Castle of Glass

Одинокий похоронный домик на отшибе уже пустынного города И озаряло тёплым слабым светом костра. Вокруг витал аромат супа юаньсяо, сладкий запах выпечки, переплетаясь с запахом шоколада и кунжута. Несмотря на то, что сейчас был лишь пятнадцатый день первого месяца, было достаточно холодно, и чтобы не замёрзнуть в тонких ханьфу, жильцы дома надели наскоро сделанные зимние накидки. Пусть даже по полам внутреннего двора лежал небольшой снежок, он уже подтаял, оголяя коричневую землю. Огонь костра согревал протянутые к нему холодные ладони девочки в зелёных одеждах и двух рядом стоящих мужчин. По округе разносился громкий заливистый смех Сюэ Яна, тихие смешки А-Цин, которая все так же не хотела признавать, что шутки их с Сяо Синчэнем нового друга, который был не новым уже как два года, были смешными и забавными, хоть порой и смущающими, и тихий, но искренний смех, самого даочжана в белом, что, отвлекаясь на смех, прикрывал рот рукавом. Пока он готовил суп со сладкими клёцками, Сюэ Ян доделывал два фонаря, которые они должны были запустить в воздух вместе с желаниями. Почему только два фонаря? Один на А-Цин, а другой–один на двоих–для даочжана Сяо и неизвестного друга, что так и не удосужился сказать своего имени. Что ж, сегодня Сюэ Ян решил, что если так получится, что разговор зайдет в это русло, он наконец представится. Не своим именем, конечно. Ну, как не своим–своим, но тем, что дал ему Мэн Яо, еще когда они дружили в ордене Ланьлин Цзинь. –А-Цин, поможешь мне доделать клёцки? -вежливо спросил слепец, отсмеявшись и повернувшись в сторону, где по его мнению должна была сидеть девочка. –Хорошо, даочжан! -согласилась та, подбегая вприпрыжку ко столу. –Даочжан, а, даочжан, -вдруг позвал Ян и тут же продолжил: –А как вы будете писать свои желания, если ничего не видите? Я-то написать за вас не могу–не сбудутся. Заклинатель помедлил с ответом. Об этом они не подумали. Однако и желаний у Сяо Синчэня не было, кроме как пожелать счастья своей новой семье–эта неугомонная девчушка и такой же бесстыдный соседушка, что собачились каждый день, пусть чаще в шутку или из-за глупых и несуразных причин, действительно стали его семьей; даже воспоминания о даочжане Цзычэне теперь напрашивались крайне редко и не приносили печаль. И одно более скрытное пожелание, которое нельзя писать на том же фонаре, что и незнакомец–он желал быть не просто другом ему, желал узнать, правда ли, как Слепышка говорит,–ох, когда он стал так называть ее?–их друг питает не дружеские эмоции к слепцу. Может быть, когда-нибудь узнает. Или спросит сам. –У меня желаний нет. А вот насчет А-Цин... -он повернул голову на звук ее тихого пения, рядом с собой. –У меня только одно желание–чтобы этот нахлебник либо стал больше нам помогать, либо ушел! -фыркнула девочка, не отрываясь от своей порции сладостей. –...Да и писать я не умею, даже если б видела, -прошептала обидчиво под нос она. Сюэ Ян недалеко от них прыснул со смеху. –Не волнуйся, Слепышка, буду помогать, чем смогу. Не бросать же вас, двух слепцов, на произвол судьбы. Даочжан улыбнулся, погладив бунтарку по голове, и вернулся к работе, кинув лишь обычное: –Не ссорьтесь. Сюэ Ян затих, шурша лишь бумагой для фонарей. Даже скалящаяся ухмылка пропала с лица; он словно потерялся в своих мыслях. В последнее время они все чаще захватывали его сознание, голос в голове твердил, что он недостоин такого обращения, что не должны к нему так проникаться, что... Если бы Сяо Синчэнь узнал, с кем живет, за кем ухаживает–он бы сразу же пронзил его холодным клинком Шуанхуа. Ян пытался заверить себя, что не испытывает никаких теплых и нежных чувств по отношению к даочжану, что это лишь желание отомстить, сделать больнее, привязав к себе любовью; что чувства–самое низшее из проявлений человечности, что их лишь используют, что сильные люди не чувствуют. Он не должен чувствовать ничего, иначе его используют... Как на улицах в детстве. Его наивность могла погубить его. Именно улицы воспитали в нем того гордого, твердого парня, однако в душе он всё равно оставался ранимым, загнанным и обиженным на весь мир мальчиком. Жестокий зверь, раненый и искалеченный. А что делают загнанные в угол звери? Правильно, нападают изо всех сил. Как же достали эти чувства! Прочь! Прочь! Ох, а как же его бесит невинность, чистота, наивность и горделивость этого глупого Сяо Синчэня! И одновременно так тяготит внутри... Столько нежности он чувствует к нему. Так нельзя! Но почему он не может совладать с собой? Так хочется прикоснуться к нему–не жестоко схватить, чтоб остались синяки и кровоподтёки, а мягко, словно передавая любовь через прикосновение–нельзя! Да кто он вообще такой, чтобы любить? И быть любимым. Ему не нужен никто! Ни любовь, ни нежность, ни семья. Зачем тратить время на этих никчёмных...?! Но ведь хочется и чувствовать, как даочжан касается его щеки бархатной ладонью, как сплетает их пальцы, как невесомо целует,–куда угодно, только бы почувствовать его губы!–как перебирает длинными пальцами черные как его сердце спутанные пряди волос Сюэ Яна. Хочется видеть не только конфеты рядом с собой по утрам–его хрупкое тело. Хочется, чтобы не звал «друг мой», насмешливым именем адепта Ланьлин Цзинь или как-то еще. Хочется услышать собственное имя; чтоб не с отвращением, ужасом иль гневом оно звучало, а было пропитано взаимной влюбленностью, теплом, возможно даже страстью, истомой, томительной тягой, жаром. Столько слов, столько чувств... И ни одно не сможет сбыться. Сюэ Чэнмэй обречённо вздохнул и не заметил даже, как перестал работать. Только лишь через мгновение, когда уши отложило от сладких фантазий, он услышал и голос Слепышки прямо над ухом что-то журчащей. –...Ты о чём там замечтался, а? Неужели не слышишь, что мы зовём тебя битый час?! Тогда мужчина поднял голову, увидел крикунью прямо рядом с собой и запричитал, нахмурившись: –Ты чего кричишь мне на ухо? Слышу я, слышу. Чего хотела-то?! -взгляд перешёл на даочжана, который беспокойно смотрел на источники шума. –Мы вообще-то почти закончили, а ты даже один фонарь полностью не сделал. Уже скоро совсем стемнеет! –Сейчас доделаю всё. Не бухти! -сердито произнёс тот, принимаясь доделывать фонари. Когда же на двор уже спустились сумерки, похолодало, фонари были готовы, как и традиционная еда. Даочжан позвал вновь спорящих за лишнюю сладость друзей, держа в руках два белых фонаря, а за пазухой–огненные талисманы. А-Цин подошла к Синчэню, забирая из его рук свой фонарик, Сюэ Ян тут же широко улыбнулся и тоже подбежал к даочжану. Он взял его под локоть, будто невзначай, забрал фонарик в другую руку, и они втроем вышли на центр двора. Девочка скромно улыбнулась, держа перед собой фонарь и ожидая, когда мужчина достанет из рукавов талисман, зажжёт его, и огонь озарит белую бумагу, окрасит ее в теплый оранжевый цвет, чтобы можно было запустить его из их рук. Чэнмэй завистливо смотрел на них, теребя краешек бамбукового каркаса и ожидая, когда его–только его!–даочжан вернется к нему, к сожалению, с этой мелкой проказницей. Она бесила его своей недоверчивостью и ворчливостью, но всё же они были очень похожи. Так же, как и к Сяо Синчэню, к А-Цин он перекрывал братские чувства отрицательными. Однако он хотел защитить её. Равно как и даочжана. Откуда истинная природа его чувств к ним, Ян не знал. Да и не хотел знать. Он один навсегда. В нем никто не нуждается, и он не нуждается в ком-либо!.. Или он так убеждал себя. Когда яркий фонарь уже поднимался в воздух, даочжан вернулся к Чэнмэю, сияя своей приторно-доброй улыбкой. Такой родной, теплой, любимой улыбкой. –Ну наконец-то, -заворчал тот, закрывая эти глупые мысли в дальней части своего мозга. Сяо Синчэнь промолчал и, продолжая улыбаться, протянул талисман. Тут же вспомнив о том, что своё желание Ян так и не написал, он обратился к заклинателю: –Постой, постой. Я забыл написать желание–задумался. Юноша отошёл к столу, хватая кисть, окуная её в только что открытые чернила, и вернулся назад. Сюэ Ян написал на фонаре пожелание, чтобы оно достигло Небес и непременно исполнилось: «Чтобы Сяо Синчэнь любил меня. Чтобы мой обман никогда не раскрылся, и мы могли быть вместе всегда». –Всё готово? -с неизменно доброй улыбкой спросил белый заклинатель. Ян промычал в знак согласия. –Есть захотелось, даочжан. Не буду вам мешать, -показательно похлопала себя по плоскому животу девчушка и ускакала ко столу, присаживаясь. Они положили фонарь на раскрытые руки, поджигая горелку. Огонёк, закрытый рисовой бумагой, осветил их лица и руки, но не горел настолько же сильно, насколько горел хищный, зато впервые нежный взгляд Сюэ Яна, направленный на светлого даоса. Спустя некоторое время, которое заполняла тишина,–не напряжённая, а спокойная и приятная–Сяо Синчэнь тихо спросил: –Друг мой... -начал было он, но был прерван. –Чэнмэй. Называй меня Чэнмэем, -наконец выдохнул тот, не отрываясь от разглядывания чужого лица. –...Чэнмэй...? -будто на пробу смакует даочжан и вновь улыбается, пустив добродушный смешок. –..Как тебе наши фонарики, Чэнмэй-ди? Он положил правую руку на кисть друга, всё ещё обнимающую его левую руку. Сюэ Ян усмехнулся. –Красивые. Оба летят высоко-высоко. И горят очень ярко, почти как звёзды, -юноша сильнее прижался грудью к руке слепца, отрывая взгляд алых глаз от его лица и обращая внимание на две ярко-сияющие точки на небе. Туман на зиму почти рассеялся, так что небо стало видно ещё лучше. От костра, что до сих пор трещал и окутывал ноги теплом, несло приятным запахом палёных дров и ветвей. Может когда-нибудь то желание, взлетевшее в небеса, сбудется. А пока он будет исподтишка наблюдать за родной улыбкой, шутливо подтрунивать над болаболкой А-Цин, убивать тех, кто обманет или обидит их маленькую импровизированную семью уже-не-одиноких-людей и надеяться, что всё навсегда останется покрытым этим глупым обманом и сладкой ложью.