—… В общем тогда я впервые увидел Джея, барахтающегося в воде и умоляющего о пощаде. Ты только представь себе это зрелище!
— Нет, пока не увижу, на поверю!
— Мне что его ещё раз в океан сбросить? Ну нет, Джерард, нет и ещё раз нет, он мне всё-таки друг.
— А мне родственник, и разве это что-нибудь меняет?
— Ты страшный человек, я теперь боюсь ехать с тобой в парк.
— Правильно, а то вдруг я совершу над твоим сиреневым трупиком какой-нибудь обряд…
Казалось, что за время, проведённое в Bruce & Son, они успели обсудить всё, что только можно было, однако по завершении одной темы они находили новую мгновенно и ныряли в её глубину, как два аквалангиста.
У них было довольно много различий во вкусах, но это их совсем не смущало. Согласитесь, скучно иметь дело с человеком, как две капли воды на тебя похожим. «Ужас, сразу видишь всех своих тараканов, воплощённых в другом», — уверял Фрэнк Джерарда, и, пожалуй, это было то единственное, в чём они полностью сходились.
Однако одно они знали наверняка: им вместе было очень легко, причём во всех смыслах. Находиться в одном помещении, разговаривать на любые темы, даже смеяться без стеснения друг перед другом (а эти оба своим смехом могли сначала кого-то убить, а потом воскресить в два счёта).
Почему-то, глядя на их странную парочку, многозначительно улыбался старина Брюс за прилавком закусочной, ему вторила официантка Энджи, доливавшая время от времени парням домашний лимонад с мятой в высокие стаканы, и даже некоторые завсегдатаи заведения невзначай поглядывали на них и слегка улыбались. Казалось, что все эти люди видят что-то такое, что было пока незаметно этим двоим. Хотя какая тут внимательность, если вот уже несколько минут Джерард пытался сложить оригами-птицу из обычной салфетки, забавно морща лоб и пыхтя, потому что ничего у него не получалось, в то время как Фрэнк доделывал уже третью, признавая своего новообращённого друга безнадёжным в древнейшем японском искусстве.
— Нет, я не понимаю, как ты это делаешь! — раздосадованно заключил Джерард, окончательно оставивший попытки превратить целлюлозный комок в журавлика. Его слегка надутые губы и сведённые к переносице брови только забавляли Фрэнка, хотя в большей степени ему даже было немного жаль напрасных стараний друга.
— Джи, а дай-ка мне свой альбом.
Брови Уэя буквально поползли вверх от подобного, ведь никто и никогда не просил его скетчбук. Джерард не любил показывать кому бы то ни было свои работы. Они все были очень личными, порой пугающими и его самого, зато абсолютно честными. Пожалуй, только бумага знала до мельчайших подробностей, каков он на самом деле… Она была его личным психологом, молчаливым слушателем и хранителем тайн.
А вот сейчас Фрэнк просил его передать «дневник души» ему. Юноша очень боялся реакции Айеро на своё творчество (и себя в нём зашифрованного). Ему не хотелось, чтобы эти картины оттолкнули парня или напугали его. К тому же, а вдруг они ему не понравятся, а если он их не примет, не поймёт?.. Джерард вдруг осознал, что подобный исход событий стал бы для него настоящим ударом. Он считал, что раскрывать свою бумажную сокровищницу, вместилище своих настоящих, ничем не прикрытых эмоций, нужно только перед тем человеком, которому сможет доверить и свою жизнь, если понадобится. Достоин ли такого доверия парень напротив него? Что-то, чему он не мог дать названия, подсказывало, что перед этим человеком можно снять панцирь и показать всю свою ранимую душу во всей красе. Джерард почему-то верил, что Фрэнк не из тех людей, которые могут причинить боль другим. Нечто было в его чистых и честных, как у маленького ребёнка, глазах, обрамлённых по-девичьи длинными ресницами, такое, от чего хотелось поднять руки в сдающемся жесте. Что-то было в его улыбке, что могло пробить не хуже разрывного снаряда любую броню...
Через несколько минут раздумий в абсолютной тишине с ощущением сердцебиения в горле и видом испуганного котёнка Уэй всё же передал скетчбук в тёплые руки друга.
Фрэнк, получив в своё распоряжение то, что он смело мог бы назвать ящиком Пандоры, бережно открыл его и обратился взглядом к рисункам. Они были другими по сравнению с теми, что он собирал давным-давно в школьном коридоре. Эти можно было назвать скудными в цветовом плане (только тёмные, в основном чёрные оттенки с редкими вкраплениями алого), однако невероятно богатыми в эмоциональном и техническом. Уверенные линии перемежались с агрессивными штрихами, оставившими кое-где оттиск с обратной стороны листа. На одних страницах были некие абстрактные зарисовки, быстрые портреты, на других целые сюжеты. Некоторые работы украшали фрагменты стихотворений, и у Фрэнка, носящего с ранних лет звание «книжного червя» и знавшего к концу школы всю классическую литературу от корки до корки, не оставалось сомнений насчёт того, кто же автор этих скачущих, угловатых строк. Тот, кто, сидя напротив него, нервно кусал свои идеально симметричные, в меру пухлые розовые губы с трещинками в уголках, вертел в руках соломинку, взятую из давно пустого высокого стакана из-под лимонада, постоянно заправлял пряди волос за уши, бросал обеспокоенные взгляды зелёно-опаловых глаз на него каждые несколько минут, иногда стуча в одном ему известном ритме по поверхности стола.
Джерард за всё то время, что Фрэнк изучал его альбом, успел по крайней мере сотню раз пожалеть о том, что позволил ему посмотреть рисунки. Его пугал чересчур внимательный подход юноши к этому делу, то, как он снова, как в том школьном коридоре четыре года назад, касался подушечками пальцев линий на листах, будто пытался ощутить их; мысленно Уэй уже раздумывал над планом незаметного побега. Через пару минут Фрэнк аккуратно закрыл скетчбук, с тихим «шлёп» размещая его на поверхности столика. Художник уже было потянул руки к своей собственности, как вдруг Айеро не дал ему завершить задуманное, прижимая пухлую книжицу к груди. В ответ на полный искреннего удивления взгляд Джерарда он ответил:
— Послушай меня внимательно и не перебивай. То, что ты делаешь — прекрасно, настоящее искусство. Ты, конечно, можешь меня обвинить в предвзятости, но тогда я просто уйду отсюда, и ты меня не увидишь больше. Правда, альбом твой я возьму в заложники. И не отдам его тебе, так и знай, пока ты не поймёшь, насколько ты талантлив. Ты чертовски хорош в этом! Я не видел ничего подобного, настолько искреннего раньше. Я думаю, что ты сможешь этот сумасшедший мир изменить своим творчеством!
Джерард почти что лишился дара речи. Никто и никогда, кроме его школьного учителя искусства, не убеждал его в наличии у него некого дара. И уж тем более ранее его не пытались убедить в том, что однажды он что-то серьёзно изменит для тысяч людей по всему свету.
— Так на чём я остановился? Ах да… — продолжил Айеро после недолгого перерыва. — Вот это — твоё призвание, твой путь. И я искренне рад за тебя, потому что мало кто к семнадцати годам знает это.
— Но… Я не думал о том, чтобы связать свою жизнь с искусством, — пожимая плечами и отводя взгляд в окно, пролепетал Уэй.
— Значит, самое время! Тебе просто необходимо развиваться в этом направлении, совершенствоваться. Кстати, ты уже думал, куда будешь поступать? — в глазах Фрэнка заблестел огонёк живого интереса.
— Мне ещё целый год в школе остался…
— И что? Поверь, лучше не откладывать напоследок, а то родители сделают этот важный выбор за тебя, а это не самый лучший исход, по своему опыту знаю.
— Так ты не сам решился подавать документы в Ратгерс?
— Не-а. Скорее, это было решение мамы. Забавно, она всеми фибрами не хотела, чтобы я продолжил дело своего отца.
— Твои родители в разводе? — обеспокоенно поинтересовался Джерард.
— Нет, но папа редко бывает дома, и как бы мама ни любила его, ей тяжело переживать долгую разлуку. А туры по стране — это и есть его жизнь. По его словам, есть особая прелесть в этой вечной тесноте и приятной усталости. Не смотри на меня так, он музыкант, у него своя группа, с которой он гастролирует по всей стране, — с лёгким смешком отметил Фрэнк, заметивший удивление Джерарда. — И мы не видим его месяцами. Однако я отца не осуждаю, даже наоборот, меня восхищает его преданность любимому делу без остатка, хоть я и скучаю по нему и нашим посиделками в гараже за музыкальными инструментами.
Так вот, когда я заявил маме, что музыка — моя судьба, она ответила, что хотя бы один Фрэнк Айеро* получит нормальное образование и стабильную работу. Хоть мне и кажется это не самой хорошей целью жизни, но маму я люблю, и как примерный сын хочу исполнить её волю. Вот так я и стал готовиться к экзаменам и поступлению на факультет психологии.
— Подожди, но насколько я знаю, Ратгерс в Нью-Брунсвике. Ты вернёшься в Нью-Джерси?
— Я люблю каждый уголок Гринпорта, но всё-таки Джерси мне ближе по духу. В нём много движения и контрастов, здесь же идеально всё, кроме размеренности жизни. Это прекрасное место, но оно для тех, кто чувствует усталость от самих себя и своего существования. Так что да, сразу как получу подтверждение из университета, вернусь в родную джерсийскую гавань.
Джерард кивнул, соглашаясь. Джерси действительно был полон энергии, но не настолько, как Нью-Йорк, по его мнению. Этот город давно притягивал его мысли своей красочностью, широтой возможностей…
— Ты подумай, куда бы желал поступить в следующем году. Это полезно — определиться заранее, столько нервов сбережёшь и себе, и родителям. Хочешь, вместе буклеты разных университетов посмотрим, у меня их дома осталось множество. Может, я, как будущий психолог, буду тебе полезен, — улыбаясь и гордо задирая нос, заявил Айеро. Джерард рассмеялся от того, насколько забавным выглядел в тот момент Фрэнк.
— Ох ты, мы же выбиваемся из графика! — вдруг заявил Айеро после того, как взглянул на часы на стене закусочной, торопливо поднимаясь с места и скидывая в свой рюкзак бумажных журавликов и альбом Уэя.
«Что? Ещё и какое-то расписание у нас есть?» — думал Джерард, пока Фрэнк тащил его по цветным улочкам Гринпорта, не давая толком рассмотреть дома, вывески на них, милые горшки с цветами у дверей и на подоконниках, витрины магазинов. Ароматы моря, цветущих лимонных деревьев, жужжание старых музыкальных проигрывателей и приглушённые разговоры вызывали улыбку на его лице. Он чувствовал успокаивающее тепло руки Фрэнка в своей и лёгкий аромат вишни, обволакивавший его. Забавно, Джерард никогда бы не подумал, что ему может понравится что-то вишнёвое, а теперь он мечтал о том, как однажды попросит Елену испечь пирог с этой ягодой, как ощутит этот сладкий с ненавязчивой долей кислинки вкус во рту…
Через некоторое время он вернулся из мира грёз в реальность благодаря тому, что Фрэнк наконец отпустил его. Перед взором парня открылся вход в обычный с первого взгляда парк, какие есть в каждом городе. Но заговорщическая улыбка его нового друга начинала подогревать интерес к этому месту.
И вскоре он понял, почему Айеро отзывался об Инлет Понд, как о лесе — он действительно таким был. Нетронутые рукой садовника тропы, высокие сосны, величественные кедры и раскидистые клёны, будто бы полностью закрывающие своими руками-ветками небо, трели певчих птиц, которые Уэй не слышал в городе, — всё это великолепие очаровывало. Чем глубже парни заходили внутрь «заповедной чащи», тем ярче горели глаза юного художника. Этот парк будто дышал какой-то древней магией, туманами и поверьями, а красочные рассказы Фрэнка об обитающих здесь духах только подкрепляли эти ощущения. Джерарду всё чаще чудилось, будто он слышит чьи-то голоса, сливающиеся в тихую мелодию…
— Говорят, что эти кедры и сосны не кто иные, как реинкарнации тех душ, которые так и не обрели своих соулмейтов за всю жизнь. И теперь им в наказание нужно веками наблюдать за чужим счастьем. Каждая трещина на их коре — это воспоминание о прошлом*. Только представь, ты сейчас прогуливаешься среди них, навсегда застывших во времени, и думаешь, что у тебя ещё всё впереди, так много возможностей… И это действительно так. Но лишь отчасти. Ведь ты можешь даже не заметить, как потеряешь что-то важное из виду… или же кого-то. И в итоге вот, что тебя ждёт — участь древесного стражника, поднимающегося к небесам, но не имеющего возможности к ним прикоснуться. — Рассказывал Айеро, пока они уверенно пробирались в северную часть Инлет Понд. Он старался придать своему голосу большей загадочности, но она уже давно не требовалась, ведь Джерард уже во всех красках и подробностях представлял себе истории этих людей, не обретших своё счастье за все семь жизней. Хорошее настроение растворилось, словно соль в бурно кипящей воде, потому что он представил вдруг и себя одним из таких «счастливцев». Страх прожить бессмысленные пять оставшихся жизней в одиночку, без какой-либо цели, почти что успел сковать его лёгкие, как вдруг он услышал пропитанные такой же грустью фразы:
— Знаешь, я наверное стану одним из этих древесных великанов. По моей коре будут идти шрамы-трещины, полученные при жизни в облике человека, и хотя бы раз в год я буду проливать слёзы-смолы о том, что не сделал вовремя, упустил свою Судьбу.
— Ты точно не будешь одинок. — Уверенно заявил Джерард. — Так как меня скорее всего ждёт подобная этим соснам участь, то с высокой долей вероятности мы с тобой будем вместе наблюдать за счастьем других людей, слушать пение птиц и шум океана вдали. — Джерард постарался приободряюще улыбнуться и взял Фрэнка за руку. В его глазах засиял до этого не различимый огонёк надежды и веры...
Чаща оказалась не такой уж и непроглядной и вскоре начала редеть, а звуки разбивающихся о берег волн и переклички чаек стали слышаться всё отчётливее.
— Подожди, чайки? Как они здесь оказались? — удивлённо воскликнул Уэй.
— Ты, конечно, очень талантливый, но такой дурашка, — качая головой и улыбаясь, ответил Айеро. — Мы же на острове, логично предположить, что его с обеих сторон что-нибудь омывает. Вот сейчас мы движемся к океану. Давай, Джерард, поторапливайся, не успеем!
— Да зачем мы спешим, ты можешь объяснить? Мне твои постоянные восклицания не помогают понять смысл всего этого.
— Какой же нетерпеливый… Ещё немного, и всё сам увидишь.
Всё чаще воздушно-голубые волны показывались сквозь кружево трав и особенно низко склонившихся к земле веток, не останавливающих путников, а будто слегка подталкивающих к концу пути. Внезапно парковая тропинка прервалась, превратившись в спуск к побережью в виде небольшой лестницы вниз. Крохотные цветы, растущие по бокам, тянули свои лепестки к ногам искателей, старающихся аккуратно их обойти, не задев, не причинив маленьким созданиям боль.
Перед Фрэнком и Джерардом предстал видимый кусочек огромного океана, столкнувшегося с островом. Начинался закат, то невероятное время, когда солнце наконец встречалось с землёй, обнимая её и утопая в её объятиях. Ещё недавно светло-лазурные атлантические воды теперь окрашивались янтарными и рубиновыми отсветами.
Спустя некоторое время, которое Джерард успел провести в состоянии немого восторга, Фрэнк повернулся к океану спиной и радостно воскликнул, привлекая внимание Уэя и возвращая его в реальность:
— Добро пожаловать в город Мечты, или просто Гринпорт!
Затем парень подбежал к старой белёсой коряге, бывшей когда-то могучим деревом, аккуратно повесил на её сук фотоаппарат, скинул джинсовку со множеством значков и слегка потрёпанные кеды, закатал до середины штанины брюк, и внимательно посмотрел на своего спутника, призывно изгибая брови, будто бы спрашивая, почему тот ещё не понял намёка и до сих пор стоит неподвижно.
Джерард, глубоко погрузившийся в свои мысли, не сразу заметил скрещенные на груди руки Фрэнка и его наигранно недовольную позу.
— Снимай кеды давай, всё же пропустим, копуша.
— Зачем? Что мы ещё пропустим?
— Ох, святая дева Мария, ты такой любознательный в тех случаях, когда это излишне! Ну кто ходит по песку в обуви? Это неуважение к природе и, к тому же, неудобно. А поторопиться стоит, потому что скоро солнце начнёт касаться воды, и я просто обязан тебе это показать с нужного ракурса. Но если ты будешь так тормозить, то пропустишь и своё семидесятилетие.
Хихиканье снова вырвалось из уст Уэя, и он в который раз за этот день поймал себя на мысли, что никогда раньше столько не смеялся, никогда ему не было так легко и весело в компании другого человека. Увидев наконец активные действия со стороны Джерарда, Фрэнк радостно подпрыгнул, как игривый щенок, и побежал прямиком в объятия океана. А Джерард, после осознания того, что от него требуется, снова включил «стоп-кран».
— Нет, я не побегу по воде. Она наверняка холодная.
— Слушай, для меня промокнуть и замёрзнуть гораздо опаснее, чем для тебя. Но, во-первых, жизнь одна, а во-вторых, смысл её проводить, будучи связанным страхами по рукам и ногам, если можно попробовать? Ошибайся, набивай синяки — они показатели того, что ты жив душой, ты ещё стремишься к чему-то! — кричал Фрэнк, находясь уже одной ногой в воде.
Несмотря на крайне сосредоточенный вид Джерарда, на его утвердительный кивок, ничего он не собирался предпринимать: впереди была неделя, которую он не хотел провести с жаропонижающим компрессом на голове. Но в этот самый момент прямо перед ним стоял удивительно смелый и обаятельный парень, напоминавший скорее эльфа, чем человека, всем своим видом говорящий о том, что Уэю нужно сделать шаг навстречу ему, океану и другой жизни. «Ладно, была не была. Надеюсь, что здесь утонуть невозможно. Не хотелось бы закончить своё существование в водах Атлантики*», — пронеслось в голове Джерарда. Неожиданно его крепко схватили за руки и потащили за собой в воду.
— Чёрт, как холодно! — завизжал парень, которого уже пробирала крупная дрожь от перепада температур. Его товарищ в это время будто не замечал холода, а только старался поглубже наполнить лёгкие океаническим воздухом. Вдруг раскинув руки в стороны, он закричал. И это был не вопль от боли или холода, а преисполненный свободой и некой эйфорией клик по-настоящему живого человека. Джерард, постепенно привыкший к мягким волнам, ласкающим его ступни, удивлённо, но больше с восхищением наблюдал за Фрэнком, чудом не срывающим связки. И чем дольше он наблюдал, тем шире становилась его улыбка, а ему самому невероятно хотелось закричать. Просто так, чтобы на душе стало легче. И только он собирался это сделать, как его окатили ледяные брызги воды, прерываемые звонким хохотом.
— Спорим, ты меня не поймаешь? — хитро улыбаясь, заявил Айеро.
— На что спорим?
— Хм… На любое твоё желание.
— А это опасная сделка для тебя! Мало ли что я загадаю, а тебе придётся исполнять… Но ладно, я согласен.
— Ха, ещё бы! Ты только начинаешь пробовать жизнь на вкус. А теперь давай догони меня!
Они заливали друг друга водой и песком, бегали по берегу босиком, смеялись, прыгали друг на друга со спины, и почему-то каждый раз Джерард падал в волны, не в силах удержать равновесие с коалой-Фрэнком на себе, но продолжал хохотать так, будто отрывался на всю оставшуюся жизнь. В одно из таких падений Уэй уже просто лежал на мокром песке, время от времени омываемым океаном, его грудная клетка ходила ходуном от глубокого дыхания, а зелёно-опаловые глаза сияли безумным восторгом, пока парень, сидящий прямо на его бёдрах, с усердием рисовал при помощи песочно-водяной жижи причудливые узоры на его лице. Чужие пальцы кружили над его скулами, затем проходились до висков и перелетали на лоб, откуда, очерчивая немного вздёрнутый нос с родинкой, спускались к щекам, покрытым едва заметными веснушками. Джерарда буквально заворожили эти действия, он ждал, чем же они закончатся, но сам что-либо делать боялся — ему не хотелось разрушать сказочность этого момента, ведь он видел, с какой мечтательной отстранённостью его новый друг вытворял эти невероятные манипуляции с его лицом. Уэю уже было всё равно, как долго ему придётся вымывать песок и остатки водорослей из своих волос, он просто позволял всему идти своим чередом, лишь изредка зажмуриваясь от предвкушения. Джерард предпочитал тонуть в глазах напротив него, как в океане — только этот был уникального зелёного оттенка, и в нём было комфортно и спокойно. Джерард в тот момент почему-то сравнивал себя с лодкой, наконец пришедшей в родную гавань. А тем временем тёплые руки с небольшими мозолями на пальцах нежно очерчивали овал его лица, будто заново лепили его, или же пытались защитить от мира вокруг. В один момент оба оказались прислонёнными друг другу кончиками носов и лбами, в таком положении они продолжили читать души друг друга, тепло улыбаться, дышать немного невпопад, задыхаться от чего-то приятно сжимающего в районе солнечного сплетения.
— Что мы делаем? — шёпотом спросил Джерард, когда мысли в его голове окончательно смешались.
— Я не знаю, — едва слышно ответил Фрэнк, согревая губы напротив тёплым выдохом.
***
Через некоторое время оба были не лучше двух псов после прогулки по побережью: такие же мокрые, грязные, но безумно счастливые. Они лежали на животах на границе сплошного водяного покрова и сухого песочного берега и смотрели вдаль, туда, где огненный диск уже наполовину скрылся в стремительно темнеющем океане. Уходящее в цвет тёмного аметиста небо прямо у линии воды становилось латунным, ярким настолько, что смотреть на него было больно. Насквозь влажная одежда прилипала к телам парней, вызывая мурашки, пока они ловили последние лучи солнца кончиками ресниц. У каждого внутри всё будто парило, забывало о гравитации напрочь, доверяясь новому всепоглощающему чувству, зажмуривало глаза в попытке удержать эти мгновения в памяти как можно дольше.
Позже было решено сфотографировать этот закат на память, потому что Джерард, как и предполагал Фрэнк, даже с трудом стоял на ногах от захватившего его ощущения эйфории, головокружением отдающего в голове, и мог бы запросто утопить свой альбом в океане. Фрэнк обещал проявить снимки до отъезда Джерарда из Гринпорта, о котором им пока даже думать не хотелось. Целых девять дней осталось. Разве не много?
Слегка дрожа, поддерживая друг друга плечами от падения, пытаясь согреться одной джинсовкой на двоих, но всё так же улыбаясь, они шли по едва освещённым улочкам города к Фрэнку домой, потому что до него было ближе от Инлет Понд, к тому же, он с таким упоением рекламировал Джерарду мамин лимонный пирог, что устоять было невозможно.
Дом семьи Айеро был небольшим, но очень уютным. От его стен, от каждого предмета мебели, семейных фотографий на полках исходило тепло, будто от огня в камине в особенно промозглую зимнюю ночь, или от объятий друга детства, с которым вас связывает множество воспоминаний. Под его крышей становилось спокойнее на душе, поэтому туда хотелось возвращаться ещё и ещё. По крайней мере, так тогда его почувствовал Джерард. Воздух в доме хранил тонкий аромат лаванды и медового воска. Ничего вычурного или несуразного в нём не было, обыкновенное жилище маленькой семьи, обжитое и согретое любовью друг к другу и к жизни. Он не был таким же красавцем с дышащими множеством историй стенами, как дом Ли, не знал столько тайн и не видел неожиданные повороты чужих судеб. Но он был помощником, защитником, преданным хранителем людей, проживавших в нём, и свои обязательства исполнял исправно.
Едва Джерард и Фрэнк переступили порог дома со стенами цвета горячего шоколада с молоком, как были приветливо встречены миссис Айеро. По её улыбке сразу было понятно, насколько она рада неожиданному гостю. Без лишних расспросов она отправила обоих переодеваться в сухую одежду, пока звонила своей подруге Эстель Ли. Почему-то Линда совершенно не сомневалась, что сегодня их гость останется на ночёвку. Более того, материнское сердце подсказывало ей, что это скоро станет их новой традицией. А пока она, пытаясь сдержать радостные возгласы, ставила на огонь чайник, раскладывала пирог по блюдцам и с упоением про себя думала: «Истинные, наконец-то дождались!»
***
— Давай же, Фрэнки, пойдём на крышу! Там же звёзды! Ты знаешь, что на земле осталось слишком мало мест, откуда было бы их настолько хорошо видно? Не лишай меня возможности ими насладиться.
Если весь день Фрэнк тащил Джерарда куда-то, то теперь всё было наоборот, и он был этому невероятно рад, ведь ему удалось наконец расшевелить Джерарда, вдохнуть в него желание жить и наслаждаться моментом, которое теперь он излучал не хуже волнового ретранслятора.
В итоге через какое-то время они, одетые в пижамы, ткань которых хранила лёгкий запах лавандового мыла, сидели на крыше при свете маленькой лампы, взятой из комнаты, и звёздного неба, до которого, казалось, можно спокойно дотянуться рукой. Юноши пили чай с тем самым лимонным пирогом и играли в игру «Узнай меня». Фрэнк всегда использовал её для того, чтобы узнать своих новых знакомых получше. К тому же, это был неплохой способ повеселиться. В данный момент колпак с бумажками-вопросами был в руках хозяина их импровизированной вечеринки, который изо всех сил старался сохранять серьёзный вид, даже задавая невероятно глупые вопросы. Нет, не все они были смешными, только некоторые, большинство же было направлено на то, чтобы лучше изучить собеседника. Простые вопросы о предпочтениях и привычках, а сколько всего по ним можно было узнать о сидящем напротив…
— Вспомни что-нибудь из школьной жизни.
— Я играл Питера Пэна в постановке… И это был мой первый и последний актёрский опыт.
— А почему так? Что произошло? Ты сломал Венди ногу? Оторвал от костюма Динь крылья?
— Можно я не буду вспоминать подробности? Это было очень давно, а я не люблю ворошить прошлое, — начиная выкручивать пальцы, тихо произнёс Джерард.
— Ладно, как скажешь. Но если тебя это успокоит, то я… Ходил в католическую школу.
— А я-то думал, что мой неудачный Пэн — это кошмар…
— Да ладно, там было не так уж плохо. Особенно в те времена, когда я организовал там музыкальный клуб* вместе с одним преподавателем. Правда, его быстро прикрыли из-за того, какие тексты мы разбирали… Зато было весело смотреть на лица преподавателей в тот момент, когда я вещал о вкладе «Клуба 27» в развитие музыки. Жаль, что никто не фотографировал тогда это событие.
— Да уж… Вот бы сейчас посмотреть на это, — мечтательно заявил Уэй.
— Согласен. Ладно, что там у нас дальше… Твой самый большой страх?
— Остаться в одиночестве. Но об этом знал до этого момента только Майки. Не каждому расскажешь что-то сокровенное. В основном все довольствуются моей трипанофобией.
— Мне очень… Я даже не знаю, как правильно описать это чувство. Наверное, я, скорее, благодарен за такое доверие. — Смущённо улыбнувшись, ответил Фрэнк. Даже в полутьме был заметен лёгкий румянец на его щеках.
— Так, а чего же боишься ты? — пытаясь разрядить обстановку, поинтересовался Джерард.
— На самом деле, много чего… Но в последний раз я жутко испугался фильма «Экзорцист»*.
— Да ладно? Ты действительно был напуган фильмом ужасов? Ты же их любишь, как мы выяснили недавно.
— Ну что ты хохочешь, а? Сам бы посмотрел его, а потом бы уже издевался.
— Не дуйся, Фрэнки, мы обязательно как-нибудь вместе им насладимся.
— Да ни за что! Ты хочешь, чтобы я полтора часа под пледом сидел и в красках себе представлял, что там происходит на экране? Ну уж нет, спасибо.
— Ладно, перейдём к следующему вопросу, — теперь очередь тянуть фанты с вопросами перешла к гостю. Долго роясь в блестящем колпаке именинника, Джерард время от времени кусал губы, что немного смущало Фрэнка. Наконец достав скрученную бумажку из головного убора, Уэй с видом победителя озвучил вопрос:
— Итак, что ты умеешь лучше всего?
— Играть на маминых нервах.
— А если серьёзно?
— Я не умею оценивать собственные возможности. Не смотри на меня с таким недоверием, будто ты можешь с лёгкостью ответить на этот вопрос!
— Могу. Я вот, например, умею завязывать из черенков вишен бантики при помощи языка*.
— О Боже, Джи, мне как-нибудь нужно это увидеть, — уже сотрясаясь от смеха, выдавил из себя Фрэнк.
— Эй, а ты мне так и не ответил вообще-то. Я с тобой предельно честен…
— Ладно-ладно, убедил, после такого откровения я просто обязан с тобой этим поделиться. Что же… Я играю на гитаре. Не могу назвать себя виртуозом, но постоянная практика даёт хорошие результаты.
— И ты хотел это от меня скрыть? Кошмар… Как совести вообще хватило! Я столько раз пытался овладеть гитарой, но это же адов инструмент! А тут ты сидишь и спокойно заявляешь, что умение играть на ней не является каким-то достижением. Обалдеть!
— Просто мне легко это даётся, я люблю этим заниматься в свободное время, поэтому ничего сверхъестественного уже не вижу. Ты же вот тоже не считаешь свои умения уникальными. А всё только потому, что ты привык это делать и не видишь в рисовании чего-то невероятного, потому что живёшь этим, для тебя это так же естественно, как дышать. Остальные же приходят в восторг, так как не владеют и десятой долей той техники, что ты. Вот, к примеру, я могу тебе изобразить только какое-то милое, но кривоватое привидение. Всё! Максимум ещё собаку или Годзиллу. Но мои рисунки будто похожи на работы ребёнка, потому что превращать их в нечто прекрасное совершенно не моё.
— Но ты же мне нарисуешь это приведение, да?
— Ох, Господи, конечно, как тебе откажешь? — тепло улыбаясь, ответил Фрэнк.
— Сыграй мне что-нибудь, пожалуйста. — Сложив ладони в умоляющем жесте и забавно хлопая длинными ресницами, попросил Джерард.
Через несколько минут Фрэнк вернулся на крышу с акустической гитарой в руках. Видавшей виды и не одного хозяина гитарой, но нашедшей в новом доме покой и искренне любящего её Айеро. Он обращался с ней так нежно, будто боялся навредить ей, будто она была живой. На её корпусе Уэй заметил два числа — 13 и 31*, но вот спросить о них не успел — приятная мелодия отвлекала его. Уперев локти в согнутые по-турецки ноги и положив на ладони голову, Джерард закрыл глаза и с упоением стал вслушиваться в игру друга. Казалось, что струнами он рассказывает невероятную историю любви, правда, с минорным финалом. Но разве это чувство всегда приносит радость? Конечно же нет. За каждым подъёмом следует болезненное падение и израненные крылья... Художник так глубоко погрузился в мелодию и те образы, что она породила в его голове, что даже не заметил, как музыка оборвалась. С неохотой, будто пригретый солнцем кот, он открыл глаза и заметил словно сияющего изнутри Фрэнка, ожидающего от него какой-то реакции.
— Ты невероятно чувственно играешь. Я слышал эту мелодию* раньше, кажется, по радио, но в твоём исполнении она звучит по-другому. — Немного охрипшим голосом произнёс Джерард.
— Спасибо, — смущённо улыбаясь ответил Фрэнк. — Если хочешь, я ещё что-нибудь сыграю.
— Конечно! А ты пробовал сам сочинять?
— Совсем немного. Вот буквально недавно придумал небольшую аккордовую последовательность, — подкрутив колки, заметил Айеро.
D G A Bm D G A*
Пока Фрэнк играл аккорды, Джерард непроизвольно начал напевать выстраивающуюся в его голове мелодию. Конечно же сразу заметив это, Фрэнк широко улыбнулся, продолжая играть, дожидаясь того, во что это всё выльется. И вот уже Джерард едва слышно пропевает какие-то слова, а Фрэнк, почти сразу подхватывая их, аккуратно достраивает двухголосие, помогая ему. Уэй удивлённо открывает глаза, но песню не прерывает, смотрит с нескрываемым восторгом за руками Айеро, танцующими по грифу, и продолжает петь, отбивая ритм по коленке, покачивая в такт головой... Оба не заметили, как музыка стихла, а они так и продолжали сидеть друг напротив друга с широко раскрытыми глазами и глотать ночной воздух, как выброшенные на берег рыбы.
— М-мы что настоящую песню сейчас сочинили? — шёпотом и немного заикаясь, спросил Джерард, до конца не веря в случившееся.
— Похоже на то. Обалдеть… Подожди, это твои стихи?
— Ага, недавно написал. Всё не понимал зачем, а тут вот как вышло, — запуская руку в гнездо волос и смущённо склоняя голову, пролепетал в ответ Уэй.
— Как удачно на мою музыку легли. Не верится… Просто с ума сойти, Джерард! Это невероятно. Мы песню написали! За пару минут! Даже не стараясь! Ты не говорил, что поёшь… Так. Ну ничего себе! — чуть ли не подпрыгивая на месте от счастья, срывая голос на высокие ноты, захлёбываясь воздухом от эмоций, тараторил Фрэнк.
— Да ничего в моём пении такого нет…
— Ага, да, конечно, уже проходили, кажется, стадию отрицания своих талантов... Можешь просто довериться моему мнению? А текст? Мне особенно нравится: «Ты начинаешь слышать музыку только тогда, когда твоё сердце разбивается»*. Как тебе только пришло это в голову? Удивительно! Мы просто обязаны записать её хоть на диктофон, я поговорю с мамой, у нас должно было что-то остаться в кладовке…
***
Пока часы неумолимо утекали, бархатная ночь, пропитанная насквозь запахами вишни, лимонного цвета, мяты, мокрого песка, лаванды и свечного воска, накрывала город и всех его жителей. Звонкий, словно только пробившийся из-подо льда ручей, смех двоих постепенно затихал, слышно было только тихое дыхание и пение цикад. В глазах двух парней, всё ещё лежавших на крыше, отражаясь, сияли звёзды — вечные странники, и безмолвные наблюдатели. От улыбок болели щёки, нечто новое и невыразимо прекрасное трепетало множеством маленьких крылышек внутри них, пока руки переплетались, рисовали узоры на ладонях, согревая друг друга, даря покой и чувство умиротворения, правильности происходящего… Этой ночью две души заключили друг друга в объятия, чтобы навсегда стать единым, воистину прекрасным целым. Судьба была невероятно довольна своей работой: начинали биться в унисон сердца, становились ярче чем когда-либо браслеты жизней. Так было предначертано, так было нужно. А теперь всё в их руках…
---------------------------------------------------------------
Итак, ваши любимые (надеюсь) сноски, которые не вместились в комментарий к части:
*«...хотя бы один Фрэнк Айеро» – все же знают, что в семье Фрэнка много его полных тёзок?)
*«И каждая трещина на их коре – это воспоминание о прошлом», – информация из интервью с Фрэнком журналу Kerrang! Issue 1585, September 12, 2015. В нём Фрэнк упоминает, что верит в то, что деревья хранят воспоминания, и их следы – трещины на коре.
*«...закончить своё существование в водах Атлантики» – информация из интервью MCR журналу Kerrang! October 30, 2004. Джи в нём говорит о том, что ему однажды предсказали гибель от утопления. Конкретное место не указано, это уже авторский вымысел.
*«...я организовал там музыкальный клуб» – Фрэнк действительно во время учёбы в католической школе был создателем музыкального клуба. И всё, что указано (кроме мероприятия, повлиявшего на закрытие этого кружка по интересам), – чистая правда.
*фильм «Экзорцист» – действительно единственный ужастик, каждый раз жутко пугающий Фрэнка (узнала из одного интервью, по-моему тоже Керранга, но вот убейте не помню из какого конкретно выпуска, но это точно был спецвыпуск перед Хэллоуином).
*об этом уникальном вишнёвом умении Джерард действительно говорил на лекции в Школе Визуальных искусств в Нью-Йорке в 2008 году (её аудиозапись: https://youtu.be/97YfwTGH5UI).
*13 и 31 – любимые числа Фрэнка, постоянно приходящие в его жизнь, по его словам. Действительно, на его первой гитаре, доставшейся ему от некого друга по имени Джеймс, было указано число 13. И с тех пор (вплоть до распада майкем) он его частенько указывал на своих гитарах. Ну, во-первых, потому что он не суеверный, а во-вторых, оно является зеркальным отражением 31 (про то, что это число дня его рождения я уже не буду лишний раз упоминать). Кстати, после распада майкем он указывает на гитарах либо 31, как символ другой жизни, либо 131, означающее его, детей и Джам. Вот такие вот интересности:)
*мелодия = Romance из Bullets. Все же в курсе, что это старая Испанская композиция, чей автор неизвестен?)
*D G A Bm D G A – табы песни The Kids From Yesterday.
*«Ты начинаешь слышать музыку только тогда, когда твоё сердце разбивается», – не что иное, как перевод строчки из вышеуказанной песни)))
За находки спасибо постам твиттерских @wiguiwtbnaa & @Missed_ (хоть вы вряд ли это увидите, но поблагодарить я обязана, потому как половины текстa без ваших постов бы не было).
А ещё особенно пламенный hug Мандаринке. Потому что именно ты, сама этого не замечая, меня заставляешь это писать. Я пишу это для тебя, дельфинокотик. Для твоего буллетпруф харт.
Надеюсь, что вся эта информация в примечаниях была вам интересна. А также вы получили долю удовольствия от прочтения главы, автор очень старался.
Всем чмок!
