Отрицательно зеркальный

- криокапсулы неисправны, - роняю я в нулевую гравитацию перед ним. - что? Я знаю, он слышал. Стоит минуту, зависнув безмолвно посреди пространства-времени, затем - присаживается на бортик одной из капсул, цепляясь ногами под поручни в условном пространстве пола - жест, призванный создать иллюзию контроля и безопасной, условно-привычной среды - и смотрит перед собой, сквозь металлическую обшивку Харибды, прослеживая мысленным взглядом вектор луча антиматерии. Сажусь-зависаю у его ног, придерживаясь все за те же поручни, прямо над условным же полом, устало приваливаясь к холоду капсулы затылком и лопатками. В горле самопроизвольно щелкает, а я даже не пытаюсь это подавить. Следующее утро проходит в безмолвии, под механический скрежет и тихий гул ремонтируемого мной фабрикатора. Сигнал с Икара прерывается, но не смертельно. Можно было бы подкопить ресурс. Если бы. В нашем случае - если бы на этом дерьмокорабле было хоть что-то исправное. Фабрикатор материи кашляет золотистым в бортовой подсветке дымком, не обещая ничего хорошего. Его подпрограммы горят изнутри, сбитые, покореженные взрывом Тези, израненные предсмертным криком ее магнитных полей. Чудо, что мы вообще смогли улететь. - он отказывается, - отрезаю лаконично. - что отказывается? - вторит мне Китон, чуть сужая зрачки. - продуцировать что-то кроме растительного белка и простейших соединений вроде воды или кислорода, - мне не хватает моих очков - антиевклидики? - из вежливости спрашивает он. - нет. - мне жаль. - мне тоже, - искренне обрываю я. Так проходит еще несколько долгих часов. Я копаюсь в кишках Харибды, он - в ее мозгах. КонСенсус, разделенный на двоих, пестрит целыми пакетами неутешительных данных и почти извиняющимися отчетами. Мне несколько раз делается дурно. Сири дурно почти постоянно. - тебе нужно поспать немного, - как можно мягче начинаю, стараясь сильно не сверкать на него расширившимися зрачками в красной кайме. - все нормально, Юкка, - бросает он, избегая контакта взглядов. - Сири, - я подхожу к нему, чтобы он отшатнулся, дотрагиваюсь предплечья, чтобы на голой коже проступили мурашки, - Сири, тебе нужно отдохнуть, твое тело слабее моего. ремонт фабрикатора займет еще несколько часов в лучшем случае. Отсыпаю все накопленные за месяцы на Тезее слова разом, большими горстями, пока внутри щелкают неприятно и зудят под корой надломанные подпротоколы. Он сосредоточенно молчит, изучая воротник моей распахнутой формы, местами измазанный в синтетическом масле корабельных внутренностей. - Сири, я не съем тебя во сне, - серьезно говорю я, когда он наконец смотрит мне в глаза, - это нерационально. Добавляю в конце и позволяю себе легкую улыбку. Похоже, это немного разряжает воздух на борту. - само собой, - говорит он, исследуя кратеры желто-фиолетовых кругов под моими глазами, - фабрикатор-то сломан. Мне хочется рассыпаться на месте, но я позволяю себе лишь развернуться и, отталкиваясь носками по-кошачьи от первой подвернувшейся поверхности, направить свое уставшее тело в мех. отсек. Еще на несколько бесплодных часов. ••• - Сири, посмотри на меня, - я держу его теплые влажные ладони, они широкие и мягкие в отличие от моих, суховатых и с покрученными пальцами. - извини, я просто.. я стараюсь, но, - его трясет, и мне приходится схватить за плечи, несильно сжимая. - Сири, я сделаю все, чтобы ты выжил. не потому, что мне нужно кормиться, не из-за чертового фабрикатора, а потому, что для меня это важно, - он ошарашенно поднимает взгляд, - но я тоже хочу остаться в живых. пожалуйста, Сири. Синтет мучительно усмиряет тахикардию, я слышу его сердце в собственных висках, ощущаю его телесную дрожь под своими пальцами. Ризы плоти. - хорошо. Хрупкий. Такой теплый и такой хрупкий. Когда мы зависаем в невесомости посреди внутреннего пузыря каюты, я еще могу держаться за него, но чем сильнее намерение - тем меньше слушается тело. Сотни часов нейрохирургии, гипноза и электро-терапии самого тонкого воздействия проносятся перед глазами, прямо по внутреннему забралу очков, если бы таковые имелись. "Не причинять вреда человеку". Теперь трясет уже меня. Я не хочу. Не могу, но и не хочу тоже. Слюна поступает к кончику языка, и он это замечает, ну само собой, он это замечает! - я не могу тебя коснуться, - надломанно печатаю я, глядя ему в глаза. - н-ничего, все в порядке. - нет, у меня буквально.. у меня отнимаются руки, они вшили в меня слишком.. Сири, прошу тебя. Я шепчу уже одними губами, пока его, обхватившего руками колени, сложенного в позу эмбриона и ощетинившегося беспомощно спинными позвонками, относит все дальше. - Сири, пожалуйста, - я хочу протянуть к нему руку. Я совсем не чувствую себя хищником. Рука слушается, это было не нападение. И даже не просьба. Это было что-то нетелесное. Не о кормлении, не о крестах, не о доевклидовых эрах. Он тянется в ответ, читая что-то в моих гранях. Он подлетает ближе, когда мы оба сгибаем руки в локтях. Танец в невесомости, подумать только. КонСенсус не нужен, чтобы знать, что ему пришло в голову то же сравнение. Это смягчает. Когда Сири так близко, я вижу в отражении его глаз собственные гранатовые радужки - единственное зеркало, которое может себе позволить классический вампир. Я не совсем классический, да и зеркал у меня нет, и даже не по причине их совершенной стандартности. Я в который раз скучаю по очкам. Руки вновь отнимаются, стоит мне приблизиться к его лицу, слушая мягкое влажное дыхание. Освещаемый редкими звездами полумрак чрева Харибды совсем не походит на ярко опаленные, заокругленные во всех своих углах своды лабораторий. От этого легче. Все иначе, чем я себе представлял. - я не хочу сделать тебе больно, - зачем-то шепчу я тихо почти в самые его губы, не закрывая глаз. Как будто это что-то изменит. - я знаю, - тоже зачем-то говорит он. Руки не слушаются, кончики пальцев почти горят под ногтями, так что я позволяю ему впиться пальцами мне в плечо, другой рукой сжимая ворот расстегнутого до половины комбинезона с нашивкой Тезея, впаянной в левое плечо, от которого сейчас не больше толку, чем от самого Тезея. Я до последнего медлю, вдыхая запах его кожи. Мучаю себя, чтобы хоть как-то оправдать это все, возможно. Он дышит намеренно глубоко, спотыкаясь на каждом вдохе. Плечо почти лишено сейчас мышечной ткани, как и весь Сири. Мне жаль, я полон сладкого страха предвкушения, я чувствую его липкий ужас сквозь поры, я вонзаю зубы в податливую плоть, я протыкаю Сири совсем неглубоко. Достаточно, чтобы вскрикнуть, вцепившись сильнее в мое плечо. Воротник трещит прочной тканью, я зачем-то крепче сжимаю его правую ногу бедрами, как и челюсти. Я не могу это контролировать, но очень стараюсь. Его кровь для меня горячая, почти обжигает глотку. Медь бьет в нос изнутри и снаружи, я даже не глотаю - она скользит в меня раскаленным металлом, согревая внутренности. Все взрывается перед глазами, их приходится закрыть, шумно втягивая носом нагретый воздух. Он заходится в бешеном сердечном ритме, в меня льется против воли, меня тошнит, я задыхаюсь. Все пошло не так. Сири пытается сжаться, прижать голову к плечу - или наоборот; я пытаюсь проглотить острую и пряную кровь, его адреналин бьет по мозгам, как синтетический приход от передозировки. Да, я знаю. Отпихивает меня руками, но я и сам начинаю отстраняться, напоследок пытаясь слизать выступающую кровь с соленой кожи. Зализать рану. Он трактует это по-своему. - хватит.. Юкка, пожалуйста, я сейчас отключусь, - шепчет, задыхаясь, он в мои растрепанные волосы, отросшие на висках и затылке. - тише, тише, все уже, - я и сам сейчас отключусь. Живая кровь - это не заменители, синтезированные выверенно и расчетливо, впрыснутые в кровь и размешанные в коктейле из всего, чем только можно накачать высокоинтеллектуальную боевую единицу. Что-то среднее между "чтобы не подох" и "чтобы бился насмерть". Живая кровь - это бьющаяся под твоими клыками теплая подкожная магма, это случайный конгломерат гормонов и мыслей, самая яркая из которых - "только не убей". Горло щелкает, как сумасшедшее, клыки зудят в корнях, верхние и нижние, а кончики пальцев подрагивают в нервном возбуждении, теплом и вибрирующем. Во рту - влажно от меди и до невозможного жарко от собственного дыхания, в руках, в которые кое-как вернулся контроль - опьяненное тело синтета. Кислород, страх и моя собственная вязкая слюна танцуют в нем, проявляясь цветными пятнами перед глазами, как на старой пленке. Мне недостаточно рук - я обхватываю его поперек туловища, пока он еще не отошел от шока, сжимая на пояснице и под лопатками. В человеческом обществе это с сильной натяжкой можно было бы назвать объятием, в вампирском, полагаю, это никогда и никак не называлось за отсутствием необходимости в подобной терминологии. За неимением прецедентов. До сего момента. Если бы вы встретили явление, которому еще нет аналогов, имея под рукой два кардинально различных древних языка - как бы вы его назвали?