Путь к свободе

       Стыд. Стыд и жгучее чувство отвращения к самой себе. Вот что испытала Джинни, проснувшись на следующий день. Тобби подмешал ей в утренний кофе обезболивающее зелье, и физическое недомогание исчезло. Но от этого Джинни только сильнее казнила себя весь день. Хорошо ещё, что постельное бельё с характерным пятнышком крови Тобби поменял, пока она была в душе. Там Джинни долго и остервенело терла себя мочалкой и заливалась слезами. Она чувствовала себя такой грязной, что отвращение к себе росло с каждой минутой. Она не понимала, как такое могло случиться с ней. Как она добровольно отдалась Люциусу Малфою? Как!? Это было какое-то помутнение у неё в голове, безумие, окутавшее её слабеющий разом. Ведь одним этим поступком она отринула всё то, что раньше было для неё свято - честь, благородство, храбрость. Нельзя было поддаваться, нельзя было позволить Малфою её совратить! Как она могла!?       Джинни порыдала весь день и отказалась от обеда. Но вот за окном начало смеркаться, и появился Тобби, чтобы сообщить - Хозяин ждёт её в столовой. Джинни не хотелось идти. Она не представляла, как посмотрит Малфою в глаза после произошедшего. Насилу приведя себя в относительный порядок, Джинни позволила Тобби аппарировать с ней в столовую только потому, что очень хотела выпить.       Поведение Малфоя превзошло все ожидания. Он вёл себя, как ни в чём ни бывало, и это доводило Джинни до состояния белого каления. Вернее, Малфой разговаривал с ней так, словно всё случившееся было совершенно нормально и обоюдно желаемо. — Как ты себя чувствуешь, Джиневра? — почти что заботливо поинтересовался он, когда девушка наконец-то появилась в столовой. — Я не буду обсуждать это с вами, — злобно огрызнулась Джинни, чувствуя, как лицо покрывается румянцем. — Хорошо, поговорим о других вещах, — спокойно отозвался Люциус, отрезая от отбивной маленький кусочек, и отправляя его в рот. — Ты слышала что-нибудь о закладках? — Что? — не поняла Джинни. — Закладки. Такие тоненькие бумажки или ленты, вкладываемые в книгу, чтобы не потерять страницу. Я не против, чтобы ты брала книги в библиотеке, но, пожалуйста, не загибай уголки страниц. Можно ведь вложить закладку и не портить книгу.        Джинни смотрела на него во все глаза. Этот человек прошлой ночью лишил её девственности, можно сказать, изнасиловал! И теперь он рассказывает ей про то, как надо обращаться с книгами?! — В библиотеке Малфой-менора собраны только коллекционные издания, многим из которых не одна сотня лет, — продолжал Люциус, спокойно нарезая мясо на своей тарелке. — И многие из них дороги мне как память. Читай, конечно, в конце концов, может, мне будет о чём с тобой поговорить. Но не загибай уголки — это портит книги, и ужасно меня раздражает.       После этого Джинни стала особенно злостно обращаться с книгами, и в результате была лишена доступа в библиотеку в воспитательных целях на пару недель. Это не сильно её расстроило. Гермиона могла бы прийти в ужас от такой акции, но Джинни Уизли куда больше любила летать на метле, чем читать, а потому не слишком горевала из-за такого наказания.        В остальном же Малфой вёл себя так, словно у них были отношения. Слегка подтрунивал над ней, но в остальном оставался неизменно вежлив и даже заботлив в какой-то степени. За это притворство Джинни хотела его убить, но пока что не представляла, как это можно было бы сделать. Она всё ждала, когда Малфой даст ей повод опять броситься на него с кулаками, но он был так добр, что даже не прикасался к ней всю следующую неделю. Всё это время Джинни пыталась засунуть воспоминания об их совместной ночи куда-нибудь на задворки сознания, но всё равно они вспышками то и дело вставали перед глазами.        Как-то вечером, вернувшись после ужина к себе, Джинни зашла в ванную, чтобы приготовиться ко сну. Как и каждый вечер до этого, душили слёзы. Поплакав немного и умывшись, она вышла в спальню в халате, намереваясь упросить Тобби принести ей чего-нибудь покрепче. И ахнула от неожиданности, увидев в кресле Люциуса.        Джинни так и замерла в дверях ванной, неловко переминаясь с ноги на ногу и пребывая в ужасе от того, что на ней только один халат. Малфой тоже, правда, был в одном халате, не банном, а домашнем — зеленом, в серебристую полоску. Ну кто бы сомневался. — Решил не предупреждать за ужином, чтобы ты не успела напиться, — проговорил мужчина.        Джинни смотрела на него прожигающим, ненавидящим взглядом, и шумно дышала. Люциус наслаждался, впитывая её эмоции. Ему казалось, что эта маленькая девочка наполняет его замок и его самого жизнью. Ведь в ней бушевало столько страстей и противоречий, что было приятно наблюдать за этой извечной внутренней борьбой. — Я никогда и не напивалась, — нашлась, наконец, Уизли. — Но всегда стремилась в этому, — усмехнулся Люциус, и Джинни жутко захотелось стереть эту глумливую улыбочку с его лица. — Может, у вас в семье это считалось нормальным?        Наконец-то! Наконец-то повод! Джинни, взыв, кинулась на Малфоя, как разъяренная фурия, намереваясь впиться ногтями в его безупречное, гладко выбритое лицо. Всё произошло так быстро, что Люциус насилу успел вскочить и перехватить руки девушки с хищно растопыренными, как у дикого зверька, пальцами. — Не смейте даже говорить о моей семье! — прорычала она, извиваясь и пытаясь хоть как-то достать Малфоя.        Он удерживал её на расстоянии и откровенно веселился, наблюдая за тщетными попытками поцарапать или ударить его. — Что вы вообще знаете о семье?! — не унималась Джинни. — Что?! Мои родители были прекрасными людьми, и они любили нас всех! Не боялись это показывать! Да, у нас не было столько золота, сколько у вас… — Вернее, вообще не было, — вставил Люциус. — Но у нас было другое, нечто намного более ценное, — не слыша его, кричала Джинни. — Семья, любовь, свобода! А вы только и знаете, как ползать перед вашим Лордом! И никакие деньги тут не важны! Вы не можете любить, вы хотите только власти и денег! И даже семьи у вас нет! Иначе бы вы не удерживали меня в этом замке. Вы — одинокий, жалкий человек, потерявший всё из-за служения этому чудовищу, этому… этому выродку! Но ваш сын видеть вас не хочет! Я тут уже несколько недель, и за это время Драко ни разу не приходил! А ваша жена, где она? Что, тоже не смогла жить с вами?        До этого последнего выпада про Нарциссу, Люциус терпеливо выслушивал поток брани. Его скорее забавлял запал рыжей малышки. Но стоило ей упомянуть Нарциссу, как всё его существо заполнила ледяная ярость. Джинни заметила, как изменилось лицо Малфоя, как смеющиеся серые глаза налились свинцом и приняли страшное выражение. Она умолкла, но продолжала смотреть на Люциуса с вызовом, бесстрашно встречая этот тяжелый, убийственный взгляд. — Ты закончила, Джиневра? — только и спросил он. — О, я ещё многое могу сказать! — выкрикнула Джинни, и, почувствовав, что хватка ослабла, вырвалась из рук Малфоя. — Но не хочу напрасно тратить слова! Вам ведь всё равно плевать!        Она всё же отошла на безопасное расстояние на всякий случай, хотя и стояла прямо, смело глядя в глаза врагу. — Да, наверное, я ошибся, — проговорил Малфой, кивая самому себе. — Мне показалось, что тебе присущ здравый смысл. Но раз это не так, то завтра же я отошлю тебя на фабрику.        Джинни ощутила укол волнения, но адреналин бешеным током растекался по жилам, и поэтому чувство страха было притупленным. Малфой наверняка ждал, что она кинется умолять его о прощении, но она не сдастся! Вот так! — Ну и хорошо! — в запале выкрикнула Джинни.        Люциус с непроницаемым видом пошёл к двери, и девушка мысленно выдохнула. Даже успела обрадоваться победе, которую одержала в этом споре, как вдруг… — Ах да, твои братья, — проговорил Малфой, уже взявшись за ручку двери, и у Джинни внутри всё похолодело. — Раз уж наша сделка разорвана, то придётся провести в лагере расследование. В ходе которого выяснится, что братья Уизли готовили побег… — Ч-что? — плохо слушающимся языком пробормотала Джинни. — Какая сделка? Какой побег?        Люциус обернулся к ней, и на губах его играла презрительная улыбка. — Наша сделка, Джиневра. Ведь люди всегда совершают сделки между собой, а иногда и с собственной совестью, не так ли?        В горле у Джинни вдруг пересохло, и она нервно сглотнула. Люциус же продолжал. — Все чего-то хотят. Обычно власти и денег, конечно, как ты и сказала. А сама ты хочешь нормальной жизни для себя, и хотя бы просто жизни для братьев. Можешь не спорить, я вижу насквозь все твои примитивные, до омерзения банальные мыслишки.        Что-то в этом ледяном тоне и в холодном взгляде серых глаз говорило Джинни о том, что на этот раз она всё же разозлила Люциуса Малфоя. И что это спокойствие, с которым он говорит, на самом деле страшнее любых криков и проклятий. — Мои братья тут ни при чём, — отмерла Джинни.        Теперь её голос был тихим, взволнованным. Она больше не смела говорить громко и вызывающе. — У всех есть слабые стороны, Джиневра, — продолжил Люциус. — Тебе кажется, что ты готова перенести все лишения и страдания лагеря. Тебя даже прельщает роль мученицы. Находясь здесь в тепле и уюте ты забыла, что в той жизни нет и не может быть ничего героического. Ведь долгое и позорное существование узницы совсем не похоже на трагическую, полную жертвенности гибель за свои идеалы. Это совсем не то же, что случилось с Поттером.        Раскаленная игла пронзила сердце Джинни, и она рвано выдохнула. Гарри… Легче было умереть, чем слышать его имя из уст этого человека. — Но пожертвовать остатками семьи ты не в силах, не так ли? Знать, что из-за твоего длинного языка будут казнены твои последние близкие люди это совсем другое. Даже не могу представить, что будет убивать тебя сильнее — это невыносимое чувство вины или непосильный рабский труд, нечеловеческие условие и насилие, которому ты, конечно же, подвергнешься. Ещё до того, как твои руки покроются волдырями от работы с химикатами, и ты станешь выкашливать легкие, тебя наверняка пустят по кругу местные надзиратели. В тех местах, где ты можешь оказаться, работают самые гнусные создания — оборотни, амнистированные заключенные из Азкабана и прочий сброд. Приличным джентльменам вроде меня там не место. Но, полагаю, это всё же слегка померкнет, когда ты увидишь вывешенные на обозрение в назидание остальным узникам трупы твоих родных.        Слёзы застилали глаза и, объятая страхом, на негнущихся, ватных ногах Джинни Уизли сама подошла к Малфою. Хотя перед глазами стояла пелена, она чувствовала его презрительный, надменный взгляд. — Я… Я не хотела быть грубой, — едва слышно проговорила она. — Боюсь, что это не похоже на извинения, Джиневра, — процедил Люциус.        Джинни поняла, чего он хочет. Губы задрожали от унижения, но страх за братьев был сильнее. Дрожа всем телом, она рухнула на колени перед Малфоем. А он всё так же неподвижно стоял, словно статуя. Если бы Джиневра Уизли была чуточку более образованной, она бы наверняка подумала, что Люциус Малфой напоминает статую римского императора, величественно смотрящего на коленопреклоненных поданных и имеющего священное право казнить и миловать. Джинни осмелилась поднять голову, чтобы увидеть лицо Малфоя, имеющее холодное и властное выражение. — Простите меня, — прошептала она. — Я больше не буду.        Прозвучало несколько по-детски. Возможно, именно это заставило Люциуса немного смягчиться. Он наклонился и, сжав предплечья Джинни, поднял её на ноги. — Ну, что за дикость? — мягким голосом проговорил он. — Это было вовсе не обязательно. Достаточно было извиниться за своё поведение, и только. Падать на колени это всё же какое-то варварство. Разве только муки стыда были настолько невыносимы…        Джинни чувствовала такую опустошенность, что не находила в себе сил ответить. Она тупо смотрела прямо перед собой, на отвороты богато вышитого серебряными нитями халата, и на виднеющуюся за ними гладкую, светлую кожу с редкими золотистыми волосками. Мучительное чувство стыда и унижения так сдавило ребра, что Джинни была не в силах даже вдохнуть полной грудью. — А теперь будь хорошей девочкой: иди умойся и приведи себя в порядок. Я буду ждать здесь.        Девушка растерянно кивнула. Не помня себя, она дошла до ванной, умылась и пригладила растрепавшиеся волосы. Бездумно вытерла лицо полотенцем, и вернулась обратно в спальню.       Малфой возлежал на её кровати обнаженный и прекрасный в своей наготе. Античные статуи едва ли могли похвалиться такими совершенными пропорциями и такой мраморной белизной, как холеное тело Люциуса Малфоя. Но Джинни Уизли старалась на смотреть на него. Она подошла к кровати с другой стороны и села, глядя перед собой пустым, обреченным взглядом.        Вскоре она почувствовала, как руки мужчины легли на её плечи и стянули с них халат. Джинни не сопротивлялась. — Подумать только, как же тебе нравится роль жертвы, — прошептал насмешливый голос ей на ухо.       Джинни нашла в себе силы ответить: — Из-за вас я оказалась в этой роле.       Малфой вынудил её откинуться на постель и, лежа рядом, с интересом рассматривал её лицо, словно питаясь всей той болью, что она чувствовала в этот момент. На губах его опять расцветала насмешливая улыбочка. — Нет, я пытался примерить на тебя роль содержанки, живущей среди роскоши и удовольствий. Но что я могу поделать, если тебе так нравится страдать?       Его платиновые волосы щекотали лицо, когда Люциус наклонился, чтобы поцеловать Джинни. Она ответила на поцелуй, поскольку была слишком растеряна и подавлена, и Малфой, чувствуя, как чуть дрожащие губы открываются на встречу его собственным, едва сдержал торжествующую улыбку. — Может, мне следует мучить тебя в постели для твоего пущего удовольствия? Куплю плетку, веревки покрепче, и разнообразим нашу жизнь, как считаешь? — спросил он весёлым, непринужденным тоном. — Делаете со мной, что хотите, — устало проговорила Джинни. — Нет, Джиневра, такого удовольствия я тебе не доставлю, — усмехнулся Люциус.       Он совсем стянул с Джинни халат, и она словно одеревенела. Даже не стремилась прикрыть свою наготу. Когда же губы Малфоя вновь накрыли её уста, а руки стиснули её в объятиях, отчаяние Джинни вдруг вылилось совсем неожиданным образом. Желая забыться, она вдруг словно помешалась, и ответила Люциусу с таким пылом, что обескуражила его. Малфой даже оторвался от неё, чтобы проверить, не нашли ли Джинни способа ему навредить, а теперь отвлекает таким образом, но её руки были пусты.       Джинни сама целовала его, яростно, безумно, покусывая губы. Когда Люциус оказался над ней, сгребла в руку его великолепные волосы и с силой дернула назад, вынуждая мужчину быть грубее. Малфой сумел перехватить её руки и завел их за голову Джинни. Второй рукой слегка сжал её шею. Глаза девушки горели чистой ненавистью, граничащей с помешательством, и Люциус замер на какое-то миг. Он чувствовал что-то странное. Было удивительно находиться в одной постели с человеком, излучающим такую страшную и безумную ненависть. Это словно наэлектризовывало все нервы, и пробуждало в теле потрясающую чувственность. Видимо, инстинктивно чувствовалась опасность, и по венам начинал струиться адреналин. И Люциус Малфой, который всегда был нежным и внимательным любовником, словно заразился этим безумием, и, направив член, ворвался в Джинни без всякой подготовки.       Она вскрикнула и вся напрягалась, как натянутая тетива. И вместе с тем её ноги оплели Люциуса, и Джинни намеренно подалась бедрами ему навстречу, вбирая в себя член до основания. Малфой видел, как её безумные глаза расширились от боли, а красиво очерченный рот скривился. Но нечто темное, овладевшее им, заставило мужчину продолжить. Сначала осторожно и медленно, поскольку от сухости ему и самому было неприятно. А потом всё быстрее и глубже, так как лоно Уизли постепенно увлажнялось.       Джинни чувствовала, как её тело наливается огнём, как отвечает на грубые действия Малфоя. Она не понимала, почему её организм был так устроен, почему к боли примешивалось удовольствие. Наверное, она действительно заслужила свою участь, если какой-то её части нравилось происходящее. Словно желая наказать саму себя за эту излишнюю чувственность, за невольную порочность, Джинни каждым действием вынуждала Люциуса быть грубее. Высвободив руки, так впилась ногтями в его спину, что мужчина ахнул и выгнулся ей на встречу. А Джинни с мстительным удовольствием провела ногтями вдоль его позвоночника, наверняка оставляя на спине кровавые борозды. — Ах ты, безумная стерва, — простонал Люциус, и Джинни с ужасом и отвращением поняла, что ему даже нравится.       И всё же Малфой предпринял меры, чтобы не получить новых увечий. Перехватил запястья Джинни и крепко сжал их. Уизли в ответ так стиснула его коленями, что Люциус восхитился её спортивной формой, но всё же продолжил яростные, размашистые движения, чувствуя, как Уизли вся содрогается от его толчков. Вместе с тем её безумные глаза словно заволакивала пелена, и девушка не сдерживала стонов. — Так тебе нравится? — усмехнулся Люциус. — Бог ты мой, Джинерва, откуда такие извращенные наклонности в такой маленькой и домашней девочке?       Конечно же, даже туманного и отдаленного упоминания семьи хватило, чтобы Дджинни, обезумев, вырвала одну руку и отвесила Люциусу пощечину. Тот пришёл в восторг от такой неумной силы жизни, бьющей в его пленнице ключом. Он не ошибся — эта не сломается и не угаснет.       Он резко вышел, заставив Джинни ахнуть, и одним мощным рывком перевернул её на живот и заломил тонкие руки ей за спину. Люциус впервые в жизни вёл себя так беспощадно и грубо, и это было столь ново, столь свежо, что голова у него шла кругом. Он вновь ввёл член в горячее и уже влажное лоно Уизли, и, отпустив её руки, до боли сжал шею, заставляя Джиневру мучительно застонать. Несмотря на то, что все действия Люциуса были подчёркнуто жесткими, он внимательно наблюдал за реакций партнёрши. Если бы она и в самом деле заплакала от боли, он бы остановился, но странное дело — Уизли словно получала от происходящего извращенное удовольствие.       Люциус другой рукой сжал её ягодицу так сильно, что пальцы впились в нежную плоть. Руки Уизли теперь были свободны, но она и не думала начать отбиваться, только стиснула простыни дрожащими пальцами и отвела бедра назад. Малфой на мгновение забыл, что ему полагается быть жестоким насильником, и, схватив подушку, подсунул её под бедра Джинни, чтобы той было удобнее. И уже тогда, опять крепко взяв её за ягодицы, стал безжалостно насаживать на член, настолько твёрдый от возбуждения, что он казался каменным.       В такой позе Джинни казалось, что Малфой вот-вот разорвёт её изнутри. Его мужское достоинство проникало так глубоко, что по ощущениям казалось просто огромным. Из Джинни вырывался вскрик всякий раз, когда Люциус входил до самого конца. И в то же время ей хотелось, чтобы он был ещё беспощаднее, ещё грубее. Поэтому, когда мужчина слегка замедлил темп и наклонился, чтобы обнять её и начать целовать в шею, Джинни злобно оттолкнула его плечом. И тогда Малфой, смеясь, больно укусил её в основание шеи, и Джинни, зажмурившись, закричала.       Мужчина опять отстранился, и продолжил иметь её так, как она хотела — быстро, глубоко и безжалостно. Его рука несколько раз довольно ощутимо шлепнула её по ягодицам. Новые шлепки заставляли коже гореть, но Джинни не предпринимала никаких попыток это прекратить. Хотя бы сейчас всё по-честному, без его лжи, думала она. Вот так всё и должно быть.       Люциус же не помнил себя от удовольствия. Его взгляд то и дело останавливался на небольшой и аккуратной попке Уизли, на которой начинали проявляться безобразные алеющие следы от его руки. И Малфой, поддавшись соблазну, слегка подвинул сжимающую ягодицу руку, и медленно, но настойчиво ввёл большой палец в задний проход Джинни. Та замерла от напряжения и, кажется, наконец-то немного испугалась. А потом решительно подалась навстречу Люциусу, без слов позволяя сделать всё, что он хочет. — Нет, не сейчас, — грудным голосом проговорил Малфой, подавляя в себе это желание. — Тебе будет на самом деле больно, и ты будешь слишком счастлива.       И, поражаясь безумию малышки Уизли, он стал двигаться в её лоне медленно и чувственно, при этом продолжая сжимать задницу рыжей бестии. И Джинни со злостью почувствовала, как боль отходит, уступая место удовольствию. Она протестующе дёрнулась, когда Люциус убрал подушку и протиснул одну руку под ней, а его пальцы коснулись клитора. Джинни хотела вырваться, но Малфой навалился сверху и обездвижил её. — Ладно-ладно, — снисходительно проговорил он, свободной рукой стискивая её шею. — Ты, конечно же, ничего не можешь сделать и совсем не получаешь от этого удовольствия.       В его голосе сквозил сарказм, поскольку Джинни замерла, чувствуя, как низ живота начинает уже знакомо тянуть, и как тепло расходится по телу жаркими волнами. И как лоно сладостно сжимается из-за ловких пальцев Малфоя, так умело ласкающих маленький бугорок. От этого места расходились волны удовольствия, пронизывающие всё тело. В этот момент Люциус поднял руку и заставил Уизли взять его пальцы в рот. Джинни, ощутив на них собственные соки любви, дёрнулась от отвращения. - Это свидетельство твоих невыносимых страданий, - прошептал Люциус, убирая руку.       Джинни едва держалась, со смесью стыда и отчаяния ощущая, как всё сильнее увлажняется влагалище, как дыхание становится медленным и глубоким, словно сдавленным, и как тело наливается свинцом, и она уже не в силах помешать Малфою. Сладкое, тянущее ощущение опускается всё ниже, пока, наконец, сладкая истома не заставляет всё нутро содрогнуться. И горячечные, лишающие способности мыслить волны удовольствия накрывают с головой, а тело содрогается от судорог оргазма.       Когда перед глазами Джинни перестали плыть круги, она поняла, что лежит на боку, и ноги у неё слегка дрожат. Сердце уже сжималось от боли, поскольку стыд начинал овладевать Джинни, хотя по жилам всё ещё тек огонь. Малфой, тоже испытавший миг лавиноподобного удовольствия, лежал рядом, раскинув ноги и руки. Он прикрыл глаза в изнеможении, и был совершенно неподвижен, только крылья его точеного носа быстро раздувались. Глядя на мужчину затуманенным взором, Джинни поражалась тому, что безупречная красота Малфоя только отталкивает её и вызывает страшное желание деструктивного.       Джинни вдруг осенило, что на этот раз на ней не оказалось мерзкой липкой жидкости. И, коснувшись промежности, она с ужасом и отвращением поняла, что семя Малфоя вытекает из неё. Первым же и единственным желанием было кинуться в ванную и вымыть из себя этот яд. Но крепкая рука удержала её на месте. — Я не хочу забеременеть от вас, — прошипела Джинни жутким, не своим голосом.       Люциус спокойно держал её за предплечье, всё так же безмятежно возлежа на кровати. Только одну ногу согнул в колене для удобства. — Чтобы я зачал своего ребёнка, Малфоя, в чреве Уизли? Не смеши меня, Джиневра, ты ведь не настолько глупа, — мягким, бархатным голосом проговорил он, всё ещё нежась в последних отголосках удовольствия. — Так вот почему вы ждали неделю, — процедила Джинни, сощурившись. — В мою еду подмешивалось противозачаточное зелье? — Да, разумеется, — отозвался Люциус, нехотя открывая глаза и сладко потягиваясь, как большой, утробно урчащий кот.       Его внешность в этот миг можно было бы назвать ангельской: серые глаза излучали свет, белокурые волосы рассыпались по плечам, чувственные губы алели на лице, чуть тронутом румянцем. И как же эта божественная внешность не вязалась с чисто дьявольской, лживой и изворотливой натурой. Джинни опять захотелось изуродовать это красивое лицо, чтобы Люциус не мог скрываться за ним, как за маской. — А я-то ещё думала, что вы даете мне время прийти в себя, — Джинни горько покачала головой, испытывая к самой себе презрение за такую наивность. — И это тоже, — кивнул Люциус. — Кто же знал, что у тебя такие мазохистские наклонности? Но, должен признать, что-то в этом есть. — Ненавижу, — прошептала Джинни, ложась на подушки и опять чувствуя убивающее бессилье.       Люциус повернулся к ней и обнял, прижав к себе. Поцеловал в плечо, в то место, где красовались следы от его укуса. — Я же объяснял, что любовь и секс вполне могут существовать по отдельности, — напомнил он негромким, чарующе-бархатным голосом.       У Джинни внутри кипела страшная, уничтожающая ярость. Но она не стала скидывать с себя руку Люциуса и только замерла в его объятиях.       Стыд. Удушающий, сводящий с ума стыд. Перед собой, перед покойными родителями и погибшими друзьями, перед Гарри, и, самое худшее, перед самой собой. Это чувство стало для Джинни Уизли неотъемлемым, и настолько сильным, что иногда горло сдавливало от отвращения при взгляде в зеркало. И к этому стыду примешивалась ненависть.        Она ненавидела себя. И с каждым днём всё больше — пропорционально тому, насколько лучше становилась её жизнь. В этом и была главная проблема: жизнь Джинни Уизли протекала в комфорте и безопасности, со стороны могло даже показаться, что ей жилось хорошо. Не говоря об элементарных, базовых вещах, таких как своя уютная комната, комфортабельная ванная и отменное питание, у Джинни появился свой гардероб, состоящий исключительно из качественных вещей, появились украшения, пускай не очень дорогие, но безусловно изящные и идущие ей к лицу, регулярно обновлялся ассортимент косметических средств и других приятных сердцу любой девушки мелочей. Она могла сколько угодно прогуливаться по красивому, ухоженному саду, хотя и под присмотром Тобби, читать в библиотеке или проводить время в большой гостиной. Тоже под присмотром домовика, конечно же. Словом, жизнь её казалась просто сказочной по сравнению с тем, какой она была в лагере.        И всё же Джинни хотелось удавиться. Несколько раз в неделю ужин с Малфоем заканчивался сексом. Джинни было тошно от одной мыли об этом, но она каждый раз исправно забывалась в руках Малфоя, настолько тот был хорош. Ей даже казалось, что он специально поставил себе цель развращать её всё больше и больше с каждым днём, чтобы она самой себе казалась развратной, грязной, похотливой шлюхой, и не пыталась обвинять его в своей участи. Малфой никогда не засыпал с ней, всегда уходил, вдоволь насытившись ею. Видимо, небезосновательно опасался, что Джинни попробует придушить его во сне. А она не могла заснуть, когда он уходил. Чувствовала, как подушки пахнут Люциусом, чувствовала, как кровать ещё хранит его тепло, и даже сама она пахла им. Джинни бежала в ванную и долго и остервенело пыталась отмыться. И всё равно ей казалось, что на губах ещё хранится вкус его поцелуев, а тело ещё чувствовало его прикосновения. Лоно сладко ныло после соития. Джинни испытывала к себе отвращение за эту повышенную чувственность, с которой её тело отвечало на ласки Малфоя.        И тогда она нашла решение. Правдами и неправдами она заставляла Тобби приносить ей вино, когда Люциус уходил. Запугивала его до полусмерти угрозами наложить на себя руки и тем самым расстроить его ненаглядного хозяина, врала, что не может заснуть, плакала, убеждая домовика, что тоскует по погибшим близким. И почти всегда получала своё. Ведь за ужином ей не позволялось выпивать больше бокала. Это было единственным, что Люциус ей не разрешал, потому что пьяных женщин он не терпел. — Если от тебя будет нести алкоголем, у нас ничего не получится, — говорил он. — Я огорчусь, моё терпение наконец-то лопнет, и придётся куда-нибудь тебя отослать.        Воевать в открытую Джинни не решалась, отчасти от неуемного чувства стыда, отчасти от чувства противоречия. Зато, когда Люциус уходил, была готова выпить сколько угодно. Тем более, что до вечера Малфой никогда не желал её видеть, они даже ни разу случайно не столкнулись в библиотеке или в гостиной. Поэтому вставала она обычно очень поздно, и более-менее взбадривалась только к вечеру, когда как раз-таки хотелось забыться.        Было и кое-что другое, поддерживающее Джинни Уизли. Ненависть такой умопомрачительной силы, что иногда она едва сдерживалась, чтобы не сделать какую-то глупость. Но Джинни научилась у Люциуса скрывать за маской свои истинные намерения. Она ждала удобного случая. Подходящего момента, чтобы нанести всего один страшный удар. Один единственный, но наверняка смертельный. Джинни Уизли и сама ещё не знала, что она сделает, но не сомневалась в том, что удобный случай подвернется. И тогда она не дрогнет.