My obsession

Вы само совершенство! Вы само совершенство, От улыбки до жеста — выше всяких похвал!

      Нет, сегодня он, как и прежде сотканный из многовековых дум, мефистофельской харизмы и шлейфа ароматов опьяненных алчностью и блудом, канувших в Лету античных государств, шел к покоям господина, отнюдь не с хладным постоянством геометра чеканя методично-щегольской стук каблуков, как делал это каждое утро. Он крался, как вор, с осторожностью хищника, влекомого запахом добычи. Аромат свежесорванных роз сладостным огнем, будто глоток ледяного барбадосского рома, обжигал грудь изнутри, вызывая дрожь во всем теле. Прошли годы, с тех пор как Себастьян обременил собой совсем юную, невинную душу, изо дня в день наблюдая, как ее оболочка зреет, распускается, подобно привередливому тепличному цветку, приобретает пристрастия и нрав уже не ребенка, но взрослеющего капризного сибарита. И Себастьян, без свойственной людям робости, знал: то была его заслуга. Он взращивал, вынеживал сей цветок, со сдержанностью, присущей первоклассному слуге, терпел все его причуды. Легко ли это? Едва ли… Но он понимал: ради исключительной награды надо достойно держать себя. Душа Сиэля давно принадлежала ему — это бесспорно, но плоть?.. Неоднозначный вопрос. Себастьян на своем веку вкусил немало и ангельски чистых, и развращенных, без застенчивости продающих себя мальчишеских тел, и, по сравнению с взрослыми любовниками, они ему нравились даже больше; познать Сиэля, пополнив свой приапический реестр, ему никто не запрещал, но после того, что тому пришлось пережить, Себастьян на близость с ним наложил табу — это было вовсе не жалостью, а делом чести демона. Тем более опошлять первозданный вкус едва ли залеченной им же самим, но всё же неосквернённой души, по меньшей мере, было бы глупо. Сегодня настал роковой день, который все предопределил. Кто бы мог подумать! Природа старой злодейкой-ведьмой сыграла над могущественным демоном, по своей же воле приобретшим человеческий облик, гадкую шутку. Это был внутренний иезуитский голос, терзающий его, это был запах, господствующий над ним, заковывающий в цепи, что крепче стали и золота, это была навязчивость, заставляющая его замирать, дрожащей рукой вытирая испарину со лба, с унизительной вороватостью озираться по сторонам, прислушиваться к каждому звуку-шороху чопорной английской тишины и учащающемуся сердцебиению, прижимаясь к стенам, которые он знал как свои пять пальцев и которые по мановению руки мог обратить в руины Колизея. Себастьян изо всех сил пытался отвлечься, мысленно шутя сам с собой. Заметив вошедшего, Сиэль потер сонные глаза. Как ныне совершенный от джентльменской осанки до кокетливого взгляда, способного обворожить весь мир, к его услугам.       Сегодня Сиэль чувствовал себя особенно скверно, даже не хотелось выбираться из теплой постели. Знобило; тупая, ноющая боль внизу живота полночи мешала спать, к тому же было непривычно мокро и скользко между ног. «Я не в порядке», — мысленно констатировал он, скептически отнесшись к незнакомым ощущениям. Сиэль не стеснялся своей омежьей сущности — он наивно принимал ее в комплекте со своей безупречностью. Он, граф Фантомхайв, — омега, la femme fatale, прекрасный, успешный и неприкосновенный, на которого альфы могут лишь смотреть, захлёбываясь слюной вперемешку с тестостероном. А проблемы могут быть, например, у других омег, у Барда, который периодически бросает на него двусмысленные взгляды, у Себастьяна, да чёрт возьми, у самой природы, но только не у него! Правда, был маленький нюанс, о котором он не знал: течка, со всеми вытекающими последствиями. Этакий каламбур… Утренняя чашка чая предательски позвякивала о блюдце в дрожащих руках Себастьяна. Очень хотелось ему сейчас поклониться, франтовски заложив руку за спину, и, едва коснувшись губами аккуратного ушка, иронично поздравить господина, а заодно и себя с неотъемлемой проблемой каждого омеги, которую, к счастью или к несчастью, ему же самому и придётся решать. Себастьян во многое его посвятил, да только не в этот трепетный интимный момент, деликатно отодвигая его, мол: «А зачем? Всему свое время, а там дальше как-нибудь само собой разрешится». Вот и пришло оно, то самое время, однако ничего не разрешилось. По вашей милости, мистер Михаэлис, — благоволите. — Доброе утро, милорд, я принес вам чай, — Себастьян почтительно склонил голову, — завтрак ждет вас. — У меня сегодня нет аппетита, Себастьян… — Сиэль капризно отворотил лицо, приняв чашку из облаченных в белую лайкру рук. В воздухе витал бодрящий, нежно-горький запах апельсина. Тонкая бровь Сиэля вопросительно изогнулась. — Хм, это не… — Чай с цветком флёрдоранжа, милорд. Лично одобрен Её Величеством, — Себастьян сощурил раскосые глаза, что придало идеальным чертам лица мерлиновскую загадочность. — Символ невинности… Благо, следом за Её Величеством, Сиэль апатично одобрил новый вкус чая. Эту хитрость Себастьян придумал, надеясь, что флёрдоранж слегка приглушит мучающий его запах, исходящий от господина. Да как бы не так! Он поднес руку ко лбу Сиэля, от которого всегда веяло строгой, альбионической прохладой: сквозь перчатку чувствовался нездоровый жар. — Вас что-то беспокоит, мой господин? — Себастьян с трепетным вниманием следил за каждым движением изысканно тонких бескровных губ, шёлковых ресниц. До чего же он хотел, чтобы тот, кому он был так предан, такой гордый и недоступный, теперь по-настоящему доверился и открылся ему. — Нет. Разве должно? — раздраженно отрезал Сиэль, мотнув головой. — Полежать в тёплой ванне — это то, что вам нужно сейчас. — Себастьян понимающе улыбнулся, хотя осознавал, что одной ванной тут не отделаешься. Сколько раз он снимал с Сиэля белоснежные кружева, своими руками мыл его, хладнокровно наблюдая, как тело капля за каплей приобретает первые признаки взросления. Теперь же оно было особенно прекрасно: по-юношески подобравшийся живот, точёные линии лица, теперь лишённые даже намека на детскую припухлость, выпирающие косточки плеч придавали телу некий элитарный аскетизм, а глядя на тонкую талию и немного округлые бедра, тотчас можно было вспомнить воспетый поэтами-символистами образ «вечной женственности». О, многие альфы мира позавидовали бы Себастьяну! Кичился ли он этим? Ничуть, лишь преданно неся свою службу в ожидании причитающейся награды. Сиэль вытянулся в ванне, откинув голову на бортик. Тёплая вода помогла расслабиться и немного притупила боль. — Вам комфортно? Не горячо? Сиэль пренебрежительно потянул носиком. — Что ты добавил в воду? Розовое масло? — Оно помогает снять стресс, милорд, — заботливо пояснил Себастьян, подняв палец. — У него вульгарный аромат, Себастьян. Я чувствую, что у меня вот-вот начнется мигрень… В следующий раз добавляй сандаловое или иланг-иланг. Сколько можно тебя учить? — Сиэль, устало закрыв глаза, изящно потянулся, скрестив пальцы за головой. — Прошу прощения, милорд, но вам всегда нравилось розовое масло… — Ты станешь спорить? — Сиэль повысил голос. — Довольно, я хочу прилечь. — Как вам угодно. Себастьян с увлёченностью и сноровкой мастера Ису-нингё промокал полотенцем мокрую фигурку, приглаживал расческой пепельные волосы и завязывал тёмно-синий шёлковый халат. — Разотри меня! — приказал Сиэль, войдя в спальню. Чернильной волной схлынул с плеч шёлк, обнажая молочную кожу в томном свете комнаты. Пьянящий запах усиливался, заставляя Себастьяна не на шутку нервничать. — Шторы… Я забыл открыть… — отвлечённо пробормотал он, метнувшись к окну. — Не трогай! — жёстко пресёк его Сиэль. — Я сказал: Не Трогай Шторы. Себастьян сглотнул подступившую слюну, оглядев раскинувшееся на белой простыни тело. Нет, бренность никогда не коснется его — такого юного, такого прекрасного, такого желанного… Оно будто создано для истинной любви демона — горячей, нежной, долгой, на роскошных простынях, в багровых каплях лепестков роз. И каждый, кто бы увидел его, мог бы без сомнений сказать: «Этот мальчишка продал душу дьяволу!» О, к чёрту великих творцов, воспевающих бессмертие души и бренность тела!.. К чёрту… Злая ирония. Себастьян в первый раз стыдился своих мыслей. Белоснежные острые зубы, прикусив край перчатки, обнажили тонкие, чаровничьи пальцы. Руки были особенной частью его тела, созерцать которую достойны лишь избранные. Похрустев утомлёнными в тесной лайкре костяшками, элегантно подув на них, привыкши сдувать пепел времён, Себастьян согрел в ладонях сандаловое масло, которое пришлось Сиэлю по нраву, и принялся массирующими движениями растирать его, начиная с шеи. Руки Себастьяна мастерски справлялись со своей задачей: он знал, где нужно сильнее размять плотную мышечную ткань, где надавить всей ладонью, с приятным хрустом расплавляя усталые позвонки, а где ограничиться нежными поглаживаниями. Он старался уделить внимание каждой клеточке тела, даже кончикам пальцев, что особенно нравилось Сиэлю. Прискорбно, что сейчас он своим массажем никак не исправит ситуацию — лишь больше растревожит похотливую омежью юность, упрямо отвергающую свое естество. — Себастьян, больно! Неожиданная пощёчина, подобная удару лапы игривой кошки, заставила Себастьяна остановиться. Увлекшись, он случайно ущипнул сосок. О, этот взгляд — взгляд ощетинившегося котёнка… «Прошу, милорд, посмотрите на меня так снова!..» — едва не вырвалось у Себастьяна. — Простите… Я буду нежнее… — сбивчиво пробормотал он сквозь тяжелое дыхание. Сиэль распутно откинул ногу, когда руки Себастьяна спустились к животу. За что?.. За что и какие высшие силы вынуждают так мучиться? Растирая поглаживающими движениями нежную кожу паха, уже познавшую новомодные чудеса косметических процедур (уход за телом был одной из слабостей взрослеющего аристократа), Себастьян впервые ощутил доселе несвойственный ему голод… Его глаза сверкнули хищническим красным огнем. Ничто не сотрет из памяти те первые дни, когда мальчик чурался его, с недоверием вздрагивал, когда чужие мужские руки ненароком прикасались к голым коленям, надевая чулки по утрам, конфузливо просил отвернуться, когда выходил из ванны! Он помнил, как с упрямой заботой приручал нахохлившегося, кусачего найдёныша, безбожно украденного из гнезда людьми. Как согревал его, полураздавленного, в своих ладонях, терпеливо кормил с поклёванных рук, лечил переломанные крылышки и разбитое сердце. И вот, он, истекающий греховным нектаром, как юная гетера, бесстыже раскинулся перед ним в своем пленительном великолепии. Себастьян мог прямо сейчас наброситься на желанную, ещё не познавшую всей красоты чувственной любви плоть. Мог бы! Кто запретит всесильному демону в свое удовольствие распорядиться телом, которое, должно быть, не менее лакомое, чем душа?! Себастьян навис над Сиэлем, обхватив пальцами крохотные запястья: едва ли нужно применить силу, чтобы привязать их к изголовью кровати, взять, бесцеремонно, грубо, больно. — Себастьян… — Сиэль сжимался в комок, травленым зверьком смотря на него. — Что с тобой? А что с вами, милорд?.. Пентаграмма на искалеченном, когда-то пролитом лишь синей детской безмятежностью глазу горела — больно, умоляюще жгла и кисть руки, и сердце… Взывает о помощи. К кому?! К тому, кто имеет сейчас абсолютную власть над ним?! К тому единственному, кропотливо и долго прявшему тоньше паутины нить доверия, намеревающемуся в раз разорвать ее, так небрежно и мелочно поймать в свои гиблые тенета?! Блудливый дурман спелых розовых лепестков постепенно утопал в тёплом, проникнутом младенческой невинностью запахе сливок и сладкой клубники. Он изменил свой запах?... Как?! Нет, он просто не изменился сам. Для Себастьяна он все тот же. Он был все тем же маленьким мальчиком, в страхе и отчаянии однажды доверившимся ему одному. И его запах был идеален, как сначала могло показаться. Однако Себастьян понимал: от такого особенно дуреют престарелые псевдоаристократы и некоторые коренастые простолюдины с большими мужицкими руками — увы, не есть хорошо для Сиэля. Разве он не поклялся оберегать его и всегда быть с ним честным? Разве не пообещал, что больше никто не причинит ему боль? Разве можно сейчас позволить себе, опустившись до человеческо-животной слабости, пойти на такую подлость? — Все хорошо, милорд, — Себастьян извиняюще прижал руку Сиэля к своей щеке. Несколько капелек густой бело-прозрачной смазки оросили простынь. Сиэль поерзал по кровати, раздраженно простонав. Боль становилась все острее, заполняя нижнюю часть тела приятным, мучительным, тягучим теплом, подобно медовому воску. Себастьян успокаивающе погладил его по животу, отчего Сиэль взбудоражено дернулся, откинув вторую ногу. «Скажите же, чего вам хочется…» — приоткрыв рот в чарующей, дразнящей улыбке, мысленно повторял Себастьян, повернув к себе его лицо за подбородок. Кончики пальцев званым касанием разжали стиснутые зубки, заставив Сиэля инертно их прикусить. Как же он хотел, чтобы господин сам повелел исцелить его… С его красотой и деньгами, Сиэль мог позволить себе какого угодно любовника, хоть имеющего вкус шоколада и запах «Fleurs de bulgarie», право, многие пэры желали бы целовать его туфельки, если бы он захотел! Если бы захотел… Однако это гордое, ледяное сердце и привередливое тело никому не под силу усладить. В его случае справиться с ломкой во время первой течки может помочь только альфа, причем исключительно опытный, чувственный и заботливый, иначе никак, хоть лезь на стену, что Сиэль, кстати, готов был делать, лишь бы ни под кого не ложиться. — Себастьян…! — захныкал он, сильнее раздвигая ноги. — Сделай же что-нибудь! Я больше не могу… Сил терпеть действительно больше не было у обоих, мучимых вожделением ли, предубеждениями ли — не понятно, чем больше… Себастьян озадаченно нахмурился, терзаемый этическими вопросами и физиологическими потребностями. Что-нибудь сделать, говорите? Запах, исходящий от Сиэля, распалял его всё больше, но он не любил спешить в такие моменты. Тыльной стороной ладони провёл между выпирающими рёбрами, наблюдая за реакцией. Сиэль стиснул зубы и втянул живот. Чёрные ногти оставили сладкой, невесомой поступью дорожку из сотен мурашек от плеча до запястья. Проторенной тропой прошли и приоткрытые губы, осязая горячим дыханием. Бережно, словно хрустальный сувенир, взяв в ладони руку Сиэля, бросая на него робкие вопросительные взгляды, чтобы не потерять доверие, Себастьян поднёс её к губам и обвёл языком каждую венку под бледной, почти прозрачной кожей, синими корнями-нитями прорастающую из сердца, с наслаждением мягко нажал на каждую розовую подушечку, следом пробуя её на вкус кончиком языка, с каждым поцелуем глубже погружал в рот каждый пальчик, посасывал, шаловливо поигрывая горящими влажной вишнёвой искрой желания глазами. О, эта маленькая, нежная, королевская ручка, властная заставить преклонить колени самого Люцифера, жаждущего лишь покорно приникнуть к ней опалёнными губами…! Между руками Себастьяна и Сиэля была особенная трепетная взаимосвязь, и такие вещи, как маникюр и массаж пальцев, Сиэль считал слишком интимными и доверял их только ему, а Себастьяном же в эти моменты овладевал азарт нежного гуру, заставляя блаженствовать. Тело Сиэля изнывало, требуя большего, как бы упорно он ни прятал исходящий мокрым синим блеском взгляд в простынях, как бы ни закусывал до крови губу. По крайней мере, он уже не противился… Себастьян к близости всегда подходил искусно, планомерно разогревая любовника и себя. Наклонившись, он впервые коснулся губами шёлковой кожи, гладкой, чистой, вкусной. Поцеловал налившиеся розовыми ягодками соски, стараясь как можно нежнее приласкать каждый языком, не прикусывая и не сжимая. Во время течки соски особенно уязвимы, а у непривыкшего Сиэля эта чувствительность была наравне с болью, поэтому Себастьян решил пока их не трогать. Места, ранее ему недоступные, были теперь в абсолютной власти. Он, гордый демиург бездн тьмы и похоти, пленённый, покорно склонивши голову пред искушаемой целомудренной плотью, аккуратно взял в ладонь сравнительно небольшой, изящный, действительно, аристократически утончённый член Сиэля и потёрся об него щекой. Оральные ласки он считал неотъемлемыми, но ограничиваться ими, используя лишь губы и язык, считал моветоном, как сахар без чая, — слишком приторно. Нет, это должно быть сладким дополнением к основному блюду. Однако если пресыщенный им же самим хозяин потребует, чтобы он делал это каждое утро, выбора не останется. А от Сиэля такого ожидать вполне можно было. Что ж, побаловать мальчика сладеньким, может, и позволительно. Себастьян медленно облизнул нижнюю сторону члена, нежно приласкал уздечку, присосал губами головку, чувственно причмокнув, и, аккуратно раскрыв пальцами крохотные губки, вонзил острый кончик языка между ними. Тело Сиэля содрогнулось, будто Себастьян лизнул оголённый нерв. Маленькая капелька боли, возбуждающая аппетит, и несколько поцелуев в качестве извинения. Упершись ладонями в раздвинутые бёдра, припал пылающей щекой к благотворной прохладе яичек, аккуратных, подтянутых, дружелюбных. Проведя двумя пальцами по гладкой влажной промежности, смакуя, лизнул ее, чтобы Сиэль понял, что его языка больше бояться не стоит. Смазки было много, припухлая горячая дырочка вожделенно пульсировала, однако сразу вторгаться Себастьян не хотел — уж очень ему нравилось подготавливать любовника с помощью пальцев. Чем-чем, а вот своими руками он гордился: они могли творить нечеловеческие вещи, тем более Сиэль к ним привык. Эти пальцы, привыкшие перебирать в розарии кровавые капли чёрного агата в унисон мерным и синхронным, будто метроном, ударам страждущих человеческих сердец, отсчитывая секунды Страшного суда. В таком состоянии Сиэль был бы готов принять любого партнера, но Себастьяну было важно, чтобы секс в первую течку стал для него волшебным, поистине королевским, достойным юного графа. — Себастьян…! — Сиэль, приподнявшись на локте, вцепился в его плечо. — Будет больно?... — Нет, нет… — Себастьян утешающе погладил его по внутренней стороне бедра, доверительно смотря в испуганные глазёнки. — Будут немного необычные ощущения, которые постепенно исчезнут, не оставив ничего, кроме блаженства. Он плутовато ухмыльнулся. — Обещаю, что вам никогда больше не захочется заниматься любовью с человеком… Себастьян не спешил вводить пальцы внутрь. Сначала самыми кончиками прикасался к тёплой дырочке, массировал ее, помогая успокоиться и привыкнуть. Сиэль сдержанно простонал сквозь сжатые губы, почувствовав, как один палец плавно вошёл в него. — Сейчас постарайтесь расслабиться. Ваше тело доверяет моим пальцам — примите их… — томно, будто гипнотизируя, прошептал он. Внутри Сиэль был так же прекрасен: горячий, скользкий, глубокий, тесный. Себастьян с превеликим удовольствием часами истязал бы его ласками, ища разные чувствительно-сладкие местечки, о которых может знать только альфа-демон, вытворять пальцами разные фокусы, заставляя терять сознание от множественных мокрых оргазмов — одно время он это часто практиковал, пытая молоденьких омег. Он медленно двигал пальцем внутри, пока напряженные мышцы не размякли и второй палец свободно не проскользнул. Он быстро и безболезненно нащупал предстательную железу, ещё не до конца развитую — с такой надо работать с предельной осторожностью и тщательностью, а ублажить такого капризного омегу не так-то просто. Себастьян слегка согнул пальцы — не давил, пока просто щупал, внимательно следя за лицом Сиэля. Сладостный вздох дал понять, что он все делает верно. Движения сменились на массирующие, и Сиэль инстинктивно потянулся к члену. Себастьян придержал его руку, с таинственной улыбкой покачав головой. — Нет, нет, потерпите немножко. Себастьяну безумно нравилось, когда его любовники испытывают особенный, анальный оргазм — более мощный и глубокий, не помогая руками — многим альфам то было вовсе неведомо. Нет, фрикции руками, конечно, приемлемы, кроме того, добавляют ощущений — дополняют, но не заменяют. Являются своего рода вишенкой на торте, головной нотой элитного парфюма. — Себастьян! Давай, сделай же это…! Я больше не могу ждать…! — буквально взмолился Сиэль, нетерпеливо ёрзая на кровати. Смазка обильно текла по ладони — в этом плане Сиэлю повезло, хорошо, когда ее так много. Себастьян, с бывалой улыбкой инквизитора, медленно, мучительно вытащил пальцы, нежно надавливая на чувствительные места, отчего Сиэль, проскулив, сжался, пытаясь еще хоть на несколько секунд удержать в себе приятные прикосновения. Себастьян хотел сильнее разогреть Сиэля, чтобы соитие стало для него желанным, а не вынужденным. Он сам уже был раскалён, как можно было прочесть в возбужденно вытянувшихся, кошачьих черных, как резкие линии фрачной стройности, зрачках, так живописно и ужасающе контрастирующих со светско-демонической бледностью. Два пальца, элегантно поддев, ослабили узел стесняющего учащающееся дыхание галстука, который тотчас обвил шею Сиэля, привлёк совсем близко, почти прижимая к хитрой, сводящей с ума всех и каждого улыбке. В несколько ловких движений расстегнулись пуговицы фрака и сорочки. Впервые Себастьян предстал перед Сиэлем обнаженным. Он был ухожен и великолепен: утонченные, но в то же время сильные плечи, стройная талия, переходящая в узкие бёдра, сухие плотные мышцы, благородная, нетронутая загаром кожа, лишённая неэстетичной растительности. Сиэль тревожно смотрел на него, смущённо прикусив пальчик и подобрав под себя ноги. Этот неподдельный страх тотчас превратил дерзкого патриция в страждущего, объятого желтоватой, меланхоличной нежностью юношу с полотен Караваджо. Тело Сиэля вожделело, но психологически он ещё не был готов к близости, и Себастьян понимал это… Он чувствовал, что мальчик сейчас видит в нем взрослого мужчину, который хочет властвовать над его телом и может с лёгкостью причинить боль. Прошло немало времени, но не все раны оно способно залечить… — Не нужно… — низким, зазывным голосом, будто каплями воска оставляя в глубинах души сладостные ожоги, протянул Себастьян, с трепетной, дразнящей нежностью целуя, будто лепестки роз, сжатые колени Сиэля. — Не нужно бояться, милорд… Доверьтесь мне — я ничего не сделаю против вашей воли. Я буду хорошим… Дьявольски хорошим любовником! Детская робость Сиэля постепенно сменялась томящим желанием, так же как и на смену любимым запахам шоколада и теплого имбирного печенья пришли новые, подобающие пристрастиям взрослеющего эстета, ароматы миндаля, красного сухого вина и хабанеро. Неужели изменился и Себастьян?... Чувство гордости по-прежнему давило, мешая расслабиться и принять его ласки. Он всего лишь слуга, разве можно позволить ему прикоснуться к себе? Временная слабость, вызванная прихотью природы, не оставит ли гнусный осадок стыда и бесчестия на долгое время? Себастьян, будто читая мысли Сиэля, лег между всё ещё напряжёнными ногами и, обведя языком идеальное ушко, сладко прошептал: — Не думайте ни о чем, мой господин… Вы нисколько не потеряете, если отдадитесь моим ласкам. Я был и останусь вашим дворецким, а это — останется нашей тайной, только нашей с вами… Еда и секс — главные источники удовольствия у людей, и Себастьян хотел, чтобы сегодня его лорд был удовлетворен сполна. Он, приподняв бедра Сиэля, подложил под него подушку. — Вам должно быть удобно. Снова растерев руки маслом, Себастьян немного помассировал ягодицы и промежность Сиэля, заметив, что его возбуждение начинает пропадать. — Себастьян, давай же! Я не могу больше…! Однако внушительных размеров возбужденный член Себастьяна снова заставил его занервничать — вполне нормальная реакция, ничего не поделаешь. По правде говоря, Себастьян мог контролировать свой размер, но сейчас он под пытками инквизиции не признался бы в этом Сиэлю! Зачем? Он любил и хотел, чтобы всё происходило как можно естественнее. У него было немало опыта с чертовски узкими и маленькими — никого еще на части не порвал, и все были в восторге. Он категорически отвергал теорию о том, что большие члены не для миниатюрных омег — её явно придумал некто, ущербный в сексуальном колдовстве. Устроившись между широко разведёнными бедрами Сиэля, Себастьян коснулся головкой мокрой дырочки. Распалённый, но взволнованный предстоящими ощущениями, Сиэль, пытаясь приподнять голову, тревожно наблюдал за действиями Себастьяна. — Расслабьтесь и лежите спокойно, прошу вас, — Себастьян мягко надавил ладонью ему на грудь. Он особо ценил эти моменты, когда головка только проникает внутрь — здесь ни в коем случае не должно быть резких движений. Конечно, хотелось войти поскорее, но Себастьяну важно было показать юному любовнику, что он не какое-то с цепи сорвавшееся животное и умеет держать себя в руках: о его ощущениях он думал в первую очередь. — Мм… — Сиэль, стараясь не сжиматься, зажмурился и вцепился в простынь, словно пытался отдать ей неприятное ощущение наполненности. — Вот так. Всё уже хорошо, — ласково шептал Себастьян, гладя его бедра и живот. — Больнее уже не будет. Дождавшись, когда Сиэль привыкнет, он вошёл чуть глубже. Первое движение в девственно узкой плоти далось нелегко, несмотря на обилие смазки. Себастьян слегка сжал в ладони его член, двигая ею в такт нежным толчкам. Сладостные ощущения в паху разлились тёплой дрожью по телу Сиэля. — Вам приятно, милорд? — Да…! — Сиэль подложил руки под голову. — Продолжай, Себастьян. Ох, даже теперь он собирается просто лежать и отдавать приказы, но Себастьян не был против. Ему нравилось, поддерживая Сиэля за худенькие бёдра, мягко, виртуозно входить, нависая над ним, щекотать кончиками пальцев шею, бархатистую кожу подмышек, живот, отчего тот истомно втягивал воздух сквозь сжатые зубы и трепетал всем телом. — Себастьян…! Я хочу… — Да, милорд? Что вы хотите? — Себастьян погладил Сиэля по щеке. Тот посмотрел на него и тут же смущённо отвел глазки, залившись несвойственным ему румянцем. — Сильнее… И глубже… — прошептал он, закрывая лицо руками. — О, не смущайтесь, прошу вас! — Себастьян бережно подхватил Сиэля на руки и заботливо прижал к себе. — Вы сейчас прекрасны как никогда… В ваших словах ни капли постыдного. Что за странное чувство у него возникло, когда он посмотрел в эти глаза?.. Беззащитные, навечно изуродованные демоническим бременем, такие… Родные? Нет! Безрассудство! Что за странное тепло в груди, когда тонкие руки легли на шею?!... Сжав ладонями упругие ягодицы, он толкнулся сильнее. Сиэль крепче обнял его. — Вам не больно? Сиэль помотал головой, обвив ноги вокруг его талии. Себастьян чередовал нежные и жесткие движения, углубляя толчки, видя, что Сиэлю нравится: сладко жмурясь сонным котёнком, он тихонько постанывал сквозь довольную улыбку. Себастьян впервые стыдил себя за то, что эта улыбка сейчас была ему дороже всего на свете…! Что за глупости? Неужели тестостерон так действует на человеческое тело? Но нет же. Он ни к кому ранее не испытывал нежности, а теперь… Когда мальчик по-кошачьи играл с его волосами, исступленно впивался короткими ногтями в крепкие плечи, широко раздвигал стройные, гибкие ноги и снова обхватывал ими его, судорожно хватая ртом воздух, запрокидывал голову, подставляя тонкую, такую уязвимую шею, он готов был бросить к его кукольным ножкам все свое могущество!... Сиэль был его слабостью, его одержимостью… Неужто всемогущий властелин нетленных глубин инферно теперь бессилен перед самим собой?!.. Усилив толчки, Себастьян с жаром поцеловал его в шею, в приоткрытые пересохшие губы. Хотелось укусить. Безумно хотелось! Пока нельзя… Еще будет время. «Скажите, прошу вас, скажите, что вам хорошо со мной, милорд!» — мысленно упрашивал он о том, чего не смел произнести вслух. Себастьян ритмично двигался внутри Сиэля, массируя простату, легонько надавливая пальцами чуть ниже пупка, периодически сжимал набухший член. Свой оргазм Себастьян умел контролировать и сейчас желал, чтобы его испытал Сиэль — как можно ярче и дольше. Первый оргазм должен быть незабываемым. Сиэль плаксиво простонал, напрягшись всем телом и крепче прижимаясь к Себастьяну. — Себастьян…! Я сейчас… — Да… — выдохнул он в затылок Сиэля. Себастьян сделал несколько глубоких коротких толчков и, подхватив волну экстаза, кончил. Его член ещё около минуты пульсировал внутри сокращающейся в оргазменных судорогах плоти. Сиэль не кричал в этот момент — лишь тихонько пискнул, тут же прикусив губку, будто сделал что-то нехорошее, но Себастьян и не требовал от него слишком многого. Он убрал взмокшие волосы с раскрасневшегося лица Сиэля и прижался губами к горячечному лбу. Безусловно, Себастьяну хотелось ещё, но пока следовало прерваться и дать Сиэлю немного отдохнуть. Он бережно уложил его на кровать и аккуратно вытащил член. «Когда придёт в себя, будет ругать за испачканную постель, — подумал Себастьян, одеваясь, — ну ничего, ничего — все отстирается, забудется, не останется ни капли следа греха, хотя кто придумал называть сие грехом? Силой воли и самоотречением на сегодня сыты по горло, благодарю!» — Себастьян, — отдышавшись, позвал Сиэль, неприязненно потрогав себя, липкого от пота. — Мне нужно принять ванну. — Конечно, милорд, — он взял Сиэля на руки и вынес из спальни. Прохладная вода приятно освежила тело. — Себастьян, — Сиэль элегантно причмокнул губами, невозмутимо глядя в потолок. — Я хочу ещё. — Но… Вы не устали? — Себастьян…! Ну же… Иди сюда! — бесстыже потребовал он, приподнимая бёдра. Одна мысль, что господин приказывает ему овладеть собой в своей же ванне, казалась дикой и вызвала у Себастьяна непроизвольную нервную улыбку, но что делать? С другой стороны, вполне естественно для течного омеги: хочется много и часто, тем более что Себастьяна его тело приняло, и морально он тоже, кажется, привык. Положение Сиэля казалось мечтой любого омеги: не надо ни ластиться, ни подчиняться, ни подлизываться — лежи тут этакой Клеопатрой в ванне, источай свои молочно-клубничные феромоны, поигрывай прелестными пальчиками ног и приказывай своему преданному слуге иметь тебя, как и сколько твоей душе угодно. Роскошь! Вновь раздевшись, Себастьян ступил в воду и поставил ноги Сиэля на бортики. Тот тяжко дышал в томительном ожидании, с усталым, но алчным прищуром смотря на Себастьяна. Он встал на колени, чтобы бёдра Сиэля были на одном уровне с ним. К сексу в ванне у Себастьяна было неоднозначное отношение: вода помогает расслабиться, в некотором роде даже ощутить состояние невесомости, к тому же исключает попадание воздуха внутрь и последующий дискомфорт, но с другой стороны, смывает природную смазку, что было чревато неприятными ощущениями; однако спорить с господином сейчас было не самое удачное время. Подхватив Сиэля под ягодицы, Себастьян толкнулся внутрь. Тот подался вперёд, опершись руками о дно ванны. Движения были деликатными, но уже более уверенными, чем в первый раз, мощными, глубокими. Искусные повороты бёдрами сопровождали каждый толчок Себастьяна. Сиэль прогнулся в спине, почти нависая над водой. Себастьян огладил выпирающие рёбра, подвздошные косточки и впалый живот: его любовник был восхитителен — истинный юный осквернённый мученик над жертвенным алтарём. И он держит его, трепещущего в руках, и он внутри него. Себастьяна это возбуждало как ничто другое, кровь бросалась в голову, приводя в неистовое, звериное опьянение. Он привстал, поддерживая Сиэля за талию — идеальная поза для стимуляции простаты. Себастьян немного изменил угол проникновения, стараясь толкаться в верхнюю стенку лона. Спрашивать: «Больно или нет?» было бы глупо: он и без того видел, что Сиэлю безумно нравится. Тот довольно мурлыкал, выгибался, сводил колени, пытаясь толкаться навстречу. Себастьян подхватил его под гибкую спинку, почти вытащив из воды. Ощущения Сиэля были сказочные: сладкий жар, подобный прогретому тропическим солнцем чудотворному нектару, проливал низ живота, нежная щекотка, будто утренний шёпот шаловливого ангела, касался самых чувствительных участков тела, сливая их в единую живую рану. Сердце замирало от волнующего чувства невесомости, заставляя нутро сжиматься: он буквально парил над водой, изящно вытягивал носочки, едва касаясь бортиков пальцами ног и упершись в них ладонями, забыв о всякой осторожности. Себастьян не дал бы ему упасть: он крепко держал его под поясницу. Он любил изысканные позы: всегда было интересно, в какой из них партнёр получает больше удовольствия. Сейчас у него было опасение, что Сиэль в последний момент начнёт волноваться, что может соскользнуть, и, возможно, не сможет полноценно насладиться оргазмом, который должен быть ещё дольше и красочнее первого. — Себастьян..! Держи меня! — он ахнул, запрокинув голову, наполовину окунув ее в воду. — Я держу! Не бойтесь! — Себастьян сделал несколько медленных, сочных, массирующих фрикций, толкаясь вверх горячей глубины. Сиэль прошипел и закатил глаза, растворяясь среди залитых эдемским солнцем вересковых холмов, подобно фениксу, сжигая себя дотла и вновь возрождая. Исковерканное блудливой маской прилившей к голове крови лицо расплылось в сумасшедшей, усладной улыбке. До чего же непривычно видеть его таким. Неужели только экстаз способен заставить его улыбаться? Себастьян, тяжко выдохнув, излился в него. Он понимал, что спина Сиэля изнывает, несмотря на то что тот сейчас этого не чувствовал, но резко брать его на руки было нельзя — причинит боль. — Милорд, я сейчас подниму вас, а вы обхватите меня за плечи, но не спешите. Он, осторожно придерживая одной рукой под бёдра, а другой — под спину, притянул Сиэля к себе — тот рефлекторно обнял его и обхватил ногами. Весьма удачная поза, особенно, когда такой миниатюрный любовник. Теперь Сиэль мог сам управлять движениями, выбирая глубину проникновения. Он уже не сдерживался: конечно, не кричал (а Себастьян этого и не любил, считая слишком вычурным) — негромко постанывал, сладко и естественно, скаля белые зубки, когда Себастьян насаживал его особенно глубоко, задевая чувствительные места. — Вам больно, когда я так делаю? — Себастьян остановился и с трепетным вниманием посмотрел в мученически отрешенные глаза Сиэля, когда тот ойкнул. — Вы не должны терпеть — это важно для меня! Я могу быть деликатнее, или можно поменять позу… — Нет…! — процедил Сиэль, поморщившись. — Я не знаю… Иногда больно, но… Мне нравится! Вошёл во вкус, маленький сладострастник. Да, немного остроты приправляют слишком долгую конфетную истому, не давая ей раскрыться пошлым, грубым шлейфом, который едва ли продержится, придают эстетичной пикантности, горчинки, что делает сердечный аккорд в соитии особенно стойким, чувственным, кружащим голову. Себастьян сопровождал движения поцелуями в шею, нежными, тягучими, с наслаждением присасывая мокрую кожу, не кусая — слегка прикасаясь зубами, как дикие пчёлы собирают ароматный нектар с молодого цветка. Ему нравилось. Нет, то, что Себастьян получал удовольствие от самого процесса секса, было понятно, но сейчас он чувствовал несколько другое… Ему было хорошо с хищнической властностью и заботой прижимать к себе тёплое, хрупкое, ещё мокрое от воды тельце, ласкать его снаружи и изнутри, слышать влажные, благодатные, всхлипывающие звуки каждого ритмичного вхождения в истекающую соком плоть. Шея особенно источала феромоны — жутко хотелось ее покусать, покрыть множеством малиново-синих засосов. Буквально срывало голову, сводило челюсти, руки сжимались в кулаки. Чтобы немного умерить пыл, Себастьян присасывал сладко-солёную кожу губами, как можно нежнее, перекатывая во рту. Не причинил боли — как и обещал, зато порядочно изранил себе ладони непроизвольно выпущенными когтями. Неужели на его месте мог быть кто-то другой? Неужели другой альфа мог бы, цинично воспользовавшись безотказностью течного омеги, с лёгкостью взять его? Его маленького лорда, его Сиэля — жемчужину, которую он так долго выращивал в раковине своих ладоней, так забавно и противоестественно ему ставших теплыми! Что себя обманывать, мог бы, и хорошо, если добровольно и если только один. А если бы это был кто-то из слуг? Бард?... А потом ещё и сплёл бы интрижку, и отнюдь не в пользу чести Сиэля. Люди…! С них станется. К тому же неоспорим тот факт, что от человека Сиэль все же может, упаси Люцифер, забеременеть... Не бывать этому! Как минимум, до конца существования этого бренного мира! Он что угодно готов делать, лишь бы Сиэля однажды не потянуло на сторону чьих-то гнусных лап. Даже готов был бы шептать ему всю ночь сказки, опустившись до уровня презренного Оле-Лукойе. Что это?.. Ревность? Абсурд. Подобные низкие чувства свойственны людям, но не ему. Однако от этих мыслей Себастьян почувствовал, как у основания члена набухает узел. Сиэль испуганно ахнул, когда анальный проход сжался, плотно обхватив налившуюся плоть. Не ощущал раньше такого — пришло время пробовать и наслаждаться. — Не бойтесь, милорд… — сбивчиво дыша, успокоил его Себастьян, как можно глубже толкаясь внутрь. — Надеюсь, вы не устали? — он хитро улыбнулся, пощекотав носом ухо Сиэля. В отличие от людей, он мог контролировать сцепку, но ему очень хотелось, чтобы Сиэль испытал это. Себастьян не мог не рассмеяться, успокаивающе поглаживая и прижимая к себе испугавшегося и крепче обхватившего его за шею Сиэля. — Тшш… Все хорошо… Ну, чего же вы боитесь? Всего лишь сцепка, и я могу из неё выйти, когда вы попросите, но неужели вам не нравится? Утешая, он гладил его лицо, целовал щёки, уши, посасывал мочку, поигрывая языком с серёжкой. — Сядь… — простонал Сиэль. — Мне… Удобнее… Себастьян сел на бортик ванны, чтобы он почувствовал опору и взял инициативу в свои маленькие похотливые лапки. И у него это получалось. Поставив ступни на бортик, Сиэль принялся с особенной жадностью насаживаться на член, а вернее, просто тереться о Себастьяна, вертя бедрами, шипя, иногда срываясь на рык, царапая его спину. Собственновыращенный маленький сластолюбивый хищник — ваша, мистер Михаэлис, школа! Тонкие, но сильные, ловкие руки Себастьяна поддерживали его, не давая соскользнуть. Убрав одну руку с его шеи, Сиэль потянулся к члену, хотя и так уже порядком окропил живот Себастьяна семенем. Ненасытный. Впрочем, как и всегда, как и во всем. — Милорд… — Себастьян помог ему опустить одну ногу в воду и изо всех сил прижал к себе. — Вы чувствуете? Набухший узел пульсировал внутри, посылая мощные импульсы, будто нежными ударами тока проникающие в каждую клеточку спекшихся любовным жаром совершенных тел, попадающие в такт слившимся воедино ударам сердец мальчика и демона, приятными судорогами отзывающиеся в кончиках пальцев. Как желал Себастьян, преобразившись в упоении, зайтись звериным ревом, вольно распустив черные крылья, но сейчас не время быть безумцем, пугая маленького хозяина… — Себастьян… — Сиэль, вздрагивая всем телом, уткнулся лицом ему в плечо, вцепившись в растрепавшиеся, жёсткие, вороные волосы. Себастьян с кошачьей мягкостью приподнял его голову за затылок и впервые поцеловал… По-настоящему, глубоко, долго, тягуче, сплетая ловкий острый язык с его неопытным язычком, приятно щекоча нёбо. Сиэль пытался покусывать его губу, принимать, смаковать наставнический и деспотично-нежный поцелуй со вкусом горького миндаля, впиваться в подставленную шею, совсем не больно, однако думал, что вкладывает в эти укусы всю страсть, как делают котята, у которых едва прорезались глазки. И это снова вызвало в холодной груди Себастьяна абсолютно чуждую ему чёртову нежность. Он продолжал сжимать в руках трепещущее в хмельной неге тело, внутри которого он был. Упрямыми судорожными движениями наглаживал тощую спину, перебирая, отвлечённо пересчитывал торчащие позвонки, с тоскливой жадностью хищника накрывал ладонью метку на боку — неизбывную, уродливую рану, оставленную людьми. И шалый голос соблазнительно шептал, подстрекал, просил, требовал, приказывал оставить где-то рядом с бьющимся под пальцами сердцем, принадлежащим ему, свою — красивую, нежную, дорогую, связывающую тело мальчика с ним одним! И Себастьян тут же инертно обхватывал голову Сиэля, как смертельно больной хватается, проснувшись, за ускользающее во сне выздоровление, окунал лицо в тёплый молочный пепел волос, горячим дыханием, кожей пальцев прикасался к закрытым, сотканным из лебяжьего пуха, пронизанным голубыми нитями векам, под которыми двигались глаза. Не есть ли уже эта метка? Нет. Отнюдь не то… Это просто игра. Он просто его фетиш. Не так ли? Себастьян считал ущербными человеческие привычки лгать и бояться. А он боялся. Сейчас, когда был так близко к Сиэлю, он, прислушиваясь к себе, видел вечность. Несокрушимую, прекрасную, любимую. И боялся. Себя. Этот мальчик такой же, как и сотни, тысячи людей, продавших ему души, а его жизнь, как и их, — томительное сладкое мгновенье?!... Гнусная ложь. Он никогда раньше не ощущал слабость, никогда не давал повода для мучительных споров с самим собой, никогда не был ни к кому привязан настолько крепко. Как муза для создания кулинарных и парфюмерных шедевров, он был его слабостью, его одержимостью. Себастьяну захотелось залиться истерическим смехом, оттого что такой чудовищно нелепый оксюморон может быть правдой. — Себастьян… — очнувшись от истомного забытья, Сиэль поднял разомлевшее лицо. — Вы утомились, мой лорд, — он покачал головой, заправляя за ухо лезущую в глаза длинную прядь волос. Сиэль в ответ лишь сонно простонал. Себастьян аккуратно вывел член и посадил Сиэля в ванну. Семя белёсым ручейком стекало с бортика в воду. — Холодно! — тот кривит недовольную мордашку, обхватив руками плечи, хотя на самом деле каждой клеточкой тела ощущает легкость и умиротворение. Вода действительно уже давно остыла. — Простите… Сейчас я отнесу вас в тёплую постель, растоплю камин и принесу подогретое вино, — Себастьян зачерпнул в пригоршни воду и умыл морщащегося от противных, холодных прикосновений Сиэля. Нужно было быстро привести себя в порядок и одеться: он был и остаётся дворецким, и никем другим. Дворецкий всегда и для всех должен быть опрятен, молод, услужлив и улыбчив, какие бы думы его ни тяготили. Ноги Сиэля все ещё дрожали после многочисленных оргазмов. Себастьян помог ему встать и, завернув в мягкое полотенце, отнёс свое сокровище на царское ложе, а потом ушёл за вином и легкой закуской. Сиэль лежал, грациозно согнув одну ногу и закинув руки за голову. Насытившееся лоно все ещё вздрагивало. Волосы в адском свете огней жирандоли отливали иссиня-седым пеплом, что придавало точёным чертам лица особенную, благородную, мертвенно-усталую красоту. — Вам нужно подкрепить силы, — Себастьян, привычно поклонившись, поставил на чайный столик бокал вина и тарелку с нарезанными сыром, холодной индейкой и смоквами. Сиэль поблагодарил его сдержанным наклоном головы и с жадностью припал к горячему терпкому напитку.       Себастьян отрешенно смотрел бдящими в вишневой влаге глаз языками свечей на вздрагивающий аккуратный юношеский кадык, появившийся значительно позже, чем у остальных. Сиэль развивался медленно, Себастьян порой думал, что он никогда не вырастет, но взросление отнюдь не испортило его, природа сохранила в нем былую хрупкость и игрушечное изящество, которыми Себастьян восхищался. Да, он любил созерцать прекрасное. — Себастьян, мой халат… — Сиэль бросил туманный взгляд в сторону, лениво похлопав рукой по простыни, и с лукавой скромностью натурщицы Боттичелли прикрыл руками свою наготу. Без капли сомнения считает всесильного демона своим слугой. Все такой же маленький, глупый мальчик. Что ж, пусть тешит себя. У Себастьяна появлялся жгучий азарт от своего рода ролевой игры, придуманной Сиэлем. Он разгладил складки прохладного синего шёлка, накинутого на плечи хозяина; вдохновенно прикрыв глаза, издалека прислушался, будто чистокровный сомелье, к распускающемуся букету желанного запаха. — Ты никогда не ешь человеческую еду, — задумался Сиэль, поднеся к губам Себастьяна ломтик смоквы. — Попробуй хоть раз — это вкусно. Глумится, как только может. — Я знаю и кое-кого повкуснее… — философски изрек Себастьян, проглотив безвкусный кусочек фрукта. — Что?! — Сиэль удивленно нахмурился. — Самобытный юмор, милорд, — облизнувшись, с неподдельным теплом улыбнулся тот, ловя на себе все тот же недоумённый, наивный взгляд суровой, темной небесной синевы. Ублажённый, господин на время успокоился, но только на время. Скорее всего, ночью он опять возжелает — надо быть начеку. Еще несколько дней, как минимум, за ним нужен глаз да глаз, особенно, если не позволит себя пометить. А он не позволит, и не потому, что больно (хотя, казалось бы, маленький, красивый, нежный укус), а просто из принципа. Объясняй не объясняй — не разрешит, и всё тут. Себастьян уже придумал страшилку, что не побежит, в случае чего, спасать его от Барда. Снова вранье. Конечно, побежит, и Сиэль это прекрасно понимает. Вытянувшаяся маленькая ступня игриво толкнула его в щеку. Себастьян погладил ее и прижался губами к выпирающей на тонкой щиколотке косточке и к каждому пальцу. Жар от камина неумолимо клонил в сон. — У вас много смазки… — язвительно-милая улыбка преобразила инфернальной красоты лицо Себастьяна, деловито подстелившего под Сиэля чистое полотенце. Хоть это и хорошо, но за ночь всё же можно простынь испачкать, а виноватым останется Себастьян. — Себастьян, останься со мной… Тихая и до колющей боли застрявшая в памяти просьба заставила дрогнуть руку, вынувшую карманные часы, задержаться у двери, замереть минутную стрелку, отсчитывающую очерёдную вечность. — Побудь со мной, пока я не усну… По-детски упрямое требование о тепле и защите, не допускающее отказа, в огромных глазах, глядящих на него исподлобья. Останется. Понимающе опустив веки в благородном, сдержанном поклоне. Буднично стиснув зубы, пряча за плотно сжатой дежурной лакейской улыбкой разрывающееся бесстрастное сердце. На ночь. На годы. Навечно. Приручённым Цербером свернувшись у ног Аида.