Коломбина

страшное в мире — ничто и никто: кроме Бога (мощнее добра! — и умолкни — запомнив): и кроме: знаешь — тебя Г. Айги

             Ласло Броди догадывался, что однажды, поздним зимним вечером, когда, сидя в уютном кресле, он будет слушать тишину гостиной, в дверь позвонят, и по-киношному, будто вырвавшись из нуарного плена, выплевет фигура бывшего напарника. Выплывет призраком прошлого, неугомонного и кипящего. Ласло Броди догадывался, а лучше сказать — мечтал об этой минуте с саднящим наслаждением, чувствуя себя при этом очень важным и очень нужным. Он лениво — не только потому, что растягивал секунды удовольствия, но и потому, что болезнь забирала слишком много сил, — поднялся на худые, кривые ноги, прошлёпал в домашних тапочках к небольшой прихожей и с нажимом навалился на дверь. Январь издыхал, от ненависти и злобы плевался мокрым снегом и стылым ветром, и один смачный плевок пришёлся на захламлённую, покрытую густым мраком, прихожую. На пороге чернела широкая, смазанная от слёз — ветер был нещадным, от сквозняка распахнулась форточка на кухне, — фигура Ховарда Малвайна. Он не решился назвать его детективом. По ностальгическим ноткам, пронизывающим всё его умирающее нутро, Ласло Броди приторно-ласково произнёс «офицер Малвайн», впуская бывшего напарника в дом. Дверь захлопнулась со свистом, от хлопка с верхней полки шкафа упала старая, потрепанная полицейская фуражка. Броди тут же спохватился: резво и живо оттолкнул Малвайна в сторонку, ближе к шершавой стене, и бережно поднял с пыльного пола головной убор.       — Нехороший знак, — недовольно цокнул языком, убирая фуражку обратно наверх. — Ну, чего встал как вкопанный, старый пёс! — он протянул ему руку и Малвайн слабо пожал её.       В гостиной зажёгся желтый, яркий свет от люстры. Броди по-хозяйски придвинул второе кресло — выцветшее от косых лучей солнца, пыльное, с одной единственной старенькой красной подушкой, а сам пошёл задергивать шторы. За окном багровел закат, красные пятна растекались по фиолетовому небу, а полукруг солнца медленно опускался за линию горизонта, утопая в собственной крови. Бывший детектив провел рукой по изумрудной бархатистой ткани портьер, окропленной красным светом из окна и громко вздохнул.       — Чего тебе не сидиться дома, Малвайн? — в его грубом, хриплом голосе звучали нотки тоски. Он повернулся на пятках к Ховарду и хмыкнул. В горле свербило. Малвайн заметил, как Броди шарит рукой по карманам, пытаясь вытащить оттуда беленький бумажный платок.       — Ну уж точно не для того, чтобы спросить, как у тебя здоровье, — он навалился на спинку кресла, закидывая одну ногу на другую. Ласло брезгливо кинул взгляд на мокрую подошву здоровенных ботинок. Весь оптимистичный настрой мигом улетучился.       — А я успел забыть, какой ты нахал.       — У меня был превосходный учитель. — Малвайн растянул бледные губы в подобие улыбки и продолжил. — Помнишь дело Брендона Виджейна? — от одной фамилии лицо Ласло перекосило, он побледнел, сильнее сжимая бумажный платок в трясущейся руке. — Видимо, помнишь, — подытожил наблюдение детектив Малвайн, продолжая язвительно кривить губы. — Тебя ведь из-за него перевели в главный департамент? Да, именно, — Броди сгорбился и быстрым шагом доковылял до своего любимого, уютного кресла напротив детектива, стараясь не встречаться с ним взглядом. — Брендон Виджей… — он будто пробовал каждую букву на вкус, наслаждался ею, растягивал, как ложку меда на языке. — Один из Красных Колпаков. Да! Большая рыбешка для полиции. Помню, сколько шуму было от его поимки. А сколько от того, что он оказался мертвым в загоревшейся машине. Ты сработал на славу. Даже наш доблестный комиссар Гордон не преуспел так быстро, как ты. И конечно, повышение не заставило себя долго ждать.       — Ты пришёл поговорить о том, как работают настоящие профессионалы? — Броди хохотнул, но быстро перестал, чувствуя, как булькают лёгкие. — Тебе уже поздно учиться, Ховард, лучше займись тем, чем ты всегда занимался — бумажками и глупой беготнёй за Джокером. — Чёрные глаза Малвайна опасно блеснули, но Ласло знал, куда бить. — Убийство Харли Квинн — это единственный поступок, которым ты смог прославиться. Как же, наслышан. И у меня есть связи, Ховард, да.       — А помнишь Глени? — теперь бешеный блеск полыхнул в матовых зрачках Броди, он кашлянул. — Помнишь, конечно помнишь. Сколько он тебе заплатил, чтобы развалить дело?       — Мне? — Броди улыбнулся. — Нам, детектив, нам. По полмиллиона каждому.       — Если бы я знал…       — Ты бы всё равно взял деньги. Малодушие, Ховард, всегда было твоей сильной чертой характера. И не пытайся спорить. — Броди не сиделось на месте, он встал, прошёлся вдоль книжного шкафа, с презрением рассматривая корешки книг. Тело его было несуразным и нелепым: на худых коротеньких ножках еле держалось громоздкое, тучное туловище, прикрученная к нему на короткой толстой шейке голова покачивалась, точно у болванчика. Ховард помнил его другим: подкаченным, сильным, с копной ярко-рыжих густых волос, с пышными усами и крепкими жилистыми ногами. Сказывалась работа и спорт. Сейчас сказывался рак лёгких и сидячий образ жизни. Он замер возле Библии и закашлялся.       — Я хочу знать в точности, что случилось третьего апреля двухтысячного года. — Твёрдость в голосе рассмешили Ласло, он вытер розовые губы платком и глянул из-за плеча на бывшего офицера.       — А что случилось третьего апреля двухтысячного года, а, Малвайн? — он ехидно смеялся, да так тихо, что едва можно было уловить хоть единый звук, кроме тяжелого дыхания детектива. — В тот день я пришёл домой и лег спать, зная, что утром стану миллионером. Ах, да, — Ласло стукнул себя по блестящему лбу ладонью и возвёл глаза к потолку. — Ты, верно, говоришь про первое апреля?       — Это дата протокола задержания. Но ведь…       — Но ведь что, старина?       — Ведь на самом деле всё случилось третьего числа. На выезде с моста Спранг зелёный жук…       — Выехал на встречную полосу и врезался на полной скорости в красного мустанга, за рулём которого был Брендон Виджей. В последствии оба автомобиля загорелись. Брендон Виджей погиб на месте. Водитель жука был доставлен в больницу, где, спустя пару часов, скончался.       — Кто был за рулём жука?       — Тогда тебя это мало волновало. Ну, когда мы перетаскивали тело Виджейна в сгоревший мустанг.       — Так кто? — нетерпеливо прикрикнул детектив, сжимая кулаки до белых костяшек.       — Некая Дженни Фил. Что, хочешь оплакать её спустя шестнадцать лет?       — Черствый кусок дерьма, — с выдохом прошипел Малвайн. Его мутило.       — Так что ты хочешь узнать, офицер? — с задором в голосе спросил Ласло, возвращаясь к своему любимому креслу. Его охватила крупная дрожь и дикий экстаз. Всё, как он и представлял. Всё, как показывают в лучших боевиках. Он и бывший напарник берутся за старое дело. Вот только напарник смотрит со злостью и разочарованием, с такой горечью в черных глазах, что становилось не по себе.       — Хочу знать всё, до малейших подробностей.       — Тогда слушай. — Броди уселся поудобней, прокашлялся, пару раз сжал и разжал кулаки, и, наконец, начал. — Брендон Виджей был заядлым картёжником, любил вляпываться в разного рода дерьмо, крутить романы не с теми женщинами и переходить дорогу не тем людям. В девяносто девятом, когда ты сопляком поступил на службу в участок, Виджей связался с Кармайном Фальконе — надеюсь, кто это тебе не придётся объяснять, — и, конечно же, по крупному обосрался. То ли он увел из-под носа людей Фальконе крупную сумму, полученную с продажи оружия, то ли трахнул тёлку его сынишки — меня не посвятили в подробности его наглейшего поступка, а просто приказали убрать. Что ты так хлопаешь зеньками, Малвайн? До того, как комиссар усадил свою задницу на удобное кресло начальника всея полиции Готэма и сдружился с летучей мышью, все копы ходили либо под Фальконе, либо под себя.       Виджей умел прятаться, в этом ему надо отдать должное, но спустя год, в конце сопливого марта, я, наконец, поймал его в самом сосредоточии зла — в Нерроуз, в какой-то задрипанной халупе. Связался с нужными людьми, они, так сказать, провели с ним беседу и всё, что от него осталось — едва остывший труп.       Первого апреля — занимательно, правда? — идиоту Глени папочка подарил новенькую машинку, и тот решил, что пора объездить родной городишко в поисках приключений. Такие, как Глени, всегда их находят. Третьего марта он выехал на своём новеньком мустанге и врезался в несчастного жука — да, и тут несостыковка, врезался он, а не жук. Знаешь, я никогда не верил в совпадения, в судьбу, в рок, но с такими событиями можно поверить даже в бога. Отец Глени большой человек, а все большие люди, знаешь ли, дружат с Фальконе. И тут на горизонте замелькало моё повышение.       Ты помнишь, как звучали заголовки газет за март–апрель? Весь Готэм обмусоливал этих треклятых Колпаков, которые каждый раз ускользали от полиции, точно слизни в руках. Это уже потом, один из них — боюсь при тебе произносить его имя, ты сразу же заводишься, как девствинница при виде члена, — стал самым известным, а на тот момент эта была просто шайка бандитов, грабивших всё без разбора. В Центральном Банке кто-то из этих оболтусов обронил знаменитый головной убор. В ту же ночь я, уходя с работы, забрал его со склада с вещдоками и выехал на мост Спранг. Это ты должен помнить. Мы погрузили тело Виджейна в сгоревшую тачку, подожгли шапку и сделали вид, что первыми приехали на место преступления. Всё сходилось как нельзя лучше, кроме этой малышки Фил в машине. Мне пришлось поставить дату смерти Виджейна как дату аварии. Всё равно девчонкой никто не занялся. Поймали одного из них. Меня сразу в департамент, а ты уселся свой жирной задницей на место детектива в неполных тридцать. Вот как-то так.       — За этим стоял Фальконе? — с равнодушием спросил Малвайн, прямо и не моргая смотря на сияющее лицо Ласло.       — Конечно. Тогда почти за всем стоял Фальконе, даже если он об этом не знал. Глени, чёртов трус, наложил в штаны, как только понял, что случилось — каким чудом он выжил одному Дьяволу известно, да и Глени спустя каких-то пять лет с ним наверное и свиделся. Сразу же позвонил отцу, устроил истерику. Папашка-то мог из-за этого потерять всё, вот и пришлось действовать опрометчиво, отсюда и такая сумма на двоих.       — Тебе, конечно, досталось в два раза больше? — съехидничал детектив.       — А как же? Я ведь поймал ублюдка Виджейна, замял дело Фил.       — Замял дело? — Ховард поддался вперёд, с неподдельным интересом впитывая последующие слова.       — Как такой идиот как ты смог шестнадцать лет просидеть на моём месте? Рехнуться можно. — Он отвернулся от Малвайна, будто ему противно на него смотреть. — На следующий день явился её сумасшедший муженек, давай орать, мол, требует правосудия. Отец Глени пытался предложить ему круглую сумму — тот ещё мудозвон, только и умел, что деньгами сыпать, — но мистер Фил развопился ещё сильнее, мы думали, его удар хватит. Оказалось, что жена его беременна была. Кажется, на третьем месяце. Он пытался достучаться до прессы, но когда та узнала, что подох один из Колпаков, они мигом отвернулись от этого несчастного и пошли строчить свои статейки в газету, брать интервью, шастать где ни попадя, мешать нам работать.       — А что с ним…       — Да подох небось. Про Фил никто и не вспомнил с тех пор. Её похоронили на городском кладбище. Знаю, что этим занимались уж точно не родственники. Их у неё, ну, кроме того сумасшедшего, и не было. Думаю, тут тоже замешен Фальконе.       — Ты так спокойно об этом говоришь, будто… — Малвайн хотел сплюнуть, хотел встать и врезать по довольной морде Ласло с такой силы, чтобы улыбка слетела на вычищенный ковёр в красно-жёлтый ромбик. Но он продолжал сидеть. В пальто жарко, влажна рубаха липнет к спине.       — Думаешь, меня должно это волновать? — Броуди ухмыльнулся. Его передернуло от боли в груди. — Она была мертва, Ховард. Если бы Глени посадили бы, она бы чудесным образом не ожила, не родила бы чудного мальчонку, который в восемнадцать поступил бы в полицейскую академию. Оставь эти сопли бабам и сценаристам. Разве не пригодились тебе эти деньги? Что ты на них купил? Квартирку в приличном районе? Шубу жене? Машину сыну? — Малвайн дрогнул. — Видишь, вот об этом я и говорю. Дело не в нас, дело в прогнившей насквозь системе. А под системой я подразумеваю этот чёртов мир. Молодая и красивая девчонка погибает, когда лоботряс Глени ходит и почем зря коптит небо. Думаешь, в этом мы виноваты? А не тот ли тип, который сидит на облачке и руководит процессом устройства мира?       — Глупо всё скидывать на бога, Броди.       — Да нет, Ховард, не глупо. Я подыхаю от рака, уже третий год, всё жду, когда придет старуха с косой и заберет в ад. А получаю за это одни мучения и тягучие минуты в одиночестве.       — Может, заслуженно? — как-то злорадно скосился в его сторону Малвайн.       — Праведное возмездие?       — Мы тогда не представляли, какое чудище выпустим третьего апреля, Ласло. Не представляли, что по нашей вине половина городского кладбища будет усеяна могильными плитами. Что и сами мы пострадаем от этого больше, чем сумасшедший муженёк.       — Какое чудище? О чём ты? — Броди засуетился, когда Малвайн медленно поднялся с кресла, украдкой осмотрел педантичный и болезненный порядок в гостиной и направился к выходу.       — Постой, офицер, может выпьешь со мной? — в его голосе больше нет надменности, пафоса или желчи. Одна надежда, скулёж и страх одиночества, страх запертой на засов двери и пустого дворика в густой слякоти снега. Малвайн не остановился, не посмотрел, как матовые глаза вдруг заблестели от влаги, как руки дрожали, впивались пальцы в открытую дверь, чуть ли не хватая его за рукав пальто.       Вечерний воздух насквозь пропитан смертью. Густой, туманный и холодный. Сияющие дыры в бархатном небе, огромный лунный глаз над квартиркой на втором этаже. Он больше не может делать вид, что не понимает, что произошло. Он больше не хочет притворяться, что загадка Джокера — просто глупые цифры на жеванной бумаге в кармане брюк. В один вечер он поверил в судьбу, поверил в возмездие, в кару небес, во всё сразу, и эта вера оглушила его, окутала прочным табачным дымом и чувством приближающейся кончины. В груди сквозняк, прошибло в самом центре, чуть правее от сердце, дыру, и теперь внутри гуляет январский ветер. На кухонке горит свет, и тень от фигуры племянницы бросается к подоконнику и тут же исчезает вместе с желтыми бликами на белом асфальте.              Чье-то бубнение под ухом вызывало лёгкое негодование и тремор. Джокер воткнулся взглядом в прозрачную столешницу и так активно думал, что мир вокруг перестал существовать через секунду от начала нудного разговора с двумя братьями Ассо. Сначала его интересовало, где третий, его любимчик — увалень с пустой головой, который писался от страха, как только он хотел заговорить с ним. Любимая игра Джокера, но сегодня и она его не могла прельстить.       Её запах ощущался на каждом сантиметре кожи, он тянул его носом, собирая по крупицам, оживляя её образ в голове. Точённый, мраморный, статуйный, деловито вышагивающий на извилистых дорожках мозга с браунингом в дрожащей руке. Трепет от крика, срывающего голосовые связки гардинами к его босым ногам, от тяжёлого вдоха и выдоха, от вздымающейся груди с твёрдыми сосками — точно пуговки — под рубахой, заляпанной кровью и потом. Идеальное сочетание, эстетический кайф от каждого дюйма бледной, болезненно-прозрачной кожи, где синеют и зеленеют змейками вены. Но лицо уныло-прекрасное, какое он видел месяц назад.       — Да не ты! — он говорит это в слух и на балкончике все разом затихают.       Та, что погибла, улыбается на прощанье, распуская длинные медные волосы по широким плечам; искажаются черты — не так сильно заметно, но он видит разительные отличия, и понимает, что, возможно ошибся. Гэс не смеётся, не кривит прелестные губки в форме сердечка в нахальной усмешке, а тупо наблюдает за ним, всё еще обдумывая, убить ли его или нет. Он готов получить пулю в сердце, разбиться на фарфоровые кусочки у её ног, только чтобы получить ответ на свой единственный вопрос. Будет ли она рядом, когда все, что он задумал, свершится? Он не может дать ей свою жизнь — она слишком ценна для Готэма. Всё, что он может дать ей — новое имя. А вслед ему и новую жизнь, другую, связанную с ним прочной цепью.              Здесь все стены надушены терпким сигаретным дымом, под плесневелым камнем наблёвано, а возле мусорного бака лежит парочка использованных шприцов. Совершенно другая сторона элитного клуба Джокера, горькая, точно сок полыни, пропитанная насквозь ядовитыми газами общественного падения на самое дно глубокой, помойной ямы. И чёрт поймёшь эту аллюзию, не столько дешёвую, сколько правдиву. И чаще эта «правда» стоит сущие копейки, особенно, когда в загашнике миллионы. Когда во внутреннем кармане дорого вельветового пиджака под цвет ночного неба января до сих пор лежит короткий поводок. Натянешь — и правда у тебя.       Лили Гарнет выскочила через чёрный выход, цепляясь острым, как гвоздь, каблучком за порог. Выругалась. Смачно. Сказывались годы общения с отбросами. Сейчас по-другому, она видит их реже, а если мажет по ним надменным взглядом, то делает вид, что никогда их не знала. Та самая правдивая «правда», копеечная, непризнанная, отвергнутая. Но каждый раз выскакивающая как болючий прыщ на заднице.       — Дино! — Лили почти догнала его, почти притронулась к бархатистому рукаву пиджака. Ассо-младший притормозил у самого поворота на «человеческую» сторону улицы, вышел на свет неоновой вывески из глубокой тьмы. — Привет!       — Гарнет? — он не смотрел на неё, оглядываясь по-сторонам, будто общается с любовницей в поле зрения жены. — Что тебе нужно?       — Я слышала про Родерика. Мне жаль. — Она опустила взгляд на свои лакированные туфельки с острыми носами, стыдливо заливаясь румянцем. Поводок натянулся, ошейник болезненно впился в нежную смуглую кожу на шейке.       — Рад слышать. Это всё? — Дино свёл густые брови у широкой переносицы, хмыкнул.       — Я хотела тебе сказать… В общем, я кажется знаю, кто это мог сделать. — Лили решительно задрала голову, не боясь черноты миндалевидных глаз бывшего любовника. Поводок намотали на широкую руку, чтобы собачка не сорвалась и не рванула под машину. Мнимая забота.       — Ну, говори! Или тебе что-то от меня надо? Что, Гарнет? Новые шмотки? Телефон последней модели? Шуба? Что, чёрт возьми?! — Ассо-младший схватил девушку за плечи, хорошенько тряхнул. Чёрные зрачки подёрнула блестящая пелена. У обоих. Один заходился в глухой злобе. Другая — в болезненном припадке от чересчур сильных пальцев, впившихся иголками в оголённые плечи.       — Ничего! Мне ничего не надо! — она оттолкнула его, поглаживая ушибленное место. — Ты говнюк, Ассо, но эта сука заслуживает того, что ты для неё подготовишь. Гэс Харриент. Она работала здесь. Недолго, чуть больше месяца. Я знаю, где она живёт и могу показать.       — Лили Гарнет просто так отдаёт то, что можно хорошо продать. В чем дело, пупсик? Женская зависть? — Дино растягивая толстые губы в подобие добродушной улыбки. Выходит скверно. Неправдиво.       — Она убила моего друга, придурок! Так что моя информация — это месть. Не больше!       — Хорошо, детка. Иди в машину!       — У меня работа…       — У меня тоже. Поехали!