Black hearted angels sunk me With kisses on my mouth*
Всё было совсем не так, как он ожидал. И это стало понятно после нескольких месяцев учёбы в Школе визуальных искусств. Нью-Йорк не стал панацеей от мрачных мыслей, путаницы в душе и ненависти к себе. По ночам всё так же накатывало одиночество, втягивая в свой тёмный и холодный омут. И некому было остановить это, не с кем было просто поговорить, не боясь насмешек или предательства. Но, может, он и сам был виноват в том, что снова не находил себе места среди людей, что его окружали?.. И такие мысли приходили ему в голову и довольно часто оставались в ней надолго, принося с собой ноющую боль и ещё большее отвращение к самому себе. Он винил себя за слабость и одновременно не находил сил, чтобы как-то изменить это. Сахарная вата его мечты покрывалась стекольной крошкой. Иногда Джерард чувствовал, что он просто другой, вернее, неправильный, сломанный, пыльная и никому не нужная ветошь… Он корил себя за то, что не подходит ни под одни стандарты, сравнивая себя с квадратной картиной, которую пытаются вместить в круглую рамку. Все в его группе были одиночками по натуре, которым даже нахождение друг с другом в одном помещении на протяжении часа было невыносимо, не то что спокойное общение. Своей амбициозностью они напоминали ему пираний. Словно уже рождённые карьеристами, эти студенты упорно стремились каждый к чему-то своему, будто бы давным-давно предопределённому, несмотря на препятствия в виде обстоятельств или… Людей. Их философия была проста и тем жестока: если у тебя не находилось чёткого плана «а в тридцать я буду выставляться в…», то ты никто. Проще говоря, на тебе радостно ставили крест и более не воспринимали серьёзно. Вернее, не воспринимали в принципе. Это иногда было даже к лучшему, ведь, по крайней мере, Джерарду не приходилось сталкиваться с соперничеством с кем-то из сокурсников. Его просто называли мрачным чудиком и не трогали. К концу первого года Джерард понял, что настолько запутался в себе, своих мыслях, что больше этому всему не хватало места внутри его головы. Он постоянно что-то зарисовывал и записывал, иногда его тёмная муза вдохновляла его на стихи, которые могли бы стать песнями, если бы он только умел сочинять и записывать музыку. Мрачная, выворачивающая душу наизнанку, опустошающая муза. Джерард всё ещё не видел причины, по которой он всем этим занимается. Что он будет делать дальше? Для чего это нужно, нужен ли он вообще этому миру?.. Редкие звонки матери и брата не добавляли оптимизма. Казалось, Донна затаила обиду на него за побег, которая не озвучивалась, но сквозила в каждом её слове. Он не любил говорить с ней долго, потому что в горле вставал ком вины, которую он и так потреблял литрами и пытался глушить алкоголем время от времени. Хотелось, порой, разрыдаться ей в трубку, закричать: «Мама, я так устал, пожалуйста, хватит», но Джерард сдерживал себя. Их любимая семейная игра «О том, что внутри, молчи», казалось, вышла на новый уровень. Разговоры с братом становились всё более неловкими, и это удручало. Джерард теперь не хотел делиться тем, что с ним на самом деле происходит, по двум причинам: он не понимал, что именно с ним творится, и не хотел погружать в это брата. Им с Майки в детстве говорили, что они невероятно похожи внутренне, будто одну душу разделили на двоих. Поэтому и сейчас абсолютно неосознанно всю боль, печаль и неуверенность они переживали вместе, при этом пытаясь отдалиться ради блага друг друга. Но становилось ли от этого кому-то из них легче?.. Поездка в Белвилль на Рождество ситуацию не улучшила, а неожиданный визит семейства Ли в своём неполном составе в лице Эстель и Джея превратила и без того напряжённый семейный ужин в безумно неловкий. Пока Донна пыталась поддерживать вежливый разговор, кузен и тётя постоянно как-то странно поглядывали на Джерарда, но ничего не спрашивали. Что им не нравилось? Синяки под глазами? Его потрёпанный вид? Здесь, на взгляд Джерарда, было мало непонятного: учёба, подработка, маленькая съёмная квартира и постоянное чувство, будто у него нет своего дома, нехватка общения с нормальными людьми, которым бы был интересен и важен его внутренний мир, а не только то, что он может из него вытащить и предложить для продажи… Да, он загибался, как вянущий без воды и света цветок, одного энтузиазма уже слишком давно не хватало, черпать его было неоткуда и не из кого. Это всё было написано у него на лице? Да пожалуйста, только не пяльтесь так жалостливо, не вздыхайте так сочувствующе, будто кто-то умер снова, он и так знает, насколько безрадостна и окончательно запутана его жизнь.***
Невыносимость семейных посиделок спасла сигарета, морозный воздух и тишина. Джерард поймал себя на мысли, что давно не смотрел на солнце просто так, ради получения эстетического наслаждения. Золотой диск до боли ярко светил в этом декабре, но, кажется, ему снова необходимо было почувствовать что-то яркое, острое, как, например, боль. Он обжигал пальцы, глаза и лёгкие, будто пытался зашить надоевшие раны, желал, чтобы острые лучи зимнего солнца вылечили его от этой странной дыры на месте его грудной клетки, успокоили, вытравили мысли о… Вдруг за его спиной раздался кашель. — Давно не виделись, кузен. — Неуверенно произнёс Джей, подходя поближе к Джерарду. К удивлению Уэя, тот достал из кармана брюк сигареты и тоже закурил. Глаза Джерарда округлились от неожиданности. — С каких пор ты куришь? — С каких пор ты такой раздражительный? — Я всегда таким был. — Врать ты так и не научился. — Джей, ты хотел, кажется, вернуться в дом как можно скорее, моя мама ещё недостаточно порадовалась твоим успехам. — Ты невыносим, хоть это в тебе неизменно. Оба усмехнулись и облокотились спинами на стену дома. — Как Дейзи? — выпуская облачко дыма изо рта, решил поинтересоваться Джерард. — О, решил поиграть в хорошего родственника? — съязвил Джей, но, встретившись с осуждающим взглядом Джерарда, закашлялся. — Прости. Дейзи… Она в норме. По крайней мере, сейчас. Первые месяцы после развода родителей была совсем не своя и успела натворить глупостей. — Я не знал, что… — Не надо, это обычная ситуация, с любой другой семьёй могла произойти. — Но они же были соулами, нет? Джей тяжело вздохнул. Джерард не стал расспрашивать дальше. Неловкость и напряжение сошли на нет, но в воздухе искрились сожаление и недосказанность. Джерарду время от времени казалось, что кузен что-то хочет ему рассказать, но сдерживает себя, в последний момент сжимая губы в тонкую напряжённую линию. Вскоре это стало раздражать, но Уэй не собирался вытягивать из Джея то, что он сам не в состоянии произнести, поэтому затушив сигарету о бортик старой чашки, служившей пепельницей с тех пор, как у неё надкололась ручка, он вдохнул морозный воздух и предложил кузену вернуться в дом. В следующие несколько часов им всем даже удалось создать иллюзию дружной семьи, хотя у каждого в глазах плескалась какая-то необъяснимая тоска. Острые темы для разговора с поразительным мастерством избегались, настоящие чувства замалчивались. На следующий же день после обмена подарками они все молча разъехались. Первыми ретировались Ли, теперь уже не приглашающие в гости, потому что и приглашать было некуда — оказалось, что их дом в Гринпорте вот уже как полтора года продан, а сами они планируют переехать в Чикаго. Джерард чувствовал, как расходится трещина между ним и его семьёй, которая была не нова, конечно, и появилась давно… Но само осознание того, что она есть, теперь стояло болезненным комом в горле. — Может, ты останешься до нового года, Джерард? Он мог поклясться, что раньше никогда не слышал в голосе своей матери столько неуверенности и тихой надежды. «Она всё ещё пытается что-то спасти», — подумал с горькой усмешкой парень. — Нет, мам, у меня были планы. Мы с друзьями… — Я поняла, можешь не посвящать меня дальше. Он бы так и ушёл из дома в привычный холод и одиночество, но почему-то очень захотелось обнять её напоследок. Это было так непривычно для них обоих, так неправильно неловко и странно… Но, кажется, очень нужно. Только уткнувшись матери в плечо он понял, что очень скучал по ней всё это время, по её волосам цвета пустыни, морщинкам вокруг глаз и даже по её любимому запаху косметики и духов. Донна не знала, куда ей деть руки, чтобы неловким движением не спугнуть сына, выпустившего наконец настоящего, ранимого и жаждущего любви себя из-под панциря. Женщина невесомо погладила его по голове, прижалась к лохматой макушке щекой. Это всё длилось всего пару минут, но значило для обоих так много… Натянув пальто и повесив на шею шарф, Джерард хотел поскорее сбежать из дома, слишком много эмоций захватило его всего за пару минут: ему стало страшно, что он захлебнётся этой волной. Донна тихо смотрела за торопливыми сборами своего сына, а потом подошла и поправила шарф на его шее, закутывая получше. — Передавай привет друзьям, — хрипло произнесла она, проведя кончиками пальцев по щеке Джерарда. Он пробежался взглядом по её непривычно нежному лицу, а потом, резко развернувшись, покинул родной дом. Ссутулившись и ни разу не обернувшись, её старший сын ушёл, пока она, прислонив ладонь к холодному оконному стеклу, вслед ему шептала: — Только не наделай глупостей, береги себя, пожалуйста. Кто знает, почему она опять не сказала ему это лично…***
In the Sun I'm not a stranger Black-hearted angel Oh, I hate when you're not around*
Их встреча была случайной. Те дни выдались мрачными, у Уэя буквально всё валилось из рук, вера в свои силы приняла отрицательные значения, а мир, казалось, ждал, когда он его покинет. В тот день шёл дождь, его руки тряслись, а никотин не приносил ни удовлетворения, ни покоя. Она молча встала рядом, другая, но не нарушающая его личный цветовой монохром, своими угольно-чёрными маленькими хвостиками и алой помадой, обрамляющей яркую, как взрыв снаряда, улыбку, а потом резко притянула его в объятия, настолько неожиданные и крепкие, что он даже закашлялся. Чуть позже, уже отстранившись и положив руки ему на плечи, она серьёзно сказала: — Мы все чего-то боимся. И только в наших силах эти страхи задушить. А потом просто ушла, перевернув всё в Джерарде вверх ногами, как ураган в домике Дороти. Позже выяснилось, что эту странную девушку, любящую обнимать незнакомцев и находящую нужные слова в самый подходящий момент, звали Линдси. И она даже не училась в SVA, а время от времени навещала свою подругу, которая была старше его на курс. Она находилась рядом в самый нужный момент и поддерживала уже своим присутствием, оживляла его. Джерард не понимал, как это вообще работает, в голову закрадывалась мысль о том, что она его соул, но это оказалось не так, и, Уэю даже стало грустно от этой новости. У Лин были очень тёплые руки, доброе сердце, синдром спасателя и борца с несправедливостью, но не было браслета жизней на левом запястье от рождения. Вообще. Это означало, что либо своего соулмейта она не почувствует, даже если встретит, либо его в принципе нет. И, кажется, её это вовсе не удручало. Она просто жила и делилась непонятно откуда взявшейся в ней мудростью с ним. Однажды она сказала: — Ты смотришь слишком пристально внутрь себя, но попробуй посмотреть вокруг, попробуй задуматься, что ты, даже не подозревая об этом, кому-то можешь помочь обычной улыбкой. Просто попробуй, тебе станет чуть светлее на душе. И вообще, Уэй, у тебя красивая улыбка, это преступление, что ты её прячешь! Она не хотела отношений, но любила целоваться с красивыми людьми, причём красота для неё не ограничивалась внешностью. Она любила тёмные летние ночи, долгие объятия и запах мокрой травы. Она любила выступать на сцене, но боялась находиться в толпе. Она была самой жизненной энергией, и он не понимал, почему в один дождливый день она просто подошла и поцеловала его. Что он мог ей предложить? Лин не задавалась этим вопросом, просто хотела поделиться с ним тем, что кипело в ней, и таким образом спасти его от себя самого. Линдси училась в музыкальном колледже и однажды попала в программу учёбы по обмену, по которой должна была уехать во Францию на целый год… И пусть их отношения были слишком странными, он понимал, что будет очень скучать, что не уверен в том, что останется прежним к её возвращению, что она вообще захочет иметь с ним дело потом. Он снова закрывался в своей колючей скорлупе… В их последний день Лин появилась на пороге его квартиры так же неожиданно, как и всегда. Она просто протянула ему руку и твёрдо сказала: — Поехали. — Куда? — Ловить руками умирающее солнце. Закат через пару часов, как раз успеем. И не дождавшись его ответа, она просто схватила его дрожащую ледяную руку и повела за собой. И они действительно ловили руками солнце, как будто это было до смешного просто. Они смотрели на огни города с другого берега, кутались в тонкую джинсу и прижимались боками и плечами друг к другу так сильно, будто от этого зависела их жизнь; они пили медовый виски, хрипло смеялись, много курили и обсуждали творчество Боуи и «новую волну»*. Они чувствовали себя такими живыми и настоящими, окрылёнными… И когда оказалось, что за разговором они провели целую ночь, и вдалеке уже брезжил рассвет, Лин спросила: — Ты умеешь готовить блинчики? Джерард смущённо улыбнулся и отрицательно покачал головой. — Я тебя научу. Она уехала, обещая прислать открытку. И только тогда Джерард понял, что эта девушка сделала для него. Она обернула его внутреннюю тьму в лучи умирающего солнца. И ему действительно теперь хотелось жить.