. Местная группка скинов развлекалась тем, что возила на спинах друг у друга, раскидывая зиги. А те, кто был покрупнее да потяжелее, лишь возили на себе всех, начиная от худых соратников и заканчивая малолетними скинами-шестиклассниками. Да, и такие были — самые дикие представители местной фауны. Они не знают меры и готовы на всё. С ними реально стоит быть осторожной.       — И-и-и… Блять, вези нормально! — требовал худой пацан, чуть не падавший со спины улыбчивого Тохи.       — Держись нормально, дибил! — отвечал тот с особой мягкостью к первой «и». — Чё, руки слабые?       — Хочешь чтобы я за тебя ботинками держался, а-а?       — Хуйню не неси! Какими ботинками?       — Моими, бл-л!..

***

      Весело. Весьма весело, но совершенно бесполезно за этим наблюдать. Потому я быстро пришла домой, пока батя ещё был на работе, вытащила всё ненужное из сумки и с пустой таковой пошла на разведку.       Бреду по улице одна, как и всегда, ступая по земле старыми потёртыми кедами, в застёгнутой серой кофте и с развевающимися по ветру волосами. Такую высокую девушку, как я, заметить не так трудно, поэтому буду полагаться на то, что я смогу залезть… Куда-то повыше, а не поглубже, скажем так. Я думала о том, что прежде всего разобрали те ценности, которые лежали на самом видном месте. А если покопаться в менее заметных или доступных местах, то там наверняка можно было бы что-то наскребать. Сдам это в ломбард и, быть может, куплю себе этот злополучный пистолет. Первую вещь во всём моём планируемом арсенале, который я, на самом деле, планирую не таким большим.       Пистолет как запаска, оборона на средней и ближней дистанции. В качестве оружия ближнего боя я смогу использовать навыки в боксе, если таковые получу, а также нож. Но на две эти вещи я буду полагаться в меньшей степени, пока как я надеюсь приобрести себе штурмовую винтовку и раздобыть обилие патронов.       Наиболее знакомый вариант это АК, но ему я не особо доверяю, исходя из рассказов бати. Лучше мне изучить вопрос по оружию и присмотреться к чему-то более редкому. Эксклюзивному. Ну-у-у, это уже со временем. Может, более кайфовым вариантом вообще будет совершить самоубийство, кто знает?       Хотя нет. Хуйня это. Я так не играю, как говорили мы все, будучи моложе. Лучше уж поубивать побольше мразей, будь то русских, жёлтых или черножопых в как можно большем количестве, пока они не доберутся до меня сами и не разорвут на части. Убивать всеми средствами, до последней капли крови, но не с одним лишь пистолетом в руках и безумием в охапку. Я должна создать из себя не просто вооружённую школьницу, а какого-никакого бойца, которого будут бояться, при виде которого даже закалённый в боях ветеран начнёт хоть чуть колебаться в том, стоит ли ему противостоять мне, или бежать и звать ментуру. Да, они должны бояться меня, и для того, чтобы достичь этого, я должна поработать не только над своими способностями и навыками, но и чуть приодеться. Изменить облик, может, чуть подкорректировав краски, но оставив их в тех же тонах. Например, постричься короче, чтобы волосы в бою не мешались, или приобрести армейскую обувь.       Давить ею несчастные лица… Ох, у меня сразу улыбка возникает от этой мысли на лице, если ты веришь. Размазывать чёрными берцами чьё-то милое детское личико, визжащее от простреленного живота, от дикой боли при обильной кровопотери, вдавить нос в её череп, и бить. Бить, бить подошвой по лицу, втаптывая зубы и десна с розовыми губами в одну беспросветную кашу, кроить череп и слушать этот громкий хруст, пронзающий окружающий хаос, полный боли, ужаса и желания прекратить, закончить, что-то изменить в своём прошлом. Понять, в конце концов, что они сделали не так тогда, когда-то там…       Но будет поздно. Многие из них не одумаются, в чём же был их главный проступок. Не закрадётся в голову мысль о том, почему убили их и за что. Эти глупые твари падут от того, кому же они не давали доживать свои дни на этой пропитанной грязью планете, воняющей тысячи лет от прошедшей сквозь её историю похоти, злобы и алчности.       И винтовка спасёт этот мир, И она избавит от боли. Своей пулей цель поразит И даст больше желанной мне крови.       Заберёт себе дряхлую жизнь И подарит душе ведь свободу. И у смерти есть эвфемизм: Убивать дано белому роду.