Помоги мне вспомнить

«Ключ моей судьбы, который я отдал небу, теперь он снова у меня Делаю глубокий вдох и, сжигая свою душу, пытаюсь добраться до тебя» © V & Jin — It’s Definitely You

Все поучительные книжки до одной в унисон твердят: умейте прощать. Чем дольше сердце таит злобу, тем сложнее потом накопившуюся грязь оттуда выгрести, сложнее избавиться от мусора, запрятанного под коркой обид, вынести из себя ссору, отпустить, в конце концов, на волю то, что дышать полной грудью не даёт, оттого-то и марает душу чернотой, не позволяя ей функционировать полноценно. Жить на все сто, любить безвозмездно, вспоминать без боли, смотреть на мир без ненависти и улыбаться настолько искренне, насколько позволяет внутренняя гармония между хорошими эмоциями и плохими. Каждый человек, каждый крутой жизненный поворот, каждый поступок, шаг, дуновение ветра, каждое принятое нами решение, каждое слово, взгляд и даже пылинка, легко парящая в воздухе — любая мелочь делает вклад в творение нашей личности, воссоздаёт тот самый баланс. Мы решаем любить или ненавидеть. Простить или продолжать ёрзать на иголках, заострённых горделивыми: «не прощу», «не хочу» и «не буду». Дать ранившему нас человеку шанс на искупление или потащить этот вагон, набитый хламом из старой ненависти следом за собой в новую главу, где на чистой, белой странице обязательно останется неказистая клякса, что словно бельмо на глазу, будет доставлять дискомфорт. Главный выбор всегда за нами. Юна почему-то не сомневалась долго, беря в руки телефон Джина, ища среди контактов короткое: «Мама», и набирая номер женщины, которая причинила ей слишком много боли, слишком много страданий и унижений. Которая нанесла глубокие раны, не раз смешала с грязью. Которая смотрела, как на кусок отхода, запугивала и угрожала, заставляя сделать страшный выбор: любовь или жизнь младшего брата. Однако Юна, не взирая на пакости Хеджу не испытывала к ней ненависти. Страх? Да. Презрение? Да. Недоверие? Снова да. Жалость? Возможно, в какой-то степени, тоже да. Но никак не ненависть. Чересчур громкое, отвратительное, неприятное до колючего зуда в пальцах, когда в морозную погоду заходишь после улицы в тёплое помещение и в кожу, будто колючки вонзаются, словосочетание. Потому Юна к Хеджу не испытывает ярко выраженной неприязни, скорее брюнетка женщину просто не понимает. Неужели та не видит, как сильно Сокджин нуждается в банальной материнской любви и заботе? Он ждёт, чтобы родители его полюбили. Не слепо, не эгоистично, а по-настоящему. Именно счастье любимого человека основная причина, почему Юна родителям Кима позвонила. Статный мужчина и женщина появились на пороге VIP-палаты ровно через двадцать минут, стоило вести о плачевном состоянии единственного сына достигнуть их ушей. Взволнованные, не на шутку перепуганные супруги бросились к Джину сходу. И если Инхёк вёл себя более сдержанно, хотя Чон отчётливо улавливала эмоции старшего Кима, как подрагивали его губы и блестели от набежавших слёз глаза, следя за происходящим в отражении оконного стекла, то Хеджу едва на пол не свалилась. На ватных ногах ринулась к кровати сына и, хватая его за руку, горько разрыдалась. Плечи женщины стали истерично сотрясаться, комнату заполнили протяжные всхлипы, нарастающее секунда за секундой, как горная лавина и оттого накрывая Квон ещё сильнее, хороня под сугробом снега, окутывающим холодом тело до последней клетки. Многое ей пришлось осмыслить со дня последней с сыном склоки, многое осознать, узнать, а главное — принять. Все эти распри никому добра не принесли, только отдалили мать от Сокджина на тысячу километром, отослав на изгнание в самую дальнюю точку нелюдимой Антарктиды. И бороться ей отныне с этим не день и не два. Юне стало даже жалко женщину. Она прежде не видела её слёз, искреннего волнения… в глуби загоралась надежда, что ещё не всё потеряно. Невольно брюнетка сравнивала поведение и реакцию Хеджу пять лет назад и сегодняшнюю. Тогда казалось, она не переживала, не изматывалась сомнениями, воображениям, прописывающим жуткие финальные титры, не ощущала ползучего липкого страха. А теперь от одного вида на неё — убитую горем мать — у Юны в сердце щемило. Была это очередная игра или нет, но женщина выглядела разбитой. На секунду Чон засомневалась, а не начала ли она ловить галлюцинации. Плачущая Квон Хеджу это же что-то из рода фантастики, как и её растрёпанный внешний вид, отсутствие макияжа и безупречной причёски. Осмелившись повернуться к пришедшим в пол оборота, брюнетка тотчас застыла, волна жара прокатилась от макушки до пят, а потом девушку бросило в холодный пот и глаза расширились, когда господин Ким неожиданно приблизился, потянул сильной рукой за предплечье к себе и заключил в объятья. — Спасибо… дочка, — мужчина искренне сжал руки за спиной возлюбленной сына сильнее, радуясь, что она его не отталкивает. — За ч-что… в-вы меня благодарите? — настраивающая себя совсем не на такой «приём», Юна опешила, не зная, как реагировать на внезапное проявление снисходительности, даже ласки со стороны родителей Джина, кои раньше к ней и грамма симпатии не питали. Хеджу открыто ненавидела с первой секунды знакомства, а Инхёк, будто и не замечал вовсе, одаривая в моменты редких встреч таким пренебрежительным взглядом, что Юне хотелось провалиться сквозь землю или подобно пару растворится в воздухе. Происходящее выглядело настолько нереальным, что под корку мозга вновь забралась теория о галлюцинациях. Чон готовилась к обвинениям, оскорблениям, тонне грязи, отвратительно пахнущей и заползающей под кожный покров, впитывающейся в кровь, что транспортирует потом впрыснутую грязь в центр сердечной мышцы, но отнюдь не к извинениям. Она вариант с извинениями даже не вносила в список воображаемых исходов данной встречи, да что там, даже подумать о них не могла. Лёгкие разучились дышать и наполняться жизненно-необходимой дозой кислорода, дабы суметь восполнить восемнадцать дыхательных движений в минуту. — Спасибо за звонок. Я… мы… — старший Ким замялся, не находя слов, чтобы удачней выразиться, своей растерянностью заряжая девушку тоже, что и без того не внимала, что делать, что говорить, куда деть руки, которые в итоге, превратившись в тряпичные, повисли, безжизненно вытянувшись вдоль тела. — Я посчитала, что вы обязаны знать о состоянии здоровья родного сына, — хриплый от волнения, от выплаканных слёз, сорванный отчаянными криками и криками невысказанности голос резанул по слуху Хеджу, словно острым лезвием, вспаривая брюхо совести, что проснувшись окончательно, терзала и изводила. Затянутый плёнкой слёз взор метнулся на мужа и девушку сына, созерцая, как Юна отстранилась поспешно по истечению, примерно, сорока секунд, и как задвигалась её грудная клетка, а девушка облегчённо вздохнула, оказавшись вне доступа чужих тактильных прикосновений. — Извините, — обронила она сдавленное, опуская стыдливо взгляд в пол, и, отойдя от Инхёка ещё на пару шагов, упёрлась поясницей в подоконник. Мужчина понятливо кивнул и встал чуть поодаль, возле жены, предоставляя девушке спасительные метры личного пространства. Атмосфера до краёв заполнилась безмолвием. Ни гласа, ни воздыхания. Всхлипы Квон также прекратились, лишь тягостный писк кардиомонитора отравлял воцарившееся в палате затишье своим протяжным звуковым «ритмом», вызывая мигрень вместе с неодолимым желанием обесточить электроприбор либо выключить собственный слух на некоторое время. Они втроём не знали, как вести этот нелёгкий для каждого из его участников разговор. С чего начать, какие эпитеты и слагаемые подобрать, дабы связать суматошные мысли в адекватное, разборчивое предложение. Буквы разбегались, не изъявляя готовности складываться в слова, а те так же не хотели соединяться в логическую цепочку. Юна рассматривала мелкие царапинки и выемки на полу. Господин Ким задумчиво глядел в темень окна, отражая в зрачках каждый огонёк и свет фонарей, а Хеджу внимательно смотрела на Юну. Невзирая на опрятный внешний вид, выглядела та не лучшим образом. Выдавало осунувшееся лицо, тёмные, практически чернеющие, мешки, сулившие о полном отсутствии сна, радужка глаз, словно залитая тонким стекольным слоем, а дальше за потухшим взглядом пустота и пожары всепоглощающей спасительной любви среди сырости, зябкости и морозного воздуха. — Какой прогноз врачей? — разрушил напряжение отец Сокджина, ибо молчание начало давить на черепную коробку, потихоньку двигая крышу. — Физически он в норме. Угроз жизни нет. Лечащий врач сказал, причина, почему Джин не пришёл до сих пор в себя в его голове. Будто он выставил сознанию некий блок, — этим брюнетка не только родителей успокаивала, но и себя заодно заставляла поверить, воспринять правду, которую пытался донести до неё Юнги. Зачесав пятернёй мешающие пряди волос, Юна бросила короткий взор на Хеджу, но наткнувшись на глаза женщины, внимательно за ней следящие, в панике заморгала и перевела его на Джина. Ей бы ухватиться привычно за его ладонь, ощутить тепло, от неё исходящее, переплести пальцы с пальцами брюнета и унять дрожь в руках, что опять принялась атаковать из-за волнения. Ноги порывались шагнуть, корпус напрягся, потому что Юна осекалась, сдерживалась, оставалась стоять возле окна, впиваясь пальцами в белый подоконник, мечтая вновь оказаться с Джином наедине, лелея надежу о скорой возможности утонуть в любимых карих омутах, обогреться там в лучах любви, примкнуть к мягким губам и никуда впредь парня не отпустить. — Можно… спросить тебя о произошедшем? — незаметно уложив ладони на напряжённые плечи законной жены, Инхёк качнулся к ней ближе с целью не дать совершить глупостей или погрузиться в отрешение. Юна знала, что супруги давно не живут вместе, поэтому была, мягко говоря, удивлена скользящей между ними заботой. — Джин опять ввязался в эти дурости с гонками? — воспользовавшись смекалкой, попал прямиком в точку седовласый мужчина с первой попытки. — Всегда говорил ему, что игрушки в крутого байкера до добра не доведут. Но он никогда не слушался… Договорить, обрастающую негодованием вперемешку с волнением тираду, старшему Киму не дал трезвонящий во внутреннем кармане пиджака мобильный. Чертыхнувшись себе под нос, Инхёк вытащил телефон и кинув короткое: «Извините. Это по работе», — поспешно ретировался из палаты, оставив Хеджу с Юной относительно одних. Вот тогда-то обе по-настоящему ощутили напряжение, которое накалившись, набрало максимальную температуру, огненным ураганом на них надвинулось, заключая в самый эпицентр пишущего жаром круговорота. Сердце забилось гулко. Бум-бум-бум! Совершая автоматные очереди между перерывами и остановками в момент натягивания лески зрительного контакта между женщинами, которая поблескивая опасно и так до упора туго натягивалась, что на этой леске преспокойно можно сыграть ту серенаду, воспеваемую главным из органов в человеческом организме. Опасения повторившейся истории не думали исчезать, но вместе с тем Чон понимала, если она всё ещё стоит здесь, если её до сих пор не укрыли трёхэтажными оскорблениями, если взашей не выгнали вон из палаты, а заодно и из жизни Сокджина, то не всё так плохо. Впрочем, в этот раз девушка не собиралась трусливо отступать. Терять нечего. Угрожать нечем и некем. Надавить не на что. Единственное важное, дорогое, драгоценное и необходимое — Ким Сокджин. Юна ни за что на свете не оставит его больше, не убежит, не исчезнет, поддавшись чьим-то прихотям. Годы удушающего одиночества изменили её. Боль поубавила вздорный нрав. Разлука и тоска по любимому человеку потушила гордость. А крылья за спиной выросли большие-пребольшие. Бороться? Готова. Склонить голову, сделав шаг к примирению? Готова. Простить? Тяжело, со скрипом, но тоже готова. Только бы не отпускать до конца жизни того, кто и являлся мастером тех больших-пребольших крыльев, кузнецом её счастья и владыкой её неистового любящего, наполненного добротой сердца. — Хочу, чтобы вы знали: я не намерена винить себя в случившемся, как и, заглушив любовь, отступать и бежать за океан трусливо, лишь бы избежать вашего гнева. Поверьте, если бы могла перевести стрелки часов на пять лет назад, настаивала бы на отказе от участия в чёртовой гонке убедительней и до победного конца. Если бы узнала о позавчерашней гонке хотя бы на несколько часов раньше, костьми бы посреди дороги перед его мотоциклом легла, но отговорила, — Хеджу в сторону брюнетки не смотрела, не отвечала, казалось, и не реагировала, но поджатые губы и блестящие влагой глаза выдавали её. А Юне было достаточно и этих составляемых для продолжения монолога. — Ваше молчание даже к лучшему. Коль не собираетесь отвечать, то выслушайте меня до конца, ладно? — с долей мольбы попросила она и Квон незаметно кивнула. — Наша с Джином история началась семь лет назад. Как в сказке, мы понравились друг другу с первого взгляда. Не знаю, с какого перепугу я начала рассказ так издалека, но мне хватило лишь одного взмаха ресниц, одного прикосновения его губ к моим, дабы понять, что пропала в этом сказочном парне раз и навсегда. Я не знала, сколько денег у него на счету, чей он сын и кто родители. Меня не волновал его социальный статус. Знаете, до болезни брата мы неплохо жили, в богатствах не купались, конечно, однако и не бедствовали. Я никогда не расценивала Джина, как билет в лучшую жизнь без нищеты, потому что наша семья без того жила в достатке… Буква за буквой, слово за словом, словно по крупице, по нитке Юна распутывала внутри себя многолетний клубок, ощущая желанную лёгкость, скидывая из души груз сумка за сумкой, она чувствовала, как вместе с мешающей поклажей уменьшалась и обида. Пока в тот момент буря внутри Хеджу набирала оборотов, бурлила и изливалась опаляющая брюшную полость кипящая лава вины. Женщина вздрогнула, пальцы с сцепились в замок, она мяла их, заламывала, а решившись посмотреть на Юну, пугливо вжалась в стул. Ей чудилось огоньки любви, полыхающие на дне её зрачков, способны спалить заживо любого, вставшего на пути. Впервые Квон разглядела их, впервые, буквально, шкурой ощутила ту нежную и одновременно дикую любовь. В голове невольно, нажав на кнопку «Play», самостоятельно начали воспроизводиться голосовые воспоминания. «…я дарю ему настоящее тепло и любовь, коего вы, как мать, никогда не могли ему дать». «Это вы давили на него с самого детства, это вы не принимали девушку, в которую он влюблён, вы отказали, когда он, переступив через гордость, попросил у вас денег на операцию…». «…Все мы: я, моя мама, мой брат — стали для него настоящей семьёй. Любящей и принимающей его таким, какой он есть. А вы не сделали ничего!» «Я люблю эту девушку. И всё, чего требуется от тебя полюбить её тоже. А если не любить, то хотя бы уважать. То, что ты делаешь, якобы во благо, приносит мне страдания. Не Юна их приносит, а именно ты. Своими поступками». Смеет ли она рассчитывать на прощение? Смеет ли впредь появляться в жизни детей? Хеджу бы себя не простила. Слишком много дров наломала, слишком много боли и страданий принесла. Всё ею сделанное — бесповоротно слишком. Ей нет прощения. — Я люблю вашего сына, — подойдя ближе, искренне произнесла Юна и опустилась возле кровати на корточки, уперев локти в матрас и склонив на них подбородок. — Очень сильно. — Теперь я… это… вижу… — Не я учила ездить его на мотоцикле, не я заставляла участвовать в опасных соревнованиях, не я за ручку привела на гонку. — Я знаю, — тихо отозвалась Хеджу, будто негласно признавая свою неправоту. — Я больше не хочу винить себя в случившемся, — продолжала выплёскивать накипевшее наружу Чон. Слёзы уже тарабанили «в дверь», просясь на прогулку, но Юна упорно их игнорировала, не собираясь широко перед ними свои двери распахивать. Хватит из неё бесполезных рыданий. — Ты не должна. Ты не виновата. Можешь смело выкидывать из себя этот хлам. Они сидели друг на простив друга, разделённые кроватью, на которой «спало» их сокровище: любимый мужчина и любимый сын, они обменивались мимолётными, неловкими, но явно не на один, а все двадцать процентов потеплевшими взглядами. Они пока не воспылали друг к другу семейными чувствами, в мгновении ока став названными матерью и дочкой, но проявили капельку уважения, понимания, сделали обоюдный шаг навстречу. — Вы же знаете Чон Хосока? — как гром среди проясняющегося неба, застал Хе внезапный вопрос Юны врасплох. — Заступник Джина? — удивлённо воззрилась женщина на брюнетку. — Причём он здесь? — Он — причина аварии. Оба раза. Гонщик, с которым за победу состязался Джин обе роковых гонки. Человек, который с такой силой его ненавидел, что пытался убить дважды. Первый раз он испортил тормоза на мотоцикле Джина, потом подрезав на трассе. А в этот раз, ослеплённый проигрышем и местью, влетел в него на максимальной скорости, когда Сокджин, пересёкши финишную черту, снял шлем и с улыбкой радовался победе. Именно Хосок, зная об амнезии, устроился к вам в компанию, изображал из себя одувана-волнована, сумел втереться всем в доверие и тихонечко наживался на чужих деньгах, — злостная, переходящая в язвительную тирада полоснула Квон Хеджу по сердцу, словно плетью. Юна не пыталась тыкнуть мать Джина носом в явственную ошибку, она стремилась продемонстрировать весь огромнейший масштаб наделанных ошибок. Это не попытка сделать больно, это попытка окончательно донести суть. Показать, кто в их истории враг, а кто позитивный герой. В мозг Квон иглой пробилось воспоминание. «— Здравствуйте, госпожа. Я однокурсник вашего сына. Только узнал о случившемся и решил его проведать. Как он? — широко улыбающийся приятной наружности молодой человек ей низко поклонился, то и дело косясь в сторону спящего Джина. — Уже лучше. Идёт на поправку, — сдержанно улыбнулась женщина в ответ. — Как тебя зовут? — О, простите мою бестактность, госпожа Квон. Я Чон Хосок, госпожа. Ещё раз простите, госпожа. Я должен был сразу представиться, — парень принялся энергично кланяться, что Хеджу пришлось остановить его взмахом руки, только после данного жеста он прекратил бить поклоны. — Просто… разволновался… за Джина… — Да ничего страшного. Спасибо за твою заботу. Его почтительный тон безумно подкупал, бесконечно повторяемое «госпожа» льстило, брендовый костюм добавлял очков к репутации, а пропитанная приветливостью улыбка ослепляла, что за мишурой напускной вежливости она не заметила, как уголки рта Хосока медленно растянулись в хитрой ухмылке». Если бы боль была хищником, а чувство вины беспощадным зверем, Хеджу уже бы разорвало в клочья. Пошатываясь, она поднялась со стула, шагнула в сторону, в последний раз окинула сначала Сокджина грустным извиняющимся взглядом, затем Юну, с какой-то благодарностью одарив долгим вниманием, по щеке сползла хрустальная капля, которую женщина мягко смахнула ребром ладони, и, судорожно вздохнув, медленно пошла на выход. Собиралась уйти, но у самой двери замерла, услышав такое нужное, дарящее надежду и подкашивающее колени из уст Юны: — Сегодняшний мой звонок — это шанс. Исправьте всё пока не слишком поздно. — Спасибо… Юна, — Хеджу оглянулась на девушку через плечо, пряча от неё, таким образом, скользящие одну за другой горькие слёзы. — И-и-и… п-прости. За всё… С трудом, заикаясь, через душащий комок в горле, но она это сказала. То, в чём отчаянно нуждалась Юна, одного искреннего, раскаявшегося «прости» достаточно с лихвой, чтобы окончательно обрубать с прошлым концы, оставляя старый вагон далеко позади. *** Кромешная, окутавшая непроглядностью и неизвестностью темнота первое, что увидел Джин, едва расплющив отяжелевшие, будто налитые свинцом, веки. Абсолютный звуковой штиль. Ни единого движения рядом, какого-то хотя бы малюсенького просвета, даже запахи отсутствовали. Постояв пару мгновений неподвижно, Джин огляделся в надежде отыскать источник освещения, наткнуться взглядом на что-то знакомое или дающее понять, где он находиться. Но вокруг царствовала лишь сплошная темень. По спине мужчины пробежался холодок, а он, повертев снова головой налево-направо, выдохнул громко и сделал вперёд несколько нерешительных шагов, потом ещё парочку и ещё, пока не врезался в нечто твёрдое, больно ударившись об это «нечто» тазовой косточкой, от чего в бок и бедро отдало покалывающей резью. Однако она скорее выдавалась фантомной. На уровне подсознания он знал, что удар неприятен, но в действительности болевых ощущений, как таковых, не испытал. Руки несмело потянулись изучить преграду, вскоре идентифицировав её ничем иным, как столом. Так же вслепую Ким наткнулся на высокую спинку стула и медленно сел, принявшись выстукивать незамысловатый ритм о деревянную отшлифованную до безупречной гладкости поверхность. Но почему-то воспроизводимая из-под пальцев музыка тотчас исчезала, так и не прорезав тьму ни одним стучащим аккордом. Стиралась, забывалась, таяла подобно снежинке на горячей ладони, однако в данном случае после себя никаких следов не оставляя. Тьма будто засасывала звуки. А когда Джин попытался крикнуть, крик онемел, стоило словам: «Эй, здесь кто-нибудь есть?» слететь с языка и затеряться в пустоте. Дыхание сорвалось на бег, а вскоре перешло на галоп, дрейфуя между накатывающим страхом и неизвестностью, что заполняла ядовитыми парами помещение. Спустя четыре с лишним секунды воздуха начало катастрофически не хватать, что приходилось ловить кислород отчаянно ртом, грудь сдавило плотным кольцом, а под веками заплясал хоровод цветных мушек, когда Сокджин, крепко зажмурившись, попытался «проснуться». — Это просто сон, Ким Сокджин. Просто сон. Просто страшный кошмар, — принялся он раскачиваться из стороны в сторону. — Сейчас ты откроешь глаза и очнёшься в уютной постели рядом с любимой женщиной. Проснёшься и даже не вспомнишь… — на последнем слове горло сдавило, не дав закончить фразу, да с такой силой, что по щекам покатились обжигающие струйки, вся глотка воспылала пожаром, будто Джин натощак выпил стопку керосина, а потом заглотил горящую спичку, чтобы устроить внутренним органам эффектное фаер-шоу. Из груди вырвался надсадный кашель, а когда Джин спустя минуту расплющил глаза, по радужке резанул яркий свет. Белые до последней крошки пыли: стены, пол, потолок, немногочисленная мебель. А именно те самые стул и стол, за которыми восседал парень. Голова пошла кругом. Ким растерянно завертелся, опасливо оглядываясь, цепляюсь за любую деталь, мелочь, скользя взглядом по белой «коробке» с особой внимательностью. Ни окон, ни деверей. Ни надежды на спасение. Он даже тут убиться не сможет. Разве что воспримется дубасить черепушкой стенку, силясь проломать себе либо её, либо путь к свободе. В первых рядах вразумительных мыслей стояли: «Где я?» «Где все?» «Где Юна?» «Куда подевалась гоночная трасса? Я помню, как вырубился на руках у Юны. Господи, она снова видела меня окровавленного, полуживого, едва дышащего… она… так плакала… моя девочка. Всё этот придурок виноват! Так стоп, Джин. Сбавь обороты. Давай-ка для начала разберёмся, где ты и какого лысого здесь забыл? Видимо, я сплю… или нет, нет. В отключке. То-о-очно. Тогда с хуяли всё такое, бляха, реалистичное? Если всё-таки сон, то надо проснуться». С мыслями о торжественном окончании сонной лихорадки он зажмурился крепче, но способ ожидаемо не сработал и, открывая глаза, перед Джином раскинулись просторы всё той же белолицей «избушки» без окон, без дверей. Тогда Ким решил ущипнуть себя за ладошку. Вопреки надеждам, боли брюнет не ощутил, и естественно не проснулся. Тогда в ход пошли почёсывания до крови, раздирающие ногтями кожу, сильные оплеухи, десятки безуспешных попыток покричать, но ничего не работало, у Сокджина, банально, не получалось даже оторвать пятую точку от стула и встать. Ноги, слово не разгибались, заклинив в одном положении. И тогда-то его настигла волна паники, которая так бы росла, если бы слух неожиданно не уловил чей-то хрипящий шёпот вразнобой с другими звуками, что звучали более отдалённо и приглушённо, будто за пределами белой комнаты. Джин стал прислушиваться. С каждой секундой шёпот становиться всё отчётливей, разборчивей, ближе, ярче, и вместе с тем более пугающе, что стадо одичавших безумных мурашек пробежало по спине и такое чувство, выбило Киму пару позвонков. — … вспомнить… — раздалось шипящее у самого уха. Сокджин подпрыгнул на месте, повернулся на голос, однако рядом ожидаемо никого не обнаружил. — Кажется, слуховые галлюцинации. Хотя во сне чего угодно может случиться, — уголки губ нервно подёргивались. Джин попробовал расслабиться. Опустил напряжённые плечи, выдохнул сгусток страха, но не успел и секунду тишиной насладиться. На столе как чёрт из табакерки появился новенький альбом для рисования, а неизвестный голос снова зашептал, но уже возле другого уха. — … вспомнить… ты должен… вспомнить… — в этот миг альбом раскрылся, а рядом с ним появились большая палетка акварельных красок, кисточка и даже стаканчик с чистой водой, чтобы омывать рабочий инструмент от краски. Сокджин хохотнул, покусывая нервно губы. — Да Морфей тот ещё шутник. Такие сценарии выдумывать, — протянул он насмешливо, неверующе воззрившись на орудия художественной пытки. — Интересно он в курсе, насколько хреново я рисую? Надо будет записать этот сон, когда проснусь, — и тут парню резко стало не до безудержного веселья. Внезапно виски пронзила такая адская боль, норовящая расплющить голову в летающую тарелку, а мозги размозжить до состояния жидкой серой кашицы, что Джин готов поклясться, он слышал, как черепная коробка трещала. Пространство вокруг поплыло, как от солнечного удара, накалившего температуру тела до запредельного максимума. Кое-как дотянувшись окаменевшей рукой к кисточке, брюнет мокнул ту в воду, а после тыкнул ею в первый попавшийся яркий цвет и провёл на чистом листке размашистую линию. Боль отступила. Перед глазами заладились вытанцовывать и устраивать карнавальные вакханалии размытые картинки, сменяющие друг друга событиями и лицами. Пока они все вместе не вспыхнули, подобно щелчку камеры, делающей снимок со вспышкой, но куда эффектней и ярче, скорее более смахивающей на фотоаппараты девятнадцатого века, где после вспышки «волосы дыбом вставали», а из фото-девайса шёл дымок, и неприятно пахло гарью… Сокджин разлепил дрожащие веки, когда его кто-то нехило растолкал в плечо, похихикивая и вопрошая, о чём он таком глубоком задумался, что не слышал, как его зовут уже порядка восьми минут. Ким моргнул, облизал пересохшие губы и перевёл ошалелый от всего с ним происходящего взгляд на собеседника, однако сильно удивился, потому что сам он (по ощущениям он) сидел сбоку, а рядом с ним… тоже он? Лет эдак на семь-восемь моложе, в коричневой кожаной куртке, чёрных потёртых джинсах, блестящих ботинках на шнурках, закрывающих щиколотку, в левом ухе красовалась серёжка-гвоздик, а в руках он вертел новенький мотоциклетный шлем. А вот уже по правую сторону от близнеца Ким Сокджина из прошлого восседал Пак Чимин, весело тому о чём-то щебечущий. Джин захлопал ресницами интенсивней. Какая-то чертовщина, быстро переставшая казаться таковой, когда Чимин с громкими возгласами затыкал указательным пальцем на гоночную трассу и оба Сокджина почти с одинаковыми эмоциями, синхронно подняли головы, воззрившись на мотоциклистку зачарованными глазами. То, что незнакомка вытворяла на трассе и как обходилась с мотоциклом, не шло в сравнение ни с чем. Она была… потрясающей? Фантастически невероятной? Даже издалека можно было заметить хрупкое телосложение, изящные изгибы и привлекательные формы, которые гармонировало в совокупности с кожаной экипировкой, куда входила чёрная мотокуртка с красными вставками на плечах и по бокам, под комплект чёрно-красные перчатки без пальцев и обтягивающие все нужные достоинства, зауженные тёмно-синие джинсы с маленькими цепочками на кармашках. Ну и, конечно же, шлем, необходимый для безопасной езды, а в данной ситуации ещё и умело держащий интригу под названием «очаровательное инкогнито». Она гналась на байке так, словно каталась на велосипеде, а не на этом рычащем сборище мощи. Входила в крутые повороты, набирала без опаски сумасшедшую скорость, явственно наслаждалась процессом. Её спина красиво выгибалась, а когда девушка грудью прислонялась ближе к рулю, публика восторженно взрывалась на мужские свисты и вопли. Особенно когда, закончив круг и вернувшись к старту, незнакомка сняла шлем, взъерошив рукой короткие каштановые волосы с очередью прокрашенных в красных цвет прядок. Джин из настоящего сразу загадочную мотоциклистку узнал, наконец, поняв, что происходящее, это его же воспоминание, в отличие от Джина из прошлого, который проживал момент «впервые». — Кто она? — просипел Сокджин, не отрывая взора от хохочущей над шуткой остановившегося возле неё байкера Юны. Чимин, пристально за ним следящий, расплылся в хитрой улыбке, значение которой было известно только ему одному. — Чон Юна, — проинформировал Пак и, пристально глядя на выпавшего из реальности товарища, вновь довольно хихикнул. — Крутая, да? Среди девчонок лучше всех гоняется. Хоть и не расстаётся с мотоциклом, от неё так и прёт сексуальной энергией. Думаю, в силу возраста она еще не осознаёт собственной женственности. Представь, в какую сердцеедку превратиться через пару лет, — практически пропел блондин мечтательно. — Задиристая? — ухмыльнулся Джин, откинувшись на лавочку трибуной выше, как на спинку, закинув локоть на неё же и сменив взгляд из завороженного на игривый. — Кусачая, — шутя лишь наполовину отозвался весёлый Чим. Ухмылка Джина расползлась до ушей. — А это кто возле неё вьётся? — ткнул брюнет пальцем в безуспешно пытающегося подкатить к Юне шары русоволосого, только подошедшего. — Мутят? Чимин скосил глаза на трассу и коротко рассмеялся. — А-а-а, Хосок, — махнул парнишка пренебрежительно рукой. — Безнадёжный случай. У него ноль шансов. Дикая кошка никого к себе не подпускает. — Дикая кошка? — переспросил Ким, на секунду повернувшись к Паку и вопросительно заломив бровь. — Ну да. Это у Юны кликуха такая, в наших кругах прочно укоренившаяся. Девчонке всего восемнадцать, а она уже сердца разбивает. Короче говоря, никому не удаётся подобраться к ней близко и приручить вздорный нрав. Поэтому дикая. Но красивая же чёртовка. Изящная, стройная, задница зачёт. Грудь при ней. Личико смазливое тоже радует глаз. Поэтому кошка. А ещё она царапается и может дать по яйцам, — прыснул Чимин в кулак. — Так что не советую. Ещё никому не удавалось обуздать малышку. Джину хотелось… Что из воспоминаний, что нынешнему заткнуть Паку его грязный рот, из которого вылетали похотливые и с толикой ехидства и животного инстинкта описания. Но на деле оба молчали. Первый с целью разузнать о Юне побольше. Второго бы просто не услышали, потому он здесь в качестве миража, гостья из будущего. Должен признать собственное подсознание очень умело и красиво играло с ним, мастерски по крупицам возвращая утерянные воспоминания. Вытаскивая по одному из раннее заблокированного самим Джином сундучка. — Её нужно приласкать, — по-умному стал рассуждать Ким, со смехом наблюдая, как Хосок за распускание рук получил от девушки смачную пощёчину. — Если дикая, значит, любит свободу. Нужно не обуздать, а отнестись с любовью, ну и чутка напора добавить диаметрально противоположного напору Хосока. Он ей просто надоедает… — Да ты стратег я вижу, — картинно округлил глаза блондинистый гонщик. — Асс не только в гонках, но и в области дел амурных? А? — Пак заговорщицки волнообразно пошевелил бровями и толкнул брюнета в бок. — Можно и так сказать, — хмыкнул Джин, покачав головой… Образы вместе с голосами стали растворяться, вскоре «локация» залилась ярким слепящим светом, и Сокджин очутился в том же белом квадрате, сидящим за столом. На этот раз, не теряя времени, мужчина без раздумий перевернул лист на чистое полотно, смыл предыдущую, как оказалось, зелёную краску, и окунул листочку в следующую акварельную ячейку, окрасив щётку в мягкий розовый оттенок, и провёл ею по бумаге, но ничего не произошло. Без раздумий мужчина принялся выливать на лист, постепенно окрасившийся в калейдоскоп из разных цветовых гам, разные краски. Тёмные, светлые, насыщенные, приглушённые. Жёлтые, красные, синие и небесно-голубые, тусклые серые и яркие оранжевые, фиолетовые, пурпурные и даже чёрные. Карусель прошлого завертелась с невероятной скоростью. В голове оглушающими ударами взрывались один за другим сотни фейерверков, и словно превратив Джина гонг, молот воспоминаний атаковал его звонкими вибрирующими наплывами, заставляя, болезненно стиснув зубы, зажмуриться и сползти со стула на пол. Голоса усиленно, разрывая барабанные перепонки, врубали децибелы на полную мощность и звучали, звучали, звучали… ВСПЫШКА. Перевернувшись на кровати, девушка обернулась к Джину и замурлыкала, сонной мордашкой уткнувшись парню в ключицы и, просунув руки под подмышками, миновав преграду в виде пижамной сорочки, прильнула к разгорячённой коже. Прыткие ладошки моментально пустились в утреннее путешествие по широкой спине, пальцы вкушали, как перекатываться на ней мышцы, когда Джин, приподнявшись, сгрёб тельце любимой в охапку, носом зарываясь во вкусно пахнущие фруктовым чаем и цитрусами волосы. По губам мужчины скользнула счастливая, нежная утренняя улыбка. — Доброе утро, самая прекрасная девушка на планете. Как спаслось? — ластившись щекой к щеке Юны, проговорил он ей самое ухо, задевая чувствительную мочку пухлыми губами. — И тебе доброе утро, мой маленький принц, — в сладострастной истоме пролепетала Чон, пока подушечки пальцев поглаживающими, дразнящими движениями скользили по обнажённым участкам Кимовой спины, касаясь, будто перышком. — Чего это я маленький? — наигранно возмутился он, не отступая от пытки и опускаясь невесомыми поцелуями вниз по тонкой шее. — Главное, что мой, — отмахнулась хитро девушка. — Ну да, твой. А ты исключительно моя, Чон Юна… ВПЫШКА. Шаги, шаги, шаги. Сокджин на цыпочках приближается к не подозревающему ничего мальчишке, что забравшись с ногами в кресло, терроризирует виртуальных врагов. В комнате тишина, время от времени разрезаемая монотонным клацаньем джойстика и сотрясаемая возбуждёнными возгласами игрока, который увлёкшись, не учуял присутствие «постороннего» на своей территории, очнувшись, лишь, когда пластмассовое дуло пистолета уткнулось ему в затылок. — Сидеть бояться! — пародируя голос опасного преступника, едва сдерживал порывы смеха Джин и вжал игрушечный ствол в голову «жертвы» плотнее. — Имя. — Чон Чонгук, — из рук мальчика выпал джойстик, а он, сдавленно хохоча, без вопросов влился в игру хёна. — Возраст. — Почти четырнадцать, — хрюкнул Чон, из всех сил стараясь не заржать. — «Почти» — это не определение, сопляк. Значит, ты врун, не хочешь разбазаривать свой настоящий возраст? Что ж, — вздохнул театрально Ким, — придётся вызвать тебя на честный бой. Вставай, Чон-Чонгук-почти-четырнадцать, и борись. Борись, как мужчина, — перед глазами Гука появился красочный водяной пистолет, что болтался на кольце из указательного и большого пальцев Сокджина. Зрачки подростка тотчас засияли. С восторженными воплями он выхватил из руки хёна игрушку и, подскочив с кресла, с плясками запрыгал по комнате… ВСПЫШКА. — … хён… помоги, — бледный Чонгук появился в гараже, еле плетясь. Ноги подкашивались, тело заносило в стороны. Вытерев кистью со лба горошины холодного пота, он попытался выровняться, встряхнул головой, дабы отогнать раздражающий вакуумный писк, и шагнул к Джину, который успел поймать ослабшего парня в последнюю секунду… ВСПЫШКА. Дверь резко распахнулась, с хлопком ударившись об стену, из-за чего Хеджу вздрогнула невольно, отступив к окну. Ярость, полыхающая в глазах сына не хило пугала, бешеная скорость, с которой он на неё надвигался, сокращала между ними расстояние. В итоге, оно уменьшилось до мизерного, когда разгневанный Сокджин в двух шага остановился напротив матери. — Какое право ты имеешь блокировать мои карточки?! — взревел парень. — Законное, — огрызнулась бесстрастно Хеджу в ответ. — Я не позволю этой меркантильной фурии, прикидывающейся невинной овечкой, тянуть из нашей семьи деньги. — Мама, ты себя слышишь, вообще?! Слышишь, что за бред ты несёшь? На кону жизнь пятнадцатилетнего ребёнка! — взвывал к её материнским чувствам и совести Джин. — Я всё сказала. Мы с отцом не дадим тебе ни копейки. Разочарованно, болезненно скривившись, словно ему только что воткнули нож в сердце, Сокджин, не отрывая потухшего взора от матери, отступил, а через минуту с улицы послышался визг шин и рёв мотора… ВСПЫШКА. Инджи, сидя за кухонным столом, читала книжку, пока в кастрюле, довариваясь, кипел и булькал суп, как с улицы вбежал взволнованный, запыхавшийся Сокджин и молча стал рыскать по шкафчикам, шумно отрывая и закрывая дверцы. Женщина напряглась, отложила книгу и, подойдя к брюнету со спины, уложила ладонь тому на плечо, спрашивая, что стряслось. — Юна упала с велосипеда, содрала обе коленки, — протараторил он, продолжив поиски. — Пришёл за аптечкой. — Знаешь, — господа Лим осторожно отодвинула суматошного сыщика подальше от кухонного гарнитура, иначе ещё полминуты и он ей тут погром вселенского масштаба устроит, — Юна с детства о что-то калечилась, лезла в драки, как мальчишка, падала с качелей или роликов. Она у меня такая смелая и боевая, но когда дело доходит до ранений, то сразу хнычет и плачет, приговаривая, как ей больно. Ну, совсем, как ребёнок. Хочешь, поделюсь с тобой своим методом успокаивания её маленькой истерики? — спросила женщина, вручая Киму белый сундучок первой помощи, и расплылась в улыбке. Джин быстро закивал. — Я говорю ей стишок: «У мышки боли, у зайчика боли, а Юны не боли». — И что помогает? — вскинул брови Джин, повторяя про себя строки «стиха». Инджи утвердительно кивнула. — Она начинает злиться и возмущаться со словами, что уже большая для подобных глупостей, и забывает о боли. Сокджин протянул понятливое «А-а-а-а» и, чмокнув хохочущую женщину в щёку, рассыпавшись благодарностями, ускакал лечить свою ранимую девушку по всем законам заботливого парня… ВСПЫШКА. Приближающийся топот, сбитое дыхание и родной дрожащий голос с одёргиванием руки за ткань косухи. Её глаза были до краёв заполненные прозрачной солёной водой, губы поджались в плотную побелевшую от напряжения полоску, а подбородок трясся, и Юна была готова разрыдаться. Пальцы сильнее обхватили его локоть, цепко впившись в одежду, молящий взгляд говорил красочно, в нём плескалось так много всего: грусть, необузданный страх, отчаянье, любовь, волнение, литры непогашенной боли. — Не уходи, — губы шевельнулись ели-ели, а сказанное тут же утонуло в жалобном всхлипе. Девушка задёргала Джина за рукав интенсивней, окольцевав мужское предплечье с целью удержать. — Родная, мы же уже это обсудили, — откликнулся устало Сокджин, высвобождаясь из чужого захвата. — Нет другого выхода. И он ушёл. Ушёл, оставив её рыдающую глотать слёзы посреди улицы. Ушёл. Потому что иного варианта не видел. Ушёл, забрав сердце Юны с собой, зашив его в нагрудный карманчик рядом со своим. Он просто ушёл. Ушёл. Ушёл. Не послушал, не прислушался… Джин не хотел больше вспоминать. Боль в груди разрасталась подобно ядовитому плющу, заполняя зелёными ветвями естество, вытесняя кислород, задраивая створки дыхательных путей. Он не желал опять это чувствовать, но воспоминания продолжали кружить вокруг него, словно Ким открыл ящик Пандоры и теперь этот поток не остановить добровольно, пока он не вспомнить всё до последней даже самой незначительной детали. До звука, до голоса, до взмаха ресниц, вкуса губ, сладких стонов и эмоции. Вот их с Юной знакомство и первый поцелуй возле мотоцикла девушки. Вот они, строя в камеру рожицы, позируют для фото. А тут дурачества и бой подушками, перерастающий в пленительные соития губ. Джин видел каждую их улыбку, слышал каждую ссору и яркое примирение, каждое занятие любовью, каждое совместное утро, порой плавно перетекающее в обед. Каждый приготовленный для него ужин. Её очаровательный смех. Знакомство с его родителями, разочарование и слезы. Знакомство с семьёй Юны. Чонгука. Много веселья, счастья, улыбок. Гонки. Новость из больницы о срочной операции для младшенького Чона. Опустошение и незнание, куда бежать за помощью. Отказ матери. Принятое им фатальное решение. Оскал Хосока перед заездом. Роковое состязание. Мотоцикл заносит от первого столкновения. Осознание, что тормоза не работают, а скорость не сбрасывается. Снова удар. Грохот разбивающегося транспорта. А потом треск костей, адская боль, истошный женский возглас, кричащий его имя, и тем-но-та… *** Сокджин распахнул веки мучительно медленно, ресницы задрожали, а по слизистой глаз неприятно резанул солнечный свет, по-летнему тёплые лучи которого, освещали каждый уголок VIP-палаты. Кардиомонитор заладился пиликать чаще в ритм забившемуся быстрее сердцу Джина, что принялось бодро разгонять по организму кровь. Руки отекли и не слушались, потому стащить с лица кислородную маску, не дающую полноценно дышать, удалось только с четвёртой попытки, после чего ноющая конечность обратно рухнула на койку. Чуть выше коленей чувствовалась непривычная тяжесть, доставляющая дискомфорт, от того, что хотелось пошевелить ногами, размять те. Скользнув взглядом в нижний левый угол, он наткнулся на беспокойно посапывающую Юну и улыбнулся одними уголками рта, так как левую часть лица неприятно саднило и тянуло, Ким не мог позволить себе улыбнуться широко. Да и сил пока не было. Измотанный внешний вид любимой девушки заставил сердце сжаться. Потянувшись к ней, Джин легонько, дабы не разбудить свою спящую красавицу, осторожно завёл за ухо упавшую на нос прядь, бережно прикоснулся к бархатной щеке, боясь, что Юна очередной мираж из воспоминания, который с появлением яркой вспышки раствориться, исчезнет, растает, затеряется между страниц пережитого прошлого. С замиранием дыхания он любовался ею. С трепещущими в эйфории новой встречи новой главы их истории крыльями бабочек, порхающих в животе. И Ким радовался. Не смотря на першение в горле, требующем воды, не смотря лёгкую тошноту, на ломоту и тяжесть во всём теле. Джин был рад, наконец, проснуться. — Моя малышка, — прошептал сипло, взгляд невольно скользнул вверх, замерев на встревоженном лице матери, что наблюдала за ним ночь напролёт, не сомкнув глаз и таким образом давая возможность поспать Юне. Мужчина нахмурился, воинственно сдвинув к переносице брови. Такой взгляд… Хеджу не передать его словами. Отчуждённый, отталкивающий, всё ещё безнадёжно пропитанный разочарованием и нежеланием принять. В этот момент Квон осознала: сын пока не готов простить её. Слёзы из глаз брызнули у обоих. Лёд между ними и не думал таять, точнее Сокджин не намеревался позволить растопить матери выстроенные против неё ледяные брылы и проломать стену айсбергов. Он, будто немо говорил: «Нет. Не возвращайся. Ссылка не закончилась. Дом для тебя в моём сердце всё ещё Антарктида». Поджав губы, мать лишь кивнула, соглашаясь с его решением, поднялась со стула и, горько рыдая, покинула палату сына. — Джин? — от щелчка двери проснулась Юна. Зрачки девушки заметались по родному лицу, пересекаясь с перепуганными зрачками мужчины, смотревшего на неё, как на приведение. — Джин, ты очнулся! — Извините, — вкрадчиво, будто не внимая происходящего, холодным тоном начал брюнет. Тоном, который одним махом вернул Юну на пять лет назад и заморозил насмерть. Она отстранилась полностью, выпрямилась, словно ожидая последующего за коротким «извините» смертного приговора. — А вы-ы-ы… В омуте шоколадных глаз посеялись зёрна пустоты. «Извините, а вы кто?», — сама по себе закончилась фраза в голове, отдавая горечью прошлого на языке. Щёки обожгло потоком горячей влаги. Юна поднялась, отшатнулась назад и в этот миг Джину его безобидный розыгрыш перестал нравиться моментально, и он поспешил завершить фразу, как планировалось изначально побыстрее. — Вы случайно не ангел? — остановил он её шокирующим вопросом. — Что? — Чон готова была перед ним ниц рухнуть. — Потому что только ангелы бывают такими красивыми, — заявил темноволосый симулянт, довольствуясь желаемым смятением девушки. Секунда. Две. Три. Брюнетка пребывала в ступоре, но уловив как губы парня потихоньку стали выгибаться в форме молодого полумесяца, а в потеплевшем взгляде заиграли знакомые влюблённые звёздочки и брови образовали премилый извиняющийся домик, кинулась на Кима с мстительными объятиями, специально наваливаясь на грудь и как-бы невзначай тыкая обманщика острым локтем в повреждённое ребро. — Придурок. Идиот. Баран упёртый. У меня чуть сердце не остановилось. Козёл. Ты хоть знаешь, как я за тебя переживала? Как ты посмел попереться на ту долбанную трассу, заглотить приманку Хосока?! Как посмел снова едва не умереть у меня на руках?! — мутузила она кулачком по широкой груди и захлёбывалась в истерике, ругая Кима на чём свет стоит. Джин принимал удары молча, хоть они и отдавали болью до кончиков пальцев на руках и ногах. Слушал, соглашаясь со всеми обвинениями, и просто покорно ждал подходящей секунды, чтобы заглушить поток её ругательств объятьями. — Я… я… я… — всхлипывала прерывисто Чон, разрыдавшись, как ребёночек, когда Сокджин ухватил её за запястье и потянул на себя, крепко смыкая руки за спиной. — Прости меня, — размеренные поглаживания, бесчисленные поцелуи. Джин осыпал Юну ими всю. Скулы, виски, лоб, нос, щёки, подбородок, губы. Юне пришлось удерживать вес на полусогнутой руке, таким образом, сделав осуществление этих ласк более реальными. — Прости меня… прости… прости. За то, что не послушал тогда пять лет назад. Прости за твои слёзы в момент моего ухода. Прости, что не рассказал о недавней гонке. Прости, что за поступки моей матери, прости, что заставил страдать. Пожалуйста, прости меня, Юна. Оба молодых людей уже лили слёзы в четыре ручья, выплёскивая, выковыривая из недр негативные эмоции, заменяли пустующие места любовью, заживляли свежие шрамы заботой, стирали отпечатки печали и разлуки поцелуями. Аккуратно, трепетно, не рискуя спугнуть птицу счастья с хрупкой тонкой ветки. Им не требовалось многого. Просто любящая Чон Юна рядом. Просто Ким Сокджин, держащий её за руку до конца жизни. Внутри взорвалось, будто миллиард, сто миллиардов бомб одновременно, а стук сердца набатом разносился, сотрясая тела до сладкой дрожи, до «землетрясения» каждой живой клеточки. Внезапно, Юна отстранилась, сменив взор со счастливого на серьёзный, маленький кулачок в очередной раз упечатался Сокджину в бок, а за ним прилетело ещё тройка несильных ударов. — Ай! — скривившись, вскрикнул брюнет, даже не имея возможности потереть место ушиба. Из одной руки торчала игла капельницы, а друга загипсованная и ею неудобно тянутся к пострадавшему участку тела. — Это за что? — За секс в Лос-Анджелесе. — Но его же не было, — опешил от предъявленных обвинений Ким, удивляясь, что Чон припомнила ему этот «косяк» спустя полтора месяца. — Вот именно! — сердито воскликнула Юна. В это мгновение, созерцая милые препирания воссоединившейся парочки, по ту сторону дверей мялись четверо не менее счастливых людей, что кучкой столпились у порога, пытаясь сквозь тоненькую щёлку разглядеть как можно больше, радуясь за друзей всей душой и сердцем. Чонгук через головы остальных в прыжке старался увидеть любимых нуну с хёном получше. Ёна, тихо плача, гладила свой животик и то и дело косилась на Тэхёна, что с полюбовной улыбкой до ушей чуть лужицей по коридору не расплывался. Юнги искренне радовался за друга, в руках находилась медкарта Джина, а доктор вспоминал, как больше пяти лет назад входил в эту саму VIP-палату, созерцая полные пустоты и уныния омуты, грустные донельзя, а сейчас эти омуты сияли ярче звёзд на небосводе. Некто из них уже норовил ворваться и затискать хёна до потери пульса, но и он понимал, что все они теснятся здесь лишь потому, что хотят дать Юне и Джину немножко больше лишних минут насладиться друг другом, побыть наедине. Однако не продлилось и двух минут их воздержание, как компания цыганским сумасшедшим табором ввалилась в палату, сходу наделав кучу шуму и суматохи. — Хён… — Директор… —.Широкоплечий выпендрёжник… — Э-эй, лежебока… Насыпом посыпались приветствия с разных концов. Создавалось впечатление, что этот нестройный хор пел нотный стан не по порядку. Один тянул: «до-ре-ми», второй — «ля-ми-соль», третья — «фа-до-ля», а четвёртый уже вовсю безобразничал и чуть не угробил кардиоприбор. Пребывая в театральной отчаянии, Сокджин устало закатил глаза, молясь всем богам с просьбой выздороветь поскорее. И тогда бы он точно увёз Юну на необитаемый остров, где-нибудь в океане «Незанайкино» с названием «Неотыскайкино». А пока он был очень рад видеть светящееся лица близких людей.