Look for the girl with the broken smile
Ask her if she wants to stay a while
Человеку с ранних лет кто-нибудь помогает. Родители — сделать первый шаг, друзья — быть смелее с другими, общество — не бояться его осуждения. Всегда кто-то, пусть, порой, и незримый, рядом. Когда же речь заходит об отношениях, робко выходящих за рамки близких дружеских, человек остаётся один. Потому как и учить здесь нечему. Только сам он, набивая синяки и шишки, тыкаясь носом в горящие угли собственной неосмотрительности, робости, медлительности или чувственной глухоты, шипя и негодуя, должен научиться самому главному — дорожить тем, кому выпала доля быть ему соулом, половинкой одной души, которая когда-то в древние, покрытые толстым слоем пыли веков, времена, была разделена надвое на потеху Судьбе и её сёстрам, Жизни и Смерти. Вечные обеспечили себе многие столетия бесконечного веселья, наблюдая за тем, как соулы искали друг друга по свету, обретали и теряли, иногда растрачивая последний шанс впустую, бессмысленно, бесследно исчезая всё той же пылью в матрице времени. Судьба была чуть более милосердна к своим питомцам, чем её сёстры; пожалуй, именно она заменяла людям того наставника, поддержку которого всегда бы хотелось ощущать на пути к желаемому. Её уроки были иногда жестоки, но, осознав их необходимость, люди приходили к пониманию того, что их останавливало на пути к своему счастью. Историю о первых истинных дети усваивали ещё в раннем возрасте по рассказам родителей, уж так был устроен их мир. Чем раньше дитя осознавало свою непростую долю, тем проще было смириться с некоторыми явными её несправедливостями. С течением времени, правда, всё чаще родители предоставляли своим детям выбор, вкладывали в головы то, что не обязательно вовсе быть с кем-то истинными, чтобы любить по-настоящему. И если иным это могло спасти жизнь, то другим её ломало.***
Линдси с самого начала была не такой, как все. Сначала её мать долго возводила руки к небу, кляла себя и упивалась жалостью к своему ребёнку. Потом заметно охладела и даже отстранилась от тянущей к ней руки в поисках любви и тепла девочке, а после вообще исчезла из её жизни без следа. Отцу было всё равно, лишь бы дочь возвращалась домой. Пускай не каждый день, но здоровая и частично невредимая (содранные в кровь костяшки были не в счёт — его совсем не удивила новость о том, что его дочь умеет драться). А Лин всегда возвращалась по двум причинам: у неё никогда не будет того, кого она сможет считать своим домом (а именно так высокопарно описывалось чувство обретения истинного), так как и браслета жизней на левом запястье у неё с рождения не наблюдалось; только отец всегда её ждал и поддерживал своим молчанием. С возрастом она научилась читать в его строгости, сдержанности, молчаливости искреннее желание, чтобы она была не только сильной пусть иногда и против всего мира, но и счастливой. Неважно с кем или из-за чего. Их отношения нельзя было назвать гладкими, но и ужасными они не были. Она была благодарна ему за то, что он никогда не считал её неправильной. Это помогало сохранять уверенность перед лицом всех недоумевающих, жалеющих или издевающихся. В её руках была вся свобода мира с одним условием — не подвергать свою жизнь опасности ни при каких обстоятельствах. Потому что таких, кто не связан ни с кем изначально Судьбой, было невероятно мало. Свобода, как оказалось, великий дар. И одновременно проклятие, хотя всё зависело от точки зрения, как и всегда. Одни считали таких, как она, неправильными, другие, напротив, благословенными. Люби кого хочешь? Да как бы не так. В мире, где на каждом углу либо милуются парочки истинных, либо щебечут о том, как скоро придёт их пора обретения, было сложно встретить того, кто бы добровольно отказывался от своей связи с кем-то, определённым ему заранее, ради светлого, не связанного с природой или действием какой-то высшей силы, чувства, которое могла подарить она. «Безопасная любовь», как в шутку она и пара её близких друзей это называла, поначалу казалась подарком небес, свобода выбора буквально пьянила. Пока не обернулась злой шуткой. Кто сказал, что связь с кем-то могут испытывать только истинные, что переживать все вместе подвластно только им? Почему этот пресловутый «дом», обретался в одном человеке на всю жизнь даже среди таких, как она, иных, хотя, по идее, законы истинных не должны были действовать на тех, кто выпадал из, вроде как, давно отлаженной системы? Было бы куда проще, если бы в тот дождливый день в Нью-Йорке она так и не встретила его, безнадёжно мокнущего под дождём, с целой бездной не выплеснутых эмоций во взгляде, утопившей её в тот же миг. Его хотелось обнять, что она и сделала, успокоить, помочь расправить отяжелевшие, тянущие к земле, крылья. Лин прекрасно знала, что у таких, как он, не может не быть соула. Но втайне надеялась, что Джерард своего так и не найдёт, позволив ей хотя бы быть ему близким другом, быть рядом. Может, что-то между ними бы и вышло через несколько лет… Если бы однажды она нос к носу не столкнулась с его истинным. В лице своего давнего друга. Лин внезапно будто впервые по-другому взглянула на него, узнала эти глаза, которые не раз видела на страницах скетчбуков своего… А кто же Уэй теперь ей? Видимо, всего лишь друг. Друг, в котором она так опрометчиво обрела свой «дом». Этот ни с чем не сравнимый цвет… Он действительно напоминал сразу множество вещей: корочку неспелого каштана, тёплую озёрную воду, сияющий в лучах заходящего солнца последний зелёный лист. И всё это сейчас стояло перед ней в живом воплощении, смущённо почёсывающим нос в ожидании её ответа на вопрос, придёт ли она на его концерт. Разве она может не прийти, помня все дни, проведенные за совместным написанием песен, все передряги, из которых приходилось вытаскивать этого неутомимого борца с несправедливостью, так и норовящего врезать очередному представителю лейбла за показательно выброшенные демо-записи, которым даже не дали шанса, все совместно съеденные ведёрки мороженного под слезливые мелодрамы, все звонки посреди ночи, ведь они вдвоём были вечно в погоне за вдохновением, и все вылазки под ворчание сонной Джам, которую они вытаскивали с собой за компанию посмотреть на ночное небо с определённого ракурса, и пусть ей нужно было на следующий день на работу. Помня всё это… Лин, конечно, не могла отказать ему. Никогда не могла. Сильная девочка разрешала себе быть слабой только с теми, кого очень любила… Иногда хотелось, чтобы того августа, когда Фрэнк попал под машину её отца, не было. Чтобы той поездки через Гринпорт не было. Но, видно, то необходимо было Судьбе, чтобы нужный поворот на Монровиль был тогда пропущен, Айеро ехал в шторм на своём велосипеде, естественно не различая дороги, а Джам после столкновения так отчаянно боялась потерять то, что обрела за несколько жалких минут с головой нечаянно пострадавшего на своих коленях — то самое долгожданное чувство. И совсем не зря Лин предупреждала подругу: не влюбляйся в первого встречного. В итоге же прошло уже столько лет в напрасной надежде, в вечном страхе выдать настоящие чувства, уничтожить дружбу одним глупым признанием. Только Лин знала, как это изматывает Нестор — эта безнадёжность, собственная обречённость, вечные шуточки об идеальной паре, которой всем казались они с Фрэнком… Она всё это понимала и сопереживала. Быть иной всегда сложно, вот только для Джам это был сознательный выбор, а для неё — вся жизнь. Множество выработанных за годы правил, ограничений, в попытке укрепить броню, защитить ранимое сердце — всё оказалось напрасным перед внимательным глубоким опаловым взглядом и россыпью едва заметных родинок на щеках. Будь они неладны эти дождливые нью-йоркские дни, сводящие людей друг с другом. Но поцелованные звёздами не должны быть одиноки, ведь так… Иногда Баллато хотелось, чтобы они с Айеро не были знакомы так давно, чтобы она не замечала теперь при каждой с ним встрече всё то, что было схожего у двух её лучших друзей, не иначе как по иронии Судьбы оказавшихся соулами. С того самого дня, когда в голове Баллато начал понемногу складываться пазл, собранный из однажды увиденных зарисовок в одном из старых скетчбуков Джерарда и отдельных, слегка неполных воспоминаний Фрэнка о его последнем лете в Гринпорте до аварии, она будто поставила себе цель — доказать, что они действительно истинные, хотя бы самой себе для начала, чтобы потом не было мучительно больно расставаться. В том, что это будет необходимо рано или поздно, она была абсолютно уверена. Слишком больно было сначала обретать, а потом терять, уж лучше самой отказаться, успокоить себя мыслью о том, что так будет лучше, чем оставить всё, как есть. Нет, не подумайте только, вкусы в еде или музыке у них были разные. Строго говоря, это полнейший бред, что соулы решительно во всём должны быть похожи. Эти же двое были похожи настолько, насколько различные по полярности заряды имеют правая и левая сторона батарейки. Но нечто неуловимо общее в том, как они задирали голову вверх, когда задумывались о чём-то, закидывали левую ногу на правую, находясь в незнакомой компании, таким образом представляясь людям открытыми, но и выстраивая определённые личные границы, как почёсывали кончик носа, сильно нервничая, или одинаково кривили губы в хитрой улыбке и по-особому прищуривали глаза, всё-таки было. Всё это поначалу сводило Линдси с ума, ведь она просто не понимала, как можно быть близкими в жестах или мимике, буквально не помня ничего друг о друге (само собой, это было так, уж она проверяла разными способами), не встречаясь, не то что не живя вместе. Может, и не всё, что рассказывают о связи соулов — выдумка? В один момент, казалось, всё, что она замечала, — наваждение, что она видит то, что хочет, а не что есть на самом деле. Но когда однажды после разговора с Джерардом Линдси позвонила Джам и рассказала, что Фрэнк вдруг решил, что хочет научиться готовить, поэтому попросил её о помощи, и в ближайшие выходные они будут готовить лимонный пирог по рецепту его мамы, потому что тому он приснился, «нет, ты представь, что бы было, если бы я готовила всё, что мне снится, а он как будто зациклился на этой идее», Баллато поняла, что нет… Такое не выдумаешь. Ведь только что она слышала воспоминания Джерарда о лимонном пироге, который он однажды попробовал, а теперь жуть как хочет хотя бы кусочек, «но ни в одной кофейне такого не делают, ты же знаешь». Многим ли одновременно приходят мысли о лимонном пироге? А сны? Всё дело именно в этом пресловутом пироге или в общих воспоминаниях, связанных с этой сладостью, которые не могут быть полностью восстановлены до новой встречи, до обретения?.. Это было похоже на сумасшествие. И таких общих мыслей, снов, воспоминаний становилось с каждым днём всё больше… Либо же просто ей так казалось. Одному снилось что-то, другой тут же включал этот образ в свой текст или рисунок. И так по кругу, в разных пропорциях и ситуациях, доходило до смешного продолжения фраз друг друга. Видеть все эти параллели, понимать их причину было невыносимо, это буквально изводило. Поэтому однажды Линдси согласилась снова уехать из Штатов — не на учебу, как всем сказала (если быть точнее, то только в первый год причина была настоящей); она сбежала на поиски себя, чего-то, что не давало ей покоя, подстёгивало искать дальше, того, что будто бы однажды было утеряно. Можно было бы подумать, что это её соул зовёт её за собой. Если бы он у неё был. Хотя, никто не мог гарантировать того, что его действительно не было только из-за того, что на её левом запястье отсутствовали красные линии жизни. Ей нужен был тайм-аут, небольшой отдых, время для того, чтобы решить для себя, чего она хочет больше и чем ради этого готова пожертвовать. Вернувшись домой через пару лет с огромным багажом воспоминаний и мыслей, Баллато всё-таки решила для себя, что встать между двумя людьми, которые, помимо всего прочего, были ей безмерно дороги, которые были её семьёй, она не сможет. А значит, оставался лишь один выход: попытаться заново познакомить этих двоих, чтобы они вспомнили друг друга, позволили себе быть счастливыми, быть вместе. Линдси всегда желала своим близким только счастья, а теперь это стало её новой целью, настоящим вызовом даже не самой себе, а будто Судьбе — с этой капризной дамочкой у неё были свои давние счёты, которые теперь оказалось возможным свести иначе. Вот уж не думала Баллато, что она, выступавшая раньше против несправедливости распределения истинных, всей этой концепции с предназначенными друг другу Судьбой соулами, так поменяет свои взгляды однажды. Не глобально, конечно, она всё ещё была верна тому, о чём говорила раньше, но ради своих дорогих друзей была готова сделать исключение, ведь они заслуживали быть счастливыми. Теперь её головной болью стал вопрос о том, как же устроить Джерарду и Фрэнку встречу, а затем и обретение — удобный случай никак не подворачивался. Но, кажется, Судьба и без неё с этим справилась, ведь уже через пару месяцев она получила от Джерарда приглашение на его свадьбу, сначала её выбесившее. Куда же он так торопился, почему отчаялся? Если бы кто сказал ещё два года назад Лин, что она так рьяно будет ратовать за исполнение замысла Судьбы, она бы рассмеялась этому человеку в лицо, а после врезала как следует, чтобы выкинул эту чушь из головы. Но людям свойственно пересматривать свои взгляды на многие вещи. Поэтому, остудив первоначальное негодование, поднявшееся в её душе, Баллато решила играть по правилам, лишь немного их совершенствуя по ходу. Да, повод для того, чтобы устроить встречу истинных был уж слишком сомнительный, в конце концов, это же свадьба её лучшего друга с той, кто даже не являлся его соулом (ох сколько же вопросов возникло у Лин, которые ей не терпелось задать Джерарду, как же хотелось стукнуть его хорошенько). И всё-таки это была какая-никакая возможность хотя бы столкнуть их лбами, и пусть даже в качестве гостей. Почему-то она была уверена, что невеста, эта Эмили, была его новым способом сбежать от самого себя. Лин как никто другой знала, что её дорогой друг не справлялся долго в одиночку, ему обязательно нужен был кто-то рядом, кто смог бы в нужный момент собрать его, растасканного по кусочкам навязчивыми мыслями, воедино, успокоить среди ночи, да хотя бы просто обнять. Раньше таким человеком была она, но… Не сама ли оставила его, уехала? Она же и рьяно говорила о том, что не обязательно быть с теми, кто дарован тебе Судьбой… Теперь приходилось учиться на своих ошибках, которые так сильно повлияли на жизни других. Хотя, на спонтанность Уэя она не могла никогда повлиять (и мог ли хоть кто-то — загадка). В том числе эту импульсивность она в нём так любила... И всё бы пошло, как задумано, если бы не тот треснувший в руке невесты бокал, если бы не тот роковой дождь и минивэн на шоссе. Всё бы прошло по-другому, возможно, не так стремительно, ужасно, жестоко… Но, хочешь рассмешить Судьбу, расскажи ей о своих планах, и пусть в некоторой степени они были благородны. Чем бы могло всё закончиться в больничном коридоре, знало одно Провидение, а Лин было по-настоящему страшно, особенно тогда, когда стало понятно, что Джерард и Фрэнк друг друга наконец вспомнили. И она прекрасно поняла, почему у Джамии возникли сомнения по поводу того, смогут ли вместе быть эти двое: тогда и у неё эти же сомнения зашевелились в душе, чуть ли не запутав вновь так старательно осознанные и пережитые чувства. В их взглядах было столько боли, невысказанной обиды, чувства вины и даже злости, что в них тонуло всё счастье долгожданного обретения, словно в трясине. Что будет дальше? Действительно ли они так подходили друг другу, а главное, не загонит ли это обретение их в ещё больший мрак, если вдруг что-то пойдёт не так?.. Эти вопросы, как оказалось, волновали не только её, но и Джамию, вот только причины у них для этого были разными: всё-таки Нестор ещё робко лелеяла свою нежную тайную любовь, кормила её крохами призрачной надежды, и Баллато считала, что вскоре придётся с ней об этом поговорить, учитывая последние обстоятельства. Хотя, может, и не стоило торопиться? Вдруг действительно ничего не выйдет или получится только хуже… Будучи знакомой и с Джерардом, и с Фрэнком достаточно давно, она была твёрдо уверена по крайней мере в одном — оба чудовищно плохо справляются с моральной болью, их будто сбивает с ног ураган и несёт в неизвестность, в пропасть, попробуй останови и верни на землю. Этого она и боялась: что ни к чему хорошему их встреча не приведёт. Но теперь уже было поздно переживать об этом, ведь всё, что могло случиться, уже случилось… Теперь им самим решать, что будет дальше. Мысли вертелись в её голове, пока она выдыхала дым в прояснившееся ночное небо октябрьского Чикаго, стоя на крыльце больницы. Джамия, крепко задумавшись над сказанными ею только что словами, молча кусала губы. Лин вдруг вспомнила, что Чикаго — город, в котором когда-то познакомились её родители. Вот же ирония… Не город, а место судьбоносных встреч прямо. Горько усмехнувшись, она выбросила окурок под ноги и придавила носком туфли. Пора было двигаться дальше, о чём она и сказала Джамии, прежде чем они вернулись в здание больницы. Тем же вечером, лёжа на кровати в мотеле, Линдси прокручивала плёнку своих воспоминаний, когда внезапно на неё обрушилось осознание того, как много всего было пережито за этот день. И как прежде больше не будет. Может, если бы удалось хоть на мгновение закрыть глаза и заглушить гул мыслей, то стало бы легче, проще сделать вид, что всё было всего лишь страшным сном, после которого обязательно чувствуешь себя ужасно разбитым, но всё же просыпаешься и живёшь дальше. Ведь сны остаются снами. Завтра она вернётся в Нью-Йорк, потому что поняла, что больше ничем не поможет своим друзьям. Возможно, это было глупо так долго жить мечтой о чужом счастье как о собственном освобождении, как о своей миссии, чтобы в одночасье стать свидетельницей его так и не вспыхнувшего ярким пламенем пепелища. И пока Джамия на соседней кровати, на которую она упала без сил сразу же, как они зашли в этот номер, спала крепким сном измученного и морально, и физически человека, Лин не могла сомкнуть глаз, всё прокручивая события этого бесконечного дня, сломавшего всё. В дальнем углу комнаты тихо тикали старые часы, будто отмеряя время, отведённое ей самой. Сегодня она вполне могла потерять двоих дорогих сердцу людей, но Судьба решила иначе для всех них. Время... Она впервые ощутила его дыхание на своей коже, оно неумолимо ускользает сквозь её пальцы, словно песок, а ей ещё так хочется разделить с кем-то хотя бы один рассвет. Шумно выдохнув, она закрыла глаза, так и не произнеся вслух принятое решение. Пора двигаться дальше, пока беспощадное время даёт тебе второй шанс. Закрыта одна дверь, но есть и другие.***
Линдси собирала вещи. Вчера вечером после удивительно тёплого впервые за несколько лет молчания разговора с отцом она поняла, что в Нью-Йорке её больше ничего не держит. Этот город будто стал для неё и её близких друзей некой отправной точкой, нулевым меридианом, от которого каждый продолжит свой путь уже по давно заданной траектории. Выбрать, куда же ей перебраться, она решила подбрасыванием монетки перед списком потенциально интересных ей штатов. И хотя на её голосовой почте уже вот как неделю висело предложение от подруги, с которой они были знакомы ещё с Франции, о работе в Sedona Art Center, Баллато его пока что держала в качестве запасного варианта, ведь уезжать в Аризону ради того, чтобы быть администратором культурного центра не было пределом её мечтаний. Другой вопрос, а продолжала ли она мечтать о чём-нибудь... И пусть Фрэнсис предлагала ей жить у себя сколько понадобится (и домик был невероятно милым, и находился в очень живописном, тихом районе…), Лин настолько привыкла выгрызать у жизни любые возможности, бороться за своё место под солнцем в одиночку, что не могла поверить в то, что вот так просто ей предлагают начать жизнь с чистого листа, а главное, обещают поддержать в этом. И, наверное, зря она так удивлялась, что жребий выпал так, чтобы она соглашалась на предложение милой Фрэнсис, ведь подсознательно уже была готова к нему. Отложив в чемодан цветастое пончо, она уже собиралась перезвонить подруге и сообщить о своём скором приезде к ней, как вдруг телефон сам затрещал, забавно подпрыгивая на диване. Лин прижала его к уху, нажав на «принять» и даже не посмотрев, кто ей звонил. — Привет, Лин, — привычно высоким голосом, поздоровался Джерард. Линдси перехватила телефон покрепче, сердце застучало быстрее. — Давно не созванивались, прости. Как ты? Это привычное, по-домашнему уютное «как ты» встало комом у неё в горле. Ведь действительно, с октября с Уэем она почти не общалась, не находила в себе сил хотя бы просто узнать, как он, снова бежала, вжимая голову в плечи, лишь бы не показать, как ей самой тяжело не сорваться и не наплевать на всю эту истинность. Но при этом почему-то подсознательно она была уверена, что с Джерардом всё будет в порядке, он справится, она так часто убеждала себя в этом, что однажды всем сердцем поверила. Скорее, вот такие внезапные звонки в — она глянула на часы — два часа дня были тревожными сигналами. Что-то было не так… Тревога поднялась внутри Лин, но, взяв себя в руки, она будничным тоном ответила: — Земля ещё крутится, не переживай. — На другом конце послышался смешок, который превратился в кашель. В мгновение родившееся внутри неё тепло от звука его смеха сменилось уколом волнения где-то под рёбрами. — Хэй, Джи, ты там чего разболелся? — Да так, промок недавно под дождём, — отмахнулся он, снова пытаясь подавить кашель. Линдси нахмурилась, прикидывая, успеет ли она смотаться в Чикаго до отъезда. — Даже не вздумай срываться и ехать ко мне, — предупредил Уэй, будто прочитав её мысли. — Уверен, что справишься? Ты же там один, в своём дождливом Чикаго, — вроде как в шутку сказала она, внутренне натягиваясь, как струна. Что-то было совсем не так, на уровне ощущений Лин это понимала, но вытягивать из Джерарда клещами то, чем он не хотел делиться с ней сам, не собиралась. Оставалось терпеливо дожидаться того момента, когда Уэй решит, что наконец уже можно перейти к основной причине звонка. — Я не один. — Как-то печально уверил Джерард, и Линдси это совершенно не успокоило. Ага, как же, не один, небось забаррикадировался в своей норе и уже размышляет от тщетности бытия. Но уточнить всё-таки стоило, вот только она не успела — после очередного приступа кашля Джерард продолжил. — Тут… В общем у Фрэнка в Чикаго живёт отец, он пока тоже здесь, так что нет, я совсем не один. — Но в чём же тогда проблема? Звучишь как-то совсем не радостно... Вы так и не смогли расставить все точки над i? — Лин села на пол, поджав под себя ноги по-турецки, под рукой очень вовремя оказался ковёр, чьи длинные ворсинки она теперь будет мучить, чтобы держать себя в руках. — Проблема в том, что… Да я не знаю в чём, честно говоря. Может, я делаю что-то не так, может, всё вообще происходит не вовремя. Я уже ни в чём не уверен. — Так, давай-ка выкладывай все свои мысли по порядку, желательно сопровождая их событиями последних дней. И Джерард с тяжёлым вздохом начал. Его будто сорвало, переживания, душившие его всё это время, как поняла Лин, полились через край, во всех красках описывая всё, что происходило в жизни её дорогого друга в этот месяц. Тревога за Майки, теперь не отвечавшего на его звонки, либо говорившего какими-то загадками, неудачные попытки спокойно поговорить с матерью, врачи, намекающие на то, что состояние комы в случае Эмили не самый хороший знак, и пора бы подумать об отключении от аппаратов при сохранении динамики… Апофеозом всего этого стали ковыляющие на костылях старые-новые отношения с Фрэнком, который просто так теперь не подпускал к себе. Это было похоже на какую-то жестокую игру, где сначала тебе дают возможность сделать шаг, а потом отталкивают. Джерард предположил, что действительно слишком торопится, хочет всего и сразу, как давно не видевший хозяина пёс, натягивающий привязь до боли в шее в попытке дотянуться до своего человека и получить немного внимания. Он рассказал про то, как именно оказался вымокшим до нитки, о знакомстве с Айеро-старшим и его разрешении приходить в музыкальный магазин в любое время, чему Айеро-младший был, кажется, не очень рад, всячески выражая своё недовольство невербально. Джерард не понимал, куда дальше приведёт игра, которую они разыгрывали вдвоём. Они могли обмениваться острыми взглядами и колкими фразами в течение дня, каждый при этом занимаясь своим делом, а потом на прощание будто невзачай, пока никто не видит, касаться рук друг друга с какой-то задушенной нежностью, которую выпускали на волю, только покидая помещение магазина. Однажды Фрэнк принёс ему свой огромный вязаный шарф под предлогом того, что ему надоело слушать каждые несколько минут хлюпанье носа Джерарда, затем самолично закутал его в этот шарф, потом и в плед, достал откуда-то огромную чашку, больше напоминающую таз, и налил ему в неё какого-то пряно-сладкого чая, ворча что-то про то, что «вместо работы приходится тут возиться с ним, как с маленьким». Джерард, пряча нос в шарф, вдыхал приятный запах, исходящий от вязаного полотна, какой-то щемяще домашний, и прятал счастливую улыбку, внутри всё не просто потеплело, а стало пылать, вот уж не известно, из-за чего на самом деле — проявления заботы или самого чая. На следующий же день они уже ссорились до хрипоты из-за какой-то мелочи, о которой в порыве злости и забыли. А через день Джерард заклеивал Фрэнку нечаянно порезанные пальцы пластырями с Гарфилдом, которые теперь всегда с собой носил. Потому что недавно Фрэнк вспомнил, как мама рисовала ему котов на пластырях и бинтах, когда он был маленьким, чтобы ему не было так грустно и больно; он говорил об этом с таким теплом в голосе, которое хотя бы однажды Джерарду хотелось бы почувствовать по отношению к себе. После успокаивающих поцелуев этих самых пальцев, почему-то подрагивающих под губами, они неловко молчали в обществе друг друга весь оставшийся день. И так продолжалось уже неделю… Два шага вперёд, один назад, снова вперёд, три назад. Право, вальс на раскалённых углях. Джерард чувствовал себя глупо и неуместно, он устал, потому как эти качели эмоций, эта неопределённость, всё, что им стоило нормально обсудить уже давным-давно, как взрослым людям, которые пытаются построить серьёзные отношения, висело в воздухе стремительно темнеющей тучей и замалчивалось. Снова. Это было до боли привычно для них. Но так больше было нельзя, он осознавал это, ведь когда-нибудь этот ливень обрушится на их головы, и никакой зонт уже не спасёт. Он не знал, что делать, поэтому позвонил той, которой доверял, чтобы понять, а стоит ли продолжать попытки что-то склеить дальше. Попросить совета… Линдси тихо всхлипнула и зажала рот рукой, потому что этого Джерард не должен был услышать. Почему ей было так больно слышать о тяжёлом развитии чужих отношений? Она не считала себя страдающим эмпатией человеком, так может дело просто было в том, что ей просто-напросто хотелось, чтобы люди, которых она любит (и пусть каждого по-своему), были наконец счастливы… Лин зажмурила глаза, к которым предательски подступили слёзы. Джерард, как всегда запоздало пытающийся исправить ситуацию и страдающий от гиперболизированного чувства вины, взволнованно сказал: — Прости, я… Не должен был на тебя всё это взваливать. Но, знаешь, иногда так хочется иметь возможность кому-то просто рассказать обо всём. Наверное, для этого люди заводят блоги или странички в соцсетях. Не выдерживают внутреннего напряжения. — Перестань, — гнусаво ответила Лин, вытирая щёки рукавом. — Я рада, что ты позвонил мне и всё рассказал, а то, кажется, на один кровавый сюжет в мире стало бы больше. Джерард на том конце звонка усмехнулся и снова закашлялся. Баллато вскочила с дивана и строго спросила: — Так, Уэй, ты там хоть лечишься? Говорящее молчание взбесило её окончательно. От желания лить слёзы не осталось и следа, зато треснуть кое-кого по голове захотелось аж до зуда в ладошках. — Ну… Пью чай с лимоном и имбирём. Иногда сбиваю температуру, — неуверенно начал Джерард, будто придумывал всё это на ходу, в чём Линдси почему-то даже не сомневалась. У Джерарда было замечательное воображение, вот только врать он не умел от слова совсем. — Ясно… Диктуй адрес свой. — Что? Нет, Лин, ты серьёзно решила приехать? — Линдси с трудом проглотила вновь образовашийся ком в горле, услышав удивление и надежду в этом вопросе; нет, у неё была другая идея, хотя, перспектива мотнуться в Чикаго была очень привлекательной, если бы не море причин, по которым ей этого делать не стоило, во главе которых стояли её чувства, и даже не утренний в рейс в Аризону. — Просто пришли мне свой адрес, пожалуйста. В Чикаго у меня есть очень хорошая подруга, которая, хотя бы, принесёт тебе лекарства и человеческую еду. Я бы приехала, но раз ты так просишь этого не делать, — хитро протянула она, — значит, моя прекрасная компания тебе не нужна. — Вообще-то мне тебя очень не хватает, так что не додумывай. Нет уж, Уэй, ты не провернёшь со мной этот номер снова, не надавишь на жалость, пора тебе плыть самому. Только чуть-чуть подтолкну… — И не думала, — хрипло ответила Лин, опираясь рукой на застёгнутый чемодан. Только сейчас она поняла, что и ей его будет не хватать, но и оставаться хвостиком без перспектив — так себе участь. Особенно, когда тебе дают возможность начать всё сначала. — Джи, слушай, я хотела тебе сказать… Я уезжаю из Нью-Йорка. Похоже, что надолго, возможно даже насовсем. Вот только на днях заявила арендодателю, что готова расторгнуть договор. Повисла небольшая пауза, за время которой Линдси что только ни успела подумать про себя, своё решение, засомневаться в том, что поступает правильно. Господи, общение с Джерардом заразило её этой гадостью, где та бесстрашная девчонка, которой она была раньше… Уэй, видимо, поняв, насколько неоднозначно воспринимается его молчание, решил пояснить: — Лин, это… Вау, я рад за тебя, очень-очень! Давно тебе пора было покинуть Готэм. Куда полетишь, птичка? — после этой фразы Линдси поняла, что битву со всхлипами она проиграла. — Хэй, ну чего ты, не плачь, перемены ведь всегда к лучшему, поверь мне. — Ага, да, знаю я твой роман с «перменами к лучшему», — пробормотала Лин и шмыгнула носом. — В Седону. Буду теперь работать в Центре искусств. — Здорово! Может, сможешь вести уроки для детишек. Я не думаю, что там такое уж хорошее музыкальное и художественное образование для детей. Будешь как фея-крёстная, исполняющая желания. — Дурак, как я буду по тебе скучать… — рассмеялась сквозь слёзы она. Хорошо, что не сказала, что любит, хотя, в данном контексте вряд ли это было бы воспринято им всерьёз. — Я обязательно к тебе приеду, как только… Улажу тут всё. — Тогда я напишу тебе адрес, где я пока остановлюсь, пусть будет на всякий случай. — И напиши обязательно, как долетишь, хорошо? — С тебя тоже адрес, Джерард, не думай, что я забыла, — строго сказала она, услышав смешок в ответ. Хороший признак, значит, ему стало легче. — И не переусердствуй там с марафном Звёздных войн, я тебя слишком хорошо знаю! Давай, тебе нужно отдыхать, а мне — собирать вещи. — Да, ты права… Тогда в добрый-дальний, Алиса. — В родном голосе слышалась улыбка, и от этого осознания почему-то становилось очень тепло и легко на сердце. Будто именно этого не хватало ей для того, чтобы почувствовать радостное предвкушение нового приключения. Свой дом она всегда будет хранить в своём сердце, куда бы Судьба её ни забросила… — Спи уже, Абсолем, пора становиться бабочкой. — Ответила она и завершила вызов, не дождавшись ответа. Через пару минут пришло сообщение от Джерарда с адресом. Про себя улыбнувшись, она скопировала текст и переслала с парочкой комментариев нужному адресату. Теперь она была относительно спокойна, что передала заботу о друге в очень надёжные и добрые руки, пусть их обладатель иногда и отказывался признавать в себе это из вредности. Надежда на то, что всё будет хорошо, радостно затрепетала своими крылышками внутри Лин.