Львёнок, который хотел выжить

      Глубокий вдох носом и медленный выдох ртом. И так по кругу, пока голова не перестанет гудеть от навязчивого роя мыслей.       Лео пытался вслушиваться в звуки шелеста листвы, в мерное журчание ручья, но это не помогало опустошить его голову.       Он сосредоточился на своем дыхании, чувствуя, как ритм сердца замедляется в привычный спокойный такт. Но ее фигура опять злокозненно врезалась в мысли. Он встряхнул головой в надежде прогнать этот образ и сильнее зажмурил закрытые глаза.       Еще раз, глубокий вдох носом и медленный выдох ртом. Постепенно ему удалось стереть очертание фигуры, затем линии лица и большие карие глаза, отчетливо вырисовывающиеся на фоне мрака под закрытыми веками.       Стоило ему только вновь привести в покой бьющееся сердце, как вдруг воспоминание о ее запахе защекотало ноздри.       Леонардо фыркнул, пытаясь изгнать из себя ее аромат.       Медитация не помогала, и это его раздражало. Он поднялся на ноги, расхаживая вперед и назад по осыпавшейся мягкой яркой листве. Эта девочка непостижимым образом и навязчиво заполняла всю его голову. Он думает о ней слишком часто, и это — недозволительно, неправильно.       Он вынужден каждый раз заставлять себя не размышлять о ней.       Почему она занимает столько места в его голове?       Лео вытащил клинок катаны, с досадой перерубая ни в чем не повинные ветви деревьев. Он злился на себя, потому что впервые так долго не мог совладать со своими чувствами.       Да и о каких чувствах шла речь?       Он вспомнил тот первый день, когда увидел ее.       Их «Тартаруга» приближалась к группе зомби, но в ней было что-то не так. Обычно, когда мертвецы бредут по дорогам, они не кучкуются так плотно к друг другу, а держатся разрозненно на небольшом расстоянии.       Подъехав ближе, они увидели человека, отмахивающегося от зомби. Эта фигура хромала и пятилась назад, размахивая мечом. Наносимые ее удары были бесполезны, они только кромсали тела ходячих мертвецов, не останавливая их. Дони без чьей-либо команды втопил гашетку в пол, Майки суетился позади него, настойчиво подтверждая, что там человек, а мы — супергерои, которые должны прийти на помощь.       Человек упал на колени, не в силах продолжать это сражение, а Раф, не дожидаясь, когда машина затормозит, выскочил из открытой двери и помчался на помощь.       Леонардо не нравилось, что все действовали без его команды, что именно в этот момент он так медленно соображал, оценивая риски, с которыми его семья может столкнуться. Ведь он отвечал за них, и это была его обязанность по праву первенства, как и требовал от него отец с самого детства.       Раф бесцеремонно закинул обессиленного и испачканного черной кровью человека в их дом. И это оказалась девушка, которая широко раскрытыми глазами осматривала всех присутствующих.       Она подскочила, выставив лезвие своего клинка вперед. Лео был удивлен тем, что в ее руках был меч. Как правило, люди ходят с огнестрельным оружием. И вместо того, чтобы начать биться в истерическом припадке, она продолжала беззвучно, сохраняя защитную стойку, смотреть на них. Не сразу, но она послушалась, вручив ему единственное, чем защищалась, понимая, что драться с ними в ее положении бесполезно.       Леонардо вспомнил, как она раздевалась, исполняя его указание. Эти мысли заставили смутиться, и он с еще большим упорством продолжил разрушать прелесть лесного массива, надеясь, что хоть в этот раз не свойственный ему бессмысленный вандализм сможет успокоить.       Ее тело было таким хрупким и болезненно худым, с выпирающими ребрами, на которых виднелись свежие синяки и кровоподтеки, а еще он заметил длинный тонкий шрам на левом боку. Он знал, от какого оружия бывают такие отметины, ведь он был весь усеян ими. Было понятно, что такое слабое создание, как она, которое должно было безвылазно сидеть в убежище, бежало от кого-то.       Машину дернуло в сторону, и она завалилась на стол. Леонардо не хотел, но рука сама потянулась к плечу, возвращая ее на прежнее место.       Прикасаясь к ней, он ожидал чего угодно: от брезгливого визга до потери сознания, но она беспрепятственно позволяла до себя дотрагиваться, опасливо наблюдая за каждым его действием.       То, что дальше он увидел, резкой стыдливой вспышкой отчетливо возникло в памяти. Он не мог оторвать взгляда от розового ореола на вершине ее груди, мелькнувшего из-под великоватого белья на ней. Лео знал анатомию строения человеческого тела, но не думал, что вживую это сможет так его смутить.       Она с самого начала появления беспокоила, тревожила и приводила в смятение.       В тот день, когда его семья оказалась под угрозой, и они не могли проехать сквозь толпу ходячих мертвецов, она вдруг пришла им на помощь. Леонардо злился тогда не меньше, чем был удивлен её опрометчивым поступком. Он еле успел прорваться в круг зомби и выдернуть Еву. Она оказалась совсем легкой, практически невесомой, он ощущал под пальцами только мягкость ее податливого тела, нагревающего ладонь. Ему удалось спасти ту, что пыталась спасти его семью. Продолжая прижимать к себе девушку, Леонардо даже на какое-то время забыл, что ее место вовсе не на его плече, которое, тем не менее, словно было специально создано под эти плавные изгибы.       Он вонзил в ствол дерева острие катаны, сорвал синюю маску и стал плескать себе в лицо холодную лесную воду.       Ему нужно перестать думать о ней. «Это неправильно», — напомнил себе Леонардо. Расплывчатое отражение лица в мерно текущей глади воды укоризненно смотрело в ответ. И он пытался понять — когда в нем вдруг возникла потребность быть рядом с нею.       Зачем-то ему взбрело в голову узнать — насколько хорошо она владеет клинком. И это была его ошибка.       В их первую тренировку Леонардо видел, как она опасается причинить ему вред, но при этом отчаянно пытается доказать свои способности. Но для чего?       Ему нравилось нахождение рядом с ней, и он хотел скрыть от самого себя то, что это в действительности и было главной причиной их занятий.       Он стыдился своего аномального влечения. Леонардо умудрился убедить себя в том, что он только хотел научить ее управляться с клинком, что таким образом он поступает правильно. Чтобы впредь, когда она покинет их, у нее была возможность самой позаботиться о себе.       И Лео понимал, что этот момент наступит, что ее место — среди людей, и они не могут оставить ее себе.       Так же, как и Сьюзан…       Да, она была дорога им. Сью — их последний оставшийся друг. Но Лео осознавал, что придет время, и ее тоже нужно будет отпустить.       И они с братьями навсегда останутся одни, только вчетвером. Так было уготовано для них с самого начала.       Отец это знал. Сэнсэй никогда не внушал им иную надежду. Родитель стремился дать им все, что требовалось: заботу, защиту и любовь, которой было переполнено все его сердце. Сплинтер находил к каждому свой подход и учил жить по своду правил Шиноби, искусству Ниндзюцу. Отец делал все, что только мог, посвящая себя всецело и без остатка сыновьям, ставшим для него смыслом жизни. Он надеялся, что его и тех знаний, которые он вложил, будет достаточно его детям.       И Лео было достаточно. Он давно смирился с тем, что они принадлежат нижнему миру, являясь незримыми защитниками тех, кто живет наверху. И это был негласный закон, черту которого нельзя переступать.       Но почему сейчас он желает большего? Почему он хочет ворваться в её мир и забрать в свой?       Лео знал, что не может позволить ни ей, ни Сьюзан остаться с ними, как бы ему этого ни хотелось. Они должны быть с людьми, такими же, как и они сами. Там их место, не с ними. Они ничего не смогут им дать.       Он надеялся, что, может, иногда им будет дозволено их навещать, скрытно и незаметно, только чтобы убедиться, что с ними все хорошо. Для них этого должно быть достаточно. Лео не верил в свои слова, но в любом случае у них просто не было другого варианта.       Вернув маску на законное место, он по-прежнему не мог выкинуть из головы девчонку. Особенно сейчас, после того, что было. Его кровь сильнее запульсировала в жилах, сводя на нет все потраченное время в медитации.       Она пахла так сладко: вкуснее, чем булочка с корицей. Он не смог удержаться от того, чтобы втянуть в себя этот лакомый аромат. Ее влажные губы немыслимым образом притягивали к себе, гораздо сильнее, чем гравитация Земли. Он хотел прикоснуться к ним, лизнуть их, почувствовать кончиком языка хотя бы на долю секунды, какова она на вкус.       Леонардо ожесточенно ударил себя в висок, пытаясь вытолкнуть это постыдное желание из своей головы. «Неужели ты думаешь, что она позволит прикоснуться к себе так, как ты этого хочешь? Неужели ты считаешь, что такой союз возможен?» — его внутренний голос стремился подавить недозволительные мысли этой жестокой реальностью.       Но, несмотря на все свои убеждения, он по-прежнему хотел к ней прикасаться: к нежной коже лица, обхватывать ее хрупкие плечи, вжимать ее тело в свой пластрон. Лео вновь хотел ощутить рукой тепло и мягкость ее живота, как ее тело прижимается к грубому торсу, как нежные руки касаются лица. Хотелось гладить ее волосы, ведь от них всегда так приятно пахнет.       Жалостный горячий комок где-то в районе солнечного сплетения молил его поддаться желанию.       «Нельзя».       И если бы он только мог, то выбил из себя это солнце, спутывающее мысли.       Как только самообладание давало трещину, Лео не мог сопротивляться этим доверчивым теплым шоколадным глазам, которые заставляли его тянуться к ней.       В голове загорались красные световые сигналы, предупреждая о приближающейся опасности — что сейчас его корабль теряет управление, выходя на орбиту планеты под названием «Ева», притягиваясь силой ее гравитации, и его, как пилота, совсем не беспокоило, что он неминуемо разобьётся о скалы своих несбыточных фантазий.       Он хотел этого сокрушительного падения так же сильно, как и жаждал поддаться напору своих желаний, но не мог себе этого позволить.       Он с размаху врезал кулаком в ближайшее дерево. Костяшки пальцев засаднило, но даже эта боль не смогла отвлечь его. Леонардо посмотрел на свою руку, где была сбита в кровь зеленая твердая кожа, разжал и сжал пальцы, удовлетворяясь этой болью, наказывая себя за свои бесконтрольные противоречивые чувства. Но рана на руке скоро затянется. На них заживает все гораздо быстрее, чем на людях.       Леонардо старался быть дальше от нее, особенно в те моменты, когда понимал, что вот-вот стальные звенья цепи, удерживающие его, разорвутся, и он снова потянется к ней, касаясь теплого непонятно желанного объекта.       Но когда она дотронулась до него, Леонардо понял, что не в силах противостоять ее тонким пальчикам.       Она трогала его, и от этого все тело странно реагировало, становясь покорным. Он до сих пор чувствовал ее прикосновения на себе, как они гладили его, поднимаясь все выше по руке, как нежно касались его татуировок, обводя узоры.       Когда она дотронулась до его шеи, он кое-как смог подавить рвущийся наружу стон. Единственное, на что у него оставались силы, так это — стоять неподвижно и запрещать себе тянуться к ней, наслаждаясь той её единственной захваченной частью тела, которая пока что находилась в его руке.       Теплая рука легла ему на грудь. Лео знал, что пластрон достаточно крепкий, чтобы выдержать выстрел мелкокалиберной пули, но когда ее пальцы проводили по изгибам его торса, спускаясь на живот, он обреченно понял, что даже твердые наросты не смогут его защитить от нее.       Она мучила его, но не понимала этого.       Когда она перевела свою ладонь на оголённый участок кожи, поглаживая его бок, в его глазах на долю секунды все потемнело и расплылось.       Его тело, годами оттачиваемое, привыкшее к любым нагрузкам и боли, способное выдерживать многие испытания, сейчас предавало его.       Кровь резкими толчками приливала в пах, заставляя пульсировать его орган. Он чувствовал, что еще немного, и он сорвется. Лео испугался того, что она сможет увидеть его выпирающее желание. Он впервые в жизни захотел человека. Эту девушку.       Да, люди казались им привлекательными. Некоторых они находили даже красивыми. Но у него и в мыслях не было испытывать к ним такое страстное влечение. И зная это, он чувствовал себя в безопасности, уверенным в себе и в своем самообладании.       Но рядом с ней прятавшаяся внутри него звериная сущность хотела обладать ею, несмотря на запреты. Она скулила, билась и скрежетала когтями о стальную клетку и желала ее, вопреки всем доводам его рассудка.       Остатки разума кричали о срочной необходимости отодвинуться от нее. Но это маленькое создание так увлеченно и трепетно изучало его, что Лео не мог пошевелиться и противиться ей. Каждая мышца, которую она касалась, напрягалась, как будто из кончиков ее пальцев вылетали разряды тока, пробивающие его насквозь.       Он и раньше имел контакт с людьми: Эйприл любила обниматься, Сьюзан — лечить их раны и теребить за щеки, но он не испытывал к ним ничего подобного.       С нечеловеческим усилием воли Леонардо смог отойти от нее. Та буря эмоций, которая его захлестывала, давала противоречивые сигналы: бежать от нее как можно дальше и быть рядом с ней как можно ближе.       Он провел быструю серию ударов о ствол дерева. Эти древние создания природы были вынуждены безмолвно сносить все побои. Но они не помогали ему простить и оправдать себя.       Его злило, что он не может себя остановить, что Ева вынуждена терпеть его руки на себе.       Его злило и то, что другие к ней прикасаются. Когда он увидел, как Майки ее обнял, то чуть не запульнул в него сюрикен. Лео не мог понять, почему любой другой интерес, проявляемый к ней, неприятно холодил под грудной клеткой.       — Хватит! — Он с размаху стукнул себя о грудь, пытаясь избавиться от неизвестного неприятно тягучего чувства.       «Контроль» — в сотый раз напомнил себе Лео. Он должен всегда себя контролировать. Он был обязан это делать, как лидер их клана, как старший из братьев. Это его прерогатива. Он должен подавать собой пример. А вместо этого он ведет себя, как идиот, не умеющий сдерживаться, как глупый подросток, только что вступивший в пубертатный период. Он всегда гордился своей выдержкой. Но эта девочка до основания разрушила так тщательно выстроенную им башню «самообладания».       И самое неприятное, что это заметил Рафаэль. Он язвил ему, указывая на его недозволительное поведение. Раф мстил ему за все его прошлые запреты и упреки.       Каждая его меткая завуалированная фраза с точностью достигала своей цели. Леонардо чувствует себя недостойным, опороченным, пристыженным. Укоры в его поведении всегда больно ранили его, и он с особой скрупулёзностью исправлял любые свои огрехи, приближая себя к идеалу собранности, ответственности, порядочности. Но почему сейчас он не может ничего с собой поделать?       Он знал, что есть только один выход: когда Лео найдет ей подходящую группу, он перестанет ее видеть, и все пройдет. Он согласился с собой, признал, что это верное решение.       А пока ему нужно стараться и дальше держать себя в руках. Стараться не выдавать к ней своего неправильного пристрастия. И всё обязательно пройдет, и к нему вновь вернется сон и здравость рассуждений. Всё станет, как и прежде — когда в его жизни не было ее.       Но сейчас, скрываясь за толстыми ветвями деревьев, он позволил себе наблюдать за ней. Он убеждал себя, что это последняя слабость, которую он допускает. ***       Эту ночь Леонардо провел в лесу, он не смог показаться тем вечером всем на глаза. Он знал, что не сможет прекратить пялиться на нее, и не хотел снова замечать усмешки своего брата.       Утро принесло с собой облегчение, бурлящее тяготение улеглось, и он смог зайти в дом.       Кровать Евы была пуста, значит, она сейчас в ванной.       Майки колдовал на кухне, готовя напитки всей семье: Рафу — черный крепкий кофе, для них со Сью — травяной чай, для Дони — горячий напиток из сушеных сухофруктов и перца. Его умный брат всегда отличался специфическим вкусом. А для Евы — какао.       — Почему какао? — неожиданно для себя поинтересовался Лео.       Майки обрадовался, что Лео стал первым, кто этим утром им заинтересовался. Остальные были настолько сонные, что предпочитали молчать, давая себе время, чтобы постепенно проснуться.       — О-о-о мой любопытный «черепах», — Майки, как обычно, когда давал ответы на вопросы своего старшего брата, пародировал умудренного жизненным опытом старца, — поживи свое среди людей, и тебе откроются их тайны. — Он погладил невидимые длинные усы на своем лице и стал вынимать из духовки запечённые овсяные кексы.       Лео взял свою кружку и сел за стол. Краем уха он услышал щелчок замка открывающейся двери; ему навстречу шла Ева, он не смотрел на нее, но знал, что она все еще в пижаме: в длинной футболке Майки и белых ненавистных ему гольфах.       Леонардо не мог понять, отчего он так бесится, видя на ней эти вещи.       Белые гольфы, на которых были вышиты красные олени, особенно сильно раздражали. Тогда, в торговом центре, когда он выбирал для нее вещи, он не заметил, как Раф кинул этот предмет одежды в его сумку. И теперь она их носит, теребя пальчиками выпуклые красные носы рождественских оленей. Он всем сердцем ненавидел эти дурацкие гольфы. В них был только один плюс: они плотно облегали ее маленькую стопу, тонкую щиколотку и стройные икры. Но он все равно хотел изорвать и сжечь эти гольфы.       И эти мысли заставили задуматься о том, как за несколько недель рядом с ней он умудрился превратиться в неуравновешенную черепаху? Леонардо с прискорбием понял, что ночь вдали от нее не помогла.       Майки поставил перед ней кружку с какао, она почему-то вздохнула, но сделала глоток этого горячего напитка.       — С добрым утром, Сэнсэй, — Ева развернулась к нему, салютуя ему кружкой.       Леонардо не знал, как теперь поступить. Он больше не может позволить себе находиться с ней в столь опасной близости, поэтому принял для себя единственно верное решение — как можно реже контактировать с ней, — и проигнорировал ее приветственное обращение.       Напряжение вновь вернулось к нему, и он решил сосредоточиться на жидкости, обжигающей его язык. Ему было сложно выносить эту желанную близость. Лео прочистил горло, которое внезапно запершило, и молча вышел из дома, сжимая горячий сосуд в ладони. ***       Я проводила удаляющуюся фигуру взглядом. У Леонардо явно было дурное настроение. Но что могло его расстроить — оставалось загадкой.       Этим утром к нам присоединилась Сьюзан, она была по-прежнему молчалива, но хотя бы уже не избегала нас. Майки взял на себя заботу о нашем завтраке и сейчас сервировал стол непохожими друг на друга разноцветными тарелками.       Приближалось время тренировки, и я поспешила переодеться. Мы совместно выполняли разминку, а затем и растяжку. Потом я наблюдала за тем, как они устраивают спарринги. Лео в последнее время выбирал себе в компаньоны Рафаэля, что не могло не радовать остальных его братьев. Но все же с Лео он вел себя иначе: не щадил его, как, например, Дони и Майки, но очень старался вывести из себя, и это его забавляло.       Произнесено заветное слово «Ямэ», обозначающее конец тренировки, и я встала с мягкого травяного настила в ожидании, когда он обратится ко мне. Но он не спешил, уделяя на этот раз больше времени тому, чтобы протереть лезвие катаны, в задумчивости растягивая свои действия.       Леонардо тщательно заботился о каждом своем оружии: отчищая, полируя и смазывая сталь гвоздичным маслом, и от него всегда исходил этот тонкий, еле уловимый аромат. Он нравился мне.       Наконец мастер катан завершил этот процесс и развернулся ко мне. Его встретила расцветающая улыбка. Со вчерашнего дня я ждала этой тренировки, и мне хотелось побыть с ним, и если удастся, даже прикоснуться к нему, а если уж и повезет — то получить в награду похвалу и поглаживание.       Леонардо пытался совладать со своим лицом, пряча свою растерянность. У лидера это вышло не сразу, но все же достаточно быстро. И он уходил от меня. Почему? Мое тело потянулось за ним, словно нас связывала невидимая нить. Лео удалялся быстрее, чем я могла его нагнать, фигура скрылась из вида, путеводная нить оборвалась, и я больше не могла разглядеть его за этой листвой.       «Что не так?» — немой вопрос был обращен к полированному дереву ножен, которое не могло дать ответа. Пришлось возвращаться обратно и делать вид, что все хорошо.       Он где-то пропадал всё утро и только к обеду вернулся с добычей: несколько больших окуней. Я облегченно вздохнула. Вероятно, сегодня была его очередь заботиться о пропитании для своей семьи, и поэтому ему было не до тренировки со мной.       Майки принялся их зажаривать. На нем была забавная соломенная шляпа, которой он периодически помахивал над углями, распаляя их жар.       Сью не торопилась выходить на улицу, и по негласному соглашению она позволяла составлять ей компанию. Я не знала, что ей сказать и чем помочь, но каждый раз, когда порывалась что-нибудь для нее сделать, какую-нибудь приятную мелочь, она в ответ нежно сжимала ладонь, в знак благодарности. И это было все, на что у нее оставались силы.       Оставшееся время до ужина мы провели с ней за просмотром сериалов.       Ужин прошел, к моему огорчению, без него. Рафаэль на вопрос о брате шутил про какие-то «Черепашьи чертоги разума».       Дони спорил с Майки, пытаясь доказать ему свою точку зрения насчет того, что нелогичность хронологического повествования в «Терминаторах» не может быть объяснена ничем иначе, как появлением альтернативных временных линий, влекущих за собой новые параллельные вселенные. Но Майки не поддавался на логичность убеждений, осыпая своего брата протестами, что не было никаких параллелей, обрисовывая сложный клубок из своих мыслей, казавшийся Дони иррациональным. Раф, устав их слушать, нацепил наушники, и сейчас его нога притаптывала землю в ритм песни.       Необъяснимое отсутствие Леонардо беспокоило и тревожило.       Но, наверное, сегодня просто такой день: магнитные бури, солнечные вспышки и в придачу еще какая-нибудь космическая аномалия.       Но четыре последующих дня развеяли эти хрупкие предположения. Он целенаправленно избегал меня, и я не переставала ломать свою голову над вопросом — «почему?».       При каждой попытке завести с ним разговор он либо отвечал на мои вопросы односложно, либо не отвечал вовсе. Но чаще всего мне просто не удавалось его догнать или найти.       Мне даже пришла в голову мысль: вдруг это некое испытание, что мне необходимо заслужить его расположение как учителя, чтобы доказать ему свои намерения. Но ходить хвостом за матерым ниндзя не самая простая задача, особенно когда он не хочет быть пойманным или обнаруженным. Из-за этого я даже чуть не потерялась в лесу, зайдя дальше, чем планировала.       Но все мои попытки не увенчались успехом. Больнее всего ранило непонимание, почему все это происходит. Ведь он избегает только меня. Как ни странно, но сейчас, в окружении доброжелательно расположенных ко мне существ, я как никогда чувствовала себя изгоем, неким лишним звеном.       За это время я успела передумать все свои плохие и тревожные мысли и пришла к одному-единственному выводу — это наказание за «коварную ладошку».       Ладонь кольнуло от воспоминаний. Видимо, зря я его трогала. Тогда я не думала, что ему может быть неприятно это, но надеялась, что в действительности все было не так. Однако никакой другой причины я придумать не смогла, и она осталась единственной, к которой хотя бы можно было придумать решение.       «Ну, что ты?!» — я гладила свою непокорную часть руки, умоляя ее больше не тянуться к нему, пытаясь достичь соглашения с той, которая рядом с Леонардо переставала меня слушаться.       Это было сложно, ее притягивало к источнику, который давал защиту, уверенность, знания и дом. Он был как солнце, к которому тянешься за теплом, пусть даже если его совсем немного, но все же этих жалких крупиц я очень долго ждала. Но это недоступное солнце каждый раз уходило, оставляя меня в еще большем замешательстве и тревоге.       На следующее утро завтрак прошел без Лео, сейчас он наслаждался одиноким чаепитием за пределами уютного дома.       Но я знала, что мне нужно было делать.       Мои поиски были недолгими, и я нашла его сидящим в стороне на одном из поваленных деревьев. В его руках покоилась кружка, и он о чем-то размышлял. Увидев меня, Леонардо принялся целенаправленно допивать чай, делая глоток за глотком, опуская опустевший керамический предмет. Тем самым давая мне понять, что повода для его нахождения здесь больше нет. Но он не подозревал, что я решительно настроилась наладить с ним прежнюю взаимосвязь.       — Вот, — я протянула ему маленький сверток, на который он уставился так, как будто там содержались споры сибирской язвы. Но я настойчиво продолжала удерживать подарок на уровне недоверчивого лица. Наконец-то он отмер и принял его.       — Что это? — Леонардо никак не решался развернуть пергаментную бумагу и убедиться в этом самостоятельно. И я не собиралась помогать ему. Ну, если только чуть-чуть, давая понять улыбкой, что это не «сверток Пандоры» и ничего опасного в нем нет.       — Разверни, — мои руки нервно теребили подол длинной футболки. Этот сверток олицетворял собой мой единственный шанс на примирение, и я надеялась, что он сработает.       Он осторожно развернул шуршащую бумагу, непонимающе рассматривая ее содержимое. Леонардо завис, как пытающийся перезагрузиться компьютер. От этого я еще больше занервничала.       — Напульсники, ну, что-то вроде того, — я все же решила пояснить, чем была эта связанная вещь из голубой пряжи. — Вот там есть отверстия для пальцев, это Сью научила делать. А вот ремешки, можно затянуть, если велико. — Я точно не знала его размера, поэтому подумала, что лучше перестраховаться и сделать больше.       Но Леонардо не спешил запускать свой процессор и продолжал разглядывать два мягких покрытия для его запястий.       — Понятно, — видимо, загрузка не совсем удалась, и он перешел в безопасный режим с поддержкой командной строки.       Ну, вот теперь совсем непонятно, что делать дальше. Таким образом я хотела принести свои извинения за любопытные пальцы и думала, что это заставит его перестать применять ко мне стратегию игнорирования.       С Рафом в этом вопросе было проще, он не скрывал своих эмоций, и всегда было понятно, что он чувствует, но вот Лео… Одна сплошная эмоциональная головоломка.       Сейчас рядом с ним сильнее обострялось подавляющее меня чувство вины. И оно давило с каждым днем все сильнее. Я осознала, что те касания не должны были быть, но неужели они так сильно задели синеглазого лидера, что теперь я стала для него персоной «нон грата»? Он не посмотрел на меня за все это время ни разу, как будто я какой-то чертов «неразблокированный» персонаж. Это злило, вгоняло в апатию, обижало, вызывало чувство потерянности, укоры совести и снова злило, и так по кругу.       Я очень надеялась, что дело было только в этом, и глубоко спрятанный страх, что меня вот-вот оставят здесь, уехав, скинув, как балласт, толкал предпринимать любые возможные действия.       — Я больше не буду, — эти слова выталкивались так же тяжело, как и засохшая зубная паста из тюбика. Да и сложно извиняться за то, чего ты не знаешь. Но если это поможет, то пусть, я готова извиняться за все, лишь бы это прекратилось.       — Чего не будешь? — Лео свернул бумагу, укрывая старательно вывязанные перчатки-напульсники.       — Трогать, — я перевернула ладонь вверх, чтобы показать, что это не я виновата, а она. Что на нее нужно злиться, а не на меня. Он посмотрел на демонстрируемую мной ладонь, потом в просящие глаза, и снова на ладонь.       Он издал нечленораздельный звук, похожий на «угу».       Не помогло…       — Просто скажи, что не так? — Он услышал эту тихую просьбу, я знаю, что услышал. Но почему сейчас пустая кружка в его руке вызывает больший интерес, чем я? — И я так больше не буду, ты только скажи. Я не знаю, что от меня нужно.       Его надбровные дуги сошлись в непонимании. А затем он отмер, бесстрастное выражение лица вернулось со словом: — Ничего, — и он поспешно скрылся от меня. План можно было считать официально проваленным. Это и все другие действия не помогли мне вернуть его расположение.       Ну, хоть утешало одно — то, что Сьюзан постепенно приходила в себя, оживляя за собой и нашу компанию.       Ребята снова выходили на тренировку, я же продолжала сидеть возле Сью, не надеясь, что меня приобщат к этому ритуалу. Совсем недавно я считала, что тоже стала некой, правда, еще без точного определения, составляющей этой компании, но в итоге оказалась не права.       Это Сью была частью их семьи, она это заслужила, и я была рада за нее. Но почему я никак не могу найти своего места?       Все начиналось, как обычно: сначала разминка, затем растяжка, потом лидер распределил всех по парам, и я больше не ждала, когда он произнесет мое имя, обозначая меня как своего соперника.       Лео молчал и не обращал на меня внимания, даже не смотрел в мою сторону. Мне опять стало не по себе оттого, что он так демонстративно меня игнорирует. Я непроизвольно сжала ладонь, вонзив в кожу острые ноготки: «Довольна?» — считая её виноватой за это, потому что винить-то больше было некого и нечего.       А ведь все было так хорошо. Я позволила себе думать, что это может продолжаться бесконечно. Вела себя так, словно я уже являлась частью этой семьи. К несчастью, надежды обманчивы.       Но я не могу их потерять.       Огонек сопротивления разгорался внутри, и я должна пытаться дальше.       Так, ладно. Если получилось кое-как примириться с одним, значит, получится договориться и с этим.       Он собирался распределять пары, и я обязана была воспользоваться этим моментом.       — Я буду стараться! — Лео был удивлен тем, что я подскочила к нему, и непонимающе смотрел в ответ.       В прошлом мой учитель не сразу решил обучать пристающего к нему с этой просьбой настырного львенка. Он говорил, что обучение необходимо заслужить, доказать свое намерение. И это я готова была доказывать Лео, даже если мне придется умолять его.       — Раф, — спустя некоторое время раздумий Леонардо обратился к брату, — сегодня ты ее тренируешь.       Я перевела свой взгляд на самого крупного из черепах и вопросительно посмотрела на Лео. Его синие глаза снизошли до меня, и мне хотелось задать ему вопрос — «Почему не ты»? Но я не позволила себе спорить с ним. Если противостояние с Рафаэлем — это та цена, которую мне нужно заплатить за его внимание, — она будет оплачена.       Заявление лидера приковало к нему весь интерес остальных, и, кажется, Рафаэль тоже был удивлен, но как обычно, спрятался за своей хищной ухмылкой. Он достал из-за спины свои острые длинные саи, прокрутил их в руках и встал в стойку на согнутых в коленях ногах.       — Как там, Сью, мы сегодня ее зовем? — он задал этот шутливый небрежный вопрос Сьюзан, которая без интереса листала журнал, закутавшись в плед.       — «Кнопочка», — неуверенно ответила ему Сью, переводя недоуменный взгляд то на Рафа, то на меня, то на Леонардо.       — Ну, давай, Кнопочка, нападай, — Раф сразу приступил к делу, он с нетерпением ждал, когда я отомру и решусь совершить набег на эту неприступную крепость.       Дони комично вытянул губы трубочкой, издав протяжное: — У-у-у-у, — его и без того большие глаза, увеличенные линзами очков, расширились.       Майки скакал в стороне возле меня и Рафа: — Ну, давай, Кнопик, вонзись ему острием под хвост!       Хвост? Слова Майки отвлекали, и я не могла понять, шутит ли он сейчас или нет. Но хвост? У них есть хвост? Хвостатая тема недолго витала в мыслях, поскольку меня все так же ожидал Рафаэль. Его желтые глаза словно светились изнутри, предвкушая то, что сейчас будет.       И, похоже, это будет смертоубийство недониндзя. Мне точно не жить… Но, по крайней мере, я умру достойно с оружием в руках, и может быть, мне повезет и воинственная дама на крылатом коне спустится ко мне и унесет в Валгаллу. Но даже это не подбодрило.       Последний раз обратилась с немым вопросом к Леонардо — «Может, все же не надо?», но тот не дал мне никаких знаков.       Хорошо… «Это — та цена» — напомнила я себе. И на всякий случай — «впереди ждет Валгалла».       Я встала в стойку, нервно подпрыгивая на месте, чтобы привести в чувство одеревеневшие ноги. Одно дело — вот так бежать на Леонардо, воплощающего собой собранность, безопасность и спокойствие, и совсем другое дело — бежать на его полную противоположность.       Сейчас Леонардо смотрел только на своего брата. Внутри совсем не легкий мандраж, и мне так сложно было решиться на этот шаг.       «Давай же. Покажи, что это все было не зря. Что ты что-то да можешь» — упрашивала я себя.       Выдох, толчок, разбег, рука уходит вправо, чтобы совершить замах, глаза неотрывно смотрят в янтарное пламя…       — Ар-р-р-р-р! — неожиданный ошеломляющий рык Рафаэля и занесенные кверху огромные скрюченные пальцы испугали, тело инстинктивно попыталось затормозить, и это привело к тому, что сейчас, упав и лежа на спине, я подъехала к его ногам.       Он рассмеялся во весь голос и открытый рот, нависая надо мной: — Ну, что же ты, Кнопочка, испугалась?       Красный гигант показывал всем своим видом превосходство над маленьким человеком, укоряя этим то ли меня, то ли своего старшего брата.       — Раф, ну так нечестно, — закричал ему Майки, обреченно роняя поднятые руки.       — Неплохая тактика, — противоречил ему Дони, поправляя свои очки, — низкочастотные звуки способны снизить моральный настрой оппонента, что весьма неплохо может сказаться на финальном исходе битвы.       — Чего разлеглась, — усмехнулся Рафаэль, — я еще не закончил с тобой… Кнопочка.       Сердце, как трусливый зверек, продолжало колотиться в груди, и мне было немного стыдно оттого, что я вот так позорно провела свое первое испытание. Недониндзя встал, развернулся и пошел в изначальную точку, отряхивая себя по пути.       «Соберись. Думать! Так, что там?.. Ева, ну, соберись же, ведь он же не покалечит тебя. Ну, разве только попинает чуть-чуть. Но не смертельно же!» — внутренняя дискуссия помогла развернуть себя лицом к тому, кто сейчас ехидно ухмылялся, ожидая продолжения.       Он опять присел, как сумоист. Ну что же, если сейчас меня ожидает что-то похуже «ар-р-р», то пусть будь так.       Я перевернула свой меч острием вниз, холодная сталь обухом прижалась к локтю; присела на колено и оперлась свободной рукой о землю.       Рафаэль растянулся в зверином оскале и не мог скрыть своей нетерпеливой жажды битвы.       Резкий толчок, тело сорвалось с места, стремительно приближаясь к гиганту. Нога оттолкнулись от земли, и в прыжке я занесла над ним меч, зажав рукоять двумя руками. Острие клинка смотрело вниз, целясь в открытый участок кожи на его шеи.       Но Рафаэль был быстрее. Не дожидаясь, пока я обрушусь на него, он выкинул вперед руку с открытой ладонью, столкновение с которой отправило меня в обратный полет. Удар грудной клетки о его твердую кисть руки выбил весь воздух из легких. Я снова упала на спину, прижав рукой ушибленное место на груди.       — Уф-ф-ф-ф, — Майки скривил мордашку, как будто это ему сейчас было больно, а не мне.       Дыхание не сразу выровнялось. Мне удалось неуклюже перевернуться и встать на четвереньки.       — Зачем же так стараться? — снисходительно спросил гигант в красном.       Я попыталась найти своего учителя взглядом, он обнаружился неподалеку и был сосредоточен на том, что протирал сталь катаны куском материи того же цвета. Но ему было совсем не интересно происходящее. Тогда зачем все это было? Зачем было давать мне надежду, что меня возможно обучить, что я смогу стать полезной для этой группы? Или он больше не считает так? «Ну, конечно, а ты думала иначе? Все же так очевидно» — я пыталась прогнать эти мысли, ведь мне так важно быть с ними.       — Неужели? — проскользнувшее удивление Рафаэля от того, что он заметил, кого я выискиваю, заставило растянуться в улыбке его рот. — Может, Кнопочке сдаться?       — Не могу, — этот ответ предназначался только ему и был произнесен практически беззвучно. Он должен понять, как мне важно доказать свои способности.       Но Рафаэля все это только сильнее забавляло, и он явно не собирался вот так просто заканчивать наш спарринг. И понимая это, я безрадостно предвкушала свои будущие синяки и ушибы. Но во что бы мне это ни стало, я хотела заслужить и дальше проводить с ними время. Чтобы Леонардо снова на меня посмотрел.       Мое внимание приковал маленький символ, окутывающий запястье, и это придало сил подняться.       «Никогда не сдаваться» — Я помню каждое наставление любимых мной людей.       Дыхание выровнялось, затухающая боль продолжала маячить где-то на заднем плане сознания, мне не осталось ничего другого, как вступить в открытую схватку. Гигант больше не склонялся и возвышался передо мной во весь свой рост.       Первые прямые удары отбиты с легкостью, шаг в сторону, выпад, удар, но меч не приблизился к цели.       Моя надежда только на то, чтобы увеличить скорость и частоту взмахов, нанося разбросанные удары по всему периметру большого зеленого тела. Но он играючи справлялся со мной своими клинками. Попыталась наступать, но эту скалу невозможно сдвинуть с места. Меч слишком длинный для такой дистанции, приходилось прыгать вокруг него, отступая для замаха и приближаясь для удара.       Спустя некоторое время Рафаэль потерял интерес к моим безрезультатным попыткам и поймал руку у основания запястья. Я попыталась выдернуть ее, показывая всем своим видом, что все еще могу что-то предпринять.       — Ц-ц-ц, — он пощелкал языком, покачивая головой, говоря о бесполезности моих действий. Рафаэль тряханул захваченную руку, заставляя выронить меч.       Я уперлась ногой о его голень, пытаясь выдернуть зажатую конечность. Но он держал слишком крепко, и я не могла выскользнуть из захвата. Желтые глаза были снисходительно обращены на эту жалкую попытку побега. Я уже готова была вот-вот просить его поддаться, ведь это мне так нужно. Разве он не видит, как это необходимо для меня?       Но его лишь только веселили мои старания.       — Серьезно? — Рафаэль задал вопрос мне, пытающейся в бессильных попытках разжать его пальцы. Но мне нужна его помощь, и кажется, он это осознавал, но…       — Потешно, потешно, Кнопочка. И это все? — сделав обманчиво огорченный вид, Раф ждал моего ответа.       Страх вперемешку с досадой яркой вспышкой затмил глаза. Размах — и кулак левой руки врезался ему в челюсть. Костяшки пальцев хрустнули под мой тихий писк. Его челюсть была сделана словно из камня, и теперь уже вторая рука находилась в стальном капкане. Рафаэль удовлетворенно ухмыльнулся.       — Лео, Лео, Лео… — Взгляд Рафа искоса упрекал старшего брата. — И чему же ты там учишь Кнопочку? — почему-то из его уст прозвище прозвучало, как оскорбление.       — Пусти, — просьба вышла до отвратительности жалобной, как у не способного рычать щенка.       — Пусти? Кнопочка, — притворная ласковость обращения Рафаэля сулила неприятность, — это так ты собираешься нас защищать? Может, это просто не твой «конёк», а?       Слова обозленного на эту жизнь гиганта достигли своей цели, и он был прав. И вот сейчас, безвольно повиснув на руках, я осознала, что абсолютно бесполезна. Что ни Он, ни Леонардо, не смогли научить меня защищаться. Нелепо было даже думать, что я смогу кого-то спасать. Взгляд потух, склонившись вместе с головой вниз. Мне было так жалко себя, и от этого стало невыносимо противно. Хотелось уйти и спрятаться, но Рафаэль не спешил отпускать.       — Кажется, — Рафаэль заметил синюю повязку на моем запястье, и у него возник очередной повод съязвить своему брату, — у синей черепахи появился адепт.       — Ну, чего ты, Кнопочка, повесила нос? — он попытался заглянуть в мои глаза, приподнимая выше, так что ноги еле-еле доставали мысками до земли. Я чувствовала, как он хочет причинить боль, но не физическую, другую. — Может, ты выбрала не ту черепаху?       Его забавляло все это: то, как я вынуждена висеть в его руках и молча ожидать свободы.       — Отпусти, — низкий голос Леонардо предупреждающе обратился к Рафаэлю.       — А ты заставь, — огрызнулся Рафаэль, усиливая нажим своей хватки.       «Не надо, просто отпусти, и я уйду» — красный гигант не слышал мысленные просьбы, но к счастью, я не могла сейчас видеть те холодные синие глаза, которые я так искала.       Леонардо встал, рукоять катаны с силой сжала огромная рука.       — Хватит! — вмешалась Сьюзан. — Ты, — указывая на Рафаэля, — за перепелками и без них не возвращайся. Ты, — ее указательный палец перешел на Лео, — за дровами, и если не сможешь обеспечить отопительный сезон на полштата Кентукки, то тоже не спеши обратно. А вы, — теперь она обратилась к непричастным Дони и Майки, — по своим комнатам. И никакого телевизора.       — Но Сью-ю-ю? Я-то тут при чем? — жалобно взмолился Майки.       — Прочь, — Сьюзан была категорична и строга. Такое ангельское создание, как она, сейчас выглядело крайне грозно.       Стальная хватка Рафаэля разжалась, высвобождая мои запястья. Приземлившись на ноги, я кое-как удержала равновесие, чтобы не шлепнуться.       Теперь мои руки ничего не удерживало, и они свободно висели вдоль тела, не желая больше подниматься. Там впереди лежал отброшенный меч, сталь лезвия поблескивала на солнце, подзывая к себе. Только зачем я тебе нужна, если в моих руках ты бесполезна?       Легкие рывками и с тихим шумом выталкивали воздух через нос. Организм пытался защитить своего носителя, изгоняя из себя отравляющее чувство решительной обреченности и горести.       Мне так не хватало родного человека поблизости, который мог бы утешить и сказать: «Все хорошо, я с тобой, ты нужна мне».       Я совсем не такая, как моя мама: она была гораздо сильнее, ее не останавливали неудачи, ее ничто не могло сломить и даже согнуть. Ее гордость просто бы не вынесла этого. Она бы не позволила себе стать прибившимся зверьком, искавшим защиту и заботу. Но почему я не такая, как она? Мне бы тогда не пришлось никому и ничего доказывать, выискивая в каждом встречном похвалу и одобрение.       Черепахи разбредались каждый в свою сторону, оставляя нас со Сьюзан наедине. Я все так же продолжала стоять, замерев на одном месте. Где-то внутри меня зарождалась крохотная несформировавшаяся идея. Некое пугающее намерение.       — Милая, — Сьюзан решила сделать исключение в своей традиции «по каждодневному уникальному прозвищу», — ты же знаешь, что вовсе не обязана делать это?       Мне хочется выплеснуть из себя всю накопившуюся за долгие годы обиду и отчаянье, ответить ей, что «это ты не знаешь, каково это — приспосабливаться и угождать, пытаясь выжить, что единственный способ — это быть хоть в чем-то для кого-то ценным. И это так важно. Когда ты слабый — ты всегда обязан, кому-то и чем-то обязан». Но эти слова не вырвутся. И не только потому, что не хочу ее обидеть, но еще и потому, что мне до жути страшно кому-либо здесь перечить. Я просто не справлюсь одна.       Я подняла клинок, спрятав сталь в ножны. Полированное дерево сейчас не ощущалось чем-то родным и надежным, оно знало, что ее второй владелец не самый достойный обладатель этого оружейного произведения искусства. Немой упрек от деревяшки заставил невесело ухмыльнуться. «Да что ты вообще понимаешь? Его не стало. Он не должен был умирать из-за меня. Он тоже меня бросил. Оставил совсем одну».       — Я пойду, — Сьюзан не стала препятствовать моему уходу в дом, а мне не хотелось смотреть в глаза, полные сочувствия. Это совсем не то, что мне сейчас было нужно.       В гостиной трейлера никого не оказалось, все по завету Сью сидели по своим комнатам. Я направилась туда, где могу хоть на какое-то время спрятаться. Сбросив обувь на пол, я залезла на кровать и закрыла дверь отсека ниши. Стало темно, но надо мной висел маленький ночник, прикрепленный к стене. Нажав на него, я получила взамен тусклый холодный голубоватый свет. Его было достаточно для того, чтобы разглядеть очертания рук и коленок, подтянутых к груди. Но даже этот защитный кокон, сооружаемый моим телом, не помогал справиться с неприятным волнением в груди.       За ребрами толчками клокотали обида, разочарование, тоска и униженность. Эта лавина пыталась излиться на меня, вылезти из каждого израненного участка души. Я так устала от этой обездоленной доли, от постоянной тревоги и страха, от слабости и равнодушия. Все, что я делаю — жалкие потуги, которые никому здесь не нужны. Я только хочу закрыть глаза и проснуться в том месте, где будет мой дом. Где не придется ощущать, что ты временно занимаешь чье-то место, и ждать, когда его необходимо будет освободить.       Так хотелось разделить эту горесть с кем-то родным, но у меня совсем никого не осталось.       Все, что я могла, это воскрешать воспоминания о матери и вести беседу с ее образом в памяти: «Как так вышло, что я совсем на тебя не похожа? Просто скажи, что со мной не так?»       В мыслях мне поступали от нее встречные вопросы: «Зачем ждать, когда тебя прогонят? Зачем ждать, когда тебя бросят? Как будто это в первый раз. Сколько можно выскуливать себе помощь? Неужели не стыдно? Сколько еще ты будешь пресмыкаться за жалкие подачки? Поломанное бесполезное создание хочет кого-то поразить? Чем? До каких еще низов ты хочешь упасть? Каждый раз, проламывая все глубже и глубже это дно. Ты думаешь, что им нужна? Напрасно. Тебя всегда прогоняют. Не вздумай просить. Не вздумай умолять. Неужели это мой львенок? Потешно… Это не мой львенок».       А это не она, а некая озлобленная сущность, которую генерирует мой воспалённый разум. Эта сущность с лицом мамы говорила со мной не так, как говорила бы она, и я попросила ее покинуть мою голову. Но она не уходила: «Ведешь себя, как жалкий трусливый щенок. Будешь опять дожидаться, когда тебя бросят?»       «Хватит! Хватит! Хватит!»       Руки сильнее обхватили согнутые в коленях ноги, как будто это сейчас способно помочь заглушить ее голос и омерзительную жалость к себе. Но она не отступала, оформив зарождавшуюся тревожную идею в осмысленное решение.       План в моей голове родился моментально.       Определить местность. Составить маршрут. Запастись едой и водой. Выждать подходящего момента. Уйти. Найти свое укрытие. И больше никогда ни от кого не зависеть.       Я повторяла этот заветный набор фраз снова и снова, час за часом, пока они не укоренились в моей голове. Пока во мне не появилась уверенность в том, что я сама смогу создать для себя дом. Он будет только мой, и я туда никого не впущу. И мне никто не нужен.       Легкий стук о пластиковую дверь с другой стороны побудил открыть глаза. Дверь плавно отъехала, и напротив меня села Сьюзан. Ее прохладная ладонь легла мне на лоб.       — Ты как?       — Хорошо, — я лгала и собиралась продолжать убеждать ее в этом. И мне нужно было продержаться с этим всего лишь один день.       — Ты голодна? — На ее ласковый вопрос снова поступила ложь в виде кивка головы. — Тогда пойдем, милая.       Она усадила меня за стол, где ожидала зажаренная тушка лесной дичи. Есть не хотелось, но я ела. Машинально, кусок за куском я поглощала пищу. Это необходимо, и мне будут нужны силы.       И я ей снова соврала, сказав, что устала. Она не спорила; не верила, но отпустила.       И там под одеялом, спрятавшись от всех за дверью своего отсека, я продолжала повторять единственное, что мне помогало — «мне никто не нужен». ***       Леонардо ожесточенно кромсал топором дерево. Сейчас он не стремился делать заготовки для дров, он целенаправленно его уничтожал, кроша в щепки. Он думал о том, что с этой девочкой он каждый раз принимает неправильные решения. И сегодня Леонардо уже дважды убедился в этом.       Он полагал, что если будет избегать ее и находиться как можно дальше, то она примет это как благодарность. Что она наконец будет избавлена от навязчивого черепахи, который никак не может совладать со своими лапами. Но она вела себя не так, как он ожидал. Его отчуждение только сильнее подталкивало к нему Еву. Лео чувствовал, как она искала его взгляд, а он намеренно отворачивался, чтобы не встречаться с притягательным шоколадным взором. Но зачем ей это было нужно?       А затем она принесла ему подарок. Этот сверток находился в кармане, и он до сих пор опасался к нему притрагиваться. Зачем ей это было нужно?       Он не должен был его принимать, но принял. Леонардо не хотел этого, потому что это был еще один повод продолжать думать о ней. Но рука сама потянулась за ним. Что-то внутри него ликовало от того, что это было сделано ее руками и главное — для него. Но если бы он мог выбить из себя и это чувство, то непременно бы сделал.       Она говорила, что больше не будет прикасаться к нему, как будто это она виновата.       Он смотрел на ее маленькую ладонь, и ему хотелось дотронуться до нее, уткнуться лицом в это маленькое раскрытое чудо и втянуть ее вкусный запах. Он не мог поверить в то, что она извинялась перед ним. Зачем она это делала?       Запах дерева щекотал ноздри, он щурился, оберегая глаза от летевших в них щепок и крошек коры. Взмахи топором помогали ему справляться со злостью на самого себя.       Затем Лео принял второе неверное решение, обозначив ей соперника в виде Рафаэля. Он думал, что она откажется, и тогда он смог бы хоть как-то оправдаться за то, что больше не намерен ее обучать. Что теперь он поручит это занятие другим. Но девочка зачем-то настойчиво продолжала хотеть занятий с ним. А он боялся, что рядом с ней может не сдержать себя.       Ева снова удивила его тем, что согласилась пойти против Рафаэля. И тем самым сломала все его предположения о ней и о своей стратегии. Леонардо рассчитывал на то, что она откажется, что она испугается.       Он видел, как она непонимающе на него смотрела, словно он ее подталкивает к пропасти. Но он ждал, что она одумается. Леонардо не отвечал ей, в его голове крутилась только одна мысль — «она должна отказаться». Но она согласилась. Зачем? Он видел ее страх. Зачем ей это было нужно?       Леонардо с надеждой посмотрел в глаза Рафаэля, что тот поймет его ошибку и поможет не допустить их столкновения. Рафаэль тоже не ожидал такого подарка, но к несчастью для него, брат хотел лишний раз продемонстрировать, каким порой Лео бывает идиотом.       Она встала в стойку, и это его ошеломило, он пытался удержать себя, чтобы не закинуть ее на плечо и не унести прочь.       Леонардо видел, как она нервничала и не решалась приступать к атаке. А потом она сорвалась, и он напрягся, как тонкая струна, которая вот-вот разорвётся.       Когда его брат зарычал, и Ева от страха упала, он по инерции выдернул катану из ножен. Звук вырывающейся стали был заглушен ревом Рафаэля, и тот заметил его. Брат скалился и знал, что Леонардо не пойдет против своего решения, и наслаждался его безмолвной паникой.       Она поднялась, он просил ее перестать делать это, что он сглупил, что он упрямый идиот, но не смог сказать слова вслух.       Он увидел ее стыд. Почему? Она порывалась посмотреть в его сторону, но не сделала этого. Почему она снова продолжала вставать в стойку?       «Он не обидит ее» — он знал Рафаэля, что тот никогда не причинит вреда слабому, особенно если это девушка, но в тот момент не мог ему доверять.       Она снова помчалась ему навстречу, и он мысленно просил своего брата — «Отскочи, всего лишь отскочи, просто позволь ей это». Молитвы не были услышаны, Рафаэль толкнул ее. Рука Леонардо сжала оголённое острие катаны. Клинок вонзился в плоть, рассекая огрубевшую кожу руки. Его не тревожили боль и еще один шрам. Сейчас ему хотелось ударить своего брата. Обрушить на него всю свою ярость, которая бурлила за окаменевшим телом. Он отвел глаза, пряча следы крови за тканью.       Он чувствовал ее взгляд на себе. Каким-то магическим образом он всегда его чувствовал.       Эта храбрая девочка, которая не считала себя таковой, поднялась и встала в стойку. Зачем? «Почему я не остановил ее? Упрямый идиот, я же мог ее остановить».       А потом Раф схватил ее. Дикая волна гнева прокатилась по телу Леонардо, когда брат лишил ее оружия.       Храбрая девочка врезала кулаком по ухмыляющейся гримасе Рафаэля. В эту секунду Лео испытывал невероятное удовлетворение и какую-то странную гордость. Может, за то, что ему так повезло, что такая, как она, ищет его внимание, или за то, что даже сейчас, в абсолютно безвыходной ситуации она продолжает сражаться.       Но брат не намерен был так легко отпускать свою добычу, и Леонардо еле сдерживался, чтобы не вырвать Еву из его лап. И сейчас он больше не в силах был смирять себя, был готов идти за ней и обрушить на Рафаэля катану.       Но их Сью вмешалась, выдворив его, и он не мог заглянуть в лицо той, чьи плечи подрагивали от неровного дыхания. Лео надеялся, что она оглянется, и он хоть мельком сможет разглядеть ее и тогда понять, что с ней происходит.       Глядя на то, как Ева замерла, отвернувшись от них, Лео чувствовал, что ему необходимо сейчас что-то предпринять, заглянуть ей в лицо, успокоить дрожащее хрупкое тело.       В любой былой схватке он знал, что нельзя отступать назад, что всегда нужно искать лазейку и продолжать противостоять. Но Сьюзан уперла в него суровый взгляд, прогоняя от нее.       Он не хотел подчиняться, но подчинился. Он не хотел ее оставлять, но оставил.       Звериная сущность в нем скулила, требуя ее в объятья своих лап, зализывать ее раны, оберегать от всех, убивать за нее, если потребуется. И Леонардо хотелось поддаться на уговоры запертого в нем зверя, но в очередной раз запретил себе это.       Его до ужаса пугало то, что он так безрассудно ее вожделел. «Я же чертова черепаха! Я не могу быть желанным ею и не должен желать ее. Это ненормально. Это противоестественно». Леонардо корил себя за эти чувства, превращая очередное дерево в труху. ***       Майки не удалось разбудить меня с утра, потому что я уже не спала.       — Детка, что ты хочешь, чтобы твой Майки приготовил на завтрак?       В голове звучал расчетливый голос — «сложные углеводы дают продолжительное насыщение».       — Кашку с орешками, — я старалась говорить с ним как можно ласковее, и это чудное создание обрадовалось. Что-то внутри меня стыдливо елозило, но я успокоила себя тем, что не поступаю с ним плохо.       За утренним приемом пищи собралась вся семья, и на мое удивление, даже Леонардо.       Каша не лезла в горло, желудок отказывался ее принимать, но я продолжала упрямо глотать, напоминая себе, что неизвестно когда мне в следующий раз удастся вот так поесть.       Все мое внимание было сосредоточено на контроле своих эмоций. Нельзя никому показывать свои чувства. Нельзя, чтобы кто-нибудь из них догадался о замысле. Тарелка опустела, и передо мной появилась кружка с горячим какао. Ее подвинули ко мне пальцы, которые я узнала, и это удивило.       — Я не люблю какао, — это вырвалось само, при взгляде в синие озабоченные волнением глаза. Лео не ожидал такого услышать, и теперь он растерянно смотрел на напиток, меня и Майки, не знал, что делать с кружкой в своей руке.       Но сладость от ощущения протеста перекрыло волнением. Я чувствовала, как на меня обращены взгляды, и корила себя за этот необдуманный поступок.       Тишину нарушил звонкий хохот красного гиганта.       — Кнопочка не любит какао, — он проговорил это через смех, как будто сейчас произносил концовку анекдота, — ну надо же.       — Может, тогда чай? — предложила Сьюзан, растерявшись от этой новости. Кивок головы, и Майки засуетился, сетуя на то, что, вероятно, вчерашняя перепелка была заражена болезнью «анти-какао» и это Рафаэль виноват в переменчивости вкуса к этому чудному напитку.       Я не могла прочесть их лица, потому что заставляла себя не смотреть на них, повторяя раз за разом — «мне никто не нужен».       Последовал призыв лидера к тренировке, ребята по очереди вышли из трейлера, но я продолжала сидеть и греть руки о чашку. «Мне никто не нужен» — эта мысль билась в голове, она заглушала страх перед тем, что я планирую сделать. Я почувствовала, что Леонардо стоит в проходе двери, и попросила его скорее уйти, потому что мне очень хотелось взглянуть на него, но я боялась, что тогда он сможет увидеть мои мысли.       Темная сущность в голове проснулась, напомнив о том, что я всего лишь оттягиваю неизбежное и пора это прекратить.       Он ушел, и мне стало легче дышать, скованное тело расслабилось, но я напомнила себе о плане. У меня есть несколько часов, чтобы подготовиться. Первым делом я собрала рюкзак: пластиковые бутылки, наполненные водой, вчерашние хлебцы, шоколадные батончики, три консервные банки, пакет с сухофруктами.       Этого хватит на несколько дней, пока я не найду себе убежище.       Руки дрожали, мешая застегнуть рюкзак. Я смотрела на них и повторяла «Мне никто не нужен» до тех пор, пока они не успокоились. Теперь карта. Она хранится в бардачке. Роясь дальше, выудила фонарик и зажигалку. Это, несомненно, пригодится. Меня корёжило от того факта, что я ворую у них. Но я заставляла себя не думать об этом.       Дальше мне нужно было построить маршрут. На его изучение ушло больше времени, чем я планировала. Я обнаруживала на ней название заповедника, в который мы въехали. По лесной дороге я смогу выйти обратно на трассу. Но куда дальше? Назад в город нельзя, там слишком много мертвецов, идти вперед тоже.       Но недалеко от въезда в заповедник с другой стороны трассы ответвляется проселочная дорога. Значит, там может быть пригород или ферма. На первое время сойдет. Неподалеку протекает река, и когда еда закончится, я смогу попробовать поймать рыбу и знаю, что это у меня получится, потому что голод заставляет быстро всему учиться.       Отлично, теперь я поняла, в какую сторону дальше мне двигаться. Я несколько раз провела пальцем весь путь маршрута, стараясь запомнить каждый указатель на нем. Сложила в рюкзак и спрятала его в выдвижной отсек под кровать.       Осталось дождаться ночи и уйти.       Я перепроверила все по несколько раз: рюкзак, маршрут, дождаться ночи.       Это пугало. Пугало вновь терять убежище, но я вбивала в себя каждый раз эту фразу — «Мне никто не нужен».       Сьюзан заглянула в трейлер, она была обеспокоена моим притихшим состоянием. Но мне нельзя было себя выдать, поэтому я притворилась, что читаю подаренный Майки комикс. Она позвала с собой на улицу, не скрывая своего озабоченного вида. Там нас ждал обед. Мне пришлось вымучить из себя улыбку, пытаясь ее успокоить, и послушно следовать за ней.       От тревоги пропал аппетит, но я ела, убеждая свое тело, что это необходимо. Я запрещала себе смотреть на них, взволнованному разуму казалось, что они догадываются обо всем.       Но мне нужно продержаться еще девять часов до полуночи, когда дом окончательно погрузится в сон. Просто нужно сидеть и не привлекать к себе внимания. Это легко, я умею это делать.       Напомнила себе не забывать периодически перелистывать страницы. Я разглядывала картинки, но текст никак не укладывался в голове, она сейчас была занята повтором маршрута.       По извилистой лесной дороге на трассу, перейти на другую сторону, двинуться влево, пройти приблизительно две мили и справа поворот на проселочную дорогу. Что будет там дальше — не знаю, но надеюсь обнаружить дом или любую другую постройку, в которой можно укрыться. А если там ничего нет, то продолжу идти, пока не найду своего места.       «Все будет хорошо. Мне никто не нужен».       Сью пыталась отвлечь меня осторожными вопросами «ни о чем», и мне необходимо было удовлетворить её заинтересованность ко мне, убедить, что все хорошо, что сейчас меня интересует сюжетная линия безрадостных размышлений персонажа в странной маске и шляпе.       Это единственный герой, который врывался в каждую главу произведения, и сейчас я сосредоточила внимание на отрывке его дневника.       Дневник Роршаха.       Шестнадцатое октября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года.       Думал о том, что рассказал Молох. Может, это всё ложь, может, месть, которую он планировал долгие годы, сидя за решёткой?       Но если это правда, что могло так напугать Комедианта, чтобы он рыдал перед Молохом, что он такое увидел и о каком списке говорил?       Эдвард Блейк, Комедиант, родился в тысяча девятьсот восемнадцатом. Похоронен под дождём. Убит. Значит, так с нами бывает — нет времени на друзей, лишь враги оставляют розы.       Жизни, полные насилия, насилием и заканчиваются. Блейк понимал: люди — дикари по своей природе. Как бы мы ни старались это скрыть или приукрасить. Блейк видел истинное лицо общества и предпочёл быть пародией на него, анекдотом.       Я как-то слышал анекдот: «Мужчина приходит к врачу, жалуется на депрессию. Говорит, жизнь груба и жестока, что он чувствует себя одиноким в угрожающем мире. Врач предлагает простой рецепт: «Великий клоун Пальяччи сегодня в городе. Сходите, это вас подбодрит». Мужчина взрывается слезами. «Но, доктор, — говорит он, — я и есть Пальяччи!». Хороший анекдот. Всем смеяться. Барабанная дробь… Занавес.       Я посочувствовала человеку в маске, и не обязательно было дочитывать до конца, чтобы понять: ничего хорошего его там не ждет.       Неплохая книга. Я погладила изображения на глянцевых листах. Жаль, не смогу забрать с собой этот подарок. Нельзя брать ничего лишнего, только самое необходимое.       Дом погрузился в темноту. Я вслушалась в тишину, убеждаясь, что мне пора. Постаралась не шуметь, доставая рюкзак и меч. Кроссовки мягко ступали по ковролину, поглощающему звуки передвижения. У самой двери я вспомнила о браслете. Запястье настолько к нему привыкло, что перестало ощущать на себе. Его необходимо было снять, и я вернулась, чтобы положить браслет на кровать.       Нажала на кнопку у двери, та с тихим шелестом открылась еще раз, и я выскользнула в ночную темень. Дверь плавно закрылась, и теперь я для дома чужеродный объект, не имеющий с ним связь.       Безоблачное небо давало свету луны освещать непроглядную тьму. Его было достаточно для того, чтобы найти лесную тропу и двинуться по ней.       Отойдя дальше от дома, я ускорила шаг. Ночной лес пугал, и моя рука сжала рукоять клинка. Нужно скорее выйти на трассу, и быстрый шаг перешел в бег.       Лесная дорога была длинной и никак не хотела заканчиваться, за очередным поворотом ожидала та же извилистая тропа, и мне так хотелось выйти скорее на безопасное асфальтовое покрытие.       Что-то с силой подняло меня в воздух, и плотно затянутые лямки рюкзака болезненно врезались в кожу.       — Топаешь, как слон, — подхрипловатый и раздраженный голос Рафаэля сообщил о своем присутствии, — тебя не учили, что поздно ночью девочкам гулять нельзя?       — Отпусти, — в отличие от него, я шептала, боясь, что нас могут услышать.       — Ага, — он неожиданно высоко подбросил меня вверх, и я успела схватиться за толстую ветвь дерева, неуклюже пытаясь подтянуться на него. — Посиди, подумай об этом.       — Я уйду, — настойчиво подтвердила я свое решение в голосе. В темноте было плохо видно, на что можно упереться ногами, они барахтались в воздухе, пытаясь найти опору.       — Да-да, конечно, уйдешь, — Раф был циничен, и его смешили мои протесты.       — Ты не понимаешь, — пыхтя от натуги, чтобы не сорваться, я попыталась донести до него, — я приняла решение. Не нужно меня останавливать.       В ответ он фыркнул, подпрыгнул с места, хватаясь за ту же ветвь, на которой барахталась я, рывком подтянулся, приподнял меня за рюкзак и усадил напротив себя.       — Побег? Только не в мою смену, Кнопочка.       — Не называй меня так, — осмелев, я толкнула его в пластрон на груди и требовательно заявила: — А теперь спусти меня.       В темноте я видела только отблески его желтых глаз, но не могла понять по ним, почему он меня не отпускает.       — Пусти, не пущу. Пусти, не пущу. Давай-ка сразу пропустим этот нелепый спор, — ему будто нравилось издеваться надо мной, так грубо и иронично шутя.       Я ощупала по сторонам толстый ствол дерева, пытаясь придумать, как по нему спуститься. Должно быть не сложнее, чем с каната, только с очень толстого каната. Нужно только перекинуть ногу, обхватить дерево и соскользнуть по нему вниз.       — Я ухожу.       Даже не глядя на него, я ощутила, как он пренебрежительно закатил глаза на мое упорство.       — А повязку оставила, — Рафаэль вдруг сообщил о своем наблюдении, и я удивленно посмотрела на синюю ткань, которую так и не решилась снять.       Почему я ее не сняла? Но ответ уже был, в глубине души я уже призналась, что мне хотелось хоть что-то оставить на память о нем.       — Что, так сложно находиться рядом с нами? — его голос усмехался, но глаза оставались серьезными.       — Нет, — и это было правдой, мне не хотелось расставаться с ними. Но ждать того, когда они бросят, было невыносимо.       — Тогда зачем? — на этот раз вопрос Рафаэля не был издевкой, и он действительно не понимал причин моего побега.       — Потому что вы бросите. Я же вижу, как он… — но я не могла договорить то, что заставило уйти в неизвестность. — Все, от кого я завишу, меня бросают. Но, по крайней мере, сейчас я к этому готова, — я поправила лямки рюкзака и на этот раз без требования обратилась к нему с просьбой: — Отпусти.       Мышцы лица Рафаэля скривились в непонимании, в глазах загорелись гневные искорки.       — А за каким хреном мы тогда тебя спасали? Какого хрена мы тут нянчимся с тобой? По-твоему, для того, чтобы бросить у ближайшей обочины? Ты так о нас думаешь? — Он злился и приблизил свое лицо, пытаясь увидеть ответ.       Но я не могла ничего ему на это сказать, только неровно дышать, прячась от его взгляда.       Покачав головой, я все же ответила: — Ты не понимаешь.       — А ты не объясняешь! — Тихий рык Рафаэля и то, как он грозно нависал, заставило выпалить жалкую тихую правду.       — Я ничего не могу дать взамен, — его гнев остудили мои слова. Голова в красной маске задумчиво склонилась набок, пытаясь разглядеть меня под другим углом. Он вновь ухмыльнулся, что-то отрицая во мне.       — Прекращай тараканью вакханалию, — большой зеленый палец постучал о мой лоб в надежде разогнать эту свору в черепной коробке, — от тебя ничего не нужно, — он прервался на протяжный усталый выдох, заглянув глубже в мои глаза, и добавил: — Достаточно просто быть.       — Почему? — Я не могла поверить в это его — «достаточно просто быть», тревожно всматриваясь в лицо, боясь найти в нем издевательскую шутку, которая в очередной раз разобьёт призрачную надежду.       — Потому, — он усмехнулся, но вовсе не зло и без иронии. Он отвечал мне, как самому неразумному ребенку, который не может понять, почему небо голубое, или трава зеленая, или воздух бесцветный. Но я все же не могла понять — почему им не безразлична я?       — Пойдем? — Рафаэль просил вернуться, впервые так просто и по-доброму, что мне захотелось обратно, несмотря на то, что все же страшно было возвращаться в их солнечный мир.       Получив неуверенное согласие, он спрыгнул на землю. Я попыталась понять, как же лучше мне слезть, но он схватил за лодыжку, дернул вниз и поймал руками, не давая разбиться. Перевалил на плечо и вернулся в лагерь.       — Я могу сама дойти, — мне было неудобно висеть на нем вниз головой, раскачиваясь из стороны в сторону, пока тяжесть с содержимым в рюкзаке давит на затылок.       — Ну уж нет, — ему было искренне смешно, и он добавил: — Я бы тебе доверился, если бы мне не было так лень бегать за тобой по лесу.       Весь оставшийся путь мы проделали в тишине. Он просто шел, не упрекая, не обижая, бережно неся свою ношу. И наконец, мы вышли к стоянке «Тартаруги».       Рафаэль поставил меня на землю и положил большую ладонь на мою голову со словами: — Теперь это твоя проблема.       Эти слова были обращены не ко мне, и Рафаэль ушел в дом под свой тихий хохот. А я боялась повернуться лицом к тому, кто сверлил мою спину взглядом и ждал, когда я обернусь.       Собравшись с духом, я развернулась, осторожно поднимаясь взором от сомкнутых на груди скрещенных рук до рассерженного взгляда синих глаз. И мы вот так продолжали молча смотреть друг на друга.       Лео разомкнул руки, двинулся вперед и остановился рядом, нависая надо мной.       Тяжелое дыхание Леонардо, вырывающееся из ноздрей, опаляло лицо, в контрасте с прохладной ночью оно было горячим. Он был так близко, что мне достаточно было поднять руку, и она бы оказалась на его вздымающейся груди, под которой так гулко бьется огромное сильное сердце.       Он молча обхватил кисть моей руки. Столь неожиданное прикосновение заставило вздрогнуть от пробежавших под кожей мурашек.       Леонардо поднял мою руку выше, бережно, но при этом крепко удерживая, надел браслет поверх синей повязки и затянул ремешок.       Было очевидно, что он сдерживается, чтобы не обрушить на меня поток слов. Быть может, это ругательства или вопросы, но он молчал.       — Я думала, — отчего-то вдруг стало одновременно и смешно, и грустно, — ты больше не посмотришь на меня.       Его лицо озарила очередная вспышка непонимания и возмущения, но он пытался это скрыть. Леонардо протяжно втянул в себя воздух, прикрывая глаза. Его рука потянулась к рюкзаку, снимая его с плеч. Вторая подцепила край ремня, вытягивая кожаную полоску из бляшки. Пояс, к которому были прикреплены ножны, сполз с моей талии и перешел в его руки.       Я не могла отвести от него взгляд, пока он снимал с меня вещи. Его синие глаза поднялись выше и заскользили по лицу. Он выглядел так, как будто я сделала ему больно, и мне хотелось провести пальцами по линиям этой гримасы, разглаживая тревожную межбровную складку и морщинки возле напряженных губ.       Но его рука успела первой коснуться моего лица. Большая ладонь легла на щеку, зарываясь пальцами в волосы. Его лицо приблизилось, и я доверчиво потянулась ему навстречу.       Он оказался так близко, что мне хотелось подтянуться еще немного и уткнуться кончиком носа в углубление Купидоновой дуги над верхней губой. Мои свободные руки потянулись к нему, ложась на широкую грудь, наслаждаясь возможностью вновь прикасаться к нему. Под пальцами чувствовались быстрые гулкие удары, я неосознанно гладила его, пытаясь успокоить биение сердца.       Еле слышимый протянутый стон с низким рыком вырвался из Лео, он открыл глаза, вглядываясь в лицо.       — Иди в дом, — его тихий голос был требовательным, но горячее дыхание коснулось губ, и это приятное тепло раскрыло их.       Лео с болезненно вымученным видом рассматривал их, медленно отнял руку, отдаляясь на шаг назад. Его синие глаза неестественно светились, в них не было привычного спокойствия, сейчас за ними плескалось нечто иное, что одновременно пугало и притягивало.       — Иди, — он настойчиво повторил, напрягаясь и отступая дальше еще на один шаг, освобождая мне проход в открытую дверь «Тартаруги».