Безумие

Цель близка. Разум твердил о том, что пора бежать, пора скрываться, пора искать всевозможные выходы из ситуации, пора переставать беспокоиться о том, кому на тебя… все равно. Может, и не все равно, но он явно не заботится ни о своих чувствах, ни о чувствах других. «Хочешь жить для себя — живи для других» — данное высказывание совсем не вязалось с сущностью Эдди. Его словно не существовало для всех моральных принципов, для эмпатического начала, для нежности и заботы. Он был призраком, фантомом, который просто глядел на все со стороны. — Почему? — решается спросить Ричи, сглотнув тяжелый комок в горле. Вообще, тяжесть он ощущал во всем теле, с головы до ног. Хотелось сесть, лечь, провалиться сквозь землю — что угодно, лишь бы просто исчезнуть из поля зрения. Но, с другой стороны, что-то все равно тянуло его, заставляло остаться, шептало о нужде видеть этого мальчика с оленьими глазами. Пожалуйста, ничего не отвечай, Эдди. Развернись и молча уйди, можешь даже ударить меня, дать пощечину, плюнуть в лицо — без разницы, просто уйди. Убеги, прошу, прошу, прошу. Если не испарюсь я, испарись ты. Стань дымкой, стань фантомом, стань ветром, уносящим все, сбивающим что угодно на своем пути. Эдди, не мучай меня. Оставь меня. Не продолжай эту игру. — Я никогда не чувствовал… подобного. И не хотел, — шатен говорит тихо, едва слышно, будто вовсе боится сказать что-то не то. Скорее всего, так оно и было, судя по его подрагивающим пальцам и учащенному дыханию через рот. Эдди волновался, переживал так же сильно, хотя из-за всех сил старался держать себя в руках, чтобы прямо тут не упасть на землю и не зарыдать. Не сорваться на истерику, на крики, на мольбу, на бесконечные всхлипывания от безысходности, — Но вышло, что я не могу забыть тебя. Тозиер возмущен. Он скрещивает руки на груди, хмурит брови и в пренебрежении двигает челюстью, показывая все свое недовольство. В голове не укладывалось, как можно просто так прийти и быстро состроить из себя милого мальчика, своеобразную, ни в чем не виновную жертву? Ричи знает, что Эдди носит две маски. Одну при нем — беззащитный, слабый, но все еще открещивающийся от любой помощи, от любого маячка спасения из этой болотной трясины. А другую Каспбрак надевает в обществе, когда с утра выходит в свет. Снисходительный, тщеславный, непоколебимый, гордый. Все должны слушаться его, поклоняться, целовать руки, ноги, хранить, как самый ценный бриллиант. Но когда Эдди роняет корону и тянется ее поднять — тут же теряет все свое превосходство. Оказывается загнанным в угол, прижатым, оскверненным, жалко плачущим в полнейшем одиночестве, кричащим в кромешную темноту и жуткую пустоту. — Очень мило с твоей стороны, Эдс, — отрезает парень, — А обо мне? Обо мне ты не подумал? Что чувствуя я? — Я лишь пытаюсь быть дружелюбным, — теперь уже хмурится Эдвард, всплескивая руками и не понимая, откуда такая резкая реакция со стороны кудрявого, — Давай хотя бы попытаемся найти общий язык. — Я пытался найти общий язык не один месяц, Эдди, — Ричи закипает, — Но благополучно был послан куда подальше. Да, правильно, пошел ты со своей помощью, Тозиер! Я в тебе вообще нахрен не нуждаюсь, ты последний, у кого я попрошу помочь мне! Ему кажется, что чаша эмоций скоро перельется через край, что в скором времени он просто сойдет с ума, полностью потеряет здравый рассудок и загребет шатена. Заберет, украдет, оставит где-нибудь у себя, подальше от лишних глаз, чтобы просто смотреть. Любоваться, наслаждаясь плавными чертами лица, правильной формой маленького носа с веснушками, тонкими розовыми губами, большими сияющими глазами, шелковистыми волнистыми волосами (всегда до невозможной идеальности уложенными), а также хрупкими запястьями. Тоненькими, совсем как спичка. Только прикоснись к ним — тут же треснут. А потом, вспоминая, что все это лишь прекрасная, невообразимая обложка совершенно сломанного человека, появляется желание плакать. Зализывать раны, жаться ближе, плотнее, закрывая и оберегая от любых внешних факторов. Но, с другой стороны, захочется уйти. Перестать вестись на провокации собственного сердца, собственных чувств и помутненного сознания. Гораздо проще жить так, как раньше, беззаботно и весело, купаясь в море и посещая домашние вечеринки. Гораздо проще было бы не знать Эдди. — Прости, — заученная фраза, она звучит слишком фальшиво. Ричи верит каждый раз, входит в положение, закрывает глаза на наплевательство в его душу, потому что слышит искренность, — Я должен был. Ради тебя. — Как благородно, — поджимает губы, ощущая слишком внезапно накатившуюся тревогу, чувство отстраненности от всего мира, полную сфокусированность только на Эдди. Окружающий пейзаж во мгновение размылся, и перед собой парень мог видеть только веснушчатое лицо с розовым от холода носом и подрагивающими ресницами, — Тебе не кажется, что все происходящее превращается в безумие? Каспбрак молчит. Смотрит на землю около ботинок Ричарда, словно пытается рассмотреть каждую пылинку, но через несколько секунд вновь поднимает глаза. Теперь во взгляде читается не мольба, не отчаяние, не пронизывающая боль, а смирение. Принятие, даже вызов, брошенный напротив стоящему страдальцу. — А разве мы не безумцы? — Это точно, — кудрявого прорывает на смешок, такой горький, смиренный. Да, он безумец. Они оба безумцы, раз ввязались в такое дерьмо, раз запутались в своих чувствах, раз позволили своему сердцу испытать одновременно и любовь, и ненависть. Ричи закрывает глаза, хочет абстрагироваться от реальности, но все равно видит яркий свет в конце тоннеля, кричащий, что он никогда не сможет уйти от действительности. Эдди перед ним, собственной персоной, пришел попытаться исправить хоть что-то, а он просто так сдается? Сдается, желая перенять образ надменного парня уже на себя. Ему кажется, что смена ролей пойдет им обоим на благо, что спасет их странные отношения, распутает смешавшиеся чувства. И все станет так, как было раньше. В самый первый день, в самую первую неделю. Без глупых влюбленностей, безнадежных привязанностей, тяготящих зависимостей. — Я хочу кое-что показать тебе, — кудрявый раскрывает глаза, мгновенно реагируя на чужой робкий голос. Эдди боится, переживает, это заметно невооруженным взглядом. Кажется, тревога никогда не покидает его, не оставляет в покое ни на секунду даже во сне. Конечно, это даже неудивительно. Мальчик остался без заботы, без должной поддержки, без любящих родителей, без искренних друзей и трепетного партнера. Тревога оправдана. Это как пройти все девять кругов Данте. — Что? — Нужно подняться в мою комнату, — неуверенно выговаривает шатен, всем сердцем и помутненным разумом надеясь, что Ричи согласится. Эдди староста. Конечно, у него будет своя комната, без надоедливых соседей и вечно долбящихся комендантов, а как иначе? Одиночество для верховной власти класса — это важная составляющая. В конце концов, ему же нужно принимать сложные решения, обдумывать ход всех мероприятий, отдыхать от потока работы. «Несправедливо» — думалось Тозиеру, но, на самом деле, он уже давно привык. Привык ко всем причудам, ко всем странностям, к неравенству по всем признакам, охватывающему учеников каждого класса. — Нас могут заметить. — Все на ужине. Пожалуйста, Ричи. Безусловно, Ричи соглашается. Он ломается, вновь поддается очарованию Каспбрака, тонет в его медовых глазах, цепляется за каждую ниточку души, чтобы выбраться из всепоглощающего омута. Ничего не выходит уже который раз. Его тянет, как магнитом, кажется, с каждым разом все сильнее и сильнее. Ричард просто не в силах противиться и противостоять. Он слишком слаб перед чарами Эдди, о которых последний, видимо, даже не догадывается. **** Комната Эдварда в полумраке выглядит жутко. Ни одного источника света, кроме люстры на потолке, которую Эдди отказывался включать. Он боялся, что их кто-то заметит, что кто-то обнаружит их вместе в комнате старосты, что это будет тот самый плохой человек, делающий до безумия больно. Но это были лишь догадки, самые абстрактные и неточные — первое, что пришло в голову парню. Сам Эдди не объяснил, почему он хочет оставаться в полной темноте, подсвеченный лишь фонарями с улицы и щелкой между дверью и косяком. В коридорах свет горел всегда, в любое время, кроме ночного. Ночью вся школа погружалась в кромешную темноту, и больше походила на старинный заброшенный замок средневековья. Тем не менее, Тозиер четко видит шатена. Целиком и полностью, практически каждую деталь, которую мог бы заметить и при свете. Слышал его тяжелое дыхание уже через нос, чувствовал переживание, видел, как он мечется, переминается с ноги на ногу, ходит из одного конца комнаты в другой. Ричи же бегло оглядывает небольшую комнату, замечает аккуратно сложенную стопку книг на подоконнике, колыхающиеся полупрозрачные шторы, синий плед на кровати и раскрытый блокнот на письменном столе. Комната действительно выглядела живой. Различные мелочи (вроде маленького календаря, игрушек из шоколадных яиц, браслетов из ленточек), хоть и были аккуратно расставлены, но все равно полностью занимали небольшие полочки, когда же их с Беном и Майком заставляли убирать все по шкафчикам и ящикам, чтобы не было ничего лишнего. Опять же, абсолютно несправедливо, но именно здесь, именно в комнате Эдди, Ричи наконец-то чувствует себя уютно. На своем месте. Покусывая губы, парень смотрит на Каспбрака. Немного постояв у окна, тот поворачивается к нему спиной и наконец-то смотрит на Ричи, так пронзительно, будто это последний раз, когда они могут взглянуть друг на друга. Тозиер чувствует мурашки, холодок, безудержный мандраж, как перед важным школьным тестом, который решает дальнейшую судьбу. Эдди снимает темно-оранжевый свитер, заодно захватив и белую футболку под низом. Он убирает все на близ стоящую кровать и сжимает пальцы в кулаки, теребит их между собой, поджимает плечи и поднимает глаза на Ричи. Он впервые открывается кому-то, впервые чуть ли ни прямо говорит о том, что с ним происходит, как он себя чувствует и чувствовал все это время. Что скрывал под большими спортивными футболками, под безразмерными кофтами и плотными рубашками. Ричи изумлен. Восхищен прелестными изгибами тела Эдди, его плоским животом, бархатной на вид кожей, в некоторых местах усыпанной светлыми веснушками. Он восхищен и поражен столь прекрасным телом, столь девственными чертами, столь непривычным телосложением для подростка-десятиклассника. Но все восхищение беспощадно ломалось, растаптывалось при виде множественных потемневших синяков (словно от пальцев, грубо надавливающих на чувствительную тонкую кожу) в районе изгиба талии, гематом на предплечьях, засохших царапин на груди и шрамов. Белых, совсем маленьких и тоненьких в районе живота. Именно на них Ричи заострил внимание дольше всего, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Это страшно. Страшно до дрожи в коленках, но Ричи не мог не догадываться о таком. Он знал, что происходит с Каспбраком, он буквально чувствовал это, во снах переживал то же самое, внезапно оказавшись в чужом теле. Несколько раз быстро моргнув, кудрявый приоткрывает рот и отшатывается назад, чувствуя, как ему становится все хуже. Самочувствие стремительно падало вниз, однако парень старался держать себя в руках, быть стойким и не бросаться в слезы. Старался не упасть на колени и не зарыдать, проклиная себя за то, что не вмешался в жизнь Эдди насильно. Что не помог ему вопреки всему. Но он только подходит немного ближе, всего на пару шагов — не больше. Хотелось протянуть руки, коснуться этих ссадин, ран, которые, наверняка, ноют лишь от легкого контакта. И Ричи понимал это. Не хотел делать еще больнее, заставлять Каспбрака жмуриться от неприятных ощущений, поэтому стоял на месте как вкопанный. — Кто это сделал? — спрашивает тихо, глядя то на живот, то в глаза, — Скажи мне, Эдс. Скажи мне, кто это сделал. — Я такой грязный, — дрожащим голосом проговаривает шатен, качая головой и полностью игнорируя вопрос. Он всеми силами старался не заплакать прямо сейчас, снова, как в тот раз. Эдди не любил показывать свою слабость, свое неумение контролировать эмоции, сдерживать себя на чьих-то глазах. Но почему-то Ричи стал… особенным. Ужасным глупцом, но особенным, именно тем, кому Эдди захотел открыться сам, избегая всяких притворств, — Такой противный, такой мерзкий, такой… — Не говори так, — мотает головой, подходя еще ближе. Кудрявый изнывал от желания коснуться Каспбрака, хотя бы его ладони, хотя бы тоненького запястья, однако не делал этого. Сжимал пальцы, едва ли не ломая их друг о друга, но не делал. — Почему ты поцеловал меня? — внезапно спрашивает шатен, поджав тонкие губы и обхватив себя за предплечья обеими руками. Пытается защититься, закрыться, вновь отделиться от внешнего мира и от глаз Ричи. Будто боится насмешки, непонимания или же осуждения во взгляде и резких словах, — Той ночью… в кладовке. — Потому что я знаю, что ты не такой, каким хочешь казаться себе и другим, — совершенно не мешкаясь, быстро и вполголоса отвечает парень, вглядываясь в глаза напротив, пытаясь прочитать все скрытые и недосказанные эмоции, — Потому что я чувствую тебя. Игла осознания, внезапно пронзившая тело Каспбрака, заставила его мгновенно оживиться. Он все еще кусает тонкие губы, все еще всеми силами сдерживает слезы, все еще обнимает себя обеими руками, чувствуя, как становится холодно. То ли от сквозняка, исходящего из щели между дверью и косяком, то ли от нервов. Изменения, произошедшие в последние полгода или даже год, сильно ударили по психике Эдди. Добродушный мальчик, вечно пытающийся угодить всем и каждому, превратился в загнанного в угол, запуганного котенка. Его действительно можно сравнить с беззащитным животным, которое находится на порядок ниже тех, кто имеет над ним власть. Кто в любой момент может растоптать, посмеяться и просто выкинуть, вдоволь наигравшись. Только с появлением Ричи все стало менее серым. Теперь все черно-белое, где белое — это желание ухватиться за Тозиера, рассказать о всех своих странных чувствах, сделать шаг навстречу чему-то светлому, а черное — это подавление всего белого. Обреченность на страдания, на боль и одиночество. Без друзей, без любви и любящих родителей. Сейчас Эдди впервые не пытается избежать разговора. Он сам пришел, сам привел Ричарда в комнату, сам стянул с себя эту чертову верхнюю одежду, обнажая свою грязь. Ричи должен был почувствовать отвращение. Он должен был сбежать, не оглядываясь, а потом избегать до конца жизни. Он должен был наплевать на мои чувства, он должен бояться за себя. Он еще здесь. Стоит прямо передо мной. Это не иллюзия. Я только протяну руку — сразу почувствую его, смогу коснуться его водолазки, его шеи, смогу очертить его скулы кончиками пальцев, смогу потрогать губы. Боже, губы, какие прекрасные губы. Прошу, шепчите мне о том, что все будет о хорошо, о всемирном счастье, о моем счастье. Я не хочу многого, черт, я просто хочу коснуться его. Коснуться и почувствовать гребаное облегчение. Гребаную безопасность. Хотя бы на пару секунд, Боже, я больше так не могу. — Только не уходи, — выпаливает шатен, наблюдая за тем, как Ричи медленно склоняет голову чуть ниже, — Я не хочу оставаться один. — Я не уйду, Эдди, — шепчет, опуская веки, которые казались безумно тяжелыми в этот момент. Он подходит запредельно близко, оставляя буквально сантиметров десять, потому что просто не может стоять на месте. Когда рядом Эдди, когда он стоит прямо напротив, едва ли не ломаясь от груза тоски, Ричи не может бездействовать, не может надеть розовые очки, представляя, что все хорошо, что все само собой наладится. Не наладится, он знает это. Он уверен на все сто процентов, — Можно я обниму тебя? Ответа не последовало. Лишь робкий кивок и просящий взгляд, поэтому и думать долго не пришлось. В эту же секунду Тозиер с желанием, но медленно и неуверенно обнимает шатена, словно пытаясь согреть, дать хоть немножко тепла. Эдди прижимается щекой к чужой груди и обхватывает его торс обеими руками, стискивая ветровку на спине пальцами. Боится отпустить, боится представлять, что все это нереально, что все это — сон, потешающий его моральное состояние. Каспбрак отчаянно жмется к парню, чувствуя едва уловимый аромат крепкого парфюма, и мгновенно обретает покой. Более или менее. Почему-то этот парень кажется таким родным, таким близким, словно они уже сотню лет знакомы. Словно совершенно не их связывает запутанная история безумства. — Ты дрожишь, — замечает кудрявый, носом касаясь рассыпчатых волос Эдварда. Последний опять молчит. Не издает ни звука, только прикусывает нижнюю губу, когда чувствует влажную дорожку на своей щеке. Держи себя в руках, тряпка! Сколько можно? Как долго ты собираешься рыдать, как маленькая девчонка, а, плакса? — В детстве я очень боялся темноты, — начинает парень, совсем тихо, так, чтобы слышал только Эдди, — Боялся, что монстр схватит меня за ногу, если я высунусь из-под одеяла. Мне было жарко, вся постель была мокрая от пота, но я никак не мог осмелиться, не мог побороть этот дурацкий страх, не мог скинуть с себя одеяло, чтобы получить хоть каплю прохлады, — он крепко придерживал Эдди, боясь, что тот может просто свалиться на пол, — Я всегда звал маму в минуты сковывающего страха. В ее объятиях я быстро засыпал, а после колыбельной забывал о монстрах под кроватью. Я чувствовал себя защищенным и нужным. Знал, что мама никого не подпустит. Ни одного монстра. Каспбрак жмется плотнее, вдыхая приятный, терпкий аромат полной грудью. Это успокаивало его, расслабляло, и он все глубже окунался в океан полнейшего доверия. Чувства, что его не загонят в угол именно сейчас. Именно в эту минуту. И даже когда эти объятия не смогут спасти мир, они все еще смогут спасти Эдди Каспбрака.