Благая Бойня

      Сегодня, пока шла к своей цели, я приметила по пути интересную сцену: незнакомый парень лет двадцати, с отсутствующей левой ногой, пытается подняться с земли, одновременно с тем дотянувшись до потерянного костыля. Однако, в конце концов он бросает любые попытки встать на оставшуюся ногу, после чего начинает натурально ползти к потерянной вещице — медленно и верно, теребя культяпкой и носком ботинка. Его пыльные брюки елозили по грязной, свежей земле, руки так и были измазаны в коричневой жиже, но это его не останавливало. Тело внезапно остановилось, и голова с торсом в этот момент частично развернулись в правую сторону, и глаза на лице, пытавшиеся пометить в сознании хоть какую-то помощь, практически мгновенно зациклились на мне. И мне показалось, что как только он заметил меня, то серьёзно испугался.       Сука. Мне показалось, что сучёнок испугался меня. Такие взрослые люди не могут так явно меня бояться, если они не отсталые или контуженные, хотя и он более похож на таковых... Лишь отчасти. В остальном его эмоциональный фон, выражавшийся на лице, был однороден, менялся плавно и редко (особенно если учитывать, что наш зрительный контакт длился секунд пять, не больше), по чему невозможно было сказать, что он психически болен. Его во мне что-то действительно насторожило — парень выглядел так, будто он видит перед своими глазами виновника собственной детской травмы, или чего похуже. Словно самые неприятные образы, скопившиеся в его сознании за далёкие годы, развёртывались из намётанной каши на отдельные ингредиенты, представая перед его глазами самой что ни на есть правдой. Настоящим воплощением прошлого.       В любом случае, это просто мои романтичные догадки.       Опираясь на левую руку, он смотрел на меня через бок, а сам протягивал раскрытую правую ладонь куда-то ко мне, одновременно с тем упрашивая меня несколько сиплым, даже подобием старческого голоса:       — Пожалуйста, помогите встать! Помогите! — жалобно взывал он.       Упал, какой бедняжка. Но я не посмела этому псевдостарцу подать своей руки. И это не потому, что я сама по себе такая сука — во мне, знаете ли, живут принципы: если я хоть ненароком увижу медальку вооружённых сил России, то я или стреляю на поражение, или бросаю на убой подвернувшейся судьбой. По причине множества лишних глаз решила, что куда более логичным вариантом будет просто оставить молодого старика на съедение судьбы. Медленно пройдя мимо него с высоко задранной головой, я лишь искоса наблюдала за его искажённой гримасой лица, а затем вовсе потеряла того из виду. Вздёрнула сумку повыше на плечо, ещё раз сверилась с дорогой и устремилась далее.       Что было с ним потом — не волнует. Наверняка ему кто-то помог из сочувствующих, но лично я предпочла бы ему смерть от обморожения. Хочешь жить — не носи наград страны-преступника. И не теряй своих ходулек, мудила!       Эти ветераны вымораживают одним лишь своим присутствием. Нахера ты носишь медальки государства, уничтожившего эту страну? Какого чëрта ты носишь медальки вооружëнных сил, устроивших геноцид в Ялте, Мелитополе, Киеве, Буче? Ты гордишься геноцидом, прося помощи, или требуешь предначертанного тебе почëта, превидевшегося тебе в сладких снах? Ты ведь осознанно воевал против украинцев и воевал доблестно, раз носишь орден мужества, так какого чëрта ты теперь унижаешься перед славной жертвой русского террора? Тварь.       Блять, я бы забила этого подонка ногами насмерть. А лучше сожгла на медленном огне. Эти лицемерные суки, наравне с уличными фашистами, не заслуживают ни толики уважения, как сильно они бы таковое не упрашивали. Рядовые, офицеры, генералы, скинхеды-нацисты, нудные политики, оголтелые штурмовики — однородная срань, свиньи на фоне которых кажутся премного благородными животными. Свинья хотя бы найдет причину тебя убить, а над твоим трупом намеренно издеваться не будет. А эти? А эти с радостью сделают и то, и другое. Беспринципные разноцветные, разноносые пидорасы из невиданных доселе альманахов пробуждаются на наших глазах, и вот эта фашистская сволочь, с позорным грохотом проигравшая войну, снова поднимает голову в моей стране. И она ещё смеет, сука, что-то бормочить!       Русские до сих пор думают, что они здесь что-то значат. Что они вообще кому-то нужны. Что они не одни, что с ними ещë полмира, что вся Восточная Европа была бы за них, но оккупанты из НАТО не дают прав на самоопределение народов... Ох, могла бы я сиюминутно заткнуть этот бесперебойно бьющийся из их горла дерьмово-жëлтый информационный бред, сделала бы это сразу, но обстоятельства ставят меня в угол. Я не могу. А бывшие оккупанты этим пользуются во славу своих карликовых сборищ. Ни на чëм, кроме насилия и красивых лозунгов, их нынешняя политика в Украине не держится, и если бы они вдруг осознали, что денежные потоки отрезаны, то я более чем уверена, что весь дух "Глобального русского сопротивления" растворился бы быстрее, чем я успела бы это заметить.       Впрочем, любая зараза подобного рода нуждается в собственном истреблении. Думаю, все те 20 человек, которых я уже сумела отправить на тот свет — самое начало. Дальше насилия и жестокости будет больше. Гораздо больше. И с каждым пережитым ранением я буду становиться только крепче, как огонь сначала плавит, а затем закаляет свою сталь. Каждый пережитый момент боли только сильнее надавит на меня, и ответом сможет стать ещё один отпор, который день ото дня только мощнее, стремительнее и безжалостнее выглядит в моих глазах, ощущается в моём теле. Я буду убивать быстрее, я буду убивать эффективнее и жёстче — так убивать, что дыбом встанут ушки на макушке. Эффектнее. А потом, если люди не догадаются по моим деяниям, то я сообщу им, что я хочу. Я обязательно скажу всем, почему я доставляю столько боли окружающим.       Боль. Боль отныне сопровождает меня везде — и не только меня, да всех! Что бы я ни делала ради торжества свободы, мир абсолютно везде отвечает мне необходимостью защиты своей воли. И я доказываю её через кровь и пот, грязь и слёзы, но раз за разом моя вера в победу лишь укрепляется. День ото дня моё тело и мой дух, мои навыки и моя психика становятся только сильнее, грубее, твёрже. День ото дня я становлюсь всё опаснее для окружающего меня жирного мирка. И я чувствую, как этот мир начинает бояться меня, поджимая свои покрытые складками ноги, обмазанные салом, и собираясь бежать с последних сил, махая локтями мне на прощание.       Но я нагоняю его. Бью молотком по сверкающим, переливающимся на солнечном свету пятками, и навожу ужас на окрестные земли. Вытирая ноги об лицо упавшего наземь чуда, я демонстрирую всем вокруг свой безжалостный разум. Не обязательно напрямую, демонстрируя свой лик и тело, но души их чувствуют, что над несчастными полусгнившими домами нависла смертельная опасность. Праведная опасность от верного спутника Земли.       А убежит ли от меня чужая душа? Может, сегодня она и сможет это сделать, воспользовавшись моим запланированным отдыхом, а может так и останется пылиться на обочине вселенной, ожидая своего неминуемого часа. В самом деле: зачем куда-то стремиться, если мы, в конце концов, и так смертны? К чему вся эта беготня? Для чего стараться, если конец у всех один, просто декорации разные? Всем, в конце концов, будет плохо, и различия будут лишь в человечности температур, мягкости подушек и облика отношения к нынешнему фактическому трупу. Разве не так?       Нет. Не так. Умирать надо уметь, умирать надо достойно. Как умереть достойно? А очень легко: ебашь как осточертелый всех вокруг, потакай сильным и поглощай каждого слабого, который только встретится по пути, и равных в стратегии и тактике тебе не найдётся никогда. Почему? Потому что жалость, сострадание, дружба и сопутствующий им союз — это банальное средство самозащиты, способное быть лишь временным. Во многом это даже обман, или как некая прелюдия для дальнейшего безжалостного поглощения. Жалость — именно это слово должно стать синонимом лжи в вашем лексиконе, что позволит пробиться на самый верх пищевых цепей и стать абсолютным царём зверей в этих ебейших бетонно-древесных джунглях, заполненных до отказа безголовыми тушами некогда разумных существ.       Туши... Прямо как мои ладони. Мои ладони, изуродованные новогодней ночью закрыты несколькими слоями свежих бинтов, перевязанными своими путями на верхней стороне кисти — один единый узел, плотный и крепкий, по каждому на руку. Долгое время кисти будто сами подыхали — особенно они орали тогда, когда необходимо было обеззаразить свои раны. Это было дико: я буквально шипела и мгновенно широко раскрывала глаза от стреляющей боли, пытаясь сдержать её из последних сил. Этими же руками, которые я спасала своё положение, приходилось держать пистолет, держать нож, хватать ими людей, резать бинты, открывать двери, снимать с себя одежду... И держать саму бутылочку с перекисью! Жуть! Но что не поделаешь ради чистого организма без десятка-другого инфекций? Я избрала этот путь, и теперь я должна привыкать к сопутствующему для него уровню боли.       Даже и не знаю, как я вытянула весь разорвавшийся перед моими глазами пиздец. Возможно, дело состоит в зарядившем меня адреналине. Это природное средство, всё же, способно решать многие вопросы, начиная от банального спора да заканчивая вопросами о жизни и смерти. Смертельная опасность на хвосте? Адреналин спасёт тебя, мой милый друг: беги, и ноги твои не будут знать усталости, пока энергия боя не выветрится из подсознания, и ты не сдохнешь от нечеловеческого сердцебиения. Мило, правда? А ведь адреналин, возможно, спас мне жизнь, и его стоит ценить — ни на какие деньги это средство самообороны не купишь.       Зато я знаю, что деньги решают вопросы до их возникновения, а точнее даже до их перехода в горячую фазу. В настоящий момент я двигалась ровно туда, где заседал мой новый контакт, готовый продать мне не только настоящее, боевое оружие, но и патроны к нему. Сказать честно, я находилась в серьёзном предвкушении экстаза.       После учёбы, примерно в пять часов вечера, ноги вновь занесли меня в центральные кварталы города - дошла до сюда довольно быстро. Со мной есть привычная одежда, в которой я бесперебойно бегаю уже несколько месяцев, сумка, лишённая учебников, небольшие долларовые сбережения (так просто расплачиваться удобнее, нежели в карманах миллионы гривен таскать) и несколько моих интересных экземпляров, которыми я планировала в случае нехватки денег доплатить некоторым интересным людям: золотое кольцо, снятое с безымянного пальца убитой матери младенчика, набор драгоценностей и дорогой посуды из вынесенной квартиры, Настюхина мобила, скинхедова зажигалка (очень хорошая зажигалка) и ещё несколько менее значимых вещей. Я находилась под большим риском, нося с собой всё это добро в подозрительной чёрной сумке, а потому при виде одного милицейского патруля мигом свернула во двор, сделав крюк вместо удобного прямого маршрута. Так я затратила ещё несколько минут своего времени.       Я вышла в западные кварталы города, расположенные сразу после знаменитого озерца с высокими берегами. Тут проживало не очень много народу, а цель моя находилась как раз на пограничной зоне между частным и спальным кварталом из многоквартирных домов — всё таких же малоэтажных. По пути приметила странные вещи: на дорогах нет почти никакого оживления, будто в городе сегодня празднуют день Земли (ибо советский автопром как вонял, так и суждено ему вонять очень язвительно), а различной биомассы в лице гопников, скинхедов, чурок и прочей швали сегодня не наблюдается. Складывается ощущение, что вселенский метроном настучал мне на этот день пророчество об отдыхе, поэтому никаких напрягов по пути у меня совершенно не возникло.       Странно. Очень и очень странно. Подозрительно даже. Как бы кто не попытался меня сегодня убить... Чем-нибудь поострее. Или побыстрее, помягче.       Свернув с улицы в последний раз, я проследовала вдоль длинного ряда серых, неприметных гаражей. Подобие таким стоит по всей территории бывшего СССР (5 лет его уже нет): это небольшие строения примерно 5 метров в ширину и 10-15 в длину, выстроенные на кирпичной основе, выкрашенной в мягкие, не цепляющие глаз тона, когда как общая высота конструкции составляет 2 метра, а то меньше, и имеет низкую, очень часто плоскую крышу. Малиновые, бежевые, тёмно-серые металлические ворота, закрывающиеся на простой и явный замок, который любой желающий может сделать ломом, и эти однотипные конструкции, выстроенные вплотную друг к другу, расположены в ряду по сколь угодно штук (конкретно в этом их было примерно 30), а они... Ряды бесконечными бывают.       Таких гаражей в советские времена наплодили миллионы, если не десятки миллиардов — а я более чем уверена, что советы перемещались между параллельными реальностями, застраивая гаражами несоизмеримо далёкие по ткани пространства-времени миры в целях своеобразной колонизации. Шутка.       Хотя что тут шутить, я и так нихуя шутить не умею. Мой юмор — это как абстрактное мышление местного большинства — вроде оно прямо-таки явное (особенно после ста грамм), а вроде, если судить на трезвую голову, то выглядит и звучит не более, чем детский пшик.       Эти гаражи всегда строили рядом с многоквартирными новостройками, чтобы новоиспечённым жильцам было где парковать свои отсутствующие машины — добро пожаловать в мир советской экономики. Однако, учитывая психологию нашего великолепного старшего поколения, мы используем вещи не по назначению, но с характерной постоянной практической пользой. Гараж — вообще святое место, ведь тут можно спрятаться от домашних хлопот за любимым делом, выкопать подвал для пытки жертв (Передаю привет на тот свет господину Фишеру), обустроить лабораторию по производству солей, сбывать различные товары посредством теневой продажи и перепродажи... Ну и хранить своё транспортное средство, конечно, куда же без этого?       Правда, тот гараж, в который я направилась позднее, был предназначен отнюдь не для хранения автомобилей. Конечно, я шла за покупкой оружия. Но сначала надо было добраться до владельца этого гаража, наверняка восседающего в своей квартире. И я даже знала точный адрес, и как к нему обращаться — само собой, ибо наводку на этот контакт мне дал тренер по боксу. Да, та самая наводка мне сегодня очень пригодилась, и я ею даже воспользовалась.       Итак, с улицы Шевченко я перебежала через дорогу и вышла на улицу тропу под гордым названием Генерала Иренеева. С левой стороны открывается простор на невероятно дерзкого вида пустырь (ну а хули он ничем не застроен?), посреди которого небольшими скоплениями раскиданы гаражи. Ебучие гаражи, старые гаражи. Трава напротив этих гаражей растёт мелко и редко — во-первых потому, что сейчас на дворе зима, а во-вторых потому, что машинки регулярно то заезжают в гаражи, то покидают их. Либо же здесь накидали радиоактивных отходов, которые советские космические войска привезли в числе миллиардов тонн из завоёванных посредством отстройки гаражей потусторонних реальностей... Наверное. В любом случае, трава здесь растёт плоховато не из-за одного лишь фактора деятельности человека, но и наверняка из-за каких-то потусторонних, не естественных для нашего разума причин, я чувствую это.       Гаражи строили для того, чтобы плодить силы для советских потусторонних войск! Космических войск потустороннего Союза. Рабоче-крестьянской космической армии. Противомарсианских космических сил Советского Союза. Красных межгалактических пидорасов. В общем, при необходимости додумаю ещё какие-нибудь варианты для названий позже.       От звезды Андромеды до Млечного Пути,       Красная армия, всех разъеби!       Дорога, к слову, была грунтовая и шла прямо, без единого отклонения от заданного постройками курса. Ближайшей постройкой было некое кирпичное подобие электрической будки, стоящей посреди такого же травянисто-грязевого пустыря, а если взглянуть подальше по тому же направлению, то можно было легко приметить две продолговатые пятиэтажки. В одной из них как раз и находилась моя цель. Шла я до них в своём привычном темпе, особо не торопясь, но и не совсем разгуливая попусту — никогда не знаешь, что успеет с тобой случиться, пока ты отвлекаешься на говняные пейзажи, ютящиеся под ногами. Поэтому я ни разу по пути не останавливалась (даже на светофорах), предпочитая как можно скорее закончить своё дело.       Эти пятиэтажки — образец советской архитектуры. Ёбаный пиздец. Подойдя к ним поближе, я сразу ощутила всю мощь гениев Фомина, Посохина, Джобернадзе и Канчели — ёбаный прямоугольник с геометрически идентичным расположением окон, расставленных в строгом строевом порядке на совершенно одинаковом расстоянии друг от друга, изображал абсолютное превосходство советской архитектуры над всей остальной, какая только в мире имелась. Не выделяясь ни крышей, ни бордюром, ни забором, ни какими бы то ни было другими архитектурными излишествами в виде банальных, блять, балконов, эти эмалированные судна плыли себе по течению времени, совершенно не заботясь о том, как люди живут внутри них. Только подъезды, и то являясь конструкциями довольно небольшими, кое-как выделяются на фоне этих, казалось бы, идеальных фигур.       Геометрический идеал в фигуре не означает идеал в красоте, и это касается вообще всего, будь то архитектуры, автопрома или человеческого тела. Да, домик ровный почти совсем, но он нихуя не красив, поскольку до ужаса однообразен.       Пройдя мимо тройки школьниц, прыгающих по белым квадратикам, грубо очерченными мелом на гравии, а также двух молодых парней с морем шелухи под ногами, чьи хитрые прищуренные глаза проследовали за мной, я вошла в столь долго желанный мной подъезд этого пятиэтажного чудища человеческой архитектуры. Хрущёвка. Без труда я отворила железную дверь за твёрдую, крупную деревянную ручку, которая, казалось, вот-вот должна была оторваться за неимением времени жить, и прошла внутрь почти полностью мрачного помещения, ориентируясь лишь на свет вдалеке.       Кто в своей жизни не видел советского подъезда? Ну, наверное, только тот, кто никогда не был за Садовым кольцом, и ещë кому на совесть не выпало родиться в Советском Союзе. По стране надо судить, исходя из описания её подъездов, так что я, наверное, катком проедусь как по Совку, так и по Украине...       На самом входе, как только закрывается за мной железная дверь, подъезд встречает темнотой перегоревшей лампочки, сквозь которую еле-еле пробивался угрюмого вида бледный свет, доносившийся с улицы через небольшую дыру в панельной стене. Вокруг неë наплодилось множество вмятин и трещин, а поодаль, предпочитая прятаться в тени, росла незаметная паутинка. Последствия миномëтного обстрела, скорее всего — такие повреждения я очень часто видела до переезда. Заметила не сразу, но и по ходу движения, под ногами, находилась ещë одна небольшая впадина в полу, предположительно оставленная тем же снарядом.       Осколки от него разлетелись по ближайшим стенам: правая стена укрыта такими же мелкими спонтанными выбоинами, которые осознанному человеку выдолбить самостоятельно было бы очень сложно, ибо узор впечатлял своей структурой и витиеватостью, а слева до сих пор стоит пробитая батарея, некогда являвшаяся частью системы отопления. Ну, хотя бы работают ещë остальные — чувствую по отдающемуся теплу. Или это множество тел пытаются согреть свой дом?       Ноги поднимались медленно, неторопливо, предпочитая прощупывать каждую имеющуюся ступенечку. Глазки, постепенно привыкавшие к темноте начала подъездов, по детской привычке всматривались вниз, чтобы специально найти осколок стекла, какашки или чего покрупнее, опаснее для травмированного детского здоровья — гранаты, например, на растяжке, либо надëжно оставленной москалями противопехотной мины. В моëм городе таких неприятных сюрпризов было полно, и даже сейчас, когда моя душонка уже давно как съехала из многоквартирного дома, я до сих пор внимательно гляжу под ноги, ожидая найти там тротила при искре потенциальной или реальной. Страшна эта детская паранойя.       Благо там, где свет — поднявшись на первый этаж, расположенный сразу после первых нескольких ступенек, я вышла на участок пола, освещëнный естественным приливом фотонов. Доносившийся с улицы даже в извращëнном, тусклом виде, свет серьёзно облегчал мои наблюдения и во многом давал глазкам возможность расслабиться, пока крепко зашнурованные ботинки могли шагать ещë шире и твëрже, чем обычно.       Так и вышла на первый этаж. В типовых домах, в одном из которых я ныне находилась, каждый этаж в плане архитектуры был идентичен следующему, а следующий был обязательно идентичен послеследующему, а послеследующему был в строгом порядке идентичен с обратной стороны предыдущий. Прямо перед моими глазами, после того, как я очутилась на этаже, из стены выросла обитая искусственной кожей высокая и широкая дверь, закрытая ныне на замок — беспросветная, нерушимая, ведущая в никогда доселе неизвестные дали, которые, по-видимому, суждены остаться для меня неизведанными и совершенно загадочными, будто впечатавшаяся между дверью и каменной стеной плоскость. Слева от неё, на пропорционально однородном расстоянии ровно как и от первой двери, так и от противоположного угла, стояла ещё одна плотно закрытая дверь, но на сей раз уже обитая светлым деревом — для местных краёв вполне типичным. Слева же дверь отсутствовала вовсе, и перейдя через порог можно было очутиться в практически совершенно пустых помещениях, заполненных лишь обвалившейся штукатуркой, пылью, подранными обоями и чем-то сопящим на старом диване телом. Наверное, этот человек всё ещё считает руины своим домом.       Его сон я решила не тревожить и смыться поскорее. Убила бы, если бы не надо было покупать ружьё в этом же доме. Хотя с той холодиной, которая стояла во всей квартире, я вообще до сих пор не уверена, что этот мужик не труп. Но и хер с ним, что было — то прошло.       Неторопливо поднимаясь по ступенькам, я видела весь послевоенный мрак прямо собственными глазами. Ёбаные россияне принесли свой русский мир в самом прямом, буквальном и отвратительном обличьи: РАЗРУХА. Разруха, дополненная штрихами местного, русского населения: выбитое с рамой окно соседствует со слегка пробитым, искалеченным стёклышком, лениво пропускающим через себя потоки холодного воздуха с улицы, игриво завывающего в неизведанной дали подъезда. Прямо подле них, на повороте при ста восьмидесяти градусах, есть пробитый осколками мусоропровод, возле которого одиноко ютится свежий человеческий кал. И неужели нельзя было посрать на улице, в общественном туалете, или дотерпеть до дома? Понимаю, что у многих домов поныне нет, но это не повод гадить где попало. Даже я в свои голодные военные годы срала и спала в совершенно разных местах, а эти...       Ну, может, творец сего искусства здесь и не живёт. Загадочный осквернитель знает толк в том, как правильно испортить чей-то день — говно должно быть найдено в наиболее неожиданном месте! Такова прерогатива гениального злодея.       И хотя осколки стекла давно подчищены и убраны на свалку, следы пепла стёрты, а полы более-менее вымыты, люди всё ещё здесь живут. А значит, кто-то здесь всё время гадит. Не только лишь буквально — стены измазаны какой-то дрянью. Не биологической, не бойтесь, я говорю о граффити. Точнее даже о детских шалостях внезапно найденными красками, а также соседствующим с ним вышеупомянутым граффити, который вроде и должен быть народным, хорошим искусством, но на деле представляет из себя говно какое-то, созданное за пару минут (а то и меньше) без толики стараний.       Яркий пример: два грубо очерченных, достаточно крупных пятна белого цвета с явными подтёками застывших капель находятся прямо на одной стене, а между ними неуверенно располагается третье — чёрное. Все находятся на условном одинаковом расстоянии друг от друга, и таят в себе тайну художественного замысла вплоть до того момента, пока я не замечаю интересный чёрный символ, расположенный на самом конце этой вакханалии — букву Р с высоким хвостиком, поперёк перечёркнутым слегка съехавшей линией. Последний символ умиравшего Лугинского сопротивления, который партизаны в Курске, Белгороде, Карелии, Кубани, Астрахани, на Кавказе и в Сибири используют до сих пор. Две группы подростков воюют за контроль над подъездом, как когда-то их отцы воевали за каждую улицу в Харькове, и как их деды воевали за каждый клочок земли ещё 50 55 лет назад.       Я не знаю, как русские хотели добиться мира и взаимного процветания, если первое, что они сделали, так это ввели танки в Сумы и Киев, а затем стали бомбить по жилым кварталам. Не знаю, какого именно они хотели единства, если с началом войны оккупанты отстроили на захваченных территориях концлагеря для военных и видных персоналий - политиков, писателей, журналистов, и даже простых смертных, чтобы не просто насильно удерживать их в символической выгребной яме, но и издеваться над теми, использовать за бесплатную рабочую силу, пытать и убивать ради плана, а то и удовольствия.       Чем они думали, когда это делали? Но им ли вообще было, чем думать? Блять, о каком мире идёт речь, если из-за НИХ, из-за этих мразей было разрушено столько городов, а сотни тысяч жизней были зазря стëрты с лица Земли? Зачем такой мир, если в нём всё ещё существует Россия? Моим ответом и есть причина геноцида, теперь уже направленного не от ССГ-шной разноцветной, чурко-угорской сволочи, а в принципиально ином направлении. Мы переворачиваем мосты с опор на дорогу.       Каждая поганая русская душонка ответит за молчаливое содействие глобальному несчастью. Ответит так, что это останется в назидание всем оставшимся в живых... Всë ещë оставшимся. Спонтанно. В конце концов, я просто хочу поубивать всех, чтобы они прочувствовали ту боль, которую испытал народ Украины. Разрезать глотки вдоль, чтобы крови били фонтаном, выколоть оба глаза, вспороть до сих пор целые животы; рассправиться так же жестоко, как они когда-то хотели расправиться со всеми нами.       Излишняя жестокость? Озадачивающая справедливость, ничего более.       Люди в газетах ещё удивляются, за что те 20 человек заслужили такую жестокую смерть. В самом деле, а почему? А потому что не стоило кормить серебром и плотью колоссальную машину перемалывания и изничтожения. Не стоило кормить собой Россию, которой правит Лугин. Не стоило им избирать Лугина на демократических, сука, выборах. СВОБОДНЫХ ВЫБОРАХ. В этом и есть колоссальная ошибка всей русской нации.       Я её прощу? Нет. Я выслушаю их мольбу? Тоже нет. Я собираюсь проявлять избирательность, жалость, сострадание? Нет. А к чему это всё? Если я убью отцов, но не дорежу детей, то они вырастут и придут мстить нам снова, и так до замкнутой бесконечной погони по кругу. Поэтому вырезали, вырезают и вырезать будут всех подряд. А кого не смогут, того или в рабство, или загнобить до белого каления. Вот и вся инструкция по усмирению.       А где взять средства, спросите вы? Очень просто: четвёртый этаж, 31 квартира, железная мрачноватая дверь сразу встаёт перед носом. Ровная, с лёгкой потёртостью, она молчаливо глядит на меня одним глазком, даже не смея моргать, и я стою напротив, выжидая наступления своего часа. Мы, выдерживая этот сладостный миг, оба понимаем, что преодолев преграды, мы приобретаем могущество. Открыв эту дверь, я заполучу своё очередное орудие террора.       И Кременчуг снова не сможет спать спокойно.