Пакостник

Марк открыл глаза, с хмурым ненавидящим равнодушием взирая в очередной потолок. Ноги всё ещё подрагивали, подогревая отвращение парня. К себе, к этим чёртовым ногам, к сладостной щекотливой истоме, закравшейся где-то между ними. Отвратительно. — Ну-ну, что ты как не родной? — насмешливо и сально прозвучало над ухом, вызывая пробежавшую по лицу гримасу. — Да ладно тебе... — рука охреневшего имбецила потянулась к оголённым смуглым бёдрам, оглаживая. Марк передёрнул плечами и встал поскорее, пошатнувшись, с пропахшей потом и сексом кровати. Душа, если таковая вообще ещё была способна делать хоть что-то, отличное от гниения скомканным комком где-то в дальнем углу, дёрнулась столь отчётливой брезгливостью и злобой, что клиент отшатнулся от зыркнувшего на него юноши, разглядев отразившееся на глубине бездонных зрачков, на обратной стороне глаз. Забив на грязно ругающегося мужика, темноволосый достал спрятанный рюкзак, пересчитал деньги и, обыденно не обращая внимания на слабость тела, одел себя. Было паршиво. Как всегда искренне паршиво. Вдруг ожидающий того кудрявый ощутил подходящий к горлу болезненный ком и что-то стремительно скручивающееся в груди. Твою ж мать, ну не здесь же... Смуглый симпатичный юноша схватил шлюшьи пожитки и стремительно, на подрагивающих ногах вышел из номера. Зарулил в туалет, даже не морщась от ударившей в нос вони. А чего ожидать от едва ли не самого дешёвого отеля в городе? Урод похотливый, поскупился, тварь. Слабея, Марк кинулся к раковине и включил воду, подсовываясь под струю. Ни хрена. С затылка разлилась омерзительно комнатной температуры водица, слепляя взъерошенные кудри тёмными сосульками. Молодого человека затрясло и он сполз на колени, ухватившись руками за грязную раковину. Глаза крепко закрыты, а под ними словно зияют провалы. Его лишили глазных яблок. Из широко, тупо, бессмысленно раскрытой пасти обильно течёт слюна, а из носа капает. Голова медленно двинулась и глухо стукнулась о дно когда-то белой штуковины. Страх. Дикий, рвущий черепушку, выедший глазницы, закупоривший дыхалку, заставляющий бездумно, бессильно, бесшумно кричать. Колизей вцепился в своё лицо, бесстрастной, привычной частью сознания размышляя, останутся ли на нём следы. Жёсткий мраморный бортик вдавился в грудину, никак не мешая моральной боли медленно переползать в физическую. Иногда становилось легче и напряжённое тело опадало, а мысли с вялой, ничего не значащей эфемерной надеждой скользили в направлении конца этого. Но вот по телу проходилась судорога, эмоции захлестывали сознание, и Марк, дрожа, снова орал сдавленной тишиной, извиваясь уже на заплёванном и затоптанном полу. Через неизвестное количество времени он подполз и прислонился спиной к батарее, опустошённо наблюдая за собой из-под прикрытых век. Он жалок.