***
Его руки не дрогнули, когда гермоворота с диким скрежетом захлопнулись. Охотнику даже не было хоть сколько-нибудь жаль Павлову — ничего с ней там не случится, посидит девчонка, подумает. Может, какая-нибудь светлая мысль и посетит её бестолковую рыжую голову… Хотя в последнем Хантер глубоко сомневался. Облокотившись на перила эскалатора, мужчина порылся в карманах плаща и выудил из них второпях скрученную самокрутку и тяжёлую металлическую зажигалку с откидной крышкой и замысловатой, наполовину стёршейся от времени гравировкой. Тихо щёлкнув, зажигалка высекла дрожащую длинную искру, озарившую мягким тёплым светом истерзанные руки Хантера. Языки пламени, ласково касаясь самокрутки, скругляли все неровности шероховатой бумаги, которая, быстро тлея, рассыпалась в пепел и уносилась сквозняком далеко вниз. Чёрные глаза бригадира устало вглядывались в непроглядную темноту, окружающую его со всех сторон. Он пытался понять, что ему делать дальше. И делать ли вообще. Печатники. В первую очередь нужно было разобраться с ними — тамошний начстанции, фанатик, помешанный на религии и чистоте крови, объявил настоящую охоту на ведьм — все девушки, достигшие четырнадцатилетнего возраста нехитрым способом проверялись «на чистоту». И если начстанции не находил на жёстких серых простынях тому доказательств, то девушка признавалась порченной. А порченных власть Печатников не любила — для них были приемлемы телесные наказания и публичные избиения, в придачу с тяжёлой и грязной работой, в перерывах между которой девушки должны были замаливать свой грех, стоя на коленях перед погребальными кострами, на которых были сожжены точно такие же порченные, чьи обугленные тела всё ещё висели над остывшем пепелищем. Всё это делалось для устрашения и укрепления веры в непоколебимую силу начальника станции. Для того, чтобы ни одна девушка не посмела не то что взбунтоваться — даже рот лишний раз открыть. Хуже приходилось только тем, кто признавался «нечистым кровью» — то есть всем, чья внешность не вписывалась в признанный начальником станции стандарт. Только голубоглазые блондины считались на Печатниках за людей: порченые девушки признавались животными, а «нечистые кровью» — имуществом, подлежащим скорейшему использованию и уничтожению. По крайней мере, так сказал ему Герман, врать которому не было никакого смысла. Да и кому как не Герману беспокоиться за происходящее на станции — у мужчины на Печатниках жили жена и маленькая дочка. Охотник знал малышку — худенькая бледнолицая девочка с красивыми, но испуганными синими глазами на пол-лица и двумя тяжёлыми золотистыми косами, которые мягко спадали на тонкие острые плечики. Хантер представил день её четырнадцатилетия, когда несчастного ребёнка с грубыми солдатскими матюками вырвут из рук рыдающей матери, уткнут лицом в холодные простыни и с садистским наслаждением станут причинять девочке боль, якобы оправданную важностью чистоты крови и былой невинности. Охотник выругался и глубоко затянулся. Теперь у него был план. Простой, но безотказный. Он откликнется на зов Германа о помощи, и тогда, возможно, женские стенания с Печатников перестанут разноситься жутким эхом по тоннелям метро. Только для этого ему нужная бесхребетная и податливая кукла, не имеющая своего мнения, а не своенравная коза Павлова, доставшаяся ему в подчинённые. Хантер потушил самокрутку о ледяную мраморную стену и со вздохом направился к гермоворотам. Пора вытаскивать Павлову, хватит ей там сидеть — и без того, наверное, девчонка страха натерпелась.***
Бригадир нисколько не ошибся в девушке, назвав её своенравной козой. Едва проскользнув в узкую щель открывающихся гермоворот, Полина начала материться так, что брови Охотника удивлённо поползли вверх — до сегодняшнего дня он считал, что женщины в принципе не знают таких слов. Звонкий голос девушки, усиленный круглыми сводами павильона, отталкивался от стен и потолка, трижды повторял её проклятия и растворялся в окружающем их сумраке. Хантер уже пожалел, что выпустил рыжую чертяку оттуда — может, её вообще бы не хватились, и остальная часть похода могла пройти куда спокойнее?.. — Ты меня чуть не убил! Ненавижу, ненавижу тебя! — вскрикнула девушка и… Это произошло настолько быстро, что Охотник не успел ничего увидеть — он лишь почувствовал, как его щеку рассекли острые крошечные ноготки девушки, оставив после себя пять неглубоких царапин, быстро набухающих алой кровью. Бригадир усмехнулся — может быть, стреляет Павлова хреново, но царапается однозначно больно. Изрезанные длинные пальцы Хантера больно впились в тонкую кожу на шее девушки, заставив её подавиться собственным криком. Полина ошалело таращила глаза на своего мучителя и чувствовала, как широкая мужская ладонь тугим кольцом сжимает её горло, не давая возможности вздохнуть. — Ты пробыла там пятнадцать минут, и с тобой ничего не случилось, — прохрипел Охотник, ещё глубже вдавливая пальцы в шею девушки. Он чувствовал её пульс — сердце Полины билось точно так же, как сердце загнанного хищником в смертельную ловушку зверька. Охотнику почему-то нравилась эта девушка в роли жертвы — он замер и наслаждался минутой, в которую Павлова наконец заткнулась. Заткнулась, и не доставляла ему хлопот. — Но если ты продолжишь орать, то просидишь там ещё несколько часов. Хочешь? — сказал бригадир таким тоном, словно это было не предостережение, а приказ. Полина замотала головой. Настолько, насколько ей позволяла железная хватка Хантера. — Ого, да ты у нас сообразительная девочка, — с нескрываемой издёвкой в голосе продолжил бригадир. — Неужели Черкасов был прав насчёт тебя? Она не ответила ничего — лишь задрожала крупной дрожью и попыталась вывернуться из рук Охотника, рваными вздохами стараясь захватить как можно больше воздуха. Хантер отпустил её. Полина с вырвавшимся из груди стоном съехала вниз по холодной стене и ухватила дрожащими руками голову, к которой с новой силой прилила кровь. Яркие жёлтые полосы расчерчивали пространство перед глазами девушки, а в ушах шумело так, что Полина даже не слышала половины слов бригадира. Ещё немного, и она свалиться в обморок. — …А строптивые мне не нужны, — окружённый звоном, напоминающим писк сломанной аппаратуры, прогремел где-то сверху голос Охотника. — Ты подчиняешься мне, хочется тебе того или нет. Делаешь всё, как я сказал. Иначе отправляешься обратно к Черкасову. Тут уж сама выбирай, что тебе по душе. Бригадир замолчал, словно ожидая от неё ответа. Полина подняла глаза и встретилась с тяжёлым взглядом, которым мужчина, казалось, мог прибить её к полу. — Павлова, ты там оглохла, что ли? — рявкнул Охотник, и девушке показалось, что взгляд его стал ещё злее. — Я буду делать всё, как ты сказал, — тихо ответила Полина, покорно потупив взгляд. Она не слышала половины фразы, но могла предположить, что именно это от неё и хотел услышать Хантер. Губы мужчины изогнула сухая усмешка. — Замечательно, — бесстрастно произнес он. — А теперь вставай. Нам предстоит долгий разговор. Бригадир развернулся и твёрдыми широкими шагами направился вниз, к свету и теплу, обратно на Таганскую. Девушка со вздохом поднялась и, пересекая пространство быстрыми рваными прыжками, попыталась догнать Охотника. Но достигнув ступеней эскалатора, Полина резко замерла, едва успев ухватиться за поручень — она чуть повторно не загремела в разверзшуюся под её ногами жуткую пропасть. Бригадир обернулся через плечо и, вспомнив о Павловой, протянул ей руку. Полина злобно покосилась на протянутую Хантером ладонь. Черкасов говорил, что Охотник надёжный человек, и что ему можно верить. Понимать его не обязательно, но верить — безоговорочно. Что за нелогичными, хаотичными и иной раз совершенно безумными действиями скрывается абсолютное знание дела и уверенность в собственных силах. Только почему-то других Хантер в свои планы не посвящал. Не считал нужным? Или не доверял? А верила ли ему Полина? Протянуть ему руку сейчас, показать свою слабость, означало почти то же самое, что добровольно сдаться в плен этому страшному человеку. Но маленькая ладошка Полины уже неуверенно ползла навстречу широкой ладони бригадира. Девушка ласково коснулась холодными пальцами шероховатой кожи Охотника и почувствовала, как горячая тяжёлая рука смыкается поверх её собственной. Ей действительно хотелось ему верить.***
Длинные, насквозь пропахшие табаком пальцы, коснулись холодной бляшки широкого кожаного ремня, который не давал штанам Полины свалиться со своей хозяйки при первой же возможности. Прыгая на одной ноге в предбаннике душевой, девушка стягивала с себя защитного цвета брюки и, запутавшись в штанинах, чуть было не свалилась на пол — после приключений, которые произошли с ней за последние сутки, ноги отказывались держать её. Полина стояла посреди предбанника в чём мать родила — ни смущаться, ни уж тем более обращать внимание на оценивающие взгляды, которыми непременно была наполнена женская душевая, не было сил. Шлёпая по мокрому кафельному полу босыми ногами, девушка дёрнула за ржавую ручку первой попавшейся кабинки. Полина покрутила обмотанный красной изолентой барашек крана и блаженно прикрыла глаза. Однако из душа на неё полилась противная ледяная вода, заставив девушку, с крепкой руганью, которую слышала вся душевая, отскочить назад. Постепенно вода из ледяной превратилась в горячую, согревающую и приятно пощипывающую избитую походной жизнью кожу. Девушка покрутила барашек ещё, и вода стала почти обжигающей — как она и любила. Горячий поток, разрезанный ржавой лейкой душа на множество струй, обрушился на голову Полины, и рыжие кудри приклеились к шее под тяжестью воды. Уставшее измученное тело стояло под горячим душем, а крупные капли, стекающие по шее и спине, вызывали приятную дрожь. Да уж, преподнёс Черкасов им подарочек, ничего не скажешь. Где он только нашёл этого Хантера? Странный, конечно, мужик их бригадир… Странный и страшный. То спасает её и несёт на плече до самой палатки, то расхаживает по станции посреди ночи с отрезанной головой, а теперь вот, пожалуйста — без зазрения совести выбрасывает на поверхность, якобы для того, чтобы перевоспитать. Девушка мысленно подрисовала Охотнику чёрные витиеватые рога и кожистый хвост с острым наконечником. Ну чем не дьявол? Она взяла жёсткую, словно щетина, мочалку и принялась растирать ею крепкие сильные плечи, аккуратно огибая ещё не зарубцевавшиеся лиловые следы от плети и распустившийся на груди иссиня-чёрным цветком огромный синяк, обрамлённый по краям багровыми кровоподтёками. Внезапно в раздевалке послышался визг и какая-то возня. Полина, разморённая теплом душа, почувствовала, как глаза закрываются от усталости, а ноги подкашиваются под ней. Девушке было совершено плевать, почему разорались эти курицы — опять, наверное, кто-то из мужиков через стенку подглядывает. Ну и Бог с ними, с мужиками, — чего они там не видели?.. Укутавшись в серое, местами протёршееся до дыр жёсткое колючее полотенце, Полина наконец вышла из кабинки. В душевой творилось невообразимое. Сопровождаемая ужасным женским визгом, дородная бабища, с необъятной талией и ещё более необъятной грудью, с неслыханной для своих габаритов проворностью скакала по всей душевой, гоняя мокрым полотенцем то и дело ускользающего от неё высокого смуглого паренька. Полина, приподняв от удивления бровь и подперев плечом ржавую дверь кабинки, удивлённо уставилась на шарахающегося во стороны раздетого до белья Семёна. — Да перепутал я! Перепутал! Ай! — орал Семён, отбиваясь от тяжёлого мокрого полотенца. — Больно! Ай! Девушка глухо расхохоталась, и только тогда Фролов заметил её. — Поля! — крикнул он, уворачиваясь от полотенца, которым женщина орудовала, словно рапирой. — Убивают! Ой! Спаси! Поля! Полина спрыгнула со ступеньки, чуть было не растянувшись на мокром кафельном полу, схватила Семёна за локоть и выволокла в предбанник. — Моя спасительница! — тяжело выдохнул красный как рак парень. Девушка скрестила руки на груди так, чтобы с неё не свалилось полотенце, и, не переставая хихикать, спросила вкрадчиво: — Опять с Фарратовичем в карты играли? Семён пробурчал что-то невразумительное. От души матерясь, парень принялся натягивать на себя старенькие, штопанные-перештопанные штаны с болтавшимся в шлёвках широким кожаным ремнём. Полина от души расхохоталась — здорово всё-таки Володька с Фарратовичем придумывают желания.