Коломбина

That he would dog me 'round I don't see why People dog me 'round It must be that old evil spirit So deep down in the ground. Soap&Skin «Me and the Devil»

             Он у её ног, согретый вечерним мраком и оконным пересветом на пыльных пятнах февраля, рассматривает дискеты, чтобы выбрать подходящую меланхолию на первую половину ночи. Вторую она уткнётся ему в безволосую гладкую грудь, горячим дыханием прожжет дыру точечно не в сердце, и уже будет ни до фильма, ни до легкой тихой перебранки по поводу тошнотворно-красивого актера. Палмер искоса поглядывает на хмурую Гэс, отмечая болезненную бледность — в ней тысяча и одна причина боятся одиночества и ночных сирен.       Ирл Палмер пришел на помощь с дымчатым рассветом, и окутанный январским холодом пробрался в квартиру детектива с четким намерением быть рядом. И уже больше полумесяца торгуется с безумием на перевес с головной болью и кашлем от сигарет — Ирл никогда до этого не курил. Дурная привычка по слухам погубила его отца. Гэс дышит пеплом и никотином, выбрасывает пустые пачки раз в день, угрюмо подмечая, что надо бы затариться не только ими. Послушный Палмер бежит в ближайший магазин, подскальзывается на предпоследней ступеньке с шелестом пакетов и отдышкой. Ему до чертиков нравится всё, что происходит, но признаться себе значит сказать, что усохший стержень Гэс ему тоже приходиться по душе. А душа у него светлая до прозрачности и перламутровых переливов, Гэс иной раз думает о ней, как о последнем пристанище перед адом. Палмер не знает о внутренней борьбе, двойнике в зеркале и ядовито-зеленых мыслях со вкусом хереса на потрескавшихся губах. Он, наверное, не знает о том, что погубит его быстрее, чем авария на зимних дорогах или предательская пуля на работе. Бытовые катаклизмы — потухшая лампочка в ванной и злобное пыхтение детектива в затылок, когда тот злоупотребляет гостеприимством.       — Может, вот это? — на дискете Николас Кейдж и Джон Кьюсак на фоне самолета и взрывов. Ирл вертит перед лицом Гэс «Воздушной тюрьмой» и та на секунду задумывается.       — А мы разве его не смотрели на прошлой неделе?       — Мы смотрели «Без лица». Там тоже Кейдж.       — А можно не боевик?       — Можно. — Хмыкает. — Но у твоего дяди не сильной обширный выбор — или боевик, или порнуха. Вот. — Глянцевитые груди и томный взгляд шоколадных глаз. Гэс громко фыркает, мажет по пальцам, вырисовывающим узоры на вельветов кресле у шершавой стены.       В ней скопление яда и соцветие злобы, споры по венам к извилинам с надоевшими назойливыми мыслями, уходящими на тонкой границе со сном. В руках пачка Мальборо, толстый фильтр сминает губами и с хрустом поджигает зажигалкой дяди, заботливо оставленной на угловом столике. Косится на недовольное лицо Палмера и слабо улыбается. Затяжка. Курчавый дым к белому потолку. Её донимает стойкая непереносимость е г о присутствия и одиночество. Ловить себя на размышлениях о правильности компании значит подписать смертный приговор — она рада отдаться во второй раз Джокеру, но каждую ночь потеет под Ирлом с сухим изнеможением на лице. И этот выбор добивает быстрее таблеток, головной боли, вечного дяди в соседней комнате под густым светом бордовых штор. Уткнувшись в паркетный пол, прищурившись от дыма, Гэс вырисовывает круги на одном и том же месте — её жизнь истлевает костерком под дождливым небом, так медленно и горько. Головная боль утихает в вечернюю сонливую духоту, пока Ирл заботливо не открывает окно до морозных мурашек по рукам.       Её выбор был так очевиден до приступа бешенства, и когда она рассказывала обо всём дяде, ей казалось, что все правильно и просто. Через время, когда новые таблетки от мистера Уэйда дали слабину, сочащуюся по предательски кровью, Гэс впала в прострацию и всё, что случилось до медикаментозного барьера превратилось не больше, чем в цирковое представление. Джокер на короткий срок стал просто звездой телевидения, что сводит с ума весь Готэм. Теперь она медленно приходит в себя, и это новое «себя» радует излишеством эмоций. Гэс не привыкла растрачиваться на рефлексию. Джокер переиграл абсолютно все. Малвайн не больше, чем экспериментальное чудо, осознавать это до боли приятно.       Звенящая мелодия выводит на вечер в дядиной квартире. Палмер суматошно лезет в нутро кармана и выуживает оттуда телефон. Его голос тихий и спокойный, Гэс вслушивается, чтобы поглотить гармонию в свой первородный и неестественный хаос. Так, говорят, создавали мир.       — Малыш, — целует её пальца свободной от сигареты руки, заглядывает в глаза, и Гэс хочется разрыдаться. Она не заслуживает его. Только не его. — Меня вызывают на смену. У них там особо буйный. Я постараюсь через два часа освободиться. Без меня порнуху не смотри. — Одно касание влажных губ к горячей коже лба. Ирл скрывается за гостинной стенкой. Хлопает входная дверь. Тишина поглощает с хрустом снега за окном. Докуренная до фильтра сигарета дымится между указательным и средним, с недовольством Гэс встает с кресла и топает на кухню.        — Собачка убежала погулять? — у дяди уставший голос, надломленный работой и какой-то духовной тяжестью. Она не дает спать ему по ночам и заставляет пить чуть больше положенного. Перед ним на столе кружка с виски, на дне бряцает о толстые стенки лед. Гэс вдавливает окурок в дно пепельницы, со скрипом садится напротив дяди и окна за его спиной. Долго и прямо смотрит на взъерошенные черные волосы, прежде чем начать говорить.       — Его вызвали на работу.       — Если он думает поселиться в моей квартире, то пусть учтет один нюанс — ему здесь не рады. И почему-то мне кажется, что ты думаешь точно также, как и я.       — Ирл помогает мне…       — Чем?       — Не дает загнуться, — пожимает в немом вопросе плечами. Дядя давится смехом. Поднимает кружку, делает громкий глоток, кривится.       — С этим отлично справляются и таблетки, Гэсси. Как твои…       — Если ты про голоса в голове, то их больше нет, — вранье под острым соусом, который так любит детектив. Он кивает. — А если про… все остальное, то дай мне чуточку больше времени.       — Сколько угодно. — Чешет бороду, пока Гэс крутит на деревянной столешнице зажигалку. В пересохшем горле застрял вопрос, Малвайн сглатывает его с горькой от алкоголя слюной.       — Я хотела…       Это зрело в ней долгий почти месяц. Разрасталось, кустилось, обдавало жаром пожарища. Гэс молчаливо выжидала, когда точка дойдет до кипения, прежде чем поставить её в правильности исканий. И сейчас — так кажется на первый и последний взгляд — самое время. Она встает из-за стола и идет к себе в комнату; из прикроватной тумбочки, выдвинув с грохотом ящик, достает глок — его она забрала из дома Палмера, когда тот устраивал там киномарафон по «Зловещим Мертвецам», — и быстрым шагом возвращается к полупьяному дяде. От него несет на всю кухню, а виски смешивается с растаявшей водой. Глок она кладет перед ним, дуло касается носа собачки на кружке.       — Что это?       — Это то, что ты мне пообещаешь, Говард. — Скомкано выплевывает, лишь бы вырвать из себя злосчастный шип. Глубоко вдыхает затхлый воздух кухни.       — Я не… Ты пила сегодня таблетки?       — На одних таблетках мир не восстановишь. Это, — кивает головой. Облокачивается на дверной косяк на добром расстоянии от дяди — он злится в секунду, а пьяные удары скошенные и болючие. — Спасение. Мы до сих пор не знаем, что со мной. И, возможно, никогда не узнает. Говард… я никогда не стану нормальной…       — А ты ею когда-то была?       — Заткнись! И послушай! Если я переступлю черту, ты пристрелишь меня? Дай мне слово.       — Нет!       — Никогда не поверю, что ты об этом не думал.       — Думал. Но это всё эмоции. А вот это, — берет толстыми пальцами глок и пытливо вглядывается в черный металл. — Это уже холодный расчет.       — О котором тебя прошу я. — Гэс подходит близко, на расстояние вытянутой руки, упирается в стол, нависает с угрозой над дядей, чтобы добиться желаемого. Гэс никогда не думала, что будет желать умереть. — Если он даст команду, Говард, и я не смогу устоять? Не смогу сопротивляться? В этом пожаре никто не пострадал. В следующем жертв нельзя будет избежать. Для этого я ему и нужна — чтобы чужими руками уничтожать. Удобное оружие. И в случае чего живая мишень.       — Ты слишком о себе думаешь.       — А ты лжешь сам себе, что всё происходящее случайность.       — Потому что так и есть.       — Нет, идиот! — шипит с угрозой и глок в руке детектива смотрит уже куда-то в ноги. Предупреждает. — Стрейндж подтвердил мои догадки, ты сам слышал. Ты разгадал загадку Джокера. Что тебе еще нужно знать, чтобы услышать меня?       — Ты не в себе.       — Уже лучше. И что мы будем с этим делать? Таблетки не помогают. Не так, как должны. Это, — дергает рукой в сторону оружия. — Единственный выход. — Выдохнув, Гэс молчит секунд тридцать, а после устало продолжает. — Я не прошу делать это сейчас. Просто дай обещание, что когда я слечу с катушек, ты будешь именно тем, кто прекратит мои страдания. Это не знак высшей любви, чертов ты ублюдок, это именно то, чего от тебя хотели бы жена и сын.       — Чёртова сука!       — Я знаю, Говард. И я хочу услышать…       — Я обещаю, что убью тебя.       — Приятно слышать.       Сгорбившись она возвращается обратно в гостиную, где у ног пустота и разбросанные дискеты. Паточная темнота расползается сгустками по стенами и окно отпечатывается на шершавости из-за проезжающих машин. Улыбается. С плеч сняли тяжесть. Она не до конца верит Говарду, но другого не предложено. Ирл струсил бы, разревелся как ребенок, и умирать стало бы в два раза труднее. Говард вызывает приступ тупой ненависти и пулю из его рук она примет как обещанное с детства.       Февральская стужа колышет голые ветки. По пустым улицам возвращаются с работы уставшие маски натянутого добродушия. У неё кончились сигареты, жить без них удушливо мерзко. Что-то вроде зависимости с горечью на кончике языка. Магазин в соседнем квартале. Она бредет по тонкому слою снега, ночной холод подморозил его и идти скользко и опасливо. Гэс оборачивается на желтый бегущий свет фар, сонливо прикрывает глаза. Натягивает на уши шапку. Выдыхает колкий пар. Как в детстве представляет, что это сигаретный дым. Справиться с никотиновым голодом так легче и забавней. Желтизна света замирает на носке ботинок. Гэс ускоряется по привычки, чувствует спокойствие только когда переступает кафельный порог минимаркета. Машина проезжает дальше, оставляя после себя неприятное послевкусие. Этот автомобиль она уже видела.