Диана всегда возвращается с темнотой. Даже в субботу. Света уже привыкла и не обращает внимания. Только забирает Марту пораньше и раз за разом старается отказаться от вечерних смен.
«Не важно, как смотрят».
Сегодня — не исключение. Грохот звонка, приземлившаяся на пол сумка с тетрадями и еле слышные шаги, о которых можно только догадываться в вечерней кухонной какофонии.
В комнату Диана просачивается неслышно. Пытается придержать сумку с материалами, чтобы та не пробила пол, и опускает подбородок к шее. Низко-низко. Стыдно. В комнате тепло, в углу трещит «голландка», пахнет древесиной и кашей. Сегодня пшенка. И все это сделала Светлана.
— Мама! Свет, смотри, мама пришла! — Марта выныривает из объятий, захлопывает книжку со сказками. Какие тут сказки, когда пришла целая мама? И Свете тоже станет не интересно читать. Марта уверена. Все повторяется из вечера в вечер.
Света принимается хлопотать с ужином. Ходит за мамой по пятам, проверяет, чтобы та все забрала из прихожей, руки помыла хорошо, умылась. И все это горячей водой. Чтобы не ленилась греть, даже если очень устала.
— Диан, что ты как маленькая?! — и Марта одобрительно топает ножкой, поддерживающе хмуриться: — Чего вы, мама, такая не-са-мо-сто-я-тель-на-я?! — и добивает: — Маму надо в ясли! Ее там всему научат, — а Света в ответ только улыбается и протягивать полотенце, шепча на ухо:
— Дин, там каша в кастрюльке ещё не остыла. Твоя любимая, пшенная с маслом. Пойдём?
Диане становится ещё стыднее — «Каша с маслом. Надыбала же где-то… И сахаром наверняка сдобрила. А ты?! Ты на что годишься?!»
— Да-да, идём.
… Наблюдать за тонкими пальцами, которые так старательно распутывают одеяло — одно наслаждение. И как тут оторваться? И кружевной пуховый платок на плечах, который колышется в такт движениям. А ведь еще Света улыбается, точно улыбается — видно даже по краешку губ. И так нежно держит кастрюлю.
«А если бы так держали не кастрюлю?»
— Свет, давай помогу, тяжелая же, — почти бросится наперерез.
— Не надо, Дин. Лучше возьми ложки и тарелки, а то я вечно не дотягиваюсь, — смущённый смех плывёт по комнате. Диана может только кивнуть: если просят вот так…
Света смеётся весь вечер. Когда изображает из ложки самолётик, стараясь накормить Диану посытнее. Когда Марта щекочет ее, никак не желая укладываться спать. А потом… предъявляя Диане результат трудов праведных.
— Все, заснула, а теперь, — смешок получается слишком уж хитреньким, — нам тоже надо спать. Уже поздно.
Диана вздыхает, но покорно соглашается. А так хочется посмотреть ещё.
— Я только переоденусь, отвернись, пожалуйста.
Света даже зажмуривается, чтобы наверняка. Хотя хочется посмотреть почти непреодолимо.
— Дин, уже можно?
— Можно… — тихий шорох из-за печи. — Я тоже отвернусь, ты не переживай, — Диана мнёт в руках платье, а потом, спохватившись, принимается разглаживать его на стуле. А когда видит белую полоску кожи на периферии зрения. Невольно замирает. Нет, она не раз видела женщин. Но почему-то вид Светиной спины остается запретным и от того ещё более волнующим.
«Это же… влюблённость, когда мыслей нет? Да, она?»
— Будем ложиться?
Света мигом оценивает обстановку, протягивает руку, приглашая. Сколько времени прошло, но если Диане предоставить выбор самой… она пойдет спать под дверь, на стул, или будет ютиться под стенкой рядом с Мартой, которая снова улеглась звездой.
— Давай! А то я опять замерзну, заболею, придётся меня лечить, — Диана несмело кивает и все же ложится. Отодвигается к самому краю и поворачивается спиной.
— Дин… тут у тебя, — маленькую дырочку на лопатке Света замечала уже давно — всякой вещи снос есть — но сейчас маленькая прогалина превратилась в ощутимую дырку, — дырка… может зашить, чтобы больше не стала?
— Зачем, Свет? Не надо оно. Давай так. Я потом сама все сделаю, пожалуйста, — от стены Диана не отворачивается, только сворачивается клубочком и как-то странно дышит, будто боится, что сейчас что-то станет явным.
— Динь, что-то случилось? Ты упала, когда шла? Может обработать? Покажи, пожалуйста, — тронуть за плечо, развернуть в приказном порядке, попытаться заглянуть в глаза. — Дин, ну что я там не видела?
— Не видела… не надо, — «не надо» повторяется, как мантра и в пору начать что-то подозревать. Она ведь никогда не видела Динку совсем без ничего. И когда гладила спину. Вроде бы что-то было. Какие-то шероховатости на коже, но…
«Сурганова, можешь свой диплом утопить в Неве. Ему там самое место».
— Не надо, Свет, тебе не понравится. И я, я стесняюсь, — Диана все же поворачивается лицом. Прикрывает глаза ладонями, надеясь, что слез Света не заметит.
— Родная, я не буду смотреть. Отвернешься. Одеяло есть, закутаешься.
…Света упорно не поднимает глаз, штопает дырочку цветком. А Диана отчаянно кутается в одеяло. Неловко и жутко стыдно. Даже у модистки было не так. Старушка уже слеповата и света там почти не было, а Света с отменным зрением. Было бы странно думать, что не заметит. И обязательно начнёт копать — уж характер такой. И рассказывать придётся: что откуда и почему.
Слёзы выступают сами собой. От бессилия. Совсем неожиданно.
«Ты же раньше никогда! Заткнись и не реви!» — но капли предательски выкатываются из глаз, чертят дорожки на щеках. Свете приходится оторваться от шитья, прижать Диану к себе и шептать, как маленькой:
— Девочка моя, все хорошо. Сейчас все хорошо. Я ничего не видела, и не увижу, только если ты не покажешь. Если захочешь.
«Праздное любопытство стоит унять. Было что было. Главное — что есть»
— Динечка, девочка, — пальцы ныряют под одеяло, поглаживают плечи и шею. Боятся опуститься ниже. Диана тут же напрягается, замирает. Ждёт шлепка или другой грубости.
«Просто так ласкать не могут», —заставляет себя выдохнуть. Они ведь спали. И Света никогда. Она даже не шевелится почти, чтобы не разбудить — только обнимает всегда. Очень аккуратно, чтобы было не больно костям.
— Динька, лежи моя хорошая, — переложить с колен на перину, поправить одеяло. Хочется дать максимум, успокоить, согреть. Динка заслужила. Такая тоненькая, маленькая, вечно кутающаяся. Все становится слишком очевидно, но проговорить. Света сомневается.
«Primum non nocere», — как мантра.
— Все хорошо, родная, все хорошо, — хочется приникнуть к коже, целовать плечи, дарить ласку. Но Диана такое не поймёт, определенно. Испугается. — Будем спать? Или ещё полежим? И, — стереть слёзы со щек кажется обязательным, — давай я тебе свою ночнушку дам? А с твоей завтра разберёмся, — нужен только кивок.
— Держи, Дин, — ночнушку Диана принимает с опаской. Думает, как бы извернутся так, чтобы было все же не видно: «Не стоит пугать…» — ведь если показать… Света возьмёт, и будет отдаляться, а так не хочется. — Иди сюда. Будем укладываться.
Расправить одеяло, устроиться поудобнее, чтобы Диана могла устроиться под боком и ее не одолевали кошмары.
— Спокойной ночи.
— Спокойной, — других ночей в пеленающих объятиях не бывает. Диана уже удостоверилась.
***
— Свет… тут проблемы, кажется.
Недобрым бывает утро не только понедельника. Диана возвращается расстроенная, с пустым чайником. Переминается с ноги на ногу и не решается переступить порог. — Только не бей… ладно? Воды нет, придётся таскать, но я принесу!
— Динка! Вот надо было такое придумать, вместе пойдём. Это у нас опять трубы замёрзли. Говорили им — утеплять. Шубой обшить. Нет, и так нормально, вот… нормально, — Света сверкает глазами от негодования, костерит неведомых рабочих. Но стоит только Диане подойти, как тут же смягчается, берет за руку совсем, притягивает и забирает чайник из дрожащих пальцев, — он нам сегодня не понадобится. А вот ведра. Пойдём на колонку. И в баню пойдём, помыться все равно надо, — Света догадывается, что Диане идея совершенно не понравится, но натаскать вёдер десять, по гололёду. И это только на Марту хватит. — Тут на Советском, то есть Суворовском. Недалеко.
Диана опешивает, делает шаг назад и беззвучно качает головой. Нет, так нельзя. Она лучше походит ещё неделю. Помоется как-нибудь холодной водой, только не так.
— Дин, там никто не смотрит. И отделение женское есть. Только открыли. И вода теплая, сколько хочешь. Согреешься, — страх надо как-то вытравить. «За руку вести, что ли?»
— Согреюсь? — остается только покачать головой. У нее уже никогда не получится согреться. Не усваивается что-то, как сказал врач в эшелоне. И не поправиться — сколько не ешь. Все это пустое.
— Согреешься, и Марта покупается. Мартиш, пойдём в бассейн, он тёплый? Как ванна, только большой.
— Большой? — из-под одеяла выныривают восхищенные глазёнки.
— Очень большой.
— И маму поведём купаться? Она даже в тот, что для маленьких сможет. Она маленькая!
— И маму поведём, — против желаний дочери Диана возражать не может.
— Пойдём, только я посижу, а вы сходите.
«Вот-те на!» — но Диана смотрит так умоляюще, что хочется сжать ее немедленно, придумать что-нибудь, чтобы этот поход не превратился в пытку.
— Дин, мы придумаем что-нибудь, хорошо? А сейчас за водой!
… Ведра качаются, идти приходится мелкими шагами, и чулки давно заледенели от попавших капель, но выбора нет. «Ещё чуть-чуть, несколько метров», — Диана уговаривает себя, смотрит точно в спину Светлане и поражается: «Светка, она же ещё меньше, а так несёт безропотно, даже с достоинством», — нельзя не залюбоваться. И совершенно позорно уткнуться в спину, когда они все же оказываются у парадной.
— Прости.
— Я тоже задумываюсь, бывает. Ставь все здесь, сейчас будешь двери открывать.
— Нет! Я все занесу, возражения не принимаются, открывай! — и как тут спорить? Лучше компенсировать потом.
***
— Мама! Вот мы сейчас уйдём, и ты так и не погреешься! — Марта окатывает Диану волной брызг, хохочет, хватается за конец полотенца и тянет резко на себя, чтобы без вариантов. Чтобы упала последняя защита — компромисс, на который Диана согласилась после долгих препираний в раздевалке. И ведь нельзя сказать, как есть… Света вздумает ещё искать виновных, восстанавливать справедливость. С нее станется. Да и… Диана сама старается лишний раз не смотреть в отражение и на собственные бёдра. Может, когда-нибудь затянется до конца. И будет не видно.
— Динь, тут все не с плакатов, — Света подходит неслышно, присаживается на бортик и приобнимает за талию. Может, если поселить в Диане уверенность… — Смотри. Вот те — после дистрофии. Уже отъелись, но все равно серые ходят. А вон старушки. Они что, как Родина-мать? — Диана качает головой, смотря на задорно смеющихся рядом с кадкой бабушек. И ведь не стесняются. Хотя грудей давно нет, а животы как прилипли к позвоночнику — так там и остались. «Может, Света и права?»
— Давай, — осторожно забрать полотенце, сложить то на скамейке, чтобы не намокло и отвести Динку под душ. — Пар пока противопоказан, в обморок упадёшь, а вот спинку потереть и водные процедуры — это всегда на пользу, — Света жонглирует войлочной мочалкой, смеётся, ничуть не стесняясь собственной наготы.
И Диана смиряется. Краснеет, старается не смотреть, но послушно подставляет спину. Даже не вздрагивает, когда мочалка проходится по плечам, и вполне бойко отбивает Светино решение помыть спину просто рукой:
— Они не болят, зажили давно, можно как обычно, — только смущается.
— А так и не скажешь, — отметины идут наискось, ещё яркие на концах. Там, видимо, ветки были совсем тонкими. И, муж, с позволения, бил с оттягом, наслаждаясь рассеченной кожей с кровью.
«И как так можно? Рёбра видны, кожа прозрачная», — Светлана не понимает. И ведь Динка наверняка кричала, а потом переминалась с ноги на ногу, обнимала себя руками, совсем как сейчас.
— Замерзла? Пойдём к Марте греться.
— Не замерзла. Просто не хочу, чтобы видели все. Там не только на спине.
— Оно все заживет, затянется. Нужно только время, — повернуть Диану к себе, пройтись мыльной рукой по груди, погладить, задержаться, может и сверх необходимого. — Это все пройдёт.
