Благая Бойня

      Моё тридцатое января началось с того же, с чего оно и должно начинаться: с постели, тепла и железного краника. Стоя в ванной комнате напротив высокого, широкого и такого хорошего зеркала, в котором ярко отражается моё довольное личико, ибо стекло вымыто заботливыми отцовскими руками и этой грубоватой тряпкой (хотя он давно уехал, почему оно такое чистое?), я, можно сказать, наслаждаюсь собой. Да, я здесь, наедине с разумом, у меня есть полный холодильник еды и прекрасное будущее. Этот день начинается отсюда, с открытия краника, и моя рука смело прокручивает рукоятку в правый бок, открывая холодную, а затем и горячую воду.       Наклоняясь к раковине, я гляжу на себя в зеркало: подтянутая кожа, длинные рыжие волосы, такие яркие и объёмные. В собранные ладони стремительно набирается что-то знакомое, и я, опустив взгляд, вижу то, что меж плотно зажатых пальцев начинает сдавливаться обилие укрытого кровью человеческого мяса. Яркая артериальная кровь и тёмная венозная смешиваются посреди кусочков плоти и тканей печени, слегка демонстрирующей свою желтоватую прослойку. Резко раскинув дрожащие руки, я вижу то, как кровь заполоняет фарфоровую полость слегка желтоватой раковины, и орган детских размеров плавно сползает по ладони, после чего с тихим жирным плюхом падает в общее собрание анатомических останков.       Истерически тряся руками и выталкивая маленькие кусочки кожи, скопившиеся меж пальцев, я нечаянно бросаю их на пол, стараясь зачем-то откинуть их тапочками в сторону — заместо этого лишь размазываю внутренности по полу, оставляя длинные, противные кровавые следы. Бросаюсь к регуляторам и перекрываю поток, но масса продолжает извергаться. Яркий железный краник серебряного цвета, весело отсвечивающий от нависающей надо мной лампы, изрыгает отрезок длинной, плотной кишки, которая застревает на полпути и продолжает выпускать наружу кровавые массы, включающие в себя комки тёмных волос и кусочки костей, маленькие ногти. И когда вся раковина была измазана кусочками печени, а в зеркале стало невозможно увидеть себя, я заметила то, как резко вылетел наружу белый шарик, укрытый с верхней стороны большим количеством жёлтого гноя, успевшего приобрести кристаллическую форму, подвешенный на тонком синеватом нерве. Он, находящийся под слоем раскрасневшихся капилляров, ознаменовал конец.       Вставая на цыпочки, чтобы взглянуть через гору недопонимания и страха, я вижу результат. Волнистые красные линии пускают по себе капельки крови, наслаивающиеся друг на друга и текущие вместе дальше, к смыву, уже успевшему забиться целой причёской незнакомого мне человека. Зачем-то продавив в поток застрявшую меж железяк маленькое сердечко, я замечаю то, как оно лопается и мигом улетает вниз. Пытаясь сохранять дыхание, я молча обвиняю во всех своих грехах этот молчащий глазик: хватаюсь за него уставшей рукой, в тоненьких линиях которой забились миллионы эритроцитов, и резко дёргаю его вниз. Обрывая нерв, я тут же слышу жуткий, непередаваемый рёв, разносящийся по всей ванне и оглушающий меня до того, что я в страхе зажмуриваю глаза.       Когда же я открыла их, то обнаружила себя уже не в ванной. Сбросив с себя одеяло, я чувствую, как по лбу медленно течёт капелька пота, а всё постельное бельё подо мной сильно промокло. Не имея возможности сдержать частое тяжёлое дыхание, я резко поднимаю руки к глазам, чтобы удостовериться в том, что ничего ещё не кончилось, но нет. Всё кончилось. Они чисты. Я слышала, как из приоткрытого окна точно также ревёт двигатель медленно проезжающего мимо дома трактора, и моё резко проснувшееся тело, вдруг ощутившее облегчение, мигом падает обратно на подушку и протирает руками лицо — уже точно зная о том, что это просто пот.       Моё тридцатое января началось с того же, с чего оно и должно начинаться — с промокшей постели, холодной квартиры и ржавого краника. Проснулась в то же время, что и обычно - в 7:40, плюс-минус пять минут. Стоя в ванной комнате напротив высокого, узкого и такого мутного зеркала, в котором блекло отражается моё каменное ебало, укрытое под жёстким рыжим волосом, я, можно сказать, наслаждаюсь собой. Да, я здесь, наедине с разумом, у меня есть пару порций еды на несколько следующих дней и совершенно неизвестное будущее. Этот день начинается отсюда, с открытия краника, и моя дрожащая рука медленно приближается к рукоятке, чтобы резко прокрутить еë в правый бок, затем обнаружив привычный поток воды. И успокоиться.       Это был просто дурной сон. Ничего необычного.       Я люблю воду. Особенно холодную. Люблю то, как она нескончаемыми волнами льëтся по моей голове, смывая всю накопившуюся за день грязь, унося за собой выделившийся из корней жир и посыпавшуюся с макушки перхоть. Я люблю мыть голову, и я мою еë каждый день, потому что это помогает мне забыться в себе, ощутить вселенское блаженство от простых людских прихотей и стать хоть на пару минут частичкой хоть и извращëнной, но природы, чей пейзаж открывается мне через железный краник, покрытый блестящей плëнкой. Стоя на коленях в одних трусах и футболке, прислонившись ногами к холодной тумбочке, я наклоняю голову над раковиной (теперь уже настоящей) и ледяной водой обмываю своё лицо, затылок, шею — не обращаю внимания на то, как сосульки-капельки изредка затекают за шиворот, ибо по сравнению со всем тем, что я уже успела ощутить в этой сраной жизни, назойливые капли были попросту ничем. Всё равно. Пустое место.       Я мою голову ровно тем же, чем мою посуду — моющим средством откуда-то из Франции. Получила еë не так давно как часть гуманитарной помощи со стороны французского миротворческого контингента. Мою голову тщательно, над раковиной, изредка роняя в неë свои волоски, покрытые крупным слоем пузырчатой пены — французы любят, когда яркости и пафоса побольше. Плюс это добавляет их товару свой яркий шарм.       После мытья головы и очередной чистки зубов я чувствовала себя как-то излишне подавленной. Сидела на кухне, напротив серванта, за этим столом, уперев локти и сдерживая кулаками собственный лоб. Меня окружала палитра серых оттенков цветов, а сквозь сплошь белый слой облаков, укрывших небо, как идеально ровная корочка снега, не мог протиснуться ни единый лучик привычного солнечного света — облака искажали его, превращая в такую же мутную грязь, как и всë вокруг, отчего тот сплошным слоем, не оставляя различимой тени, ложился на поверхность земли. Смотрела куда-то в пустоту, медленно водила глазами туда-сюда и прогоняла через воображение одни и те же сцены: сползающая по руке печёнка, вылетающая из крана кишка, визжащий глаз… Моё молодое отражение. Мои длинные рыжие волосы и эта табуреточка, на которую я всегда вставала перед тем, как помыть руки — всего этого больше нет. Теперь я вижу перед собой высокую девушку, которая спину ломает, лишь бы нормально помыть лицо, её жёсткий рыжий волос, не простирающийся ниже подбородка, и потухшие зелёные глаза. Голова её — это ваза, а лицо — узоры на ней, кои делают вазу отличимой — но красивы ли узоры? Если узор есть шрамы, ссадины да прыщи, то только извращенец купил бы такую вазу. Потому я всё ещё ничья и ничейной шатаюсь по миру, исполняя свою миссию… Или просто стою на прилавке.       Трепаться о снах можно сколько угодно. Они есть отражение моего внутреннего состояния, подсознания, истинных мечт и желаний. Мои сны — отражения моей психики, с которой, видно, всë совсем не в порядке.       Я хочу возвратиться к мирским делам. Вчера ходила на почту и забрала конвертик с письмом от отца и 280 баксами. Лучше просто перепишу его сюда. Орфография и пунктуация сохранены.       "Привет, доченька! Пересылаю тебе деньги в долларах, потому что нам так платить удобнее и хранить тоже. Сходи в обменник и попроси за них гривны. Прости меня за такое долгое отсутствие весточки, но в наших местах совсем недавно начала работать почта между Украиной и Россией. Как только всё восстановили, я поспешил отправить это письмецо тебе. Пишу 22 января. Надеюсь, информация ещё не сильно устарела."       Нет, конечно, прошло целых восемь, блин, дней. А на войне, как ты меня учил, каждый час решающий.       "Пишу тебе из-под Курска. Здесь всё то же, что видели мы с тобой на войне. Климат тут более холодный, чем в наших широтах, но зато с такими температурами легко начать ностальгировать по родине. Тут много бойцов из России, что удивляет, много солдат НАТО, много таких же добровольцев из Украины, как и я. Служу в отдельном добровольческом батальоне "Сокол", такой специально из ветеранов Украины собрали, чтобы особые задачи выполнять. Но ты не волнуйся за меня, авиация всегда прикрывает нас с неба, на флангах можно увидеть один-другой Абрамс. Видела бы ты эти огромные Абрамсы! Их в лоб не пробивают ручные гранатомёты! А ещё с нашей группировкой работает целое соединение истребителей F-16. Говорят, что это устаревшие экземпляры, но работают они как надо. Поначалу было тяжко, но сейчас, когда подтянули много сил (даже очень много) мы громим лугинцев в пух и прах. Стоим в пригородах, отбиваем русские атаки, хотя вижу очень много узкоглазых, не знаю буряты это, казахи или чурки. Мочим партизан, иногда накрываем их замаскированные штабы и ловим связистов. Не переживай, Света, мы всё ещё сражаемся за мирное небо над головой. В последнее время стрелять стали меньше, и я с радостью тебе сообщаю, что я цел и, что самое главное, невредим. Пока что подписал контракт на полгода, где-то в конце лета или в начале осени возьму отпуск и приеду к тебе, оформить тебе новый паспорт, может и помогу с устройством на учёбу. Не забывай подтягивать географию, стыдно ведь путать Австрию с Австралией!"       Ну да, а ты как будто Парагвай с Уругваем не путаешь и Томск с Омском наизусть знаешь. Смешной ты, папа.       "Получилось по радиоприёмнику настроиться на Кременчугские частоты, слышу из вашего города ужасные новости. Постоянно кого-то убивают, я очень за тебя волнуюсь! Обязательно как можно скорее отправляй мне весточку, желательно каждую неделю, либо хотя бы раз в месяц, о том что ты жива и всё у тебя хорошо. Я знаю, что ты постоянно любуешься подаренным тебе ножом и ходишь с ним каждый день, я не против этого…"       И сколько людей делают вид, что будто не замечают моих косяков?       "…но с ножом против пистолета ничего не сделаешь. Я хорошо знаком с твоим рвением и решимостью, я знаю что ты хочешь всем видом показать людям вокруг, что ты умеешь постоять за себя, но честно, сиди ниже травы тише воды. Прошу тебя, ради твоего же блага, заканчивай ночные прогулки! Подумай о своей жизни! Гуляй лучше днём, или найди себе друзей, чтобы гулять вместе с ними. Если даже если ты убьёшь этого маньяка, то тебя тоже могут посадить, а этого никто из нас не хочет. Ты так молода, и у тебя ещё всё впереди! Лучше посиди дома сейчас, пока этого извращенца не поймают, иначе я не смогу простить себя за то, что не смог сберечь тебя."       Не переживай, отец. На этого маньяка-извращенца я могу наткнуться разве что в зеркале, ха-ха! Не помню, чтобы кто-то мог убить через зеркало, поэтому пока что (и только пока что!) я остаюсь в полной безопасности… от себя самой, наверное. Но никто не запрещал мне резать вены.       "Прояви благоразумие и прислушайся к моим советам. Рекомендую сохранять мои письма. Так, на всякий случай. Если ты вдруг почувствуешь, что нуждаешься в защите, то напиши об этом, и я придумаю, как снабдить тебя вооружением. С любовью, твой отец."        После прочтения письма на душе остался неприятный запашок. Довольно нагло пизжу своему отцу, да. Правда, у меня тут учебные дела поджимают. Надеюсь, он действительно нормально там себя чувствует, а не привирает, чтобы я не волновалась насчёт него и сидела, как дурочка, тихо-мирно. В конце концов, пускай он там хотя бы не воюет, а сидит и охраняет что-то как можно дольше, ибо заебал он меня невыносимо.       Не вся моя жизнь отныне стала сплошным насилием, подбадриваемым такими сновидениями. В перерывах между миром я совершаю насильственные преступления одно за другим. Много они у меня времени занимают? Нет. Куда больше времени я трачу на подготовку как моральную, так и физическую, материальную, тактическую… Техническую, в том числе. Это и есть мирное время. Мир — это подготовка к войне. После каждого дела пересчитываю патроны, проверяю оружие на дефекты, чтобы в следующий раз оно точно выстрелило, разбираю и чищу после каждой акции. Поначалу мне было трудно, но постепенно эта отточенность действий и любовь к выдуманному регламенту стала для меня полноценной частью жизни, без исполнения которой я чувствую себя слишком напряжëнной. Я не могу спокойно лечь спать, не почистив свой пистолет.       Мало того, мне приходится практически ежедневно подчищать за собой хвосты из различных обязательств. Например, я всё ещё хожу на эту треклятую учёбу, потому что, блин, надо. Если не ходить на учёбу, то я всру школьную аттестацию, не поступлю хоть куда-нибудь для галочки и не смогу зарабатывать деньги, чтобы оставаться похожим на рядового горожанина. Если бы я жила одна, то достопочтенно забила бы на все эти уроки болт, но ведь отец мне так будет ебать мозги, если я всё всру… именно поэтому я сегодня вновь двинула в гимназию. Э-гей, ура, учëба, очередной сеанс бессмысленной траты собственного жизненного времени на занятия со стопроцентной энтропией! Но перед этим, конечно, подготовилась к учебному дню, наконец, решив встать из-за пустого стола и для начала, хотя бы, приготовить себе завтрак.       Чтобы покормить вечно голодного кота, пришлось разворачивать свою тушу и тащить её на кухню, а там рыскать по шкафам и искать то, чем можно заткнуть этого пушистого халявщика-сожителя. Поскребла по сусекам, нашла какую-то бурду, отдалённо напоминавшую корм и по цвету, и по консистенции, насыпала в миску Орешка и тот, принюхавшись, стал с аппетитом это уплетать, жадно причмокивая. Ну, хоть с этим не прогадала. Надеюсь, это не было какой-то отравой, и котяра не откинется посреди кухни, предварительно срыгнув свои лёгкие с желудком на пол.       Я рассказывала тебе, как я хорошо умею готовить? Слушай, просто обожаю свою еду — тот опыт с кишкой младенца можно забыть, просто у мяса срок годности подошëл к концу. Если же брать нормальную еду, то моим любимым и, что самое главное, лучшим блюдом, является яичница со всяким вкусным бредом (так и называется — яичница "Бред"). Рецепт прост: берëшь три-пять яиц (в зависимости от финансового положения), несколько ломтиков колбасы (я предпочитаю ветчину, в докторской жиров дохера), кусок сыра (дешëвый почему-то плотнее и вкуснее), пачку небольших сухарей. Сыр пропускаешь через тëрку, колбасу нарезаешь небольшими кусками. Ебашишь яйца в сковородку, перемешиваешь желтки, посыпаешь всë это своими ништяками и на трëхстах градусах жаришь получившуюся смесь минут пятнадцать. Потом ставишь сковородку на стол, берëшь ложку или вилку, посыпаешь солью по вкусу и кушаешь. Каждое утро такое готовлю и до сих пор не надоело.       На самом деле, в плане еды я не такой уж сильный привереда.       Пока кушаешь бред со сковородки и пьëшь зелёный чай "Липтон" (Тоже дешëвая херня, но на вкус хороша), сидя в гостиной и запрокинув ноги на столик, главное не засмотреться в ящик и не забыть собраться в гимназию. Пока делилась с Орешком колбасой, чтобы тот оставался довольным, я заметила, что за полгода этот гад из полуживого котëнка вырос в милого такого самца. Мы с ним реабилитировались почти единовременно, только вот он не глотает таблетки для профилактики башковых и кишковых бед, ему хорошо. Ну конечно, он ведь не видел войны и не знает, что это такое. Любит посидеть у меня на коленках, уже бегал по снегу — пришлось его недавно насильно помыть: после недолгого яростного сопротивления он, всë же, поддался и протянул мне лапы навстречу. Будет лето — буду выпускать разноцветного парня почаще, а пока я не хочу, чтобы эта шерстяная жопа заляпала собой весь дом.       Заместо кофты я натянула на себя два свитера — снизу тонкий, тёмный, сверху из толстых сшитых нитей, бежевый. На ногах всё те же голубые джинсы с отвисшими коленями и подворотами, светящими внутренней тканью более блеклого оттенка, нежели наружный голубой, а также полюбившиеся армейские чёрные ботинки. Сумку на плечо, шапку на голову, свой собственный шарф вокруг шеи, и вперёд. Кофту оставила дома — уж слишком сильно она мне надоела. Хочу от неё отдохнуть и почувствовать себя немного более свободной ото всех этих тканей даже в такое холодное время, как январь.       Выходя на улицу, радует одно. Точнее, даже не одно, а два — погода отличная, постепенно всё теплее с переменными перепадами в пользу холода, а у меня с собой теперь есть нормальная музыка. Не просто нормальная музыка, а та музыка, о которой я мечтала, сама долго не осознавая того, чего конкретно я хочу. Найдена моя платина, исполнены мои мечты.       Thunderdome — это хардкор и габба. Если четвёртая часть уже отличная, то третья не просто взрыв мозга. Thunderdome III - это нечто большее, чем взрыв мозга, и намного более вызывающее, чем просто музыкальный сборник. За четыре недели беспрерывного прослушивания я поняла, что нет в лексических словарях таких слов, которые могли бы описать всю мою степень восхищения этой музыкой, потому для выражения всей полноты чувств я бы употребила придуманное лично мной новое слово "квадроохуительно".       Да, я думаю, это слово наиболее полно опишет мои впечатления от сборника. КВАДРООХУИТЕЛЬНО!!!       Последнее слово было написано особенно крупным почерком, в отличие от всех остальных.       Я не знаю, сколько ещё вышло этих тандердомов, но если увижу шестую часть и далее, то потрачу последние сбережения, но обязательно куплю. Я куплю все сборники, какие только найду, и по любой цене. По любой, мать твою. Если не хватит денег на эту легенду, то блять, я ограблю инкассаторскую машинку! Да мало того, я готова грабить людей — чем я, в принципе, и занимаюсь — убиваю людей ради лишней дозы хардкора. Во многом он уже стал для меня вещью святой — той вещицей, без которой жизнь моя кажется уже совершенно неполноценной. Хотя и тут можно задать вопрос: а до того она была полноценной?       Не важно. Хардкор, внезапно объявившись в моей жизни, привнёс в неё целую палитру ярких красок, каких ранее не видывали ни мои глаза, не воспринимали мои мозги и не представляли они же. Он позволяет по-новому взглянуть на окружающий мир, на то, что я делаю, да и на саму себя. Заново переосмыслить собственные вкусы, внутреннее состояние, а то и саму Благую Бойню, может. С одной стороны деяние, конечно, очень мрачное и несправедливое, как может показаться многим на первый взгляд, но под такую музыку… Взгляд на неё искажается в совершенно иную, доселе незнакомую и крайне привлекательную форму.       Рок-н-ролл не столь хорошо способствует насилию. Метал? Не-е-е, так себе. Дэт-метал? Звучит как неудачная шутка. Нью-бит, драм-н-бейс, техно-транс? Тем более, гореть бы ему в аду. Хардкор… Оголяет сердца. Заряжает энергией, превращающей мои движения в жар. Совершает агрессивные, мощные толчки навстречу моей судьбе. Истинной судьбе — стрельбы, резьбы, непрекращающегося бесконтрольного насилия. EndLos, wieder und wieder, bis meine Sonne aufgeht und scheint…       И сегодня, этим утром, ничего знаменательного не произошло. Я решила организовать небольшой отдых от охоты на людей и сделать передышку, вновь оценить свои силы. Раз делать пока всё равно нечего, то надо описать своё окружение, в котором я живу — одноклассники, преподаватели, просто знакомые. Чтобы люди затем знали, в какой среде вырастают такие уроды, как я. Но обо всём по порядку: начнём с режима дня.       Жаль, что пока в Европе хардкор-техно играет из каждой щели, мне приходится довольствоваться единением с самой собой и сидеть в затычках. Да, тут есть какой-то дискач и люди слушают древние электронные жанры из 80-х (и Шатунова, спаси Господи тех, кто слушает Шатунова), но они не передают всей той прекрасной тяжести, которая может лечь на тебя и придавить. Не когда музыка следует за тобой, а когда ты вынужден следовать за музыкой. А ты не хочешь? Нет, ты хочешь следовать за ней. Она давит на тебя и давит, бьёт по мозгам (когда сильнее, когда слабее), и от этого в каждом человеке просыпается доселе незнакомое чувство садомазохистского наслаждения. Именно психологического. Впрочем, музон действительно способен расслаблять, вгонять в транс... И уводить на небеса, давая в охапку самые разные эмоции и их сочетания. Иногда, в зависимости от настроения и обстановки, в который находишься, от одних и тех же моментов получаешь разные эмоции. По-разному чувствуешь трек.       Перед тем, как отправиться в гимназию, я в обязательном порядке беру с собой любимый и единственный кассетный плеер Aiwa PX447, наушники-затычки, пару батареек на всякий случай (обычно они всё время лежат в пенале, если вдруг плеер решит разрядиться в самый неприятный момент), а также две-три кассеты, одна из которых обязательно должна быть с хардкором-габбером (в последнее время я беру кассеты только с ними). С вышеперечисленными предметами весь мой день выглядит примерно так: я лишь иногда могу схватиться за ручку, если вдруг забуду про то, что на этом плеере кассету можно перематывать и без ручки, а потом слегка трясу головой под долбёжку, часто перематывая кассету в начало какого-нибудь трека, который мне очень сильно понравился, время от времени получая замечания от учителей касательно моей неуспеваемости. Под тяжёлую музыку особенно хорошо шататься по коридорам и улицам, глядя на лица людей, их неторопливую походку и размеренную жизнь. Я воображаю, как здесь выглядела война, как под эту музыку здесь катались по телам танки, раздавливая их лопающиеся черепа, и как визжали им вслед только что осиротевшие дети... Очень увлекательно!       Пока слушала уже третий трек с кассеты, я потянула руки к сумке, чтобы вытащить оттуда зелёные тетради по разным предметам, ни одна из которых так и не была обёрнута прозрачными и гладкими обложками, как это требуют у меня уже... хуй знает сколько. Наконец, спустя долгое время, надо вывести своим мелким и кривым почерком два простых слова и попытаться начать решать хотя бы что-то. Даже жалкая попытка решить задачу удивит и учителей, и меня в первую очередь. Но как бы я себя не мотивировала, какие бы советы не давала самой себе, нежелание заниматься мнимым будущим всегда побеждало укоренившиеся в голове стереотипы. Шаблон в моей голове мало-помалу атрофировался, давая свободу новым, интересным взглядам на мир. Из-за лени человек изобрёл колесо, потому что ему было в падлу таскать на себе тяжёлые грузы и волочить мешки. Если тебе лень и ничего не хочется делать, стоит задуматься над тем, а правильно ли ты вообще двигаешься по своему жизненному пути и нужные ли ты ставишь перед собой цели. Но не об этом сейчас.       Мне не стыдно признавать, что в плане учёбы я очень ленива. Быть может, и по жизни меня можно обозвать лентяйкой и всё в таком духе, но только если это не касается моего собственного развития — каждый ебучий день я подтягиваюсь на турнике по десять раз с грузом на плечах, вместе с тем совершая по пять подходов, перед школой начала каждое утро бегать при ёбаных морозах в одном тоненьком свитере, а в качалке я по десять раз тягаю штангу 60 кг. Всё дошло до того, что после зимних каникул я впервые вышла на физру, и в раздевалке каждая дурочка с интересом разглядывала мои мышцы — и пресс в частности. Некоторые удивлялись, почему я не ношу лифчик.       А зачем тебе пакет, если тебе нечего в нём носить? Некоторым одноклассницам я бы посоветовала задуматься над тем же, но я сомневаюсь, что в голову им влезет что-то большее и более важное, чем члены и киноленты фильмов. Пускай уж лучше они дивятся моему прессу и плечам, нежели рукам, покрытым по локоть в крови предателей идеи. Пускай любуются и болтают, так будет даже лучше. Лишь бы не завелась ещё одна лесбиянка.       Что интересного в школе? Ничего. Всё те же бежевые, почти голые, стены. Лица людей, при виде которых чувствуются рвотные позывы; постоянно ржущие с неизвестно чего одноклассники, показушно гуляющие за ручку подружки, творящие неразличимую хуйню школьнички… Блин, люди проживают свои жизни. Они проживают почти то же самое, день за днëм, одно и то же, во многом не задумываясь, что всë в их жизни превратилось в одну сплошную бетономешалку времени.       Или это лишь конкретно моя бетономешалка? Что если в этой рутине застряла только я, а все остальные давно обрели свой успех? Что если это конкретно мой, персональный день сурка, из которого я ищу выход посредством жестокости и насилия? Впрочем, ладно, тут всë не так уж и плохо, ведь сегодня я купила себе карамельные конфетки.       Возможно, на подсознательном уровне я завидую этим фоновым болванкам, ведь у них хотя бы есть "ты", с кем они могут поделиться впечатлениями от прошедшего дня. А у меня такого "ты" совсем нет. Я одна. Одна сижу на последней парте и одно лишь одинокое, лишëнное всякого смысла словосочетание "30 января" ютится на вершине пустого листа тетрадки, вырванного из одного недавно начатого дневника. Конкретно этого. И просто долбит, нескончаемо долбит бочка в мои не унывающие ушки, ловя вечное наслаждение от тяжелейших ритмов этого мира. И я счастлива. Тетради и учебники, домашние задания и будущие контрольные… Почему меня должно всё это волновать, если цели моей жизни вышли далеко за рамки человеческих норм? Вместо потакания шаблонному маршруту "родись-роди-умри" я полтора часа долбила грушу и чужую головёшку на боксе.       ...He always wanna to be a GANGSTA.       Показалось, что пару дней назад я чуть ли не убила своего спарринг-партнёра — тот в ответ наорал на меня и, вроде, даже всплакнул. Охуенно! После такого мне захотелось убить его вдвойне! Чужие плаканья — вот что я сильнее всего ненавижу от противников. Они выглядят слишком слабыми после такого жеста. И хотя боксёр разнял нас и сам благим матом поставил меня на место, начав доказывать мне то, что в боксе нет понятия "добивания", но внутренне меня это мало останавливало. Меня бы саму убили, а то бы и исключили с боксёрской секции нахуй за такую показушную агрессию. У меня как раз скоро должны были пройти соревнования, на которые мне очень сильно хотелось попасть.       Попеременно чиркаю заготовки рисунков на полях тетради, временами посматривая на болтающий впереди люд простой. Они проживают свои жизни, продолжая мысль преподавателя в угоду хорошей оценки. Гнут своë время, мучают его в угоду личному наслаждению. Думают о том, как получить небольшой коктейль из серотонина и дофамина прямо сейчас, вместо того, чтобы подолгу размышлять о том, как обрести невероятное моральное и духовное наслаждение в далëком будущем. Они лицемерят, врут, выставляют себя невесть чем здесь, чтобы затем проявить свои истинные лица на улице — прилежная отличница в стенах заведения, туфли вылизывающая ради пятëрки, превращается в неконтролируемого матершинника за пределами учебного заведения, которого волнуют только сплетни, интриги и мальчики. Они не то, что бы бесят. Они раздражают настолько, что я готова расправиться с ними так же жестоко, как я однажды расправилась с этими несчастными студентами напротив главного входа.       Первым уроком у нас выдалась математика. Таки классика жанра: с утра ученикам-студентам надо всë время накинуть что-то посложнее, чтобы их мозги либо разогрелись, либо сгинули сразу. А училка, тем временем, повторяет свои вагинальные мантры, придуманные нашими далëкими предками ещë веками назад: "Сейчас молодëжь не хочет учится, а ведь раньше всë было гораздо лучше!"       Ох, Вагина Ивановна, как мне вас жаль. Раньше и трава была зеленее, и пломбир вкуснее, и сиськи у вас были нормальные, и морщин не было. А сейчас куда ни погляди, везде можно найти одну-другую бородавку. Со ртом авось пиздец — заглядывать вовсе страшно! Раньше у вас была харизма и рвение молодого и неопытного, а теперь вы стары, преисполнены знаниями, та ещë мудила и никому толком не интересны. Попридержите пизду в узде и поймите, что ваше время уже прошло. Это ваш персональный конец, а ещë я была бы не против вашей смерти. Да-а, скажи я такое ей в лицо, давно бы попала в психбольницу или куда похуже... Интересно даже, какая перспектива мрачнее: могила или дом полоумных? А ты что думаешь?       Впрочем, стоит признать, понемногу я решила начать общаться с людьми. Первые спонтанные попытки предпринимались ещë в декабре, но полноценно я осознала начало регулярного общения только сейчас. Собеседники оказались довольно забавными, поэтому я без проблем поддерживаю связь. Скинхедов сразу оставила на съедение времени, поскольку они долбоëбы и заместо них я нашла пару достойных кандидатов.       Один из них — парень по имени Дима Очаков. Смешной малый. Малый лишь в плане духовном и силовом — ростом он мне незначительно уступает, но внешне Дима образцовый дохляк. Бесится с моих подколов, конечно, но что с его эмоциональной неустойчивостью поделаешь? Можно сказать, что в какой-то мере мы стали приятелями: общаемся на переменах, бывает, встречаемся после школы и рассказываем друг другу истории из жизни, не так давно договорились погулять в субботу. Я ему и отвечаю: "Без проблем, подходи к моему дому к полудню" (Правда, дебилу пришлось объяснять, что полдень это тогда, когда все стрелки на часах показывают ровно вверх). Думаю, с ним будет интересно провести время, если обратить внимание на то, какие интересные у нас иногда темы возникают посреди разговора.       — Зачем ты так неистово качаешься? — спросил меня Дима, пока мы одиноко ютились возле окна.       — Чтобы уметь более эффективно давать отпор, — ответила я, опираясь на стену да припрятав руки в карманы джинсов.       — А-а, так ты дерëшься часто?       — Не совсем. Но если хочешь остаться в живых, то надо уметь две вещи: бить и убегать. И тому, и другому я уже отлично научилась.       — А на какие единоборства ходишь?       — Бокс, — выпалила я, с ощутимой гордостью в голосе.       — Ага, — он кивнул головой, — понятно. А вас учат, типа, обезоруживать?       — Конкретно бокс не учит обезоруживать, но у нас и не совсем то чтобы бокс. Это смесь из всего, включая элементы самбо. Тренер только поначалу учил нас боксу, а затем, когда ученики набираются опыта, он начинает переводить нас на более... серьëзную программу.       — А стрелять учить будут? — спросил он с лёгкой улыбкой, отдающей хитрецой.       — Ну, если родина позовёт, то придётся и не такому научится.       На третьем уроке мы уселись за английским языком. Честно говоря, знаю я его не так хорошо, как немецкий (до войны я только его и учила), но благодаря тому, что препод здесь адекватный, я начинаю нормально понимать язык. Он адекватный, но такой же неинтересный, как и все остальные в этой гимназии, и моë обучение второму иностранному тратит у меня ровно же столько сил, на сколько у меня уходит для всех остальных предметов — чуть больше нуля.       На уроке не случилось ничего интересного, кроме перепалки скинëнка Миши с пиздëнкой Машей, произошедшей в тот момент, когда учитель отважился выйти на пару минут. Машка визжала про то, что бить чурок плохо, ваще насилие это хуйня, а Миша, вместо того, чтобы порекомендовать прикрыть свою варежку в привычной гопнической манере, порекомендовал ей пойти пообщаться с людьми из парка воинов-интернационалистов, которые знают, что из себя представляют чурки. Больше он ничего не сказал.       А с чего весь сыр-бор? Да потому что Миша указал на рисунок обезьянки с табличкой, повешенный на доске, и сказал: "Я чурка, отпизди меня". Ага, остроумия ему не занимать. Боняра ëбаный.       Хотя я с тем и удивляюсь, как удаëтся сидеть на тройках, а иногда и четвëрках с таким похуизмом. Врачи мне говорили, что я вундеркинд — может, в этом и кроется причина моего успеха без приложения силы. Или просто система гимназии заточена под такой сорт долбоëбов, что в приоритете всегда стоит фраза "лишь бы выпустились", а не "чтобы реализовали себя во взрослой жизни". Вообще папа всегда любил надо мной подшучивать, но в этот раз, кажется, он перестарался, отправив меня в заведение недоразвитых скинят, моднят и буйных.       Стоит рассказать детали, касающиеся заведения, в котором я учусь. За последние несколько месяцев у нас произошли некоторые изменения, связанные не только с моей криминальной карьерой, но и с экономической обстановкой в стране. Небольшое лирическое отступление сделаем, ага.       Экономика, на удивление, потихоньку идёт на поправку. Я сужу в первую очередь по тому, что курс гривны перестал бесконечно лететь вниз и, наконец, встал где-то на отметке в несколько сотен тысяч гривен за один доллар. Жесть. Как наши экономисты будут это восстанавливать я не знаю, но хотя бы промышленность ещё не сдохла после окончания войны (когда сдох, в том числе, и энтузиазм военного времени), ибо по радио скромно, но гордо объявили о том, что с КрАЗ-а впервые с 1992-го года (с момента оккупации русскими) выехал первый готовый грузовик. Любой большой успех начинается с малого, и я надеюсь, что через месяц с этого завода выедет ещё и второй грузовик, и тогда можно будет устроить какие-нибудь гонки.       Кстати, раз уж начали про автопромышленность. 80-90% всех автомобилей на дорогах Кременчуга это ВАЗы, УАЗы и ЗАЗы, то есть Волжский, Уренгой Ульяновский и Запорожский автомобильные заводы. Есть ещё немножко микроавтобусов с ГАЗа, которые у нас ласково именуют "Газелями", а также небольшая концентрация иностранного автопрома, среди которых выделяются марки KIA (их очень много), Mercedes и BMW (видела всего от силы три-четыре штуки). КрАЗ-ов почти нет, потому что завод долгое время не функционировал по причинам оккупации, бандитизм его разворовал и вообще, знаете ли, его пиздой русского мира накрыло, он только недавно из-под неё вылез и делает первые вдохи свежего воздуха. Пожелаем ему удачи и сил в этой неравной капиталистической борьбе и в жизни в капиталистической среде в целом, потому что до этого КрАЗ её никогда и не видел.       Автопарк как автопарк, ничего интересного. Не нравится мне этот квадратный дизайн, но если и придётся на чём-то гонять, так только на этом. Я знакома с советским автопромом не понаслышке, и уверена в том, что если что-то угонять и на чём-то кататься, то лучше на немецком автопроме. До первой поломки, конечно. Чинить этот пиздец я не собираюсь, да и батя имел кучу проблем с этим говном. Моим методам "прибежать-ёбнуть-убежать" это явно противоречит — уж лучше приехать на условной проверенной "Копейке", расстрелять пару человек через окошко, удрать на остатках топлива и бросить эту хуйню в кювет, нежели чем внезапно получить девять тысяч поломок после слишком резкого поворота.       Почти все линии электропередач починили, поэтому северные районы скоро получат возможность смотреть телевизоры и сидеть вечерами, читая труды Ленина и Маршака не под свечками, а под лампочками. С канализацией у многих ещё имеются перебои, но мне похуй, потому что у нас нет канализации, а имеется только сельский сортир. После очередного похода за справлением естественных биологических нужд я подумала: "А что случается с сортиром, когда его досрут до конца?" После недолгих раздумий пришёл вывод: просто выкапывают новый в несколько ином месте участка и досирают его. А когда и тот сортир кончается, правнуки выкапывают сортир на прежнем месте, и таким образом на каждом участке всегда вырастает по холмику, по возвышенности. Поэтому каждая деревня обязательно стоит на пригорке.       А моя гимназия... Ну... Представьте себе большой-большой чугунный котёл размером с футбольное поле. Представьте, что у него дно неравномерное, и в одном месте можно стоять по пояс в кипящем масле, а в другом месте ты полностью в этом масле горишь и поверхности не видишь, даже если иметь на этом кипящем дне рабочую подзорную трубу с чистыми линзами, и руки, которые не будут дрожать от невыносимой боли, вызванной разъеданием твоей плоти. Представьте, что у этого котла есть маленькая, злобная, жирная повариха по имени Система Образования, которая в качестве главного ингредиента сего ужасного блюда использует вас и вам подобных детей и подростков. Вместо имения чёткого рецепта она имеет какой-то приблизительный план у себя в голове, которому она пытается следовать, и её крепкие руки медленно, словно с удовольствием наблюдая за вашими муками, проворачивают гигантской метафизической поварёшкой всю существующую толпу в этом огромном течении кипящего масла, пытаясь симулировать ваш естественный путь к полной прожарке, которая, по её словам, должна сделать из вас достойных людей и полноценными ячейками общества. И вы вроде и кричите, и плачете, жалуетесь и рвёте оставшиеся волосы на голове, взываете в душе и в голосе к небесам с последней и единственной просьбой спасти вашу душу, но в ответ слышите лишь громкое и занудное хихиканье этой поварихи, выплёскивающей на вас обилие слюны при каждой новой реплике про пользу государственного образования и необходимость следования установленной программе. Это и есть моя гимназия.       Суть еë заключается в том, чтобы ты забрался в место с самым мелким дном. Чтобы стал царëм горы. Вне зависимости от того, где ты стоишь, тебя всë равно прожарят, и вопрос стоит лишь в том, кого покроет корочкой сильнее, а кому получится лучше остальных сохранить свой изначальный, сырой вид. А потом и приумножить свои изначальные прелести в будущем. Самых пассивных и послушных заталкивают на дно, а самые активные, при том являющиеся школьниками далеко не с лучшей успеваемостью, удаëтся благодаря хитрости и уловкам, взрощенным на кропотливых заработках тройки, в конкурентной борьбе выбраться на вершину. Если те, кто привык заучивать, теряются при необходимости обретения инициативы и остаются внизу, то иные проявляют противодействие и начинают раскидывать мозгами ради обретения дополнительных шансов собственной выживаемости. И суть не в том, что образовательная система в лице повара должна быть довольна тобой — она довольна тогда, когда тебе хуже, когда ты подчинился и позволил превратить себя в прожаренный, готовый к потреблению стандартизированный продукт, созданный с учëтом интересов общества, которое тебя и поглотит, а не поставит на стенд для последующего восхищения. Восхищаются тем, кто сумел сохранить свои изначальные свойства и приумножить их, кто не подчинился мировому течению и пошëл наперекор, или хотя бы смог отклониться от заданного курса на несколько считанных минут. Если не отклониться, если позволить прожарить себя, то тебя полюбят. Но съедят.       На какой позиции нахожусь я? За пределами котла. Или хотя бы создаю видимость того, что я пытаюсь быть как можно дальше от самой гущи зажаривания плоти. Не хочу я стать продуктом для довольных сливок общества, понимаете? Мне хочется самой стать ножичком, который будет наносить эти сливки на тортик и резать огурчики.       В буквальном смысле моя гимназия (или лицей)(или школа)) - это серое двухэтажное здание с двумя трёхэтажными секциями, находящимися по разные стороны конструкции. С высоты птичьего полёта конструкция напоминает букву "Н". Пятая, имени Тараса Шевченко, выглядит несуразно, но зато скромно и с каким-никаким советским стилем. Коридоры на входе просторные, широкие, впереди вахта, слева гардеробы, чуть правее проход к столовой, в которой я была всего один раз, и то по делу. Всех, кто старше пятого класса, уже бесплатно не кормят. Впрочем, лучше на это не жаловаться, ибо я видела, что приходится кушать нашим низкорослым уродцам... Пускай это кушают они и только они. Мне всяко лучше наполнить желудок водой или просто забежать в ларëк на перемене. Благо, с началом грабежей, у меня теперь всегда есть деньги на нормальный обед.       Перемена — святое время. Каждый проявляет себя, отдыхает или готовится к новому акту мозгового изнасилования. Люди сбиваются в компашки, численность которых почти никогда не бывает фиксированной. Молча влившись в неожиданно образовавшуюся смесь из скинхедов, чурок (они сожились на том принципе, что их отцы воевали плечом к плечу против украинцев) и простых обывателей, стала слушать разговоры этой десятилицевой толпы, голос в которой метался от одного конца к другому, меняя и резкость, и тональность. Не помню, кто что конкретно говорил, поэтому приведу диалог в условном виде:       — Вы ещë вспомните, как убили выпускников в новый год! — воскликнула одна девчонка.       По толпе тут же покатилась волна негодования, которую я попыталась поддержать, многозначительно подняв брови и куда-то отведя взгляд, пока руки лежали в карманах. Среди всей этой толпы я была самой высокой, но стояла на углу.       — Ну бля, — начал один встревоженный скин, почëсывая бровь безымянным пальцем, — это был пиздейшн, конечно. Я ещë надеялся, что нам каникулы продлят, типа, пока расследуют все эти дела...       — Дим, ты чë? — прервала его другая девочка, крайне озабоченная вопросами морали. — Людей убили, какие нахуй каникулы?       — Мы все когда-то умрëм, ë-маë... — попытался неловко выпутаться тот.       — Ты ебанутый?       — А чë, кого-то убили? — решила неожиданно возникнуть я.       Для вас это наверняка тот ещë анекдот: убийца делает вид, что не знает, кого сам во дворе гимназии убил. Это было частью моей стратегии: сочетая образ мирной тихони в общении и в жизни, а также подробными избирательными расспросами о происшествиях, я создам из себя образ простого, напуганного обывателя. Приправляю это рассказами о том, как я сама всего этого боюсь, симулирую страх, нагнету голосом эмоций, и я уверена, что с моим актëрским талантом из меня получится лжец высшего класса. Главное не заиграться, иначе я покажусь ну слишком невинной. И тупой. Впрочем, когда меня об этом спросили, подавляющее большинство людей в этой компании посмотрели меня именно как на идиота. Кто-то даже нахмурил брови и напряг свои ноздри, но я уверенно сохраняла прежнее дыхание и ловко откидывала от своего сознания образы новогодней ночи, всплывающие перед глазами один за другим.       Тело одноглазой девушки, разбившейся об землю после полёта в шестнадцать этажей.       Убитый в затылок мужчина.       Разорванный на части младенец.       — Да, блин, убили! — раздражëнно ответила девочка, резко пробудив меня. Не важно, какая из, они все на один лад. — В новый год, напротив входа в гимназию, двух человек! А потом ещë десять!       — Девять, — поправил еë коротко стриженный хачик, грызущий ногти с опущенной головой.       — Всë равно много, не мешай, — отмахнулась она.       — Нихуя себе, — я с видом полного и всестороннего понимания тяжести положения смиренно покачала головой и убрала руки в карманы голубых джинс, согнув правую коленку. — А убийцу поймали хоть?       — Нет! И никто не знает, кто он!       — Да ваще, блять, — скин на секунду замолк, — это реально страшная хуйня. Говорили что это, типа, ветеран. Ну, войны, и скинхедов просто ненавидит. Он свастику на башке Тëме вырезал после того, как убил, упокой его душу. Ему (примечание: то есть мне) похуй, кого убивать, он косит всех подряд и даже младенцев на части разрывает. Полный пиздец, блять, я реально не знаю чë делать. Хочу просто дома сидеть и никуда не высовываться после этого, ну или пистолет хоть откуда-нибудь достать. Любыми путями, вот честно. Умирать не хочется, ну вот совсем, особенно от такого психа.       В этот момент я сдерживала теперь уже своë удовольствие. Я видела страх в его глазах, я чувствовала эту бурю эмоций в его голосе - эмоций человека, истинно напуганного внезапно напавшими, некогда незнакомыми и крайне опасными тяготами жизни. Не каждому в жизни приходится столкнуться с семнадцатилетним неуловимым террористом, а?       — То есть... Этот кто-то сейчас просто ходит по улицам и убивает людей?       — Так я об этом и говорю! — нервно довершил бритоголовый, на макушке которого мне тоже хотелось вырезать что-то красивое.       — Пизде-ец... — симулируя негодование, я опустила голову и протëрла рукавом и лоб, и правый глаз. А потом и левый. — А милиция делает что-нибудь для этого?       — Дак милиционеров убивают, ëпты. Это вообще пиздец. В городе отряды Беркута новые формируют, думают же даже войска ввести, но это пока так, на уровне разговоров. Думаю, Беркутята спасут положение.       Пауза оказалась очень непродолжительной. Снова тихонько вмешался хачик.       — Голубые каски хотят из города уходить...       — Ну блять, французы ведь во всëм пидорасы - и в сексе, и в морали. Я не удивлëн, что они струсили перед одним человеком.       — Но ведь его не может милиция одолеть, — отметила я, пока его внимательные глаза очень интересно зацикливались на мне. Давно мне так подолгу не смотрели в глаза.       — Ну-у, — после моей реплики он на миг отвëл взгляд. — Я думаю, что это ненадолго. Руховцы, может, и суки, но своим же они помирать не дадут. Если не нас от него спасут, так себя от него точно.       Боже, как смешно. На этом пришлось как можно быстрее ретироваться, ибо сдержать себя было трудно. Ещё немного постояла вида ради и со взволнованным видом покинула компанию, снова включая кассету на проигрывание, слушая очередной трек.       Четвëртым и пятым уроком объявили украинский язык. Сидели и разбирали таки родную мову. Ну, тут ничего сложного нет, а по этой дисциплине у меня нет пятëрки лишь из-за моего нескончаемого нежелания всей этой хуйнëй заниматься. Скинëнка Андрюху Авдеева выгнали из класса за то, что он посмел во всеуслышанье сказать: "Украiна цє хуйня". К слову, учительницу мовы и классную руководительницу по совместительству (Елизавета Павловна, милая тощая блондиночка на вид лет 40) он и ранее уже успел конкретно так заебать. Один наш класс и есть яркая иллюстрация конфликта поколений — пока большие учат чему-то только ради выполнения плана, маленькие забивают на это хуй, а одна девочка даже наплевала на всë и решила убить сотню-другую людишек. Ужас, что делает с людьми советское воспитание!       На шестой и седьмой урок мне попасть было так и не суждено, потому что меня забрали на соревнование. Точнее не забрали, а я сама отпросилась, ибо тренер тоже умный парень и всех подряд отпрашивать с занятий не хочет (и не будет). Как и было решено, я просто сказала учителю, что с боксëром решайте все вопросы, ибо я съебалась восвояси и пошла в составе группы на городской автобус, чтобы добраться до другой гимназии, северной, рядом с которой был тот самый парк воинов-интернационалистов. Нацистская точка, место для размножения бритых черепов, усеянное шелухой, окурками и кровью мигрантов.       Впрочем, не об этом разговор. Гимназия, как и вся северная часть города, на удивление, сохранилась гораздо лучше центра — хотя российские и казахские части вошли сюда в первую очередь при оккупации. Может, дело в том, что украинская армия не стреляла по своим кварталам, оккупированными врагом, в отличие от этих пидоров, которые пришли сначала отлупить центр всеми имеющимися орудиями, а потом зайти в него и объявить полуживым и мëртвым об наступившем "освобождении". И не об этом разговор, кстати, тоже.       Разговор о спорте! Нас привезли на городские (да, аж городские!) соревнования по боксу среди учащихся Кременчугских гимназий и какой-то задрищенской школы из Горишни Плавни — это ПГТ в агломерации Кременчуга. Взяли из нашей секции самых умелых и, собственно, тех, кто учится в гимназии имени Тараса Шевченко — меня и ещë одного парня, которому я недавно разбила ебало. Судя по виду, он зажил, но меня отхуярить был бы не прочь заместо всех тех незнакомых противников. А вот я хотела отхуярить всех: моей весовой категории, более высокой, налететь на всю толпу более низкой и разнести еë с ноги, а потом и тренерский состав, и жюри, и вообще под конец достать ружьë, застрелить 11 человек и покончить жизнь самоубийством, забаррикадировавшись в столовой и прокричав что-то душераздирающее на прощанье. Да, неплохой был бы сценарий, если бы я знала, где достать ружьë.       Тренеры заранее подавали состав своих учащихся, чтобы на каждую тварь хватило по паре — негоже одной девке по очереди драться с пятью амбалами из разных заведений. Но, как мне сказали, часто людям приходится проходить несколько раундов против разных противников, чтобы завоевать медаль, и этот случай не стал исключением. Из-за того, что у нашей группы малый состав, мне пришлось драться с двумя ребятами по очереди, а дружку-пирожку только с одним. Просто под меня по весовой категории попало больше людей, все из которых - крупные парни.       Вы прекрасно себе представляете типичный боксёрский зал. Конечно, тут нет трибун, зато есть раздевалки и ско прикольные деревянные скамеечки. Потолки не очень высокие, примерно метра три или три с половиной. По центру, на возвышении в полметра, стоит боксёрский ринг — квадратик, ёпта, с четырьмя столбами на вершинах, между которыми крепко натянуты упругие резинки во избежание случайного вылета за ринг. Сконструирован или по советскому ГОСТу, или по международным правилам, меня не ебёт — главное, что тут есть достаточно места, чтобы набить друг другу ебало. Кроме того, помещение оказалось достаточно большим, чтобы вместить в себя (конечно, перед этим убрав все тренажёры куда подальше) не только всех спортсменов и их тренеров, но даже целый ряд из трёх больших столов, за каждым из которых сидел важного (и не очень) вида жюри. Двое из них были в спортивном, а один надел пиджачок — дохуя важная боксёрская особь лет пятидесяти на вид.       В общем, всё серьёзно: не шутите с северным централом, иначе мы заставим вас своими рядами столиков и будем судить уже не наших бойцов, а ваших матерей. Запишем каждый ваш жизненный просчёт в эти забавные тетрадки и отправим вашего котика на съедение чертям из налоговой. Кременчугский юмор.       Все участники сего побоища, включая меня, одеты по нормативам: боксёрские шорты, майки или футболки, у каждого при себе были боксёрские перчатки нужного размера, капа для защиты зубов и защита для головы. В начале всем было объявлено: "Три раунда, суки. Кто упадёт и не встанет через десять секунд ‐ тот еблан, кто будет кусаться, бодаться и бить по яйцам - тот еблан, ебланами друг друга не обзывать, так только мне можно. Играйте не по раундам, а по очкам, как всегда, а почему вместо минимальных четырёх раундов у нас аж целых три? Ну, чтобы вы побыстрее попиздились и оставили на всех в покое". На этом и порешали.       Перед моим выходом, всё же, отпиздили моего кореша. Печально. Он храбро пиздился целых три раунда, стоял на ногах до самого конца, но выглядел он действительно хуже своего оппонента, которого мне одолеть было уже не суждено, увы (потому что надо драться с другой падлой). И, в самом деле, мне на обед вывели более интересного противника.       Бритоголовый высокорослый шкет с накаченными руками. Лицо этого скина мне показалось знакомым — вроде бы он состоял в местной компании ультраправых. Ноги худенькие, плечи широкие и лицо, обделённое интеллектом: судя по его взгляду, я ему точно чем-то не понравилась, а судя по отвисшей челюсти, он был ну очень сильно заряжен эмоциями. Как будто какое-то проклятие на мне лежит — куда не пойду, везде скины, и он был единственным бритоголовым из всех тех, кто собрался на этом мероприятии. И мне против него драться! Видимо, сама судьба меня толкает на убийство голых уродцев, но извини, госпожа, сегодня не тот день. Слишком много свидетелей, понимаешь?       Залезли на ринг с разных углов. Тренер сказал мне, что тут не кикбоксинг и надо поумерить свою тягу к удару коленом и ногами. Это к разговору о том, что формально у нас хоть и секция по боксу, но нас также учат элементам кикбоксинга — лоу-кик, в основном, но мы также занимаемся регулярными растяжками, чтобы в будущем научится доставать ногами до ебасоса противника. Тренер отмечает, что мне эти приёмы очень нравятся (ну а хули, у меня длинные ноги), а здесь их использовать нельзя, иначе могут появиться проблемы вплоть до дисквалификации. "Окей", ответила я, и решила использовать ноги лишь в качестве инструмента ходьбы.       Команда объявлена, рефери стоит рядышком, руки в блоки и вперёд. Сердечко начало колотиться быстрее — боялась сразу же пропустить удар. На нас сбоку то с интересом, то с жестоким выражением абсолютной апатии и сонливости смотрит толпёшка боксёров юного вида и их тренеров. Мы с оппонентом сблизились гораздо быстрее всех остальных пар, которые устраивали долгие брачные танцы, водя хороводы по рингу перед тем, как уже влезть в драку. Буквально секунды три, и от оппонента уже последовал первый кросс, от которого я благополучно отпрыгнула назад, оттолкнувшись левой ногой — промах. Резко вздохнув через приоткрытый рот, моё тело рывком устремилось навстречу, но удар по животу был заблокирован его локтями, после чего он контратаковал хуком справа, сотрясая черепную коробку. Пришлось мигом ретироваться.       Мы снова на исходных позициях. Он пытается зайти ко мне справа - я ухожу вправо, и мы, как и многие другие, снова водим хороводы, но на сей раз недолго. Пока мой оппонент наматывал круг, то слегка приподнимая, то снова опуская руки, поставленные в блок, я выпрыгиваю в его сторону и лечу наперекор. Замахнувшись на кросс правой рукой, я вижу как он полностью открывается слева, а потому наношу простой джеб уже по его черепной коробке, попадая куда-то в область виска. Дальнейшая атака усложняется моим пылающим энтузиазмом: либо мой удар оказался слабым, либо противник довольно прочный. Он более умело продолжает закрывать свою голову плотным блоком, двигая его то влево, то вправо по направлению моих ударов, которые хоть и достают его головы, но не оказывают желанного эффекта, часто попадая по плечам. Пока он тактически отступал от меня назад, я даже отчаялась и попыталась пробить его блок одним прямым ударом, на что получила резкий выпад с его стороны - удар локтём по губе. Рефери сразу нас остановил своей громкой командой и приказал разойтись в стороны. Парню сняли одно очко, а я загорелась яростью: как бы меня не дисквалифицировали за те шалости, которые я бы хотела с ним устроить за жжение в дёснах.       Впрочем, меня награды не волновали. Меня волновала возможность набить ему лицо, а уже потом получить своё место. Мне нужен был статус, и я его добивалась.       Половина раунда уже позади. Наши тела вновь кружатся в брачном танце, стремясь достигнуть друг друга как можно скорее и раскрошить ебальник как можно круче. Глядя в его глаза, прячущиеся между элементами головной защиты, я вижу в них точно такую же злобу, какую и я чувствую к нему. Прямой зрительный контакт сохраняется ненадолго, и скинёнок прыжочками подступает ко мне, начинает просто лупить меня со всех сторон, несмотря на полученный от меня удар в скулу - справа, слева, пытается пробить в живот, но натыкается на сомкнутые локти. Если закрыть глаза, то может показаться, что наши стоны напоминают агрессивный половой акт. Стекающий на губы пот я попросту слизываю, насыщая себя грубыми вкусами телесных кислот и одновременно испытывая к ним как влечение, так и отвращение. Странное чувство, о котором я тогда совсем не думала.       Сдержав головёшкой и руками порядка дюжины ударов и уже прижавшись к границе ринга, я выпытываю момент. Резко раскрываясь после очередного удара правой (левая у него бьёт слабее, и меня она не так страшит) и наношу по его плечам и голове серию джебов и кроссов. Левая рука врезается в рот и уводит его голову с прищуренными глазами в сторону, его рука проезжает по моему плечу, мы в очень опасной близости. Пока пот льётся по нам рекой и капли невзначай слетают на пол, я наношу ещё серию ударов по забывшемуся волчонку, а затем, замахнувшись правой рукой снизу, отправляю оппонента в забытье финальным апперкотом. Правда, он не мигом падает на землю без сознания, а сначала отходит, пошатывается, теряет силы и падает на коленку за несколько секунд, после чего рефери начинает отсчёт до десяти. Я неторопливо отхожу в свой угол, кое-как протирая запястьем кусочек лба, и смотрю на этого парня, который тяжело дышит и не поднимается с колена вплоть до самого конца отсчёта. Поднимая голову ко мне, я вижу, как он тяжело дышит через вставленную в рот красную капу. Не красную потому, что кровью покрыта, а потому что дизайн такой.       На восьмом счёте парень, всё же, поднялся, но раунд уже считался оконченным и он не успел ничего сделать. Мы отошли в свои углы, и я раскинула руки, опираясь на канаты, чтобы отдохнуть. И получить совет от тренера, который уже стоит тут как тут:       — Молодец, Света, молодец! — негромко, он со сдержанным восхищением хвалил меня. — Давай в том же духе, не расслабляйся, тебе ещё со вторым парнем драться надо будет. Если этот ещё два раза на колено встанет, то всё, победа твоя!       — Окей, — тихонько отрезала я. Больше говорить было и нечего.       — Не уходи в долгие блоки, ты отлично накрываешь его своими атаками. Заставь его сконцентрироваться на одном направлении, а потом наноси удары с других. В живот бей, в грудь, у противника ведь есть не только голова.       — Да, окей.       — Тахома, я в тебя верю. Ты можешь завоевать место.       Что ж, это звучало очень ободряюще. В этот момент мне захотелось внести в белый список не только своего тренера по боксу, но и всех его друзей да родных. К сожалению, я их не знаю и знать мне тех не суждено. Извини, Остапыч, рано или поздно придëтся пострадать.       А вот тренер с противоположной стороны волновался куда сильнее моего, и на его лице радости я не видела. Он что-то пояснял своему арийскому бойцу на понятном для того языке - на языке жестов, то загибая пальцы, то зачем-то обозначая ими круг. "Ноль, один-два"? "Ты полный ноль, а она человечек с ножками"? Хуй знает, я не смогла их расслышать сквозь болтовню своего тренера. Да и не помню уже, что там этот блондинчик моему близкому "другу" показывал.       Впрочем, рефери снова подошëл к рингу, представляя свою умную натуру, и скомандовал начало второго раунда. Тренеры смылись, мы вышли напротив друг друга, как в первый раз, но уже вспотевшие и слегка помятые (и злые). Я смотрю на него и думаю: "Усë, русня, тебе не жить". А он, наверное, думает: "Блин, какахи долго не сдержу, надо симулировать нормальный нокаут". Видимо, поэтому я так быстро его и одолела.       В процессе взаимного массажа лица мы почерпнули друг у друга немало интересных подробностей жизни: он почувствовал, сколько я успела словить за эти годы пуль, а я узнала, каких размеров письки он брал за щеку, чтобы стать самым крутым скинхедом. Диалог вышел информативным, но коротким - пободавшись немного, я успела случайно захватить оппонента в тот момент, когда он яростно долбил мои сиськи (всë же он бисексуал), и мне за это сняли одно очко. Бой завершился на том, что я нанесла ему два удара, один из которых прошëл вдоль плеча, а второй угодил точно в челюсть и через пару секунд борьбы за равновесие отправил его в нокаут. Парень сумел встать самостоятельно, но уже по окончание отсчëта, за что меня без проблем объявили победителем. Он и так выглядел уже совсем дурно.       Мне оставалось подраться с ещë одним парнем. Благо, после боя со скином мне дали достаточно длинный отдых (спасибо судьям за нормальную организацию соревновательного процесса), и второй бой мне суждено было уже провести в самом конце, позволив всему поту на теле благополучно отсохнуть. Спойлер: я, всё же, смогла принять душ после соревнований прямо в этой гимназии. Мне просто очень повезло, ничего более.       Бой со вторым парнем шёл очень интересно, но и потому описывать там особо нечего, как ни парадоксально. Всё потому, что наши позиции всё это время были примерно наравне. Он, простой лицом и сильный телом, волосатый чилипиздрик с прикольной маленькой косой на затылке, поначалу боялся нанести мне серьёзный урон, но когда я начала агрессивно, по-настоящему его долбить, то он активизировался и начал давать серьёзный отпор. На первом раунде мы присматривались друг к другу и совершали короткие выпады. Смогла избить оппонента до того состояния, что он на несколько секунд взял коленку, а во втором раунде эта сука сбила меня с ног. Успела встать, хоть и с кружащейся головой, и продолжила его мутузить после очередной команды рефери.       Так мы избивали друг друга ещё на протяжении пяти минут, почти двух раундов. И хотя на вид тот парень был совсем обычным, если не придавать большого значения его телосложению и даже уступал мне в росте, мы были с ним на равных. Может, мой оппонент просто занимался боксом гораздо дольше меня, либо же обучался ему ещё проще, нежели я. Я видела в нём ту же усталость, какую и он видел во мне, и на пару мгновений во время боя мне показалось, что мы друг перед другом хотим уже сдаться и закончить это всё, ибо без ножей и удушающих тут уже не обойтись. Благо, наш бой когда-то и был окончен судьями, рефери нас свёл и объявил победителем, на удивление, меня. Наверное, не так часто нарушала правила.       После нас двоих уже почти никто не дрался, и судьи, по итогам набитого счёта, объявили троих победителей, среди которых оказалась и я - нас вывели в ряд, и руководитель мероприятия заслуженно вручил мне бронзовую медаль, а два моих оппонента остались в пролёте. Хотела бы я сказать, что впервые за долгое время испытала чувство триумфа и осознала то, что добилась чего-то важного, но на деле получение бронзы да и какой либо медали за свои спортивные достижения не вселяло в меня уверенности или гордости. После всего того, что я ощутила, пройдя через боль и избиения друг друга, я вновь погрузилась в привычную для себя душевную пустоту и на этом сборище долго решила не задерживаться. Гораздо дольше я задержалась в душевой, которая имелась в нетронутом экземпляре возле женской раздевалки и мне чертовски повезло, что мне удалось помыться конкретно здесь — идти домой, покрытой потом вдоль и поперёк, так ещё и в потных труселях было бы очень и очень не комфортно. Я ощущала многое, но я не хочу возвращаться в те дикие времена.       Немного времени прошло с тех пор, как я помылась и оделась, чтобы покинуть гимназию с моим коллегой, тренером, а затем почти что по-английски разойтись в стороны, как будто ничего не бывало. Как мы договорились о том, что каждый будет добираться своими путями, на этом и порешали. Неся в сумке завоёванную потом и кровью бронзовую медаль, я прошла через пустой, тихий коридор напротив главного входа, взглянула на собирающую манатки вахтёршу и еле-еле открыла входную дверь, ибо руки от усталости тряслись и ныли с таким усердием, будто я только что неистово закончила многочасовую драку за свою жизнь победу. Да, рученьки заметно устали.       И я вышла наружу. Солнце давно уже не даёт этой земле света, кусочки любимого голубого неба клочками растут над той стороной горизонта, где-то там, вдали. Сумерки. Холодно, скользко и так тихо — ветер лишь слегка колышет мои свежевымытые волосы. Я встала прямо перед входом гимназии, по-дружески придерживая перевешанную через голову сумку, чья лямка так привычно и незаметно слегка давит на моё левое плечо. Я стояла и вслушивалась в дальние шумы, приглядывалась к различимым на соседней улице огням проезжающих автомобилей, к дворовой ругани пьяных охотников за пиздой. И я ощущала... Умиротворение. Несмотря на мат, дикую усталость и эмоциональную пустоту, это одиночество под светом оранжевого фонаря наполняло меня какими-то новыми, незнакомыми доселе эмоциями. После переезда в Кременчуг я стала ощущать подобное всё чаще и теперь мне кажется, что после всего того, что со мной случилось, психологически я очень сильно повзрослела. Эти моменты одинокого простаивания под фонарём, безо всякой оглядки на отсутствующих прохожих, заставляют меня думать обо всём: что было, что есть, что будет. Куда идти, зачем, к чему следовать и так далее. Такие моменты, когда будто весь мир затихает и устремляет свои глаза лишь на тебя одного... Трудно подобрать слова.       Меня разбудила лишь вышедшая спустя пару минут вахтёрша. Закрыв двери гимназии, мы стали последними, кто покинул это заведение перед тем, как в нём до следующего учебного дня воцарится полная тишина. Переглянувшись с этой маленькой женщиной, я вернулась к жизни, ещё раз натянула шапку до ушей и неторопливо двинулась в сторону дома.       Торопиться незачем. Бояться нечего. Единственный, кто в этом городе так часто убивает, смотрит на меня по утрам в зеркало. Мы очень близко знакомы. И хотя не знаем друг друга полностью и иногда не понимаем до конца, но я точно доверяю той рыжей стерве по другую сторону отражения и я знаю, что на меня она никогда руки не поднимет — ни той, ни другой. Никогда не ударит ногой по коленям и не выстрелит в затылок. Только в других, только за что-то. Я спокойна и спокойно следую прочерченному в голове пути, ориентируясь по адресам домов и не отклоняясь от того, чтобы всё время следовать на юг — сумерки должны оставаться справа.       Дух поникшего общества преследовал меня по пятам, огибая настрой и растворяясь среди малочисленных скоплений чужих тел, всё ещё скитающихся по улицам в неизвестных мне целях. Пока одни-единственные проходили мимо меня или пересекали мой путь, другие пары забредали в двери, таящиеся под яркими светящимися вывесками. Большие красные, синие, белые буквы, выстроенные в слова "Продукты", "Прачечная" и "Мастерская шиномонтаж 24 часа", привлекали не только мой уставший глаз, но и несколько нервно витающих в неразборчивом танце мошек, покинувших свои гнёзда с началом потепления и начавших исследовать незнакомый им мир. Впервые. Пар от приоткрытого канализационного люка плотными клубами медленно поднимался вверх, растворяясь на фоне ночных коммерческих осветителей и улетая восвояси. В атмосферу, пока её же загрязнял мрачного вида мужчина, тихонько стоящий в тени и потягивающий сигарету, кричащую сквозь ночь своим маленьким огоньком.       Я, ровно как и эти маленькие мошки, переглядываюсь с другими людьми, пролетаю мимо тех мимо, словно старая и дряхлая муха, повидавшая на своём веку не одну сотню тапков, мухобоек и сложенных в импровизированную дубинку газет. Я иду и лицезрею, как кипящая жизнь и под землёй, и на земле продолжает течь, словно река, и мы, как безмозглые простые рыбы просто плывём от берега к берегу, сталкиваемся с другими рыбами, по пути натыкаемся на рифы или чьи-то зубы. И хотя мы знаем, что в конце концов нас всех ожидает водопад или рыбная ферма, мы всё равно плывём. А зачем сопротивляться? Всё и так уже предрешено. Выйдешь за рамки — будешь подыхать под палящим Солнцем долго и с большими муками, а против течения не поплывёшь. Течение четвёртого измерения, времени, слишком сильное, чтобы ему противостоять.       Мы просто плывём. Зная, что мы всё умрём, наслаждаемся первой и последней поездкой в дарованном эволюцией теле.       Я видела, как передо мной идут две людские фигуры. Они уступали мне в росте (как и многие другие в это мире, неудивительно), и, судя по счастливым голосам и лëгкости да открытости движений, те были столь же молоды, как и я. Хоть они мне показались знакомыми, этому мальчику и этой девочке я не придавала никакого большого значения, кроме как возможности стать моими новыми жертвами. Они шагали вдоль панельного дома, усеянного разрывами от мин так, будто ничего не лежало под их ногами и не восседало колоссалем прямо сбоку — ни дохлый голубь, ни изуродованный дом не увлекали этих двух счастливых лиц, которые весело шли по улице, держась за ручки. Их сомкнувшиеся в страстных любовных объятиях запястья слегка мотались вперëд-назад, кроссовки и тëплые сапоги топтались друг за другом, пока за ними медленно и беспристрастно, пожирая снег, следовали мои тяжëлые чëрные ботинки — удобные и красивые в своей мрачной простоте. Даже если любители современной культуры разноцветных тряпочек меня и бесят, то это не повод набрасываться на каждого встречного, кто хоть сколько-то желает посветить своим невероятно оригинальным вкусом в выборе собственного стиля одежды. Я могла тихонько, со скрытой радостью проследовать за этими двумя, общающимися про яблоки и гвозди, настигнуть их в нужный момент, дождаться этого момента и подобрать человечка и зону, в которую лучше всего было бы ударить своим складным ножиком, чтобы его поразить, а затем нанести множество ножевых, забить кулаками и ногами, либо же попавшейся под руку арматурой, и быстренько убежать. У меня был в голове этот план, я видела что они сворачивают в тёмный двор, но есть одно но: я была страшно уставшей. Потому я отказалась от этого плана и просто отправила этих счастливых жертв хорошей жизни гулять восвояси... до следующей встречи. Мне с ними было не по пути. Я перешла по короткому, но крепкому мосту из железобетонных сплавов через речку Кагамлык (русский город, ага), обогнула памятник с танчиком и вышла на проспект Свободы, а оттуда хуярила прямо до долгожданного момента.       Ночь вокруг, бессонница в пути. Я следую прочерченному в голове маршруту — как и всегда. У меня хорошая визуальная память и достаточный уровень мышления для того, чтобы сопоставить ранее виданные объекты в обратном направлении и вернуться в исходную точку. Здесь моё положение осложнили факторы присутствия других людей, характеры и приоритеты коих, взгляды на жизнь, были не сопоставимы с моими, что, несомненно, выливалось в конфликты всеразличной степени тяжести. И хотя на таком настрое мне совсем не хотелось сейчас кого-либо трогать, а уж тем более чтобы кто-то трогал меня, неприятности не вслушались в мою внутреннюю молчаливую мольбу и подсунули вонючую бомбу прямо под ноги. Нет, я не наступила в говно, просто лежащее на дороге, а скажем так... наступила в говно ходячее. Причём сначала оно намеревалось наступить на меня.       К сожалению, во время моего медленного возвращения мне приспичило сократить путь через дворы. Свернула с проспекта на переулок героев Бреста, пошла в сторону своей гимназии, а там пошла сквозь дворы в сторону Автозаводского бульвара, откуда и планировала свернуть на Гранитную, а там и до дома два шага. Но, как вы понимаете, всё случилось не так просто.       Оранжевый свет ярких, расплывающихся в ночной темени огней, опьянял меня своим загадочным духом... дружелюбия. Их назначили главными на время отсутствия сумерков и те в сотнях экземплярах настойчиво давали надежду освещения последним, кто в столь поздний час ещë не разошëлся по домам. Шум автомобилей стих, людские голоса, и то лишь наиболее редкие и громкие, слышались в неизведанном отдалении — слишком далеко, чтобы уловить источник. Я лениво переставляю одну ногу за другой, вовсе не чувствуя тяжести прогулочного шага, и молчу. Думаю. Слушаю музыку, как и всегда да везде.       Mr. Dabolina, Mr. Bob Dabolina, Mr-Mr. Dabolina, Mr. Bob Dabolina... Эти строчки засели в голове. Хардкор слишком хорош собой.       Прохожу мимо заполненной до отказа мусорки, наступаю на тень от решетчатого забора, вежливо с неë схожу и наступаю ещë раз. Вдыхаю ночной воздух сорта депрессивного одиночки, изредка смотрю на пассивные лица людей, чувствующих примерно то же, что и я, и которых я вижу лишь раз, лишь сейчас и больше никогда. Пугливо озираюсь на внезапно объявившийся свет фар и резво запрыгиваю на бордюр, чтобы двигаться дальше по назначенной пешеходной полосе, а не по широкой дворовой дорожке. Со всех сторон я окружена томными девятиэтажками, двенадцатиэтажными зданиями, оконные огоньки которых ещë только готовятся ко сну. Делаю плавный поворот на округлëнном углу, прохожу под ветками тусклого дерева, лишëнного любых листьев, и выхожу к убитому временем подъезду с двумя скамеечками, напротив которого расположились четыре молодых человека, на вид мои сверстники — каждому можно дать максимум двадцать лет. Двое из них расположились на корточках, на скамеечке, пощипывая семечки и сплëвывая кожуру на асфальт. Третий, в синей спортивной кофте с двумя белыми полосками, стоял над ними, поддерживая расстояние в чëрной кепочке и с руками в карманах джинс. Чëтвëртый был брит наголо, одет в дешëвый бомбер с рынка и кое-как поддерживал их интеллектуальную беседу. Гопники. Наследие самого культурного города на Земле, Ленинграда, проявляется во всей своей красоте по всему пост-союзу.       Клянусь, я просто шла мимо, посмев зациклить на них свой взгляд. Заглянула в умную физиономию одного, волосатого чудика с маленькими глазами и большим картошечным носом, другого, с ровным носом при горбинке и формой головы, точь-в-точь повторяющей очертания образцового унтерменьша, четвёртого, а затем зациклилась на главаре, который сразу объявил себя посредством инициативы. Когда я вышла прямо перед скамейкой, он сделал шаг в мою сторону и попытался перекрыть мне путь, расставив ноги пошире, чтобы своим щуплым телом казаться больше.       — Куда путь держим, уважаемая? — спросил он что-то подобное, глядя мне в глаза, своим не прорезавшимся до конца голосом.       У меня не было никакого желания с ними разбираться — нет сил. Иначе я бы, конечно, потратила на них и чистое лезвие моего ножа, и пули, и удары коленом по самым разным уязвимым зонам. Добавила также, не выключая музыки в ушах:       — У меня нет на это времени.       — Так, девушка, я вежливо спрашиваю, — он сделал ещë шаг в мою сторону, после чего достал руки из карманов джинс и тут же убрал их в карманы куртки, расставив локти шире прежнего.       Но гопник, к удивлению, сильно обиделся на меня. Играть в эти догонялки с ним было невозможно, потому я просто оттолкнула его левой рукой в ту же сторону, откуда он и пришëл, чтобы заставить его впасть в ступор хотя бы до того момента, пока я не уйду. Но, к сожалению, на гопников не воздействуют интеллигентные методы.       Краем глаза я уже видела, как его дружки сползают со скамейки, и ситуация потихоньку приобретала неблагоприятные эмоциональные оттенки. Рефлекторно выдавив своë протестное "э-э", оппонент привычным движением руки резко достал свой главный аргумент и оголил его крепкое слово — с характерным щелчком выкинул лезвие из складного ножа, направив его прямо на меня. Мне показалось это неприличным, и я встала к тому полубоком, чтобы выслушать его извинения. Однако...       — Сумку отдавай, сука! — куда агрессивнее обратился ко мне оппонент, пока на его фоне стояли улыбающиеся друзья. — Плеер, деньги, давай сюда!       Должно быть, на этом моменте вам стало интересно: как я выбралась из этой ситуации целой или хотя бы живой? Учитывая нрав местных контингентов, я ожидала этой ситуации, а потому была хоть и не подготовлена материально, но тактически и духом ещë как. Стоя напротив четырëхкратной угрозы посреди одного из множества дворов засыпающего панельного города, я решила посеять на ветер поменьше слов, но взять лучшие сорта — обман.       Первым, что я придумала после того, как остановить музыку и достать наушники из ушей (делала это плавно и неторопливо, чтобы успеть оценить обстановку), так это полезть в сумку, чтобы что-нибудь из неë отдать. Плохое решение, ибо волчара потребовал у меня всю сумку целиком, а не пару предметов из неë, что могло бы стать роковой ошибкой. Но мне повезло и гопник попался туповатый. Он всерьёз стоял и выжидал, направляя на меня свою иголочку, пока я думала над тем, какой лучше нанести удар, куда его нанести. Вопрос "чем" не стоял вовсе, ведь я искала свой складной нож. И если в начале дня я ещë опасалась того, что меня спалят с этой штучкой в другой гимназии и люди будут иметь ко мне целую кучу вопросов, то теперь я благословляю Господа за то, что я не ослушалась своë шестое чувство и взяла эту штучку с собой.       Нож искать пришлось совсем недолго, секунд пять. Я скоро нащупала его и крепко сжала в ладони, пока ещë не раскрывая лезвие, а другой рукой зацепилась за лямку сумки, перевесила через голову и скинула еë прямо перед ногами агрессора, давая себе больше возможностей для действия и подкупая своего врага обманчивыми милостями, а на неë и плеер со сложенными в круг проводами. Подняв свой взгляд, я соприкоснулась с его закрытыми тенью от кепарика довольными глазками и лëгкой улыбкой, бросая то на одного парня, то на другого свой сфокусированный взгляд. Мы стояли под тусклым фонарём, свет которого перекрывали качающиеся на холодном ветру толстые и тонкие ветки, своей тенью накрывающие одежду и головы агрессивных незнакомцев. По их лицам сразу было понятно, что ребята чувствуют себя в доминирующем положении и даже победителями этого дня, но каждый из них должен знать (и каждый из вас, в том числе), что исход любой игры может решиться в последние секунды.       — Чё у тебя в руке? — наивно спросил гопник, всё ещё стоя в выжидательной агрессивной позиции.       — Подарок для дедушки. На день рождения.       Пиздёныш понял неладное только непосредственно перед атакой. Заостряя больше внимания на его ноже, чем на его теле, я выкинула лезвие и в тот же момент замахнулась им справа, ощутив то, как сильно ноют и чуть ли не трещат мышцы кистей и плеч от очередного замаха. Не рассчитала удар, и вместо сонной артерии я расписалась лезвием по его нижней стороне челюсти, оставив порез в щеке с заметным углублением. Кровь из раны хлынула только при следующем обмене атаками, когда я уже нанесла удар левым кулаком в область между бровью и виском, и его голова слегка улетела в сторону — за ней пошатнулось тело. От него услышала животный рык, напоминавший по своей интонации фразу "ты чё бля". На удивление, подтянулся его дружок с уродливой мордой и причёской: налетел на меня справа ровно в тот момент, когда я ударом отпугнула от себя главаря. Левый прямой удар уродца пошёл криво и проехался мне по плечу, правый кулак преподнёс одну большую неприятность по области носа. Мгновенно разошедшийся от места удара жар затронул и нос: тот легонько хрустнул и будто что-то надломал, отдавшись неразличимой в пылу сражения болью, отчего наружу понемногу начала скапливаться очередь из крови. Моей собственной крови. Но я осознала это далеко не сразу, и просто шмыгала носом, думая, что это проделки генерала Мороза.       Позволив себе один раз промахнуться по шее, я дала возможность парням вдоволь на себе отыграться: уродец справа колотил меня по блокирующей руке, наносил больные удары носком по моей голени и пяткам, что те аж вздрагивали. Помню этот кадр до сих пор, как главарь с широко раскрытыми, застывшими глазами глядит прямо на меня, и лезвие его ножечка, отсвечивающее от фонаря, летит мне навстречу. Хвала Господу, что в тот день я не лишилась глаза, и парень чиркнул мне по щеке. За этими двумя толпился скинёнок, а четвёртый, жевавший больше всего семечек, не проявлял видимой (по крайней мере в данном положении) агрессии. Чтобы не почерпнуть ножевых ранений теперь уже по собственному животу, сразу же после атаки по щеке, пока враг был в опасной близости, я выкинула прямую ногу вперёд и попала по паху. Не ожидая реакции со стороны главаря, всем телом развернулась к уродцу.       На краю зрения бедный ножевой боец согнулся в три погибели над своим единственным предметом гордости и зашипел, даже потеряв всякую подвижность. Видимо, с этого момента у него детей точно уже не было. Перед собой же наблюдала маленькие глаза и отвисшую челюсть: немытый унтерменш по традиции держал левый кулак у своего лица, а правый со знаком приветствия отправлял прямо ко мне, но в правильном виде долететь ему было не суждено. Моя злость перевалила через кипящий чан и преобразилась во вдохновение, а потому начала действовать нестандартными методами: налетела на врага, схватилась обеими руками за его одежду и массой да неожиданностью вбила его тело в тёмную дверь железного подъезда, после чего подняла ту же ногу, повернулась в полоборота и нанесла ему прямой удар пяткой в живот. Кикбоксинг действительно охуенен — по-настоящему я осознала это лишь в момент данного удара. Просто великолепно, испытываешь визуальный оргазм. После него парень превратился в подобие вязаной куколки, которая опустила взгляд и начала дико и так миленько кашлять. Удар по животу выдавил из него совершенно весь воздух и заставил тяжело дышать, а мои заботливые руки снова схватили его за куртку и с силой кистей, плеч и даже торса рывком кинули его вправо. Так, чтобы ноги споткнулись об низенький заборчик, а тело перелетело, почти сделав сальто и напоровшись лицом да руками на ветки облысевших кустов. Не сумев выдержать своё тело ни руками, ни равновесием, его морда упала прямиком в сугроб.       Не успев толком ровно встать на ноги после броска инвалида, как иной инвалид, только на этот раз психический, нанëс мне ответный удар. Резкая жгучая боль пронзила мою спину в самой пояснице, и повидавшую на своëм веку кучу неприятностей кожу вновь порвало на части. Нож проник сквозь несколько слоëв ткани, перерубил связь между множеством сосудов и даже, сука, порвал мой свитер! Мой прекрасный свитер, мать вашу. Уткнувшись в упругое скопление мяса, гопник понял, что дальше рукоятки его лезвие не пролезет, потому он резко достал его наружу, отчего боли возникло не меньше, чем при проникновении. Грязная сука, какой же он пидорас. Как вспоминаю — опять со злости трясëт.       Конечно, первое же, что я сделала — это позволила больному стону вырваться из себя и разнестись по двору под насмешливые выкрики главаря. "Пизда ебаная", — твердил он. Но его времени суждено было продлиться недолго. Преисполненная теперь уже настоящей яростью, я превозмогала все мучения от ранения, разворачиваясь к своему врагу резко и решительно, всем телом. Забыв про жгучую, сдавливающую боль в пояснице почти с момента нанесения ранения, я вижу перед собой это злобное детище русской культуры: необразованное, агрессивное, жаждущее всего и сразу, а лучше наиболее простыми и алчными путями. Я видела сквозь его глаза таящуюся в теле тëмную душу, и если еë и возможно победить, так лишь теми же путями, какими она пытается победить меня. Пока с его лезвия ещë слетали капли крови от только что произведëнного удара, моë тело ураганом набросилось на него, а руки мигом схватились за плотную ткань куртки. Один удар лбом по его носу, как враг теряет координацию действий, и я слышу взаимный хруст носовых хрящей. Шмыгаю носом, пуская на раны ледяной воздух, освобождаю правую руку и совершаю стремительный замах, с которым вонзаю свой ножичек в его соскучившийся по экстриму левый глаз. Лезвие прорубает собой узкое отверстие, разрезает на две части некогда целый зрачок, и я слышу больной человеческий рëв, раздающийся от раскрывшегося рта и потрескавшихся губ. Я вижу и чувствую, как его руки просто цепляются за мою, пытаясь ту рефлексивно оттянуть, как широко и глупо раскрылся правый глаз, бессмысленно устремляя свой взор на окна второго-третьего этажа. Я слышала его животный рык, полный страданий, пока лезвие ножа намеренно тряслось от края к краю в его глазу. От боли и ненависти я зажмуриваю глаза...       Поднимаю колено и бью в живот. Лезвие с лёгеньким мясным звуком покинуло глаз, оставив его разорванным на две равные части, и потерявшее всякие силы тело свалилось набок, разложившись на земле. Готовый к статусу трупика, гопник громко и невыносимо стонал (казалось, даже плакал), повторяя заевшие слова соболезнования по поводу собственного глаза, бывшее место которого он то ли пытался зажимать руками, то ли просто стряхивал ручей крови, льющийся по его щекам на холодный асфальт. Поджав ноги, он стал объектом наблюдения для скинхеда и его последнего дружка, которому давно уже было не до семечек. Находившиеся напротив противоположной скамейки, они стояли рядом друг с другом с пустыми руками, разглядывая меня с такими напуганными юношескими глазами, как будто они впервые увидели совершение чего-то ужасного и невозможного единовременно. Единственное, что нас разделяло, так это брошенная на земле сумка и более ничего. Ручки скинхеда дрожали, и он, сам того не замечая, делал маленькие, робкие шаги назад. Как можно дальше от меня, уже обратившей на него свой взор.       — Ты ебанутая? — вопрошал бритоголовый, зачем-то неестественно отводя правую руку назад, к своему другу. — Ты ебанутая?! — спросил он ещё более надрывисто, дрожа в тонах.       Я приветливо шагала ему навстречу, чувствуя то, как от злости сами по себе прижались друг к другу челюсти и тёрлись друг о друга жевательные зубы. Передо мной два испуганных целых противника — хоть и шокированных, но ещё способных давать отпор. Чтобы действовать наверняка, применяю придуманную на месте тактику добивания, совмещенную с запугиванием: делаю шаг влево, к лежащему на земле главарю, хватаю за его оголённые каштановые волосы, силой тяну голову чтобы открыть шею и наношу по ней несколько режущих и колющих ударов. Продырявив сонную артерию и дыхательные пути, я сразу же наблюдаю последнее оживление тела. Главарь брыкается, хрипит, дрожит и дёргает левой ногой сильнее правой, будто пытаясь ускакать от своей проблемы, лёжа на боку, зажимает правой ладонью бьющий фонтан и кашляет, повторяет одно и то же "не надо" в надежде на спасение. Но спасения уже нет — он гарантированно мёртв.       Увидев это, жевавший семечки гопник резко оступается назад, мигом разворачивается и улетает с территории подъезда на своих двоих. Он побежал как в последний раз, с высоко поднятой головой и живо сменяющими друг друга ногами, но на повороте он не учёл одной единственной проблемы — целой лужи, превратившейся в лёд. Парень подскользнулся и с треском и льда, и самомнения упал набок, неподалёку от своего бывшего главаря, прямо под фонарём. Скинхед же оказался более смышлёным, и он оттолкнулся на повороте от снега, а не от льда, и побежал ровно в том же направлении, откуда я пришла чуть меньше минуты назад, сверкая лысиной.       Пятнадцать-двадцать секунд. За это время роли охотника и жертвы полностью перевернулись. Те, кто только что предвкушал сладость наживы, теперь бегут в страхе. Я с силой отодвигаю голову от шеи парня как можно дальше, правой ногой вдавливая его затылок наношу несколько ударов в шею, перебивая сонную артерию и видя ровно ту же реакцию, какую наблюдала у главаря — шок, истерия, хрип. Будучи полностью уверенной в его судьбе, бросаюсь догонять последнего, забыв обо всём.       Помните, как в новогоднюю ночь я убегала от машины милиции? Проявила навык. Длинные ножки означают длинные перспективы — если есть шанс, я хватаю его обеими руками (ну или ногами) за жопу. Абсолютно свободная от любых тяжестей, имея лишь поблажку в лице армейских ботинок (а его кроссовки быстрее моих берцев, такова аксиома), я бежала за ним по пятам, почти шаг в шаг, по прямой и под фонарями, пролетев мимо припаркованной машины так, будто это она проехала мимо меня. Я летела за ошарашенным бритоголовым телом со штормом в ушах, стремительно вдыхала и выдыхала воздух, замораживая лëгкие, потихоньку становясь всë ближе и ближе. Из-под его ног, словно искры, вылетали маленькие комки переливающегося на свете фонарей снега. Всё это продолжалось совсем недолго, пока как мою спину не пробила ещё более сильная боль, чем я ощущала прежде.       Хоть и не самая сильная, какую я когда либо ощущала вовсе.       Держать себя в агрессивном тонусе преследования я совсем не смогла. Хватаясь рукой за поясницу, словно старуха, с глухими стонами, вырывающимися через стиснутые зубы, я падаю на колени. Видя перед собой удаляющийся силуэт перепуганного скинхеда, позабыв о том, кто я и где, падаю на избитое правое плечо и безо всякого отвращения тупо гляжу под днище автомобиля, потому что глядеть куда-то ещё попросту не позволяют силы. Я лежу на снегу, пожирая его горячей щекой, чувствую то, как елозят по нему мои жёсткие волосы. Боль была просто невыносимой: я не знала, смогу ли я встать, смогу ли вообще добраться до дома или так и останусь где-то тут, до утра, пока боль не стихнет. Резким движением подставляя дрожащий от боли и слабости локоть, я опираюсь на него, не чувствуя в нëм самом достойной опоры, но вынужденная доверять ему, поскольку вариантов у меня больше нет. Поднимаю голову и туловище. Тяжело дышу, слегка прикусывая язык, и чувствую, как мои глаза начинают намокать. Это не растаявший снег, а мои скромные, никчëмные слезинки, переливающиеся через прищуренные глаза. Опираюсь левой ладонью на снег, затем резко поднимаю зажатую руку с ножичком и переставляю еë с локтя на более высокую опору, ладонь. Пытаюсь резко подняться, но не могу — рана в пояснице вновь выстреливает в мои ноги, и колени ослабевают, не позволяя подняться сразу. Приходится терпеть жжение и чувство разливающейся за пояс крови, медленно сгибать сначала правое колено, становиться на него, а затем и медленно подгибать левое — я дрожу, но не сдаюсь, стараясь плавно, без резких движений выпрямить спину. Левой всë ещë придерживаясь за землю, правой крепко обхватываю железные прутья прочного забора и, наконец, с последним рывком поднимаюсь и встаю на полусогнутые ноги. Шмыгнув носом и стерев костяшками накопившиеся слëзы, я оказываюсь единственным стоящим на ногах посреди этого миниатюрного поля битвы. Единственным победителем. Решив высморкаться в сугроб, неожиданно для себя обнаруживаю то, что всë это время у меня было больше одного кровотечения — мерзкое красное пятнышко разлетается по серому холсту, словно клякса начинающего художника, однако это меня уже не удивляет. Важно только то, что я победила.       Победа. Когда ты тренировался целых ëбаных полгода, каждый день долбил эту прекрасную грушу, делал эти бодрящие отжимания, подтягивался на этом изумительном турничке, ты с каждым днëм становился всë ближе к успеху. Пройдя десятки спаррингов, одолев своих первых оппонентов множество раз и претерпев немало неудач, ты всë же попал на свои первые соревнования и одержал первую, свою победу, заработанную собственным трудом, собственными руками. Медали для меня ничего не значили, но сам факт победы: этот вкус триумфа особенно над тем, кого ты ненавидишь сильнее прочих, ярко смешивается у тебя во рту и затмевает все остальные чувства. Вкус триумфа над старым собой. Воцарение нового, более совершенного тебя. Более смертоносного тебя. Более... опасного.       В этот момент, одержав целых две победы над шестью противниками в равном бою, я даже подумала: теперь никто не посмеет называть меня ëбаной Светочкой. Я Тахома. Григорьевна, мать вашу, Светлана. Человек маленький, но гордый, бедный, но сильный, одинокий, но упорный. У меня нет всей этой союзной своры в лице шкур и собутыльников, нет этого послушного и дружелюбного стада, которое живëт лицемерием и двойными стандартами, считая свою мораль за мировой закон, но у меня есть ствол и воля. Патроны решают все вопросы, начиная от правильного произношения имени и заканчивая вопросом жизни и смерти, а воля помогает тебе потратить патрон по назначению. В сочетании того и другого появляется власть, а отсюда и свои законы, свой миропорядок. Маленький и резвый миропорядок легко может разрушить большой и проржавевший, если прострелить пару нужных затылков, особо не задумываясь над судьбами их обладателей, и вот тогда...       Тогда, когда каждый вокруг обзовëт меня ебанутой, начав проявлять открытый страх, мир изменится. После меня это будет совершенно иной мир — Кременчуга как минимум, в перспективе и всей страны. Я поучу местных девочек и мальчиков европейскому этикету и достаточно лишь будет продемонстрировать им ситуацию, где они и их друзья на сей раз выступают в роли жертвы. Я посмотрю, как эти рожи будут надо мной хихикать, когда на этот раз их обед будет состоять лишь из собственных вывернутых наизнанку мозгов, капающих со лба на нос. Вот это будет загляденье.       Скребя пятками ботинок по земле, медленно возвращалась назад. Ковыляла через силу, с ослабевшими руками и телом в целом, наблюдая в метрах пяти от себя всë ещë живые тела двух гопников, находящихся в состоянии, близком к агонии. Хромая на левую ногу и неестественно, придурковато помогая при ходьбе руками, взмывая теми в воздух и как будто стараясь плыть среди кислородных масс, я видела, как пассивный гопник перевернулся на живот и даже приподнялся, зажимая ладонью пробитую сонную артерию, но всë было безуспешно. Его спортивную куртку сильно забрызгала собственная кровь (что уж говорить о ладони, которая полностью окрасилась в ярко-красный), а изо рта постоянно текла густая красная слюна, сопровождавшаяся постоянным откашливанием этой самой крови и протяжным да коротким хрипом, знаменующим жажду кислорода. Подгибая колено ровно так же, как и я, короткостриженный фанатик шелухи пытается цепляться за последнюю возможность реализации себя как человека, но взамен получает тяжëлый удар по лицу — резкий замах ногой, и носок ботинка прилетает в область выше переносицы, а также в лоб, отбивая у парня всяческое желание подняться. Его локоть срывается вместе с больным стоном и разразившимся за ним тяжëлым кашлем, и гопник по инерции перекатывается на спину, бесчувственно глядя на оранжевый фонарь, пока левая рука оказывается на пузе, а правая откидывается без чувств, уже проводив владельца в последний путь. Лужи крови под обоими нарушителями спокойствия были больши-ие — алая субстанция равномерным слоем разливалась по асфальту и плавила своей теплотой и лëд, и снег совсем недолго, пока еë температура адски алой натуры не сменилась на пассивное ледяное сосуществование. Смерть есть смерть.       Чувствовала я себя действительно очень отвратно. Но я не ныла и не сдавалась — чем более грандиозные цели перед собой ставишь, тем сильнее готовься к ожидаемым трудностям, ибо те всегда пропорционально равны объëму твоей мечты. Мои мечты большие, насколько уже суждено знать, и объëм преград на пути к ним точно такой же, а то и больше. И кстати, во мне таится уверенность, что нож в спину — это ещë не так жестоко как то, что мне ещë предстоит испытать... Я полагаю. Жду от Бога лишь больших испытаний, чтобы пройти через тебя живой, доказать свою силу и обрести спасение. Ха-ха, надеюсь на худшее.       Вместе с тем я видела перед собой печальную картину прошедшей битвы: прямо подле моих ног, уткнувшись лицом в землю, лежал второй убитый, погибший по воле как и некогда внезапно образовавшейся тут лужи, так и собственного нервного шага. Посмешишь — артерию погубишь (отличный девиз, кстати). В бело-синей курточке с красными рукавами и плечами, короткостриженный гопник теперь лежал мëртвым, ещë пять минут назад не подозревая того, что теперь он будет находиться на остриё ножа, болтаясь между жизнью и смертью. Поднимая глаза всë выше, я цепляюсь взглядом за знакомую сумку со скинутым с неë плеером, наушники от которого волнами разлеглись по земле, и мигом начинаю движение к ней — торопливое, но неуклюжее, хромое, сейчас хоть и жалкое, но после всего пережитого кажущееся таким гордым. Перешагиваю через недвижимое тело, как вдруг чувствую, что чья-то рука хватается за мою правую ногу, не давая той передвинуться. Бросаю взгляд вниз — полумёртвое тело с красными губами и подбородком смотрит на меня с раскрывшимися челюстями, страстно вдыхая морозный кислород. Не имея желания перекидываться парой слов с этой гадиной, я цепляюсь раскинутыми руками за воздух и наношу удар левым ботинком по носу оппонента, отчего тот тихо, безо всяких всхлипов и кашля через пару секунд ослабевает хватку, опускает лицо в землю и полностью затихает. Надеюсь, это всё.       Уродец, как и ожидалось, остался в живых. Недвижимого тела, лежащего лицом в кустах, я не обнаружила, а вот силуэт хромого беглеца я прекрасно разглядела даже в ночной темени. Позволив оставить друзей подыхать, я ещë раз обогнула уставшим взглядом весь окружающий меня двор — ни души. Как удачно. Попривыкнув к боли (насколько это вообще было возможно, конечно), я вновь встала на колени перед умирающими людьми, ещë старавшимися зажимать свои раны, или просто слабо мотающими глаза под сбитое дыхание. Залезая руками в карманы джинс и куртки, я не нашла у жевавшего семечки ничего интересного, а вот у главаря в кармане куртки была чëрная балаклава с двумя небольшими отверстиями для глаз. С удивлением повертев еë в руках и обнаружив то, что она хорошо растягивается, мою голову неожиданно пронзили положительные эмоции: какая же хорошая балаклава! Прямо то, что нужно — такие использовали и продолжают использовать террористы и спецподразделения.       До жути простая штука, которой так легко и эффективно скрыть свою личность (особенно от незнакомых людей, насколько бы смешно это не звучало). Как факт стоило учесть то, что для полного сокрытия собственной личности стоило бы приобрести одежду, которую я буду носить сугубо на акции, а также что-то, что могло бы скрыть мои глаза хотя бы частично. Возможно, тень от бейсболки в этом поможет. Да, отличная идея, надо будет сходить на рынок и порыться в шкафах.       Наконец, мне удалось без угрозы для жизни перешагнуть через труп и самой не подскользнутся на льду. Ограничивая резкость своих движений болью и аккуратностью, подпитываемой инстинктом самосохранения, мне удалось с пронзительно пробитой спиной проковылять к своей чёрной сумке, казавшейся в те секунды чем-то вроде таинственного фолианта, который я защищала с прихода в мрачную крепость Кременьхаум от всякого нечестивца, кто посмеет посягнуть на его таинственное содержимое, казавшееся священным от одного лишь того факта, что так много людей из этой тёмной цитадели желали его заполучить. Взяв плеер, я обмотала вставленные в него провода наушников вокруг него самого, а полученную конструкцию аккуратно положила в ранее расстёгнутое большое хранилища. Застегнула то медленным да плавным движением, выпрямилась с задавленным волей стоном и подняла сумку вслед за поднимающейся рукой. Перевалила лямку через голову, положила её на левое плечо, кинула последний взгляд на тела и как можно скорее поковыляла отсюда нахер, чтобы если и быть замеченной, то не быть пристально рассмотренной и запомненной. Более чем уверена, что за мной кто-то наблюдал хотя бы от одного из этих многочисленных тёмных окон.       Моё измученное травмами тело чуть ли не бросалось с одной стороны ночной улицы на другую из-за морозного ветра, продувавшего мою кружащуюся голову, мои уставшие, дрожащие руки, мою кровоточащую в спине открытую рану. Стараясь зажимать её левой рукой и придерживая сумку правой, я тихонько стонала, хромала и подтирала рукавом редкие слезинки, проклиная этот мир и всё, что он создал. Я быстро покинула двор, прошмыгнув мимо поникшего деда с маленьким белым пакетиком, что-то грустно несущего домой (или в то, что от него осталось), успев лишь на мгновение заметить то, как он удивлённо поднял на меня широко раскрывшиеся глаза. Чтобы он не заметил ничего на моей спине и не заподозрил, я свернула за кирпичную трансформаторную будку и немного продлила себе путь до улицы, лишь бы не быть замеченной и заподозренной даже сейчас. Я таила надежду на то, что всё со мной будет нормально.       По дороге домой дважды подскользнулась и чуть не упала. Не люблю падать, а особенно в грязь и лужи, которых сейчас везде полно. Да и "противопехотные мины", как их любит называть отец, возникают из-под сугробов то тут, то там — кошки, псины, а то и люди срут где попало, и никто за ними не убирает. Каловые массы, которые на асфальте так нормально и не догнили, превращаются в крайне отвратительное мессиво отходов, раскиданное по обочинам дорог и возле них. Единственный плюс от хачей в том, что это именно они занимаются такой трепетной и щепетильной работой, как уборка говна с улиц. Хоть что-то хорошее от их присутствия имеется. Я обходила их то тут, то там, они били мне в нос и вызывали дикое отвращение и от города, и от испорченного сегодняшнего дня, единственной гордостью которого оставались двое убитых врагов и заработанная бронзовая медаль. Позволив проехать мимо себя двум затесавшимся посреди ночи автомобилям, я не привлекла у них никакого внимания и благополучно вернулась в дом. Нетронутый.        Мне удалось спокойно дойти до собственного дома, живой. Слава Богу. Показалось, что с того момента, как я в последний раз была здесь, прошла целая вечность — отсутствовала дома на протяжении четырнадцати часов подряд, а для меня это крайне не характерно. Первое, что сделала, несмотря на сильный холод в доме, так это скинула с себя сумку и оба свитера на пол, проковыляла до кухни и достала из серванта удачно запасённую баночку с перекисью водорода и несколько стерильных сухих тряпок. Включив на кухне свет, я подала горячую воду на ту же раковину, в которой я с утра мыла голову, промыла ей одну из стерильных тряпок и протёрла ей рану, жмурясь и шипя. И хотя рану надо именно что промывать сплошным потоком, а не протирать, на тот момент я не представляла себе логичного способа промыть рану на собственной спине. Затем я взяла вторую тряпочку и более-менее равномерно покрыла её небольшой концентрацией серной кис перекиси водорода, начав ею ещё более аккуратно протирать область вокруг раны, по тактильным ощущениям примерно понимая, где у этой раны края. Протирала аккуратно, скорее даже отдельными мазками, а после завершения этой маленькой операции отбросила обе тряпочки в сторону и перекрыла краник.       Меня очень зацепила обстановка, воцарившаяся вокруг в тот момент. Представьте: я стою в джинсах и берцах, голая по пояс, посреди собственной кухни в ночную темень. От сквозняка стучит открытая форточка, впуская раз за разом холодный ветер в мой дом, обдавая мой голый торс, отчего я начинаю понемногу дрожать, а соски зудят. Пытаясь сдерживать перебивающееся дыхание в норме, я стою под блеклым светом белой лампочки, уныло освещающей старую советскую кухню с квадратным столом, стоящим вплотную к стене, и разворачиваю руками плотный белый бинт. Обматываю им раз восемь вокруг места раны на пояснице, плотно затягиваю (не слишком сильно) и при помощи специально подготовленных ножниц с синей рукояткой, перерезаю намотанную часть бинта от остального свёртка, беру два конца в пропитанные эритроцитами пальцы и завязываю те крепким узелком на пузе. прессе. Теперь это уже пресс.       С облегчением вздохнув, стоя на том же месте посреди кухни, я скинула с себя сначала кроссовки, а затем и джинсы. С интересом обнаружила, что задняя часть моей левой ноги почти до колена покрыта длинным кровяным пятном — слишком заметным и даже жутким. Неужели я потеряла столько крови? Надеюсь, я хотя бы не раскидала её сплошной тропой по улице, и меня не найдут буквально по "горячим следам", думала я в тот момент. В носках и трусах доковыляла до входа, где раскидала свои свитеры, взяла их в одну стопку с джинсами и кинула туда же, куда кидала одежду после нового года. Просто в тазик, стоящий в ванной. Залила его кипятком, моющим средством и оставила отмачиваться до утра, а сама вернулась на кухню, надеясь зашить одежду либо утром, либо когда просто подвернётся шанс.       Меня одолевало дикое чувство голода. Я не ела ничего с двух, а на часах было уже около десяти или одиннадцати вечера. Раскрыв дерзким движением лязгающий от банок и бутылок холодильник, мои глаза пролетели по металлическим полкам в поисках чего-то питательного, и взгляд мой упал на недавно приобретённые батончики с фундуком: Сникерсы. До жути питательная вещь — съев две штуки с утра, могу спокойно продержаться до обеда. Они всегда мне по карману, быстро съедаются и приятны на вкус, их везде избыток и те насыщают огромным числом калорий. Вкуснейшая шняга aus dem heiligen Amerika: Я слышала, что чеченцы варили с их помощью суп, но я думаю, это последнее, что в этой жизни я вообще бы выбрала, если меня одолевал голод. Шоколадный суп... Отвратительно.       Я мигом зажевала один батончик, опираясь рукой на сервант и вслушиваясь в отдалённые шумы засыпающего города. Пока пережёвывала орехи, слышала постоянно возникающую и пропадающую автомобильную сигнализацию, слышала как шаркают ботинки по земле, и даже... кричит чайка. Посреди ночи. Сочла это странным даже тогда, что пробудило во мне остаток дневных сил на пару минут. Более энергично налив из-под крана воды и выпив несколько стаканов, даже не обратив на это внимания, затем я точно почувствовала отход сил и во мне не осталось ничего, кроме подавленности, отступающей злости и совершенной усталости.       Закрыв форточки, входную дверь и занавески в своей комнате, я попеременно выключила свет во всём доме. Ощутила себя также, как оставшаяся в закрытом холодильнике еда, только к тому ещё и одинокой — Орешка нигде не было видно, как будто он испугался и спрятался, или просто слишком крепко спал. На ощупь определив почти в полной темноте вход в свою комнату, я успешно добралась до своей кровати, посидела на ней минуту-другую, глядя на силуэты собственных ладоней, прорезающихся сквозь тьму, и решила, что ближайшие несколько дней точно никуда ходить не буду. Эта рана слишком сильно на меня влияет, и учёба, а также тренировки с ней вызвали бы целое море вопросов. Решение пришло быстро: вместо того, чтобы придумывать миллионы теорий и догадок, я просто не буду ходить недельку-другую под предлогом сильной простуды. И мне поверят, потому что сейчас идёт перемена времён года, и проблем со мной не станется, потому что я и так никому там не нужна, кроме Димы. Решила, что без меня он как-нибудь переживёт эту субботу и сможет либо погулять один, либо спокойно посидеть на месте хотя бы пару часов. Я надеюсь, ему удастся помириться со своей гиперактивностью.       Неплохой день. Пиздатый вечер. Хоть и очередной, но слишком отличившийся. Пролетел мимо меня стремительно, как весь один большой сон, и закончился на том же, чем и начался — страхом, краником, кроватью. Наконец, часы пробили полночь, и этот день подошёл к концу. Совсем скоро я благополучно заснула в собственной постели даже несмотря на то, что спать я могла только на правом боку.