Сердце Воина. Часть I. Ранние дни

      Теперь, когда мы стали любовниками, падаван, у меня появился новый порок: я люблю смотреть, как ты спишь, как сейчас. Как ты лежишь в моих объятиях на корабельной койке на обратном пути на Корускант.       Сегодня вечером мы очень нежно ласкались в объятьях друг друга, потому что ты все еще исцеляешься от своих ран, а потом ты прижался ко мне, вздохнул и почти сразу же заснул глубоким сном. Разница в росте позволяет мне прижать тебя к своему подбородку, чтобы я чувствовал дыхание на своем плече, и одновременно сплести наши ноги. Несмотря на эту разницу, наши тела, кажется, совпадают, как кусочки головоломки: плоскости и углы нашей плоти идеально подходят друг к другу. И когда я внутри тебя, любимый, заставляю тебя кричать, мне кажется, что мы действительно один человек, наши тела — один континуум. Признаюсь, я не нашел ничего лучшего, чем наблюдать за спящим тобой.       Довольно легко потворствовать этому маленькому пороку. Слишком легко, пожалуй, как и большинству пороков связанных с тобой, но ситуация предоставляет отличную возможность. Всю свою жизнь я был жаворонком, любителем утренних медитаций, которые включают в себя восход солнца. Ты же, когда на тебя не давят требования моего графика, предпочитаешь закат и поздние ночи. Чаще всего по утрам я тебя будил, но сначала некоторое время смотрел, отчасти удивляясь своей удаче, отчасти жалея. Я ненавижу будить тебя. Ты всего лишь пару лет назад оставил ту стадию, когда каждую свободную минуту тратил на еду или сон, чтобы подпитывать свое растущее тело (или на секс, чтобы успокоить свои гормоны). И тебе все еще нужно спать и есть больше, чем мне (хотя ты и поднял мое умирающее либидо до тревожного для моего возраста уровня) — особенно спать. В эти моменты, когда ты все еще восстанавливаешься, я и имею удовольствие наблюдать за тобой.       Я люблю это делать, потому что во сне я вижу смех на твоем лице, который был подавлен в тебе, пока ты рос в храме и готовился стать джедаем. Я подозреваю, что, если бы тебя не отдали нам, ты бы вырос в горластого молодого человека, который улыбается и громко смеется без всякой сдержанности. Я легко могу представить себе, что ты занимаешься любой из этих глупых игр «быстрее-выше-сильнее», которыми занимаются молодые, рискуя своей красивой шеей. Ты бы непременно находил все это очень забавным просто потому, что сейчас как раз тот возраст, когда твои сверстники считают себя бессмертными.       Но ты не такой. Ты слишком хорошо знаешь, насколько ты смертен, и я уже вижу, где твоя концентрация и приземленность выстроятся на твоем лбу. Ребенком ты тоже был серьезным, как мне сказали, и очень ответственным молодым учеником-падаваном. Более ответственным, чем большинство. Твои обязанности и обучение очень важны для тебя, как и должно быть. Этот факт должен был бы произвести на меня гораздо большее впечатление, чем он произвел. И произвел бы, если бы не тот колодец горя и чувства вины, в котором я пребывал, когда мы впервые встретились.       Я до сих пор вижу, как ты с усмешкой осторожно выглядываешь из-за угла в течение дня. Сдержанный, проявляющий себя лишь в ироническом изгибе бровей и кривой ухмылке уголка прекрасных губ. Но мне бы хотелось видеть, как ты улыбаешься чаще и более открыто. И я подозреваю, что отчасти подавление происходит из-за твоего дара. В отличие от любого другого моего ученика, у тебя есть талант чувствовать далекие возмущения в Силе и видеть возможности будущего в своих снах. Этот дар достаточно силен, чтобы стать, особенно в последней миссии, бременем для тебя. Ты борешься с последствиями знаний о событиях, которые могут или не могут произойти, которые ты можешь или не можешь изменить. Это знание крадет твой смех и радость. То, что я пытаюсь вернуть тебе в нашей совместной жизни.       Сдержанный и достойный в бодрствовании, ты спишь так же, как занимаешься сексом: с полной самоотдачей, беспокойный, даже когда ты не беспокоишься. Деля с тобой постель, я часто просыпаюсь и обнаруживаю, что лежу на ее краю без одеяла, в то время как ты либо отбрасываешь простыни в сторону и растягиваешься поперек под невообразимыми углами, либо лежишь, свернувшись калачиком, а вокруг тебя кокон из одеял. Удивительно, но также часто просыпаясь я вижу, что ты переплетен в сложной спирали конечностей со мной, хотя и ненадолго. Даже когда ты спокойно засыпаешь в моих объятиях, ты быстро освобождаешься от них, чтобы бродить по своим снам.       Но я видел, как ты сидишь в медитации так тихо, что даже дикие твари садятся тебе на плечо или взбираются на колени. Как будто вся эта плотно сдерживаемая в бодрствовании энергия твоей юности выходит наружу во сне.       В эту декаду ты был особенно беспокоен, много говорил и метался, просыпаясь испуганным и задыхаясь, больше после оползня, чем до. После всего случившегося твоя паника начала вторгаться и в мой сон. Я видел тебя погребенным под стеной грязи толщиной с монолитный блок феррокрита и чувствовал, как твое сознание оборвалось. Ты был похоронен так глубоко, что потребовалось трое из нас и вмешательство Силы, чтобы освободить тебя из грязевой ловушки. Когда мы наконец это сделали, ты был неузнаваем: покрыт грязью, изрыгал ее, одна рука была вывихнута, другая сломана. Переломанный ты лежал на мокрой земле в отвратительной пародии на позы, в которых спишь, твое сердце раздавлено, дыхание прервано.       Надеюсь, ты никогда не узнаешь, какой ужас охватил меня, когда мы вытащили тебя, все еще сжимающего брошенную мной веревку и плащ молодой женщины, которую ты пытался спасти. В тот единственный момент я увидел, что моя жизнь тоже кончена, как я думал, когда Тал… когда Тал ушла от меня.       Даже сейчас я не могу этого произнести. Даже сейчас, когда ты согрет в моих объятиях, как и должен, пока моя любовь к тебе наполняет меня так же, как и моя любовь к ней. Хотя прошло уже четыре года, все еще так мало требуется, чтобы вновь раскрыть ту огромную зияющую пустоту, которую она оставила внутри. Кое-что, что ты никогда не сможешь заполнить, потому что ты — не она. Но если бы тебя не было со мной тогда, я бы последовал за ней в Силу. В тот момент, когда ты лежал мертвый у моих ног, я знал, что мне придется последовать за тобой, что внутри нет ничего, что могло бы сохранить мне жизнь.       Мы вытряхнули грязь и воду из твоих легких. Я наблюдал, как ты беспомощно кашляешь и яростно блюешь, с таким облегчением, что чуть не заплакал. Это было все, что я мог сделать, чтобы передать тебя медикам и попытаться помочь другим. Ведь я уже знал в своем сердце, что никто кроме тебя не смог спастись.       Это был тяжелый урок-напоминание о том, что я опасно озабочен твоим благополучием. После Тал я никогда не думал, что буду испытывать к кому-то такие чувства, как к ней. Особенно к тебе. В конце концов, я знаю тебя уже семь лет, почти с тех пор, как ты был ребенком. Изменилась только та любовь, которую я испытываю, а не ее количество, качество или существование. Но сила чувств, которые я испытал, когда мы вытащили тебя из грязи, не сравнима с теми, когда мой последний падаван отвернулся от меня, или когда я потерял Тал. С чего бы мне вдруг беспокоиться так сильно? И все же меня это до чертиков напугало.       Я не спал все три ночи, пока ты выздоравливал. За те десять коротких дней, что мы были любовниками, я так привык к твоему вечному движению, что просыпался, когда ты лежал слишком долго. Опустевшая пустая кровать была совершенно невыносима. Наблюдать, как ты два дня провисаешь в резервуаре с бактой — респираторная трубка в этом изящном горле, а все остальное пронзено капельницами и катетерами, бескостное и неподвижное в этой желеобразной массе, — было жутко, тошнотворно. Весь следующий день я наблюдал за тобой в твоем наркотическом сне, когда веки подрагивали, ноги и руки подергивались — для тебя это было почти незаметно — и это оказалось еще более мучительно, чем я мог себе представить. Я заставал тебя медитирующим в еще большей тишине, когда единственным твоим движением было едва заметное дыхание. И все же тогда ты казался живым, быстрым, словно кокон концентрированной энергии. Но тогда… Твой чахлый сон был изранен и опустошен, в воздухе витало предвкушение смерти. Я едва мог это вынести.       Теперь, страх, который овладевает тобой ночью, заставляет мое сердце болеть. Я знаю, что это пройдет. Я знаю, что это только твои бессознательные воспоминания о том, что ты был похоронен заживо; о твоей вине за то, что ты выжил там, где твой друг не смог; о том, что ты не смог спасти ее, и воспоминания о сне, который предсказал это. Но я слышу, как ты хнычешь во сне, чувствую, как ты дрожишь, и чувствую запах страха в твоем поту, и мне ничего так не хочется, как стереть его из твоего сознания.       И я могу это сделать. Ты ничего не вспомнишь, ни об этом инциденте, ни о моем вторжении. Но это не послужит никакой цели, кроме как облегчить мои собственные чувства и лишить тебя той боли и опыта, которые делают нас теми, кто мы есть. Поэтому я делаю единственное, что еще могу: обнимаю тебя, нежно бужу и возвращаю в более спокойный сон.       Ты благодарно сворачиваешься клубком, подставляя изогнутую кривую теплой кожи и твердой плоти. Я люблю водить руками по изгибам твоего тела. Люблю, как оно спускается и поднимается от плеч вниз по спине и по твоей прекрасной округлой попе, вниз по выпуклым бедрам, к нежной и чувствительной коже под коленями, и как снова округляется в мускулистых икрах и сужается до линии сухожилия на лодыжках. Лежа на животе — это мой любимый вид, хотя не самая любимая поза.       Поэтому я предпочитаю, чтобы ты стоял на коленях и локтях, расставив ноги под острым углом и открывая тугое кольцо мышц между натянутыми полушариями, нежный мешочек твоих яичек, жесткое древко члена и дугу позвоночника, когда я соскальзываю внутрь.       Я, очевидно, безнадежно влюблен в тебя. Если это не может заставить тебя смеяться, тогда действительно твое чувство юмора было убито. Серьезно: этот старик, который мог бы быть твоим отцом, рядом с тобой снова чувствует себя подростком. Похотливым подростком.       Но ты скажешь мне, что я еще не стар, несмотря на седину в волосах, утреннюю скованность в суставах, замедленные рефлексы. «Неуместно; неудобно, но временно; незаметно», — скажешь ты пренебрежительно. Я смотрю на тебя и вижу молодого человека во всей его славе, каким я был когда-то. И хотя я не буду снова в твоем возрасте, я чувствую определенную тоску по чувству права, которое идет с ним. Высокомерие никогда не было твоей слабостью, поэтому ты носишь привилегии своей юности и пола с бессознательной грацией. Жизнь принадлежит тебе прямо сейчас, и тебе не нужно об этом напоминать.       Что только делает твою любовь ко мне еще более непонятной. То, что я нахожу в тебе привлекательным, слишком очевидно. И, по правде говоря, это далеко не все, что я люблю в тебе: молодость, красоту, силу, грацию, даже невинность, хотя бы потому, что от последней в тебе осталось очень мало. Джедаи рано вырастают из подобного. Физические атрибуты, безусловно, достаточно примечательны, чтобы привлечь к тебе других партнеров, хотя ни один из них не был получен случайно.       Интересно, видели ли они то же самое, что и я, под твоей неотразимо прекрасной внешностью: твою абсолютную преданность, мужество, твердолобое упрямство, твою доброту и огромную способность любить? Бывают моменты, когда мы занимаемся любовью, и я чувствую, что эта способность непостижима. В прошлом были времена, когда я чувствовал то же самое. Если бы не твоя бездонная любовь, потеря Тал ранила бы меня гораздо сильнее. Хотя ты не так остро осознаешь Живую Силу, как мне бы хотелось, она собирается вокруг тебя, как железные опилки вокруг магнита, и влияет на тебя больше, чем ты думаешь. Иногда ты буквально ощетиниваешься ей. Ты берешь то, что я даю, и возвращаешь это десятикратно. Вот что привлекло меня к тебе: твое теплое, страстное сердце, твоя чистая душа.       Если бы я сказал тебе это в лицо, ты бы засмеялся ироничным и немного горьким смехом. Я бы хотел, чтобы ты мог видеть себя таким, каким вижу тебя я, а не в первую очередь свои слабости и неудачи. Ты гораздо сильнее, гораздо сообразительнее, способнее и умнее, чем думаешь о себе сам. Ты продвигаешься вперед быстрее, чем любой из моих падаванов. Даже Ксанатос, которого я считал выдающимся. Потому что, несмотря на твое ворчание по поводу моего непрестанного обучения, все для тебя — урок, даже наша любовь. Я думаю, что к двадцати пяти годам ты будешь готов к испытаниям, и ты удивишься, когда я скажу тебе это. Возможно и нет, если я смогу привить тебе уверенность в собственных силах, которой тебе не хватает.       И это явный недостаток на данный момент. Я вижу это по тому, как ты держишь себя, и в приступе гнева, который я, наконец, сумел спровоцировать у тебя вчера. Хотя твои слова были обращены ко мне, ты злился на себя за свою неуверенность. Ты говорил мне, что знал о том, что будет, но ты так же, как и я, знаешь, что даже Магистр Йода не претендует на точное предсказание будущего. И все же ты увидел в этом свою неудачу. Неужели я был так жесток к тебе? Или это твоя собственная потребность показать себя заставляет тебя так критично относиться к собственной работе? Хотел бы я знать. Так же, как хотел бы знать, желаешь ли ты меня потому, что я твой мастер, или потому, что ты полюбил человека, который играет эту роль, или потому, что ты знаешь разницу. Иногда я спрашиваю себя об этом.       Этот вопрос заставляет меня бодрствовать чаще, чем ты думаешь. Этот вопрос заполняет мои размышления, потому что она должна быть! Должна быть эта разница в твоем уме, или я сделал ужасную и потенциально катастрофическую ошибку в своих суждениях. Взять тебя в любовники, если ты считаешь меня лишь своим мастером было бы самым грубым злоупотреблением моей властью над тобой, что почти равно изнасилованию. И все же иногда я так сильно хочу тебя, что это кажется вовсе не оскорблением, а просто привилегией моего авторитета. Возможно, чувство превосходства Ксанатоса все же не до конца было его собственным.       С того самого дня, как мы впервые встретились, я почувствовал в тебе глубокую потребность доставить мне удовольствие. Я бы без задней мысли шагнул на путь к Темной стороне, чтобы использовать эту твою потребность ради моих собственных желаний. Ни один честный мастер не стал бы этого делать. Я всегда знал это, всегда верил в это, в годы моего обучения падаванам, но теперь, представив факты твоей добровольной любви и моего неопровержимого желания, грань между одним и вторым стала размываться.       Когда ты целуешь меня, или прикасаешься ко мне, или позволяешь себя обнять, ты видишь мастера Джинна или просто Квай-Гона? Есть ли у тебя собственные предпочтения, кого из нас ты больше всего желаешь? Неужели ты действительно настолько стар в свои двадцать лет, что знаешь свое мнение в этом вопросе? А я?       Как могут два человека, которые так долго жили бок о бок, так мало знать о сердцах друг друга?       Ты еще крепче прижимаешься ко мне во сне, подальше от холодной переборки нашей каюты, и мне кажется, что я никогда не смогу быть достаточно близко к тебе. Только пустые пространства электронных орбит разделяют нас, но и этого слишком много. Где-то между нами есть место, не там, где ты заканчиваешься и начинаюсь я, но там, где мы недвойственны. Единственное, что я теперь знаю наверняка, это то, что я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной.