На разных полюсах

В участке всё совсем не так, как показывают в процедуралах по каналу Fox. Камера в участке — не заплёванная конура с грязным унитазом в углу и кишащим вшами обоссаным кем-то матрасом, вовсе нет. Скорее просто очень тесная комнатка с одной небольшой жёсткой койкой, где дверь заменили на решётчатые прутья из стали. Впрочем, оставаться здесь Тарино совсем не горит желанием, и продолжает сыпать проклятьями. Эмма же смиренно молчит и глядит исподлобья на полицейского, запирающего решётку. — Советую вам поискать хорошего адвоката. — А вам — новую работу! Как только вы узнаете, кто я… — разъярённо рычит Дэвид, вцепившись в дверь, а полицейский лишь злобно скалится. — Ха, да знаю я, кто вы! Вы — наркоман, и подружка ваша не лучше! Услышав, что говорят о ней, Эмма словно пробуждается от иллюзорного морока: — Вы ничего не понимаете, мы не вместе! — Ваши отношения меня не касаются. Отвечать перед законом будете оба! Разгневанный полицейский, напоследок помахав ключом перед решёткой, уходит прочь. Тарино пинает дверь решётки и, смачно выругавшись, разворачивается к девушке. Их закрыли в одной камере лишь потому, что в отделении сегодня аншлаг — все остальные оказались переполнены, а может по той причине, что идиоту, производившему задержание, захотелось вдоволь поглумиться. «Запирать публичную персону мирового масштаба вместе с последними отщепенцами Америки — это уже слишком даже для самых гнусных копов. Чёрт, неужели и эти не в курсе, кто я такой? Просто смешно! Выберусь и засужу их, мать вашу!» — внутри у Тарино всё кипит, и он украдкой глядит на Эмму. «Компания одной глупой провинциалки всё же лучше, чем любая другая в этой клоаке», — утешает себя мысленно Дэвид. — Что же теперь будет… Что же… — Эмма поднимает заплаканные глаза. Мужчина морщится. Истерики всегда утомляли его — на съёмочных площадках он сталкивался с самыми бурными их проявлениями, и спешил распрощаться с теми, кого легко вывести из себя. И как давал о себе знать многолетний опыт, если актриса не умеет владеть собой на публике, то и в кадре ей будет сложно переключаться от одних эмоций к другим и отыгрывать ровно то, что прописано в сценарии. Преодолев расстояние до дверей в мгновение ока, Эмма хватается за решётку и начинает трясти её с истошными криками: — Выпустите! Я не виновата! Выпустите меня! Это недоразумение! Вы-пус-ти-те! Но в полицейском отделении к таким крикам давно привыкли. Осознав свою ошибку, девушка понуро плетётся к нарам и начинает всхлипывать вновь. — Только не говорите, что собрались устроить здесь истерику и дать этому ублюдку повод ещё раз поиздеваться. — Я не устраиваю истерик… Я просто… Очень расстроена, ведь моя карьера загублена! — розоволосая девица срывается на крик и опять вскакивает. — Какая карьера? Не смешите меня, — язвительно произносит Дэвид. — Разве вы уже где-то снялись? — Да! У Микаэля Андерса! И он отметил мои актёрские способности! — Да неужели? И в каком же фильме, позвольте поинтересоваться? — В экранизации романа «Гордость и предубеждение». — Если вы снялись в массовке, это ещё не значит, что вы стали актрисой, — жёстко отрезает Дэвид, что заставляет девушку побагроветь от ярости. — Это была не массовка! Меня сняли в роли Элизабет… — Ох, вы всерьёз думаете, что я не в курсе, кого утвердили на роль Элизабет? Весь Голливуд знает, что в главной роли задействована Джулия Роналдс! — Да дайте же мне договорить! — взрывается Эмма. — Меня перепутали! И случайно! Сняли в одной сцене! Хотя я пыталась сказать, что Микаэль ошибся! — Звучит как выдумка, — цокает Тарино и ехидно улыбается собеседнице. — Даже не знаю, комплимент это или оскорбление — сравнить вас с Джулией? Она же… — Рыжая? — Старая. — Ну спасибо, — Эмма скрещивает руки. — До этого я даже не задумывалась о том, что меня посчитали старой, но вы открыли мне глаза, мистер «Я всегда беру с собой пакет кокса». Её взгляд из затравленного становится озлобленным, и она надвигается на него, грозя изящным пальчиком с ярким маникюром. — Это всё из-за вас! Если бы не вы, я бы сейчас уже завозила вещи в свою новую квартиру! Я бы могла провести остаток вечера в тёплой ванне с пеной, а не в вонючей клетке! — Смею напомнить, что это не я пробрался на вечеринку знаменитостей без приглашения, — разводит руками мужчина. — А значит, обвиняйте во всём случившемся только себя. — Ах вы… Если бы не ваши наркотики, я бы тут не оказалась! А теперь на мне клеймо подружки дилера, и вы ещё ржёте надо мной! — и Эмма с бешеной яростью начинает молотить ладонями по его груди, от чего Тарино, опешив, пропускает несколько внезапных ударов. Бьёт девица не больно, но сам факт подобной бесцеремонности режисёра уязвляет. Он перехватывает её руки, она пару раз бьёт руками воздух, но поняв, что хватка мужчины не ослабевает, прекращает попытки зарядить ему в лицо. — Успокоились? Вот и отлично. А теперь слушайте меня внимательно. Ещё раз попытаетесь меня ударить — я вас засужу, и тогда вас даже в массовке снимать не будут. Это во-первых. Во-вторых, будете так орать — явится тот коп, только не для того, чтобы послушать ваши оправдания, а чтобы развести нас по разным камерам. Хотя нет, лучше кричите, ведь тогда меня наконец избавят от вашего общества, и я смогу выспаться, пока вы будете торчать в одной камере с настоящими уголовниками. В-третьих — я не наркоман, так что уберите из своего взгляда это надменное презрение. — Ой, простите, пожалуйста, что назвала наркоманом того, кто таскал в кармане своих брюк наркотики, — закатывает глаза Эмма, и её насмешливый тон бесит — нет, не просто бесит, неимоверно, дико, ужасно раздражает Тарино. — Это наркотики моего друга, я не… Чёрт! Почему я вообще перед вами оправдываюсь? — он отпускает девушку из своей хватки. — Просто возьмите себя в руки, наконец, и помолчите хоть немного. Вам ведь ещё никто не говорил, что для актрисы главное — уметь вовремя заткнуться, а? Что ж, видимо буду первым. Я тоже не в восторге от того, что застрял здесь с вами. Зря я вообще за вас вступился — может, тогда бы мне повезло больше. Считая разговор оконченным, Тарино отходит в сторону, брезгливо морщась и не скрывая отвращения — чёрт побери, эти пошитые на заказ брюки не должны были быть осквернены подобным образом, — присаживается на краешек нар. Через пару секунд, совершенно не заботящаяся о чистоте своего платья — словно назло ему — Эмма плюхается рядом и прислоняется к стенке. — Спасибо, что вступились за меня. Пусть это и не помогло. Ещё несколько минут они молчат. В голове у Тарино роится множество вопросов — с чего в клуб нагрянула облава? Почему полицейским был так нужен именно он? Кто навёл их — ведь, судя по тому, что полиция знала, где и у кого искать наркотики, у них в Голливуде есть свой информатор… Но самый главный вопрос, безусловно, один — где носит чёртового Энтони, мать его, Вуда, из-за которого Дэвид и влип в неприятности? Тишина становится настолько гнетущей, что режиссёр первым решается её нарушить. — А ведь нам придётся кидать жребий. Хотя возможно получится и без него обойтись… — Что? Какой жребий? — Как вы могли заметить, нары тут только одни. Значит, кому-то из нас придётся спать на полу. — Чего-о-о? — насупившись, Эмма смотрит на Дэвида. — О, нет, нет, нет, я не буду спать на полу, не мечтайте. — То есть, по-вашему, на полу обязан спать я? — Ну не я же! — Почему нет? — А почему да? Чем вы лучше меня, что вам должны достаться нары, а мне — обгаженный пол? — О, милочка, да всем! — Какой вы скромный! — Скромность оставьте для тех, кто не уверен в себе. — Зато вы на все сто процентов уверены, что нары должны достаться вам, я поняла. Сначала мило болтаете со мной, потом играете в благородство, заступаетесь за меня… — Элементарные правила вежливости, принятые в приличном обществе. Впрочем, откуда вам знать? — Класс, вы зато сейчас прямо блещете приличием! Я думала, вы, как настоящий джентльмен, проявите воспитанность и уступите нары мне. Но, видимо, я ошиблась, — она с вызовом смотрит на него. — Сэр, вы не джентльмен. — Очень тонкое наблюдение! Так же, как и вы, мисс, — не леди, — весёлым тоном изрекает Тарино, переглядываясь с девушкой. — «Унесённые ветром», — одновременно произносят оба и прыскают со смеху. Смех Эммы разносится по всей камере, заполняя всё её пространство, и устремляется дальше, за её пределы, к влекущей свободе. — Так, а ну-ка потише тут! — полицейский — не тот, что запирал парочку, но один из тех, кто участвовал в облаве на клуб — реагирует на шум и заявляется посмотреть, кто же нарушает общественный порядок отделения. — Успокоились! У вас приход что ли, нарики чёртовы? Заканчивайте шуметь, а то в общую переведу! — Всё, сэр, всё, мы ложимся спать, — Эмма поднимает руки в примирительном жесте и машет полицейскому. Тот хмыкает и, бурча себе под нос что-то про приходы, удаляется. — Значит, всё-таки пол? — прищуривается Тарино, когда они вновь остаются наедине. — Ни за что! — Ладно, считайте, что знанием одного фильма из классики мирового кинематографа вы заставили меня капитулировать. Так и быть, поразыгрываю благородство, как вы сказали — лягу на пол. Дэвид встаёт с нар, снимает пиджак и начинает сворачивать на манер подушки. Однако мысль о том, чтобы лечь на грязный пол и замарать дизайнерские вещи, невыносима, и явственно читается на лице мужчины. Нет, ему не жаль потраченных денег и от покупки нового костюма он не обеднеет — всё дело во врождённой брезгливости и своём достоинстве. Чтобы он, Дэвид Тарино… — Э-э-э… Дэвид… — девушка, уставшая наблюдать за тем, как борются на лице нового знакомого усталость и отвращение осторожно касается его плеча. — Думаю, мы оба можем уместиться на нарах. — С ума сошли? Нет, слишком узко. — Давайте попробуем! Она настойчиво тянет его за руку. Он с удивлением смотрит на неё, но долго не размышляет: всё-таки благородство — это удел высоконравственных моралистов, а он уж точно не моралист. Жизнь научила Дэвида пользоваться любыми шансами, и он своего не упустит. — К чёрту, давайте. Только ради всего святого, не вздумайте забираться в туфлях, не хочу, чтобы вы случайно травмировали меня своей шпилькой. Нары и вправду оказываются узкими — настолько, что они едва умещаются на них. — Подвиньтесь. — Мне некуда двигаться, Дэвид, дальше только стена! — Тогда не суйте свою руку мне в лицо, иначе я упаду. Эмма протестует: — Да куда мне её деть? К тому же вы меня тоже локтём пихаете! — Чёрт возьми, я уже жалею о том, что принял предложение разделить нары! Положите свою руку на меня. — Что? Зачем?.. — Затем, чтобы вы не выкололи мне глаз ненароком, — Тарино перехватывает девичью руку и кладёт её на свою талию так, чтобы самому удобнее приобнять новую знакомую. — Дэвид, вы… Её лицо так близко — ресницы подрагивают, губы приоткрыты в немом вопросе, и её дыхание на его щеке… Спустя какую-то долю мгновения мужчина улавливает запах алкоголя и чертыхается. — Вы что, издеваетесь? Хватит дышать на меня перегаром! Не надумывайте себе, не собираюсь к вам приставать, просто в обнимку нам легче поместиться на этом… вип-ложе. Эмма хочет ещё что-то возразить, но Тарино перебивает её. — Сделайте одолжение: закройте глаза и спите уже, наконец. — Ладно, ладно, я поняла! Тихая идиллия длится недолго: кажется, Эмма вовсе не умеет держать рот на замке, и снова пытается завязать разговор. — Как вы думаете, нас скоро выпустят? Но Дэвид не отвечает — закрыв глаза, он усиленно делает вид, что уже дремлет. «Она хоть когда-нибудь затыкается?» На какое-то время он перестал испытывать к ней раздражение, даже сдерживался, чтобы лишний раз не съязвить (и режиссёр сам не понимает, почему: вероятно, виноват алкоголь в клубе, не стоило перебарщивать), но теперь она снова начинает его бесить. Так и не дождавшись ответа, девушка вздыхает, шепчет «Спокойной ночи, Дэвид» и почти сразу же проваливается в сон. Он слышит её посапывание и усмехается — теперь и он сможет поспать. Однако сон не идёт, и Тарино ещё долго лежит, переваривая в голове всё случившееся за один вечер, и в красках представляет, какой ад устроит всему полицейскому отделу. И эта мысль греет его лучше, чем самое тёплое одеяло.