Alexis Ffrench — Bluebird
Джерард всегда считал, что ведение дневников, альбомов памяти и прочих коробочек воспоминаний — бред, существующий для девочек, зачитывающихся любовными историями по ночам и страстно желающих быть не такими как все. Джерард не был смазливой девочкой (хотя привлекательности ему было не занимать), но и ординарной личностью ни у кого язык не поворачивался его назвать. Уж точно не после того, как становился редким слушателем его идей. Для него мир был не просто объёмным и многогранным. Джерард будто бы имел доступ к его истории с момента сотворения, зная наперёд, что ждёт человечество дальше. Елена была убеждена, что всё это связано с днём, в который он родился. Донна одно время думала, что её сын нездоров. Самого Джерарда перспектива понимания устройства мира, совмещённая с его природной тягой к затворничеству, обременяла. Он бы хотел быть душой компании, хорошим другом и человеком, с которым бы любили общаться, но то ли компании подходящей не находилось, то ли мир пришёл в ту точку, когда людей, желающих найти в других понимание и душевное тепло, а не способ претворения своих желаний в жизнь, стало не больше, чем динозавров перед их вымиранием. Джерард был самым настоящим мечтателем со всеми вытекающими из этого последствиями. То, что в его голове не утихали голоса, подсказывавшие новые сюжеты и концепции, поначалу его смущало. А потом то ли привык, то ли хорошо действовал способ «заткни им рот, а то свихнёшься раньше времени». Джерард никогда бы не поверил, скажи ему кто-то буквально месяц назад, что он, сидя в какой-то немыслимой позе (на зависть гуттаперчевым людям и гимнастам), будет с упоением заполнять кремовые страницы альбома кривоватыми чернильными строчками воспоминаний о прошедших в Гринпорте днях. До того момента, как стук колёс унесёт его обратно в родной Бельвилль, оставалось всего несколько часов, Майки уже давным-давно был полностью готов к отъезду и спокойно себе читал Стивена Кинга, беспардонно развалившись в уличной одежде на кровати в комнате Джерарда, пока он, до сих пор не собравший ураган вещей (и своих эмоций), лихорадочно впечатывал в бумагу то самое светлое, что было за эти девять дней. Страницы нового альбома, чудом найденного вечером второго дня в Гринпорте, изогнулись волнами под напором чернил, красок и приклеенных полароидов. Каждая строчка вызывала неимоверный восторг её создателя, радостную улыбку и блеск в глазах. — Джи? — Да? Что, Майкс, я занят, — Уэй-страший, закусив губу, принялся за доработку изображения глаз, сияющих изнутри даже на бумаге. Показать эту жизнь в них было почти невозможно; забыть не хватит сил и времени. — Ты мне так и не рассказал ничего. Движения карандаша по бумаге остановились: Джерард через плечо взглянул на брата, отложившего книгу и теперь смотрящего на него с немым укором и невероятным интересом. Майки в тот момент напоминал Джерарду молодого вампира из своего сюжета, который не отпустит жертву, пока не выпьет её до дна. Джерард тепло улыбнулся. Действительно, он всегда делился с братом своими переживаниями. Сейчас же ни одна живая душа не была в курсе того, почему он на протяжении недели убегал из дома рано утром, а возвращался глубоко за полночь, сияющий похлеще полуденного солнца. Домочадцы просто тихо делали свои выводы и не трогали парня в его хрупком состоянии эйфории. И только Майки, который надеялся провести эту неделю в компании Джерарда в том числе, молча ревновал. — Что ты хочешь узнать, о мой любопытный братец? — Фу, не говори так больше, — обиженно нахмурившись, потребовал Майки. Он пытался быть серьёзным, а Джерард, погружённый в своё счастье как в банку с мёдом, ничего вокруг не замечал и будто специально продолжал дразнить младшего. Вот и сейчас, не обращая внимания на пыхтение Майки за своей спиной, он слегка качал головой в такт какой-то одному ему слышной музыке и улыбался. Постоянно. Майки так и хотелось спросить, не болят ли у брата щёки. Улыбаться старший Уэй не любил от слова совсем. А тут восемь дней кряду. Здесь точно было что-то не так… И Майки догадывался, в чём причина разительных перемен в поведении Джерарда, и тем не менее ему хотелось это услышать от брата. — Кто она? — скрестив руки на груди, спросил он. — Она? — Джерард поднял удивлённый взгляд от очередного листа бумаги, на который собирался прикрепить фотографию. Его пальцы были измазаны клеем, красками и чернилами. Но, похоже, его это совершенно не волновало. — Да. Та, что изменила тебя до неузнаваемости. — Ах, ты об этом… — Джерард загадочно улыбнулся (снова, как он только не устаёт?) и прикрыл глаза. — Тебе нужны подробности моей личной жизни? — Я не требую от тебя чего-то очень личного. Но… Джи, ты улыбаешься всё время. Это пугает. — Разве это не здорово? — Да, но… — Опять но. — Джерард развернулся на стуле к Майки, впервые за эту неделю его брови изогнулись в лёгком недовольстве. — Говори сразу, что тебя смущает. — Понимаешь… Ты ведь уезжаешь. Вы хоть встречаться дальше планируете? Телефонами, почтовыми адресами, я не знаю, чем ещё, обменялись? Знаете, какие чувства возникают в душе, когда понимаешь, что упустил нечто очень важное? Джерард теперь понял. И, кажется, почти перестал дышать. — По твоему испуганному виду понятно, что нет. И тут у меня возникает два варианта. Либо у тебя намерения несерьёзные, либо у неё. — Вообще-то у него, — едва слышно пролепетал Джерард. — Оу. Это, конечно, не то открытие, которое я бы хотел совершить в четырнадцать, но какая разница, когда Судьба врывается в твою жизнь. О чём я говорил? Ах, да… Всё равно вы оба феерические дураки. И почему я понимаю это в своём возрасте, а ты нет? — Я не знаю… — вот теперь создавалось впечатление, что Джерарда кто-то проколол, как воздушный шарик: вся радость вышла из него в один миг, оставив после себя только оболочку. — Эй, ты чего? — теперь Майки хотелось себя ущипнуть за то, что свёл всё чудесное настроение брата на нет. — Она, тьфу, он же придёт тебя проводить? — Наверное… Я не помню, говорил ли, что уезжаю сегодня. — В глазах Джерарда проявилась грусть, которая могла затопить собой кажется половину континента. Майки понял, что если сейчас же не предотвратить панику, захватывающую его брата, то он снова станет колючим и отстранённым. Повторения дороги в Гринпорт ему не хотелось. Поэтому он бросился обнимать его, поглаживать по голове, будто в этой комнате старший он, а не Джерард. — Успокойся, всё хорошо. Позвони ему, ты же знаешь его телефон? Растрёпанная голова отрицательно покачалась в его руках. — Так, Джерард, тихо… Слышишь? Успокойся. Телефонные справочники как раз для этого созданы. Через некоторое время они сидели в библиотеке. Вернее, Майки сидел на кресле, набирая номер из справочника на телефонном барабане, а Джерард ходил из стороны в сторону, нервно покусывая пальцы. — Пожалуйста, не мельтеши, я так ошибусь в наборе цифр, — попросил Майки, вымотанный взятой на себя ролью более сознательного и взрослого человека. — Держи трубку, не я же с ним разговаривать буду. Джерард подлетел к телефону, столкнул Майки с кресла под недовольное ворчание того и устроился на нагретом братом месте; поджав ноги под себя и взяв в руки телефон, он стал вслушиваться в гудки, с каждым новым начиная сомневаться в правильности своих действий. «А может, надо было исчезнуть? Остаться воспоминанием? Может, так бы было лучше? Не обременять человека обязательствами…» — эти мысли жалили его, заставляли сердце сжиматься. Ровно до того момента, как он услышал тёплый голос на другом конце провода.***
Майки не знал, что люди вообще могут так долго говорить. Нет, он не подслушивал разговор двоих. Но из-за прикрытой двери в библиотеку следил за изменениями состояния брата. Из неуверенного и нервного парня он превратился в снова сияющего изнутри человека. Нет, Майки мог поклясться, что Джерард и правда выглядел гораздо более счастливым лишь от одного разговора. «Наверное, так выглядит связь с соулмейтом», — подумал он, одновременно радостно и печально вздыхая. Майки очень хотелось поскорее встретить своего человека. И не только затем, чтобы распрощаться с кошмарами. Он мечтал обрести такой же мечтательный блеск в глазах, как у брата, также нелепо и абсолютно искренне улыбаться всему на свете, пытаясь разделить этот горячий сироп радости на всех. Майки был так увлечён своими мыслями, что не заметил подошедшую к нему из-за спины тётю. Эстель, мягко положив ему на плечо свою тёплую руку, проворковала: — Нехорошо, дорогой, следить за братом. Счастье не любит свидетелей. — Я не… — Я тебя понимаю. Всегда хочется разделить эти лучи, которые возникают между истинными… — А откуда Вы знаете? — Это не трудно понять, просто нужно быть чуть более внимательным к мелочам. Например, к линиям жизни на левом запястье. Заметил, что они стали очень яркими? И ведь точно. Майки ещё раз взглянул на руку Джерарда, сжимающую телефонную трубку. Браслет жизней будто бы горел, был необычайно ярким, резко контрастируя с молочной кожей брата. — Вот это и есть первый признак. Майки кивнул и немного расстроенно выдохнул. — Дорогой, я знаю, как тебе тоже хочется ощутить всё это самому. Твоё время придёт очень скоро, поверь. И кошмары по ночам закончатся. А до этого у тебя будет мой волшебный отвар. Я положила его тебе с собой, — Эстель улыбнулась племяннику так, что ему захотелось поверить всему, что она говорит. — Спасибо, — поблагодарил её Майки, в ответ получая тёплые объятия, укрывшие его коконом уверенности в том, что всё действительно будет хорошо. — Проверь, всё ли наш Ромео собрал. Через полчаса пора отправляться на вокзал. — Может, стоит поторопить Джерарда? — Нет-нет, не нужно. Дай ему это время. Майки поднялся в комнату на втором этаже и принялся за сборы, ведь Джерарду было явно не до них, судя по разбросанным повсюду вещам. И как он это раньше не заметил? Складывая последнюю пару носков и некоторые художественные принадлежности в рюкзак, Майки снова наткнулся на альбом, страницы которого изгибались волнами под весом чернил, слов и фотографий. Ему так сильно захотелось прикоснуться к этому дневнику памяти… Пообещав своей совести, что ничего дурного в том, что он посмотрит альбом, нет, он открыл его на одной из страниц с единственным желанием: понять, как всё это произошло с его братом всего-то за восемь дней.***
Записи в дневнике
Гринпорт. День 3Ready to Go — Panic! At The Disco
Удивительное чувство — освобождение. Будто клетку кто-то раскрыл и тебя приглашает выйти на волю, вдохнуть до распирающего ощущения в лёгких сладкий воздух свободы. Ты всё равно идёшь на пляж, хотя обещают дождь, чтобы впитывать кожей грозу, пропускать через пальцы уже влажный песок, с головой погружаться в начинающую бурлить в преддверии бури воду, позволяя волнам сбивать с ног, заливать уши. Чувствовать, улыбаться до боли, жить. А потом мокрым снова идти к нему домой, заворачиваться в полотенца под добродушное ворчание его мамы и продолжать улыбаться. Будто кто-то зажёг в тебе звезду, и она светит через твою кожу, отражается в глазах. А потом, сидя под одним пледом, вместе ворчать на старые чёрно-белые фильмы за их порой детскую наивность, порой гротескную комичность. Постепенно сердце успокаивается, перестаёт спотыкаться в своём ритме, пока оттенки старых кинолент отражаются на стенах, но принимается стучать громче, глубже, в унисон с другим сердцем, к которому ты уже начинаешь ощущать нечто бесконечно глубокое и тёплое. И жизнь, стучащая под твоими пальцами его пульсом, будто уже и твоя тоже. И ты благодарен за это, за освобождение от самого себя. Хоть ненадолго. Несмотря на усталость, забавное сонное сопение у меня под боком и хватающиеся за меня руки, я никогда не оставался дома у Айеро на ночь. Зато каждое наше совместное приключение находило свой оттенок и форму на кремовых листах бумаги. И пока я не переносил на них свои впечатления, то будто не ощущал, насколько всё это было реальным, а не придуманным мной. Вот вчера были гонки на велосипедах под дождём, а завтра… Я не хотел загадывать то, что будет завтра, потому как знал — не угадаю, и от этого становилось только отраднее. Я представлял даже, что ещё Фрэнк может придумать, каким образом этот маленький портовый городок недалеко от Нью-Йорка раскроет свои объятия на следующий день. Я эгоистично ждал, что завтра будет ещё лучше, чем сегодня, чем вчера, громко будет сказано, чем все предыдущие годы моей жизни, наполненные неуверенностью и непониманием. Конечно, бывали и светлые моменты, но не настолько часто, не с таким ощущением, будто тебя бросили в чан с краской сразу нескольких оттенков, и ты вылезаешь из него, покрытый этой разноцветной жижей, подмечая множество удивительных сочетаний, пока она стекает по твоим рукам, и безумно хочешь раскрасить этим если не мир, то ближайший холст. Всё это метафорично, путано, и если кто прочитает эти пространные рассуждения, то наверняка скажет, что можно было и проще всё описать. Возможно. Но это же мои мысли, мои воспоминания. А значит, и моя личная свобода, выраженная самым правильным для меня способом. День 5.Over The Rainbow — Melody Gardot
Удивительно, как люди понимают, что нужны друг другу? Вот на меня это осознание обрушилось. Правда, я не шучу. Живёшь себе, всё обычно-привычно, и тут в твоей рутине появляется кто-то, переворачивающий всё с ног на голову. Понимаю, звучит очень банально и немного по-девчачьи. Но я правда не шучу, так оно и происходит. Ты даже не мечтал об этом, а оно само находит тебя… И захватывает с головой запахом брызг океана, которыми тебя окатили с головы до ног, лимонов (почему они всегда присутствуют в моих самых светлых воспоминаниях?), мокрых деревянных досок на пирсе. Соблазняет тебя сладостью вишнёвого варенья, текущего по пальцам, свежей домашней выпечки и липового мёда. И люди правда не шутят, когда описывают это состояние как близкое к танцу души одновременно с полётом. Ты вдруг начинаешь видеть всё таким ярким, как никогда раньше. Ты даже не представлял, что мир такой. А вот одна растрёпанная макушка тебя с ним знакомит и мягко порицает за то, что ты всё это время жил почти что под землёй и не питался этой энергией. Вы думаете, от улыбки можно устать? Это то же самое, если сказать, что от дыхания тоже устают. И то и другое необходимо. Первое — для штиля внутри (того странного и приятного состояния, когда ты будто чувствуешь себя растворяющимся в блестящей от солнца, прозрачной в своей искренности и чистоте, воде), второе — да просто ты не обращаешь внимание на то, как дышишь. Нет, вру. Только в те моменты, когда ты встречаешься пальцами с особенным человеком абсолютно случайно. Правда, вот в эти мгновения чувствуешь покалывания кончиков пальцев, как после лёгкого ожога. Дыхание захватывает от этой волны новых ощущений. Мне бы очень хотелось превратить каждую эмоцию в кадр киноплёнки, каждый миг, проведённый с ним — в звук на виниле. Но я не умею. Поэтому придётся довольствоваться этими прыгающими строчками, скетчами и полароидами. Почему этот день мне хочется обязательно запомнить надолго? Это была наша четвёртая встреча. Но именно тогда я почувствовал необъяснимую тягу к Фрэнку… Невероятно, но действительно так. Резко вспоминаются рассказы Елены и её любимая пыльная книжка об истинных. Кажется, так называются люди, которые предназначены друг другу? Вот удивительно лично для меня то, что истинного в человеке, говорят, сложно почувствовать. Но то ли моя эмпатия мне так помогла, то ли… Не знаю. Однако на пятый день в Гринпорте всё внутри меня при виде улыбающегося Фрэнка, пытающегося залезть в мою комнату по плющу, оплетающему стену дома Ли, просто кричало: «Поздравляем, парень, ты его нашёл». Кричало и тогда, когда я, держа Фрэнка за пояс джинсов, втаскивал его через окно и чувствовал невероятную ответственность — не удержу, и он упадёт, а этого допустить нельзя. В итоге мы оба покатились кувырком от подоконника по полу, истерично хихикая от комичности ситуации. — Ты не мог попросить комнату не на втором этаже, Рапунцель? — Откуда же я знал, что тебе взбредёт в голову штурмовать мою башню? Мы перебрасывались дурацкими шуточками, не переходящими грань обидного или пошлого, но достаточными, чтобы прощупать чувство юмора друг друга. Тогда во мне будто включился режим «вообще-то я умею шутить и веселиться» и он не собирался выключаться. Да и зачем? В тот день, несмотря на грандиозные планы… Мы никуда не сдвинулись. Я поражаюсь, как никто из домочадцев не удосужился к нам нагрянуть, потому что от хохота и всяческих странных историй, казалось, тряслись стены. Вот это я преувеличиваю наверняка, но в тот момент, когда твои глаза застилает пелена слёз от смеха, а мышцы живота жутко болят с непривычки, возникает ощущение, что трясётся всё вокруг на самом деле. Мы так и остались лежать на мягком ковре, когда на веселье сил не осталось. Из открытого окна немного дуло, но никого, кажется в тот момент не заботила перспектива заболеть. А мне так жутко захотелось нарисовать его глаза… То ли солнечный свет и косые тени листвы, заглядывающей в моё окно, этому способствовали, выгодно подсвечивая глаза Фрэнка, то ли они вдруг стали просто как-то по-особенному сиять изнутри. Вслед за солнечными лучами они горели золотом поздней осенней листвы, но только падала тень, и в них можно было угадать оттенки лесного мха. Это были не глаза, а две звёздные туманности где-то не в нашей вселенной. Они манили погрузиться в них и никогда больше не возвращаться в прежнюю жизнь. И я действительно взял скетчбук и карандаш в руки, чтобы исполнить своё желание, но Фрэнк внезапно предложил: — Может, послушаем твою музыку? Мне всегда казалась подобная просьба чем-то очень личным, ведь в любимых строках и мелодиях есть ты, твоё неприкрытое я, и тебе предстоит его показать. Конечно, далеко не все воспринимают музыку так, не все считают её ключом к мыслям и душе другого человека… Для иных это просто развлечение, приятное времяпрепровождение, не больше. Но я понимал, что не для него. Забавно, как судьба свела одной комнате двух адептов магии музыки. Поэтому, всё ещё лёжа на ковре (и как мы тогда умудрились не заболеть?), касаясь друг друга плечами и забывая обо всём, мы погружались в другой мир. Вдвоём. Пожалуй, именно это мне хотелось запомнить в тот день — невероятное чувство единения с кем-то. Не на физическом, а на ментальном уровне. Это ведь так сложно — в толпе незнакомцев найти кого-то бесконечно родного, своего, понимающего… День 7. Это был долгий, утонувший в лаванде и черничном пломбире день. Несмотря на то, что мой отъезд стремительно приближался, я будто бы специально делал что угодно, лишь бы забыть об этом, стараясь взять от этих последних дней в Гринпорте всё, что мог. После ночи без сна, которую я, запутавшийся в мыслях, чувствах и собственных конечностях, провёл за альбомом, в котором в итоге тоже ничего путного не вышло, ранним утром я понял, что больше не могу выдержать и часа наедине с собой, и решил прогуляться. Рассвет наступил лишь пару часов назад, почти уже полностью распустившиеся деревья пропускали сквозь свои полупрозрачные светло-зелёные листья и кружево чёрных веток солнечный свет, отбрасывая причудливые тени на землю, тихо плескались волны на пристани, и я вдруг поймал себя на том, что фотографирую всё подряд: крылья птицы, взлетающей с ажурной ветки, забытую пуговицу на асфальте, забавно выкрашенные домики на главной улице, цветы в глиняных горшках, тянущие свои руки до самой земли. И всё вокруг меня вдохновляло, и хотелось не выпускать альбом или в данном случае фотоаппарат из рук, лишь бы не упустить нечто уникальное и в то же время абсолютно обыденное, и этим прекрасное. Каким образом ноги принесли меня к дому Айеро, я не знал, но вскоре обнаружил себя перед его входной дверью. Хотелось стукнуть себя чем-нибудь по лбу, потому что сейчас было не больше семи утра, и было глупо надеяться на то, что кто-то ждёт меня в такую рань. Но и в дом Ли возвращаться не хотелось. — О Джерард, милый, что-то случилось? Фрэнки ещё спит, — внезапно сонный голос миссис Айеро заставил меня подскочить на крыльце, на котором я так удобно устроился. — О нет, не беспокойтесь! Просто… Знаете, отсюда открывается такой замечательный вид на рассветное небо, и я решил… Миссис Айеро тогда усмехнулась и покачала головой: — Дорогой, проходи в дом, а то озябнешь. — Я, наверное, шумел, да? Мне жаль, что разбудил вас, миссис Айеро. — Линда. Мне так привычнее. Мы же не в церкви, чтобы соблюдать эти формальности… Хочешь, я заварю тебе чаю? — Было бы неплохо. Спасибо, Линда. Мы сидели за маленьким столом на кухне и пили горячий чай из огромных керамических кружек вприкуску с овсяным печеньем с шоколадной крошкой. Я помню, что тогда мне было очень тепло внутри, будто чай, спокойный разговор на полутонах, чтобы не разбудить Фрэнка, и мягкая, располагающая к себе улыбка Линды, были лучшим лекарством от меланхолии и тяжёлых мыслей. Я чувствовал себя… Дома. Хотя мой был за сотню километров отсюда. И это ощущение только продолжило расти во мне, когда к нам спустился Фрэнк, потирающий спросонья глаза, ворчащий что-то мало различимое про «такую рань». Сон моментально растворился в его глазах, когда он заметил меня на их кухне. Линда так мило хихикнула в тот момент, когда мы оба, как по команде, покраснели и стали смущённо улыбаться друг другу, будто ничего другого не умели. За совместным завтраком, невероятно ранним для семьи Айеро, но устроенным ради меня, было решено провести этот день на лавандовой ферме: Линде нужна была помощь со сбором цветов. И пока она разбиралась с уже собранными партиями в магазине, мы с Фрэнком занимались непосредственно срезом умиротворяюще пахнущих соцветий. За время совместной работы мы так и не завели нормальный разговор, но тишина и не тяготила, в ней было комфортно, будто в мягком одеяле. В середине дня, когда работа была закончена, миссис Айеро наотрез отказалась от дальнейшей помощи и, всучив нам в руки креманки с мороженым, отправила куда подальше от «священного процесса упаковки, к которому допускаются лишь умудрённые опытом». Мы сидели бок о бок на не пойми откуда взявшихся здесь качелях и медленно раскачивались, солнце напекало затылок, а пломбир, смешиваясь с черничным джемом, неумолимо таял, превращаясь в черничное молоко, так и норовившее испачкать собой всё вокруг. По моим пальцам уже давно текло мороженое, которое я старался сразу же поймать языком. Фрэнк рядом то заливался смехом, то нервно поглядывал в мою сторону. — Ты, наверное, в прошлой жизни был котом, Джи, — внезапно заявил он. — Почему ты так считаешь? — ловя сладкие капли с ложки, поинтересовался я. По руке снова потёк пломбир, приятно охлаждая кожу, но не успел я открыть рот, чтобы слизать его, как Фрэнк вдруг наклонился и провёл языком дорожку от моего запястья до кончиков пальцев, как раз проследив путь лакомства по моей руке. Кажется, в тот момент я забыл, как люди вообще дышат. Он же, поняв, что шалость удалась, облизал губы и довольно улыбнулся. — Что? — как ни в чём ни было спросил он, невинно хлопая ресницами. Хотелось закричать: «Что ты творишь? Смерти моей хочешь? Это совсем не по-дружески! Это… Кто так вообще делает?» Но сказал в итоге лишь: — Да нет, ничего такого, просто неожиданно. Кажется, удовлетворённый моим ответом, он вернулся к своему мороженому, с особенным удовольствием допивая его остатки из креманки. «Ох, Боже, за что…» — подумал я, когда увидел всё тот же черничный пломбир, стекающий с его нижней губы к подбородку. И то, что произошло дальше, не поддавалось никакому разумному объяснению, да и нужно ли оно было, когда уже через мгновение я нашёл себя, сцеловывающим это мороженое с его губ. Чем я руководствовался? Не знаю. Планировал ли я это? Конечно же нет. Но получилось невероятно. Вот так вот сладко, чернично, липко и упоительно. Наверное, именно тогда всё между нами запуталось в какой-то невероятный клубок из странного чувства вины и эйфории, неправильности и необходимости одновременно. Только вздрогнув и оторвавшись от губ друг друга, мы осознали, что произошло. Мне сразу же захотелось сбежать, что я и решил воплотить, заикаясь о какой-то ерунде, якобы мной позабытой. Не желая даже мельком взглянуть на реакцию Фрэнка на этот дешёвый спектакль, я почти что побежал в направлении дома, в движении пытаясь смириться с тем, что случилось с нами, пытаясь предугадать, к чему это приведёт. Струсил ли я? Однозначно. Мне было страшно наконец понять, что именно я почувствовал в тот миг, потому что ничего подобного ранее со мной не случалось, к этой лавине эмоций меня никто не готовил, никто не предупредил, что это будет похоже на тот случай, когда я тонул в озере: до жжения в лёгких страшно. Мне хотелось кричать, и мне было больно, но и хотелось вернуться, перемотать время назад и остаться с ним, увидеть его глаза после… День 8. День прошёл как в тумане. Я понимал, что послезавтра уеду. Я жалел о том, что сбежал. И снова боялся что-то предпринять. Будто поговорить с Фрэнком было для меня равносильно прыжку со скалы. Но я хотел как-то избавиться от этих вязких чёрных мыслей. Ничего лучше не придумав, вечером я отправился в Инлет, прошёл той же дорогой, что и в первый раз, к океану и долго смотрел на то, как тёмные волны мягко и настойчиво бьются о берег. Влажный воздух окутывал мантией, от него немного болели лёгкие. Я опустился на песок и вытянул ноги так, чтобы ступни постоянно были в воде, не самой тёплой, надо сказать, но эта слегка обжигающая прохлада заглушала другие мысли. Не помню, сколько так просидел тогда, только вдруг ощутил чьё-то присутствие за спиной, а потом и прикосновение кончиков тёплых пальцев к плечу. — Ты забыл свой фотоаппарат, — грустно улыбаясь, сказал Фрэнк, присаживаясь на песок рядом со мной. — Спасибо, — тихо ответил я, тоже невольно улыбнувшись. Некоторое время мы молчали, что, кажется, становилось особенностью наших взаимоотношений. Только вот эта тишина будто ненавязчиво требовала от меня сделать хоть что-нибудь, чтобы её нарушить. — Я не спросил твоего разрешения на это, но подумал, что ты будешь не против, если я проявлю плёнку… Думаю, к твоему отъезду, успею напечатать фотографии. Останутся на память. Я всё ждал, когда он перестанет говорить, не потому что мне было всё равно или что-то в его словах вызывало во мне неприятные ощущения. Просто я чувствовал, как распирает лёгкие от той короткой фразы, которая не давала мне уснуть всю прошлую ночь. Я должен был сказать это. — Прости меня, — выпалил я с зажмуренными глазами. Внезапно я почувствовал, как переплетаются мои дрожащие то ли от нервного напряжения, то ли от холода пальцы с его тёплыми, и это ощущение безопасности будто выключило все звуки вокруг меня. — Если тебе будет лучше, давай вообще забудем об этом. И всё. Будто бы действительно ничего не произошло. Просто он сидел рядом со мной прямо на мокром холодном песке, не сказав больше ни слова. Только спустя некоторое время, он тихо произнёс: — Знаешь… Когда бывает очень грустно, хорошо поглядеть, как заходит солнце. Как раз последние лучи алого солнца тонули в синеющем океане. Никогда ещё слова Экзюпери не казались мне настолько подходящими к ситуации. Грусть заполняла всего меня, и почему-то возникло ощущение, что Фрэнк испытывает то же самое: будто к сердцу привязали каменную глыбу и пустили на дно. Но почему-то эти последние лучи солнца, огонёк тихо тлеющей сигареты между его пальцев, блики звёзд, аккуратно прорезающих плотный ночной покров, оставляли надежду на то, что страхи не будут наступать на крылья вечно. Что когда-нибудь мы осмелимся быть счастливыми.***
Blink back, to let me know… Always — Panic! At The Disco
Пожалуй, самое паршивое чувство — ожидание чего-либо. Причём абсолютно не важно, ожидание ли это смены погоды или окончания чего-то старого и начала нового, неизведанного. Или же необходимое возвращение домой после того, как несколько дней перевернули твоё ощущение мира и себя в нём. После продолжительных прощаний со старшей половиной семьи Ли, долгих и крепких объятий Дейзи и Майки, всем уже поскорее хотелось, чтобы отход поезда наконец прекратил эту затянувшуюся сцену. Один Джерард, ссутулившись и кусая губы, гадал, приедет Фрэнк их проводить или нет. Конечно, у него ведь наверняка дела есть и поважнее, зачем… — Джерард! — донеслось вдруг с другого конца платформы. Джерард, резко поднявший голову на окрик, воодушевлённо улыбнулся и тут же закусил губу, увидев реакцию Эстель на это: в её глазах запрыгали радостные огоньки, что смущало Уэя только больше. В тот момент, когда Айеро бросился ему на шею, он стоял уже абсолютно пунцовый, но и отказать себе в удовольствии обняться с другом напоследок не мог. — Я так рад, что успел! Вот, Джи, это оставшиеся фотографии, пусть они будут у тебя. На миг Джерарду показалось, что если бы кто-то взорвал солнце прямо сейчас, мир всё равно бы не погрузился во тьму благодаря какому-то невероятному сиянию, будто бы исходящему от Фрэнка. — Я тоже рад, правда… — Фрэнки, поздороваться с нами не хочешь? — сложив руки на груди, с укором произнесла Дейзи. — Дей, тихо, потом, — шикнул на неё Джей, внимательно поглядывая за разворачивающейся неподалёку сценой. Фрэнк ненароком касался рук Джерарда, а тот будто на мгновение забывался и таял от этих прикосновений, но потом снова вытягивался, как струна, выглядя при этом виноватым. —…это мои телефон и почтовый адрес… — Тогда можно я буду писать тебе? И присылать скетчи… Или звонить. Или и то, и другое. — Видит бог, я буду ждать. — Фрэнк улыбался, хотя в глазах его плескалась грусть. — Я обязательно приеду летом, как только закрою все долги и до того, как ты уедешь в университет. Ты же ещё будешь здесь, или… — Я почти на всё лето здесь, Джи. И мы же не навсегда прощаемся, а на несколько месяцев. — Да, я знаю, — опустив голову, пробормотал Джерард. — Хэй, посмотри на меня, — тихо позвал его Фрэнк, аккуратно беря за руку и переплетая их пальцы. Джерард тяжело вздохнул и обратил взгляд опаловых глаз на парня. Он видел на его губах тёплую улыбку, которой тот пытался снова забрать его тревогу. И это работало. Чем дольше они смотрели друг другу в глаза, тем легче становилось на душе. — Нельзя уезжать, о чём-либо жалея, это плохая примета. — Ох, Фрэнки… Джерард потянулся к щекам Фрэнка, чтобы погладить их, но по пути ещё очертил его губы, которые тут же оставили нежный поцелуй на подушечке его большого пальца. Задохнувшись от пробежавших по коже мурашек после лёгкого прикосновения, он захотел скрыть то, насколько этот маленький, казалось бы, незначительный жест для него был важен. Он крепко обнял Фрэнка, прижимаясь щекой к его виску и сильно зажмуривая глаза от ощущения оплетающих его рук. — Я буду скучать, — почти что всхлипнул он, но вовремя вспомнил, что на платформе они не одни. — Я тоже, Джи. Я тоже… — Я вернусь, обещаю. Фрэнк нервно хихикнул, будто тоже пытаясь удержаться от излишнего проявления эмоций. Позже, наедине с гитарой можно будет показать то, что бурлит в его душе. Но не сейчас, не здесь, это слишком личное. — Джи! Пора! — громко крикнул Майки, наполовину высунувшийся из окна вагона поезда. — Ой, Фрэнк, привет! Жаль, что в это раз не удалось пересечься нормально. Но зато Джерард такой счастли..., — договорить ему на дал локоть Джерарда, не вовремя толкнувший его в бок, — он и не заметил, как брат оказался рядом с ним. Майки недовольно что-то пробурчал в ответ, пока Фрэнк качал головой и тихо смеялся. — Мой невежливый брат не дал мне договорить, прошу прощения. Но я торжественно обещаю, что притащу его летом в Гринпорт, как бы он ни был занят или ни упирался. — Как будто тебе это придётся делать, и без тебя я не приеду… — закатив глаза, отметил Джерард. — Ладно-ладно, придётся мне вам поверить на слово и отпустить с миром. Лёгкой дороги, парни! — помахав рукой, ответил Фрэнк, медленно отходя под навес к семейству Ли. Поезд со скрипом набирал ход, оставляя позади Гринпорт и всё, что в нём произошло. Сердце Джерарда громко билось о грудную клетку, он ощущал постепенно захватывающие его тоску и нежелание возвращаться домой, пока маленький городок превращался в размытые на горизонте пятна. Это были дни со вкусом слоёного лимонного пирога, океанского бриза и черничного пломбира. Это были ночи с преследующими, дурманящими запахами лаванды и морёного дерева, со скрипом грифеля по листам бумаги в свете крошечного ночника. Порой было неудобно, ноги затекали, тянуло шею, но улыбка сияла ярче Луны, и сердце стучало так удивительно и непривычно… В ритме синкопированного вальса. Яркость этих воспоминаний заставляла жмуриться, свежесть и новизна впечатлений обжигала сознание. Застрявший между множеством миров мальчик наконец чувствовал себя нужным и важным. Настоящим. Любимым? Возможно и так, хотя звучало слишком громко, а всё вычурно громкое и кричащее о себе было не в его вкусе. Однако он со всей ясностью вдруг осознал, что ему невероятно нравился Фрэнк, чьё ярко сияющее искренней любовью сердце порой заставляло жмуриться: не то что смотреть на его блестящие верой глаза, просто находиться рядом с ним было больно. Но Джерард со странным, маниакальным удовольствием ежедневно обжигался лучами его улыбки, блеском глаз цвета неспелого каштана. И хотел бы продолжать всё это чувствовать… Однажды писатель сказал, что жизнь похожа на коробку шоколадных конфет. И Джерарду почему-то казалось, что одни из самых вкусных он умудрился попробовать за эту неделю с небольшим. Но, может, он ошибался? Он надеялся на это. Однако у Судьбы всегда свои планы на каждого из нас. И как бы мы ни старались угадать их, мы обычно терпим поражение.