Эпоха

      Марево кажется слишком реальным. Пыльный тяжелый воздух, от которого кружится голова. Портьеры. И за ними — Света уверена — творятся ужаснейшие непотребства. Сложно сообразить: как она оказалась в таком месте. Пригласили что ли? Вполне возможно. Лена рассказывала о вечерах. Стихи, и такое, о чем шепчутся на ухо, зная, что у стен не выросли уши.       Но слышать одно, а оказаться… Лёгкое шелковое платье кажется противоестественным. Заставляет ощущаться голой, невольно искать место вдали от людских глаз. И девушки с раскованными улыбками, сигаретами в длинных мундштуках, призывно прогибающие поясницу — кажутся чем-то невозможным. И ужасно стыдным.       — Светуля, не нашла ещё кого по нраву? — Лена появляется за спиной, легонько обхватывает за талию и призывно стреляет глазами. Доверительно наклоняется, щекоча кожу височными подвесками: — Вот эта, — показывает тлеющей сигаретой на покачивающую бёдрами девицу, — обрати внимание — мастерица! Рекомендуют все.       Но Света невольно отодвигается, качает головой. Очень хочется сбежать и одновременно что-то не даёт. Держит.       — Свет! Брось, не такая уж ты комсомолка. Мы же с тобой сколько? — смелые ладони, так и тянущиеся к завязкам пояса. Пальцы — сразу на лифе.       — Лен, не надо! Я не из них, — получается отчаянно. И если бы не взвизгнувший саксофон — их бы услышали.       — А как же твоя Динечка? Кстати, где она? — Лена затягивается крепко, прикрывает глаза, а потом оглядывается, как будто Диана вот-вот предстанет перед ней: — Неужели нашла пассию достойнее? Какой удар! Какой удар! — смех колокольчиком звучит в ушах.       — Сейчас вылетишь отсюда, и больше никогда не появишься.       Глаза застилает пелена. И вроде понятно, что стоит остановиться, проявить благоразумие, но…       — Свет, не надо, Свет. Посмотри на меня. А, посмотри, пожалуйста, — голос далёк. Но прикосновения. Осторожные, гладящие. — Свет, она не стоит того. Пойдём.       Остается только подчинится. Потому что она. И плевать на всех. И Диане лазурное платье колокольчиком идёт куда больше, чем все шелка остальным. У других — ни плавных изгибов, ничего…       — Идём, больше не оставлю, — ладонь сжимают крепко, а вторая рука обвивает талию, чтобы наверняка. И стоит только оказаться в полумраке портьер — губы тут же касаются подбородка. Тёплые, шепчущие после каждого поцелуя какую-нибудь нелепицу. И хочется только хихикать. И не только.       — Где же вас таких делают? — Света прижимается ближе, утыкается губами в плечо, целует мелко и не может надышаться. И Диана, кажется, не против. Поглаживает по спине, покачивается в ритме известного только ей танца.       — Где сделали — больше нет, — ведёт носом по волосам. Останавливается только на мгновение — коснуться губами макушки.       — Слишком хорошо, а это не сон?       — Сон, кажется, — голос из уверенного превращается в испуганный. И губы резко исчезают: — Свет, мы же наделали… Или? — очень хочется поверить, что такое все же допустимо, потому что окутывающее тепло, ласка. Раньше Диана не представляла, не допускала. Или так получилось, потому что никто не показывал. Ведь вот так лежать в кровати — это же нельзя. Проснулась — готовь завтрак, свиней корми, коров выводи. Дела всегда найдутся.       «Вырастила белоручку! Правильно отец говорил — больше розог, больше пользы».       Маму Диана не винила. Ее так научили. Только сейчас становилось обидно. Может же быть вот так…       Прикоснуться хочется уже наперекор. Она тоже может, и умеет, и не боится!       — Свет, можно? — потянуться, вцепиться руками в ночнушку. Пусть ее никогда, ничего… но может быть выйдет.       — Нужно, — Света перекладывает руки повыше, чтобы было удобнее. Поглаживает по спине, и отвечает сама, не дожидаясь. Динка и не должна знать всех премудростей, — губы, — на выдохе, — надо чуть-чуть приоткрыть, я же не кусаюсь, — но Диана качает головой, прижимает подбородок к груди и отодвигается. Глотает выползающие слёзы.       «Не стоило даже пытаться. Кто ты такая? Девка деревенская, а возомнила!»       — Динь, иди сюда, — покачивать, словно ребёнка, убаюкать, — все хорошо. Вытереть слёзы пальцами, а те, что уже скатились на губы — совершенно непристойно слизать. — Разве не нравится? Только честно.       — Нравится… Так тепло, и никуда не хочется, но… А так можно?       — Можно все, пока никто не знает. А мы же не скажем? — Света смотрит серьезно, и Диана может только кивнуть, и ткнуться в губы уже сама. Может, второй раз будет все удачнее?       — Иди сюда. Все хорошо, все правильно, — коснуться, погладить. Залечить все, что раскурочивали год за годом. Света была не уверена, что все правильно, но Диана, доверчиво льнущая ближе и ближе не оставляла права на размышления.       «Ей должно быть хорошо сейчас. И сама она не справится, а значит…»       — Ложись сверху, надо просто подышать, — сбитый сердечный ритм Света чувствует пальцами, а значит будет и испарина, и мокрые, липнущие волосы. А заболеть с таким набором — раз плюнуть. — Я уже тоже устала.       — Не верю, вы же врач, — лукавые смешки — что-то новое. И Света улыбается — все было не напрасно. Поцелуи — доступное средство, как оказалось. И очень действенное.       — Так никогда не было.       — Зато будет, прошлое нужно оставлять прошлому. Я уверена.       Ветер кидает снежную крупку в окна, воет, свирепствует, но это все ерунда. На дровне запасено много, а остальное тепло…       «Сами на печки годимся».       — Не замерзла? — укутаться в одеяло, прижаться и дышать в шею.       — Есть тут у нас одна буржуйка, — Диана хихикает и только сильнее зарывается в шею. Хорошо, как никогда.

***

      — Динь, надо сходить и примерить, и забрать! И возражения не принимаются!       Света стоит полностью одетой, буравит соседку упрямым, серьезным взглядом, потому что иначе — ничего не выйдет! Она уверена.       — Динка, давай! Надо будет — волоком поведу, на саночках.       — Не надо на саночках! Мама тяжелая, — Диана с благодарностью смотрит на дочь. Хоть кто-то имеет тут ум. Но Света только качает головой и бреет напропалую:       — Кости не считаются! Динь, последнее предупреждение, и одену сама! А то как маленькая, невозможно!       Приходится подчиниться…       — И зачем эти платья? Все же есть, — Диана бурчит, пытается одеваться медленнее. Но ничего не выходит… Света непреклонна в своём желании причинить добро. Помогает завязать шарф, проверяет пуговицы и затягивает пояс плотнее.       — Вот теперь идём! — наклоняется, желая сказать величайшую тайну: — Может, я тебя красивой хочу видеть?! — и Диана промахивается мимо порога. Спотыкается, едва не пропахивает носом землю. И если бы не сильные руки…       — Вы аккуратнее с формулировками, Светлана Яковлевна… — нельзя же признаться, что такое она слышит впервые.