Эпоха

За ночь город замело. Привычно серое, нависающее даже глубоким днём небо и идеальное белое, ещё не раскрашенное следами, покрывало внизу. Заслуга воскресенья. Кому охота выползать пораньше в мерзлоту и темень? Света уверена, что Динку сегодня придётся расталкивать и кормить насильно, чтобы это достояние гастронома не сдуло в переулке, хотя… Если бы под боком не ворочались — Света бы сама завернулась в одеяло и лежала тихой мышкой. Но… — Снег! Падает! — Марта встаёт на коленки, восторженно показывает пальчиком в оконный проем, подпрыгивает от нетерпения и взвизгивает: — Мы же пойдём? Пойдём смотреть? И снеговик! Пойдём снеговика лепить? У меня ручки не замерзнут, правда-правда! — смотрит на Свету честнейшими глазами, сразу же обнимая — чтобы наверняка: «Это мама вечно ворчит и никуда не пускает. В очереди стой, за столом не смейся, на улице не бегай. Как в садике». И Света согласно кивает: — Падает снег, кружится красиво и все белое. Пойдём смотреть? — притягивает девочку поближе, чтобы этот ураган не разбудил Динку. Ей в выходной положено только кушать и спать. Ещё гулять, когда солнечно. И ни о чем не думать — за неделю надумалась. «Мужская школа… Половина переростков, вторая половина не арифметику зубрит, а махорку стреляет на переменах», — Света пыталась представить и каждый раз зажмуривалась от неприятия картины — Динка и они… А потом Диана приходила. Замирала, едва перешагнув порог, стягивала шарф и оседала на пол прямо в пальто. Почти новеньком, только перелицованном, чтобы плеши от моли были не видны. — Опять натворили? — дежурный кивок. Когда они что-нибудь не натворили? Вспомнить бы… Света кидалась тут же. Помочь раздеться, провести, усадить — лучше сразу на кровать. Накормить. Первые две ложки супа Диана проглатывала, не открывая глаз, а потом все же забирала ложку из тёплых пальцев, смущаясь: что тут с ней, как с маленькой? И, давясь, спешно шептала: — Чай я сама, — поила настоявшимся сбором, уже перед самым сном — мята и морквичная ботва, чтобы казалось, что в чашке плавает не два перемерзших листика. По воскресеньям все менялось. Диана настаивала, хотя Света вечно гнула своё и довольная предъявляла обед, с коврижкой к чаю. И это казалось таким привычным, правильным, что Диана даже забывала напоминать себе о партийных постулатах. И вообще, есть тут один постулат про «выручай товарища». «Чем Светуля не товарищ? В партийной организации состоит — большего не надо». *** Звонок — неожиданность. Четыре ровных трели. Света спешно ссаживает Марту с колен, наклоняется к вскочившей Диане: — Я пойду посмотрю, — задерживается на секунду — поправить одеяло. — Свет, там… — Диана мнётся, краснеет и улыбается до ямочек, но все же тянет пальцы, — там халат, — не может оторвать взгляда от хлопковых кружавчиков — толстых, неказистых, ни чета тем, что привозили из Польши, но все равно. «Так нельзя, нельзя, — в голове стучит, пред глазами плывет, но руки упорно тянутся — завязать узел покрепче, запахнуть проклятый вырез. — Чтобы никто…» — что конкретно «никто» Диана не додумывает. Это на потом. Она приведёт все к консенсусу. В конце-концов, семнадцатый съезд уже был… — Дин, там совсем звонят, заждались, — отцеплять пальцы совсем не хочется. Если Диана хватается вот так, жмурится и краснеет, будто ее скосила температура — «Все не просто так. Температура! Может переутомление, может?..» Мысли роятся, а Диана жмурится под тонкими пальцами. И ведь трогают не лоб — слегка поглаживают виски, зачёсывают волосы. Хочется не пустить, вцепиться в руку. «Ещё чуть-чуть, чтобы было хорошо. Совсем неправильно, не делясь. Пожалуйста, — мольба только внутри. Клянчить может Мартиша, может ещё кто будет, а Диана нет… — Совсем падение». — Динь, ложись, а я приду, честно-честно, — укрыть одеялом до подбородка, улыбнуться. — Ну? — спрятать в тепло ладонь — костлявую до ужаса. — Да выйдете уже кто! — теперь барабанят в дверь. Аннушка. — Шастают, кто не попадя. — Иду-иду, Анна Димитриевна, — недовольный шёпот под нос, — надо же позаботиться о моральном облике, — и Диана только улыбается: «Да, мораль на высоте, никто не подкопается». — Я быстро. *** — Мама, зачем вы? Мам… — Света растерянно смотрит на гостинцы. Кладёт выданное на стол и смотрит так виновато, что конфузится даже Диана, для проформы — вцепляется в чашку и прячется. — Вам, девоньки, по очередям стоять некогда, — Лия Давыдовна непреклонна. Докладывает свекольную ботву, пару кусочков рафинада. Вздыхает и виновато достает свёрток: — Не ахти какой подарок, но… — Мама, пряники, смотри! — Марта бесцеремонно лезет под руку и тут же цепляет кусочек, долго жуёт и констатирует: — Свежие! Это тете Свете подарок? Или всем? — решительно смотрит в глаза, ждёт. — Марта! — восклицание обоюдное. — Вы, вы простите ее, она ж… — подхватить на руки, повернуть в себе, чтобы мамуля не видела этой недовольной скривившейся моськи. «Над воспитанием работать и работать». Но Лия Давыдовна забирает девочку к себе, сажает на колени и терпеливо втолковывает. Гладит по волосам, вслушиваясь в настойчивый лепет, и на автомате отводит пальчик ото рта: — Пальчики не вкусные, пряники лучше. Ты у тети Светы спроси, вдруг она поделится. У нее же День Рождения был. Правда я припозднилась, но лучше поздно, да? — Светка! — теперь некрасиво взвизгивает уже Диана. Подумать только. День Рождения был, а эта партизанка молчала. — И когда был?! — встать, сложить руки на груди и буравить взглядом. «Нет, точно партизанка!» — Три недели как, — пальцы теребят кружевную оборку скатерти. Стыдно. Она ведь хотела, как лучше. Чтобы Динка не ломала голову над подарком, чтобы не было надобности доставать что-то эдакое, находить деньги, а вышло… Встать и убежать, чтобы не было так мучительно стыдно смотреть в глаза. И чтобы никто не видел слез. «Обманула, как только могла?! Ничего как лучше не выходит, запомни, Сурганова! И ведь мамуля знала, что это все фарс, что она не любит и сдала» — спешно захлопнуть дверь, выскользнуть из парадной и забиться в арку. Она заслужила. За всю навязчивость, никому не нужную опеку. Слишком много на себя взяла. И пробирающий до костей холод — расплата. Понятная и закономерная. Вину нужно искупать. — Света! — фигурка в пальто кажется миражом. Диана ведь не могла. Зачем ей? — Пошли, нечего тут свою попу морозить! Заледенела совсем, — отряхнуть халат от снега, цокнуть, дотронувшись до волос: «Уже успели промокнуть», — и крепко вцепиться в руку, чтобы наверняка. — Не вздумай еще раз так, не вздумай! Мама перепугалась, и я… — кажется кощунственным ставить все в одну линию, но… Она же замерла вместе с Лией Давыдовной и они пытались понять: почему же так? А потом, будто не сговариваясь, стали действовать: Марту на руки, пальто запахнуть плотнее и искать быстрее. Надеяться, что в порыве Светку не унесло совсем далеко. — Она может, если вот, — Лия Давыдовна поджала губы и быстро выпихала Диану за порог. — Смотри по закоулкам, а мы не заскучаем, — Марта подозрительно скосилась на любвеобильную даму и попыталась сбежать. — Мама! — не дали. —… Больше не надо так… ладно? — ещё чашка кипятка, одеяло сверху, только все равно не помогало. Светка дрожала осиновым листом, старалась слиться со свеже побеленной стенкой и не поднимала глаз. — Девочки, я уж пойду, поздно, — степенный почти поклон. Осторожно притворенная дверь. — Светка… — сил почти нет. Диана подсаживается ближе, берет руки в свои, сжимает, надеясь согреть. — Зачем? Подумаешь, День Рождения. Потом поздравим, покушаем. Достану чего. — Не хочу, не надо ничего доставать, я не стою, — голос совсем тихий, голова почти уперлась в стол, и Диана обмирает. — Как это — «не стою»? А больница, а малыши, а… а Марта? Вот дурочка, — прижать покрепче, убаюкать, чтобы больше никаких прогулок посреди зимы.