Эпоха

На кухне всегда что-то гремело. А если не гремело, то шкворчало, дымилось, ругалось и материлось. В последних оплошностях Светлана всегда подозревала тараканов. Может быть зря. С большей долей вероятности, это были люди. Анна Димитриевна и сейчас не смогла упустить возможности высказаться. Поморщилась на слишком громкие, как ей казалось, шаги, обернулась и презрительно протянула: — Ага… — смерила зашедшую Диану фирменно-пристальным взглядом, под которым всем домообитателям хотелось съежиться, и, медленно выпустив струйку сизого дыма, добавила: — Значит непрописанные выползли… Занятно. Света только недовольно фыркнула: — Не непрописанные, а вполне законные жители. Могу бумажку показать, — сложила руки на груди, как-то невольно просочилась вперёд, закрывая собой непривыкшую к таким концертам соседку: «Нечего здесь авторитет давить!» — и потихоньку оттеснила их персональную Аннушку к подоконнику. — Да разбирайтесь вы сами! — Анна Димитриевна выскользнула в оставшийся проход и скрылась, потряхивая рассыпающейся шалью. Это была капитуляция. — Спасибо… — Диана даже не успела сообразить что к чему, только ошалело хлопала глазами, а Света уже спешно шарилась по не сгоревшим в буржуйке полочкам. — Вроде бы здесь… — вертела головой, стараясь определить своё и чужое. «Уже свое… Уже…», — но времени на размышления не было: — Берите-берите быстрее. Ваше? А то опять, — передёргивание плечами, — ей же только повод дай. То поленницу будет проверять, то олифу отметит угольком. Диана решила поверить на слово: вытянула из шкафа тарелки, водрузила наверх чашки и решительно кивнула: — Все! Держите двери! — Светлана даже замерла: «Почему так быстро? Это же получается, что все остальное уже занесли? Так, да?» — какая же у неё, оказывается, смышлёная соседка. — Вы же уже все унесли, да? — С вашими этими, — кем конкретно прилежная учительница решила не уточнять: ещё донос напишут, — все своё лучше носить с собой. Посуду бы тоже унести: не побьют — дак попользуют и так оставят. Может, как-нибудь организуем полочку? Светлане оставалось машинально кивнуть: «Влилась Диана — как там ее по батюшке? — в коммунальную жизнь. А может оно и к лучшему», — дверь придержалась даже слишком хорошо. — Светлана, без вас все съедим! — заставляющее отмереть подмигивание. «Нет, ну, Кащенко все равно плачет горькими слезами — ждет». *** Угроза оставить без завтрака — скорее шутка. Марту травяные котлеты не интересуют: гораздо интереснее раскладывать листики на столе. А Диана сидит — даже вилку в руки не взяла! — и смотрит. Внимательно так, чуть улыбаясь. В саду это было бы, конечно, жутко неприличным занятием, но сейчас — лучше смотреть во все глаза: ведь и добавку скоро стоит подложить, и разошедшуюся дочь нужно все же отвлечь. Светины колени, которые вдруг превратились в батут, Диане искренне жаль. Остаётся только сочувственно вздохнуть. — Этот же совсем маленький? — девочка подпрыгивает от нетерпения, хватает уже отломанный кусочек котлеты, прикладывает, внимательно сравнивая: — а этот побольше, — и как ни в чем не бывало протягивает провизию обратно, — держите, мама говорила, что кушать надо много, а вы твёрдая. — А мама мягче? — Светлана отвечает с лукавым прищуром, забирает предложенный кусочек прямо с детской ладошки и закидывает в рот. Отказать невозможно. — А мама, — щечки сами собой надуваются от возмущения, — а мама, как этот листик — на ветре болтается. — Марта! Светлана не может не хихикнуть: — Какая у вас не по годам рассудительная дочь. Сразу видно — учитель. — Она сама, как-то. Уткнуться в тарелку — лучшее решение, а то такие вот младенцы — и не очень — жутко разговорчивы и приносят одни неприятности: даже выпытывать ничего не надо. А Светлана не может перестать улыбаться: Диана так усердно заработала вилкой, смутилась и даже не смеет поднять глаз. Не противится и подложенному куску хлеба. Только замирает на мгновение: «А запястье как кусочки — тонкое совсем». Встреча взглядами случайна: улыбающаяся гроза и подернутый ледяной корочкой малахит. «Совсем как у дочки, только…», — у Марты глазёнки живые, заинтересованные, как и вся она, подпрыгивающая в ожидании ответа на вопрос, который взрослые пропустили мимо ушей. Она ещё не знает, что такое прилично, а что — не очень. И что колени — не панцирная сетка, чтобы так на них скакать, но сияющий взгляд и решительное: «Маму надо кормить!» — обезоруживает. А Диана глаза показывать не хочет, упрямится: поднимает плечи, будто прячась, отворачивается и неотвратимо краснеет. Прелестная помидорка, которую просто необходимо накормить посытнее. Есть у Светланы рабочее чутьё, вопящее, что этот второй завтрак станет для Дианы последним на сегодня. Экономные какие пошли, понимаете ли! Кусок хлеба перекладывают сообща. Светлана одобрительно кивает на инициативу и наблюдает, как Марта, привстав, сосредоточенно пододвигает к Диане тарелку: — Надо кушать! — хмурится, оборачивается за поддержкой. — Полностью солидарна, — очередной кусочек отправляется в рот даже слишком картинно. Смакующе. С довольно прикрытыми веками. — Мааарта, — хочется возмутиться: и так все неприлично, а ещё Светлана подначивает своими улыбочками: — А вы! Вы туда же! Диана задыхается от неловкости. Такая невероятная забота. И, главное, не за что ведь.Это она должна кормить, компенсировать и все… Это же Светлана бегала по очередям, собирала яблоки, а сейчас самозабвенно получает локтями по рёбрам. А в итоге хлеб — наверняка последний — кочует на ее, Дианину, тарелку. — Нет, будем делить на всех, — попытка сделать все по-честному заканчивается обоюдным фырканьем с синхронным перекладыванием кусочков — осторожно располовиненных — обратно. Уверенные маленькие пальчики и грациозно опускающаяся ладонь. «И когда они успели спеться?» *** «А яблок ещё много? А дрова? Мы принесём! А хватит? Мама-мама-ма», — детские вопросы сливаются для Дианы в монотонный гул. И она даже рада, что ее хвостик теперь решил увязаться за Светой. «Она ведь не против, кажется». Соседи ругаются, собаки лают — какие мелочи! Заснуть хочется прямо за столом. «Главное — не садиться, чтобы наверняка…» — раньше помогало. — Мам, — тёплые ладошки касаются щёк, тычут что-то щекочущее под нос. Хочется думать, что все это сон. Не могла же она, в самом деле. Даже в эвакуации такого не было. Всегда держалась. — Мартиш, мама очень устала. Давай ей букетик оставим и пойдём ужин готовить, давай? — и этот баюкающий голос… Просто невозможно так быстро проникнуться симпатией, а значит ничего нет. Так проще. Просто ничего нет, а все кажется. Даже тихий, подозрительно не протяжный, скрип двери. …Диана вздрагивает всем телом, замирает и старается проморгаться. «Уснула… не показалось». Дочка бегает тут же. Отчитывается, как притащила целую вязанку хвороста — сама! — как мешала картошку на сковороде и как нашла свалившийся за батарею кулёчек с сахаром — тот даже отсыреть ещё не успел. А Светлана слушает, кивает и накрывает на стол. Неспешно, будто готовится что-то особенное. Разглаживает ладонями скатерть, расставляет тарелки. Сразу по две, как когда-то до… «Неужели сохранились? А как потом мыть? Это же дольше…», — если бы были силы вскочить, запротестовать — Диана бы так и сделала, но сейчас даже язык — и тот к нёбу присох… — Мамочка, а мы уже все сделали! «Они уже все сделали…» — слёзы подступают сами. Она ведь не заслужила. Даже подвявший букетик, впихнутый в пальцы с обиженным: «Я старалась». — Диана, мойте руки и к столу, возражения не принимаются, — а заботу с сияющей улыбкой и великолепие на столе — пусть и из одной жареной картошки — не заслужила тем более. Разве может «никудышная дочь» получать такое? Вот если бы хворостом прошлись за этот сон: по спине, с оттягом — Диана бы поняла, а мягкое: «Диан, вы только снова не засыпайте. Надо поесть», — это сверх. «Ещё и рукой по спине провела. Тёплой. И ладонь протянула, чтобы... встать», — такого быть не может. *** — Зато яблоками делитесь, на стол накрываете и даже… — Диана осторожно отпивает из чашки, оглядывается и добавляет шепотом: — Даже чай с сахаром. Светлану необходимо порадовать. За все. В этой мысли Диана непреклонна. Пусть это будет россыпь изюма в сахарной глазури. Да, не мясо, не рыба… Пять маленьких шариков на блюдце, но неслышное: «Я не могу принять такое», — лучшее доказательство, что именно оно и нужно. А горящие глаза, которые теперь тоже упорно прячут за прыгающими кудряшками — контрольное. — Я настаиваю, — подтолкнуть блюдце поближе, к пальцам, которые к счастью, решили не убирать, сделать строгие глаза. — Я не могу, — качание головой. «Не может она! Нет, ну вы видели?!» — фыркает Диана громко, показательно, а когда Светлана все равно качает головой — не выдерживает: «Все нужно самой делать!» Ложка. Поближе к губам и, почти не задумываясь, ткнуться кончиком. — Диана, — возглас нельзя произнести шепотом, но тут, кажется, получилось. Совсем обескураженно. — Светлана, вы, вы не подумайте, — ложка выпадает из пальцев, беленький камушек катится по столу, а Диана не смеет поднять глаз, — я же просто видела, как вот такие медсестрички… — совсем шёпотом, — умирают. А вы, вы Марте очень понравились. Кажется. Дальше говорить сложно. В горле предательски пересохло, и если продолжить — будут исключительно хрипы. Диана помнит. Она никогда не могла возразить мужу. Просто боялась. И не ударов тяжелой ладони о спину. Вот этого своего ступора. «А ведь она тоже может, это же… это же совершенно неприлично, — хочется спрятать лицо в ладонях, сжаться и исчезнуть, — она имеет полное право». — Диан, знаете… Ложка все же скребёт о фарфор: «Тёплая». Диана сжимается только сильнее: «Если бы можно было слиться со стулом», — и Света замирает на полуслове, тянется к тонким предплечьям: «Вот кто бы говорил про смерти! Сама не лучше щепки», — тут же отдергивает пальцы. Это она знает свои мысли, а Диана? Которая уже ни жива, ни мертва. — Диан, знаете, вы мне так мамулю напомнили. Она тоже всегда старалась меня накормить и оставить самое вкусное. — Да? — поднять глаза все ещё совестно, но эта улыбка в голосе… «Может стоит?» — Диан, я честно-честно ем, видите? — на такую наглую просьбу, а точнее на прикосновение пальцев к пальцам, Диана не может не среагировать. И ведь правда — подняла с пола камешек, обдула и отправила в рот, а теперь жует, даже зажмурилась. Совсем сладко. — Знаете о чем только жалею? — Диана успевает растерянно качнуть головой. — Что сначала отказывалась. Сто лет такого не ела, правда. — Да? — Именно, — и от этой уверенности становится легче: «Обойдется».