Ярчайший роман века

Они не виделись целую неделю. У Елены были банкеты один за одним, приёмы гостей дома, спектакли в школе у сына и прочее, прочее, прочее. Виктор покорно выполнял свою кровную клятву, данную Нагиеву, и шлялся по ресторанам. Именно шлялся, не посещал приличные заведения, а приходил и ругался. Правда, в собственных мыслях, но зато без всякой цензуры. Блюда, которые ему подавали, были откровенно плохими: перевранные рецепты, осквернение классики и пересушенная рыба. Как бы ему не хотелось, но он вынужден был признать, что из всех мужчин шеф-поваров, чьи рестораны он соизволил посетить, лучшее блюдо ему подали в Легранде, и готовила его женщина. С этим грузом на сердце жить было тяжело, но он справится. Не сразу, со временем, но справится. В кино Елена тоже не ходила, она до дома-то еле добиралась, что уж говорить о кинотеатре. В обычный месяц она не заметила бы ни усталости, ни чего-то еще. Просто тяжелая неделя, фильмы она посмотрит, наверстает всё упущенное, но время, которое могла бы провести в приятной компании бородатого хама, — ей никто не вернёт. Она скучала. За семнадцать лет в браке ей никогда ещё не было так скучно с собственным мужем. Обычно они были закадычными друзьями, товарищами и просто людьми, с которыми нетяжело жить. Ей не хватало издёвок Виктора, неаккуратных комплиментов, порой неоднозначных взглядов и его самого. Даже мерзкой, черт бы её побрал, бороды. Смотреть на гладко выбритого Михаила без намёка даже на усы было неприятно, необычно. Он вдруг стал для неё незнакомым человеком. Конечно, она рассказала ему про Виктора. Они всегда делились друг с другом подробностями жизни вне стен дома. Михаил, единственный из посвященных, был здравомыслящим человеком, чей разум не заволокла пелена любви. Он понимал что происходит с его женой и был искренне за неё рад. Сразу напомнил о договоре, в котором главным пунктом было: «не разводиться до совершеннолетия сына». Елена не поняла этой грубости и не соизволила вспомнить, что до Виктора муж никогда не напоминал ей об этой стороне договора. Михаил понял всё раньше Виктора и Елены. Он понял и его, и её. Счел бы угрозой семейной жизни, но доверял Елене, был уверен в её честности и благоразумии. — В четверг я приду домой позже. — Она объявила об этом за завтраком, пока Вася спал. — Предпоказ «Чужого» перенесли? — Он ел яичницу, которую она приготовила, и пил кофе, ею заваренный. Обычное утро в обычной семье. Сначала жена покормит мужа, потом мать накормит сына, а после женщина выпьет остатки остывшего кофе и впопыхах соберется на работу. — Нет. Я потом схожу на «Чужого». — Пропустишь лекцию Долина? — Михаил предполагал, что Елена влюблена, но не думал, что всё настолько запущено. — Ничего интересного он мне не скажет. — Господи помилуй, Антон Долин не скажет ей ничего интересного. Вы пропали, Елена Павловна. — Побежишь к своему поварёнку? — Они всегда издевались друг над другом, когда дело касалось любовников. Маленькая игра, которую они ведут семнадцать лет. — Он не поварёнок, а шеф-повар. — Она так за него заступалась, как никогда бы не заступилась даже за себя саму. — Да, мы давно не виделись. — И вы не удовлетворены сим фактом, Елена Павловна? — Он сегодня был в ударе. Обычно она так себя ведёт. Михаил поставил тарелку в раковину и поцеловал её в щеку, пока она не поняла, что над ней подшутили. — Я уже опаздываю. До вечера. — Подожди, — Она схватила его за рукав выглаженного пиджака. — Не забудь забрать Васю со школы. — Даже так? Ко скольки же ты соизволишь явиться домой? — Не позже девяти. — Она оглядела его с ног до головы, проверяя, не забыл ли он чего. — Поднимись и поменяй галстук на синий, заодно разбуди Васю, пожалуйста. — Он знал, что ей виднее, какой галстук больше подходит к рубашке, и никогда не спорил и не задавал лишних вопросов. Василий был успешно доставлен к школе за десять минут до звонка. Елену мало волновало, что ему тринадцать, что он учится в восьмом классе и состоялся как личность. Елену это вообще не волновало, но она всё равно отвозила его каждое утро прямо к дверям школы. Личность-то он, может, и состоявшаяся, но дай ему чуть больше свободы — и будет прогуливать со своими дружками, пить начнёт, снаркоманится и станет папашей к пятнадцати. Нет уж, рисковать она не хотела, лучше пусть ядом изойдёт. Она любила ездить на машине, кататься по городу, особенно ночному, да и водить ей нравилось, но до работы предпочитала ходить пешком. Пятнадцать минут — и она на месте, чего зря гонять машину? — так Елена рассуждала каждое утро, кроме сегодняшнего. Она хотела встретиться с Виктором на его территории, хотела провести с ним больше времени, наверстать упущенную неделю. Они будут вместе не с пяти до семи, как это было обычно, а с четырёх до половины девятого. Какое же счастье! Она ходила окрылённая, предвкушая встречу, готовила на автомате, совершенно позабыв о личном восприятии блюда или точности соблюдения пропорций. Нельзя сказать, что получалось плохо, нет, всё же она была профессионалом — этого не отнять, но готовила с меньшим энтузиазмом, а потом и вовсе сбежала с работы, скинув всё на су-шефа. Женщины — существа удивительные, в них нет посредственности или последовательности, как нет и обыденности. Они все похожи между собой исключительно отличиями. Если женщина задумает сюрприз, то прежде всего, он станет сюрпризом для неё самой. Если она решит наведаться к объекту своих чувств к четырем часам дня, то либо приедет к трём и будет тушеваться, бояться, передумывать и ненавидеть, стоя под его дверью минут тридцать минимум, либо не приедет вовсе, удалит его номер из списка контактов, забудет имя и сотрёт из памяти. Елена могла бы выбрать второй вариант, она часто его практиковала, но ради разнообразия (ну, чисто спортивный интерес, правда-правда) избрала первый. По велению сердца, может быть. Она пока не знала. Когда гордость и желание победили в ней наконец трезвый рассудок (долго же они это делали!), она решилась постучать в номер 312 на третьем этаже гостиницы «Октябрьская». Только подняла руку, даже не успела сжать кисть в кулачок, как ей чуть не заехали по лицу дверью. Елена успела сделать шаг влево — и это её спасло. Он стоял в проходе перед ней. — А я только собр… — Она втолкнула его в номер и не дала закончить фразу, очень невежливо и бесстыдно прервала их не начавшийся диалог. У Елены Павловны было не слишком много времени, чтобы разглядывать номер. Она займётся этим позже и выяснит, что диванчик в импровизированной гостиной, двери которой ведут в спальню, слишком маленький и не очень удобный. Хотя, если на нём сидеть, то может и ничего, нормально. Ванна же, наоборот, великолепна: она огромная, белая и стоит на красивых золотых ножках. Пить в ней шампанское — одно удовольствие! Единственное, что смутит Елену после того, как она втолкнёт Виктора в номер и объяснит в красках и с деталями, как скучала по нему, так это пожарная сигнализация в номере, которая будет пищать, если она закурит. А курить страшно хотелось, по понятным причинам, которые останутся за дверьми номера 312. Елена была очень сообразительной девушкой и, вспомнив, как в шестнадцать лет ночами курила в окно, пока все спали, решила вновь начать практиковать этот способ. Одеваться было лень, поэтому она замоталась в бардовое покрывало, которое когда-то аккуратно лежало на кровати, взгромоздилась на подоконник (благо, он был большой, а не как дома), распахнула окно, и, пока Виктор вышел в ресторан при гостинице, закурила. На улице моросил дождик, а с какой-то из рек (она не умела определять направление, а потому не знала с какой именно) дул ветер. Было свежо и спокойно. Елена придерживала стекло, вставленное в оконную раму, ногами, чтобы оно не закрылось и не впустило в номер едкий сигаретный дым. Окна были широкими, а подоконник длинным, сидела она неудобно — плечом упиралась в левое окно, открыть которое не получилось, от чего спина осталась без опоры и начинала ныть. Она могла бы сесть удобнее, но курить бы пришлось правой рукой, а она этого не умеет, вернее, ей просто в любом случае будет неудобно. Как же она страдала от этого правостороннего мира! Как же он её, порой, бесил! Виктор вернулся быстро, она даже половины ещё не скурила, но заметить его было невозможно. Она сидела спиной к дверям, через которые он вошел. — Выкрутились. — Виктор присел к ней и убрал её ноги от окна, он теперь подержит его спиной. — Ещё бы! — Она очень собой гордилась и ей нравилось, что можно теперь спиной опереться на раму и не бояться выпасть в окно — он обнял её колени. — Что вы принесли? — Вино и фрукты. Елена, — Он впервые назвал её по имени. Она аж встрепенулась. — Как думаете, мы уже можем перейти на ты? — Нет. — Она посмотрела на него очень серьёзно. — Только после свадьбы. — И засмеялась. — Лена, — Она протянула ему правую руку. — А ты? — Витя. — Он пожал её руку и хотел было поцеловать, но она выпустила дым прямо ему в лицо. — Да ну тебя. — Пока она смеялась, возомнив себя Джоан Кроуфорд, он поднялся с подоконника и отправился открывать вино. — Надо выпить на брудершафт, иначе не считается. — Красное вино на брудершафт? — Она была уверена, что так не делают. Водку, настойку какую-нибудь, коньяк или шампанское, но не вино. Это странно. — Да. — Ну, ладно. — Она потушила сигарету о дно пепельницы, которую он поставил ей в ноги, после чего дал бокал. — Подождите! — Виктор уже хотел задушить её, но поцеловать хотелось сильнее, поэтому он терпел. — Что опять? — Оно сухое? — Да. — Он не знал, какое она любит, а сухое ему нравилось, так что взял на своё усмотрение. — Сначала выпьем, я вам потом скажу. — Ему пришлось взять бокал в левую руку, закрыть окно, чтоб она не вывалилась туда вместе со своим бокалом, и, когда они наконец-то скрестили руки и завершили обряд перехода на «ты», она поведала ему свой маленький секретик. — Я очень быстро пьянею от вина. От остального совсем нет, но с вином, особенно с полусладким, я нормы не знаю. Сухое вообще не пью, потому что голова сразу идёт кругом. Не наливай мне больше, а то тебе придётся самому объясняться с моим мужем. — То есть, ты хочешь сказать, что от безобидного вина тебя развозит, а от крепких напитков ты трезва, как стёклышко? — Именно это я и сказала, только не так пошло. Меня не «развозит», как вы выразились, мне просто становится нехорошо. А крепкие напитки меня не берут, потому что я знаю норму и не мешаю, но перепью тебя в два счёта. — Первое правило, которого придерживалась Елена Павловна всю сознательную жизнь, было: сначала кнут — потом пряник. В случае с Виктором, сначала нужно было показать какая она вся из себя интеллигентная, а потом бросить вызов, который обязательно очернит её репутацию. — Меня? — Она опять берёт его на слабо, и он просто в восторге. Ему нравится побеждать. — Ты не знаешь, с кем связываешься. — Он понимал, что доза алкоголя, которую может выпить он, её убьёт, это как минимум. — Это ты не знаешь! — У неё был в загашнике один запрещённый приём, который она использовала с юности с молодыми людьми, которые стремились заполучить её с помощью медовухи, пива или джина с тоником. Приём запрещённый, но рабочий. Они в стельку — она трезвая. — Тогда давай напьёмся. — Как грубо и пошло, Виктор Петрович! Я согласна. — Она поставила бокал за спину потянулась к нему. — Теперь иди ко мне, хватит болтать. Они провели в его номере ещё пару прекрасных часов, а к девяти, без опозданий, Елена Павловна, как порядочная женщина, жена и мать, явилась домой, оставив на подоконнике бокал с недопитым вином. В течение недели они не раз встречались в его номере, но без исключений: с пяти до семи. Она больше не могла себе позволить сбежать с работы или сбросить весь быт на мужа, кроме того, ей нужно было проверять уроки у сына, готовить еду не только на работе, убираться и ходить на маникюр каждую субботу. Однажды, снова в четверг — единственная константа в их отношениях, — она ворвалась в его номер, схватила его за руки и, смеясь, крикнула: — Танцуй! — Сама уже давно вытворяла что-то непонятное с его руками, двигалась без всякого чувства ритма, а потом и вовсе перебралась на кровать и начала прыгать. — Что случилось? В «Авроре» выпустят «Манхэттен»? — Нет! — Она скакала, как заведённая, а он влюблялся в неё всё больше. С каждым днём, что она приходила, он яснее понимал, как глупо и абсолютно беспричинно влюбился в эту весёлую, странную, интеллигентную городскую ошибку природы. — Лучше! — «Крамер против Крамера»? — Он держал её за руки, чтобы она не свалилась, и хохотал. — Не-а! Угадай! — Я больше не знаю фильмов с Мерил Стрип! — Его начинало укачивать, но она очень удачно упала на подушки, заботливо сложенные горничной, и тут же встала на колени, придерживая его за шею. — Мои уезжают на всю рабочую неделю к бабушке в Гатчину, а я взяла отпуск и ты можешь пожить у меня! — Он был безумно счастлив и, прежде чем она начнёт упрекать его в незнании фильмографии «Величайшей из живущих», поцеловал её, крепко прижимая к себе вечно холодное женское тело.