Буду гореть

      Наверное, это даже в каком-то смысле смешно — Эвану чудится, что он заразился кошмарами другого человека. Он уже двое суток почти не спит из-за чужих откровений. Стоит закрыть глаза, как киноварь вытекает к нему изо всех углов подсознания. Её так много. Сколько бы не могло скопиться у самого Бака.       Когда он тащит в детское отделение найденные не так давно раскраски, его ловит сонная медсестричка. Ей на вид лет двадцать, но её мешки под глазами выглядят на вечность. Она напоминает ему о тех, кто ждёт его сегодня ночью. Он кивает и улыбается девушке. И, на какое-то призрачное мгновение, в её глазах появляется искорка прошлой жизни. Интерес, немного кокетства, застенчивость перед симпатичным парнем... Но это длится лишь долю секунды.       День проходит в обычном режиме. Новые раненные. Старые раненные. Нехватка бинтов. Недостаток провизии. Чувство песка в глазах. Попытки прикорнуть хотя бы на полчасика, и чтобы без кошмаров.       Эвану до сих пор странно: вроде вокруг суета и хаос, а, вместе с тем, какое-то оцепенение и восприятие как сквозь вату. Ощущение такое, словно только что проснулся, а вокруг пожар. И ты в ужасе, и, одновременно, ещё заторможен. Образно, сознание ещё стоит, раззявив рот, а подсознание уже вопит на ультразвуке.       — Парень, постарайся прийти не таким разукрашенным, — громогласный врач-травматолог хлопает Бака по плечу на дорожку, глядя на сходящие синяки под глазами. — Нам тебя ещё невестам сватать.       — Буду стараться.       Он поправляет рюкзак, забитый наполовину медицинским скарбом, наполовину продуктами длительного хранения. В кармане всё также видавший виды Глок. В нём всё те же семнадцать патронов.       — Эй, — Эвана окликает одна из медсестёр. — Держи. Тут горячий кофе. Горан приволок целый пакет зернового.       Она суёт в руки небольшой термос. Бак от чистого сердца благодарит её. Ему так не хватало этого божественного напитка все эти дни. Он прячет гостинчик в рюкзак и уходит.       На улице всё холоднее. Скоро зима. И она обещает быть суровой. Бакли прячет руки в рукава куртки на манер муфты*. Надо бы не забыть найти себе тёплые перчатки. Иначе в скором времени он точно останется без рук.       Во время ходьбы он часто думает о сестре, о друзьях, о родной стороне. Старается думать о хорошем. Получается очень инфантильно и слишком наивно. К примеру, как он вернётся после всего своего Приключения, обернувшегося пиздецом. Как будет снова таскать сестру на ланч в их любимое кафе. Как снова окажется в своей пожарной части. В чистой форме. Среди блестящих красных машин. В окружении самых близких людей. Кэп снова будет угощать какой-нибудь вкуснотой. Хен будет жаловаться — конечно, только ради приличия — на семейную жизнь. Чимни с Мэдди будут его смущать — ведь сексуальная жизнь сестры это не то, о чём ему следует знать подробности.       И, конечно, будут улыбки. Будет много-много улыбок. И смех. И яркий свет исправных ламп над головой. И тепло калифорнийского солнца. И кот.       Точно! Как только Бакли попадёт домой, он обязательно заведёт себе котяру. Вот обязательно! Возьмёт в приюте самого матёрого и побитого. Пригреет так, чтобы любил только его и с рук не слезал. Чтобы ночью укладывался на подушку около головы и прогонял всю чужую киноварь засевшую в мозгах. Ведь кот будет матёрый-матёрый — он сможет победить вот это вот всё…       — Ты что, совсем идиот? — шипит кто-то и толкает его в спину так, что Эван чуть не пропахивает землю своим многострадальным носом. — Я иду за тобой уже минут пятнадцать, а ты даже не замечаешь! И как ты жив ещё?!       — Диаз? — Бакли недоверчиво улыбается. Он и не думал, что его новый знакомый примет его предложение.       — Если бы был кто-то другой — ты бы уже не разговаривал.       Сквозь сердитый тон и грубость, проскальзывает что-то другое. Нечто уязвлённое и хрупкое, что пытаются прикрыть, чтобы не разбили окончательно. Эван думает, что, возможно, военный медик и сам не хотел тут появляться, но однажды разделивши боль на двоих, больше не хочется терпеть её в одиночку.       Они неловко переминаются друг перед другом, прежде чем пойти дальше.       — Будешь заходить со мной? — интересуется Бак, снова устраивая руки в рукавах.       — Нет, — лаконично и исчерпывающе слышится сбоку. — Я же в форме. Таких не любят.       Диаз уверенно топчет грязь, даже не смотря под ноги. Словно ходит по этому маршруту вместе с Бакли всю сознательную жизнь. И как ему удаётся, изумляется Эван.       — Тогда, может, попьёшь со мной кофе… Где-нибудь? — вслух это звучит гораздо глупее, чем представляет себе Бак.       Солдат издаёт коротенький хохоток, откинув голову назад.       — Чего? — переспрашивает он, чуть задавив широкую улыбку. — Ты под кислотой? Видишь кофейни и рестораны? Жёлтые зонтики и тюльпаны?       — Блять, нет! — Эван почти вскрикивает. Он так смущён. — У меня термос с кофе за спиной. Можно найти место и выпить его.       — Так бы и сказал, придурок! — ругательство из-за улыбки выходит почти нежно. Диаз тоже это понимает и неловко прочищает горло. — Тогда мы сейчас разделимся. Иди, к кому ты там шёл, а я найду какое-нибудь приличное место для твоего кофе.       — Договорились.       — Встретимся в конце следующей улицы, когда закончишь.       Военный бросает ему последнюю фразу и отступает. Темнота растворяет его в себе. Делает своей частью. До поры до времени. Пока он не вырвет своё тело обратно к Баку.       Эван же подходит к первому дому. Сквозь плотные шторы едва виден свет. Здесь живёт одинокий старик. У него диабет и нет ноги. У него есть дрянное ружьё, но нет инсулина. Бакли догадывается, что если бы не таскал в этот дом лекарство и шприцы, то дуло ружья погладило бы висок старика поразительно быстро.       Он меряет давление, пульс, заполняет небольшую форму. Многие люди не понимают английский, а Эван недостаточно хорошо знает местные языки, чтобы полноценно расспрашивать их о здоровье, поэтому он протягивает отксеренный лист с необходимыми вопросами. Эту небольшую анкетку придумывает главврач, когда Бак рассказывает о проблеме с языковым барьером после первого такого обхода. Теперь всё проходит значительно проще и быстрее, чем в тот раз.       Закончив осмотр в этом доме, он идёт в следующий по списку.       В частном секторе на южной стороне ещё остаётся около двухсот жильцов. Они ещё помнят, что такое быть человеком. Помогают больнице по мере сил. Но и больница оказывает им помощь, когда это требуется. Бакли навещает тех, кто не может самостоятельно добраться до медучреждения. Такие списки еженедельно притаскивают два местных пацана.       Ещё месяц назад обитаемых домов тут было больше. А потом кого-то ограбили и не стали оставлять в живых. У кого-то не выдержали нервы, и он решил сдаться. Кто-то попытался прорваться из города и у него не вышло.       А два месяца назад людей здесь проживало ещё больше… А три месяца… А пять…       Из больницы к ним приходит только Эван. Ведь врачей нужно беречь, медсёстры — совсем не подготовлены для ночных походов, остальные сталкеры, или как их ещё назвать, имеющие нужные медицинские познания, рассредоточены по другим районам, где тоже остались обычные люди. Так что остаётся Бакли. У него есть здоровье бегать на километры вокруг, и он умеет лечить.       В общем, ещё раз, у Эвана здесь есть своё место. Он — полезный винтик всего механизма. Конечно, механизм изношен и помят, но работает же.