Созидая ненависть

Буря не заставила себя ждать и грянула для всех, кроме разве что Лоренцо, который единственный ожидал чего-то подобного, неожиданно. Синьор Ромини не высказывался о синьоре ди Орано категорически исключительно потому что о нем не заходила речь, а начинать беседу первым синьор Ромини не хотел, так как считал, что Сальваторе не стоит такого внимания. Одетта тоже молчала, лишь раз, словно бы вскользь, обмолвилась, что Сальваторе вернулся в Ливорно, потому что этого требовала его служба. Заинтересовалась этой новостью лишь Беата, но под строгим взглядом синьора Ромини осеклась и в тоге только выразила сожаление, что их общество так скоро лишилось такого прекрасного молодого человека. Лоренцо понимал, что это все значит: Одетта выжидала. Затаилась, как маленький хищник, вроде куницы, и ждала подходящего момента, чтобы напасть. Синьор Ромини был её, разумеется, не по зубам и Лоренцо знал, что Одетта понимала это. Именно поэтому она собиралась действовать не силой и даже не хитростью, а одной лишь внезапностью. Одетта не была в отчаянии от того, что синьор Ромини настроен категорически против Сальваторе. Как бы она не хотела убедить в этом саму себя и всех остальных, Лоренцо понимал, что дело здесь в простом упрямстве. Да, Одетта была была влюблена в Сальваторе, но не настолько сильно, чтобы идти против мнения главы семьи. Возможно, Сальваторе оказался более успешным среди прочих кавалеров Одетты, которых было немало, просто потому что проявил чуть больше настойчивости и хитрости. Не чувства к Сальваторе были причиной этого упрямства, а исключительное желание Одетты заставить всех смириться с её желаниями, принять их и, наконец, выполнить. Лоренцо был почти уверен, что получи Одетта Сальваторе ди Орано в мужья, она бы разочаровалась бы в нем в первый же день и начала бы требовать немедленного развода, потеряв интерес к столь желанному ранее. Но сейчас Одетте был важен бунт ради бунта, её целью было не получить фамилию ли Орано, а заставить свою семью принять этот ее выбор. «Истина только одна, Эрнст, — падают всегда вниз, но вместе с тем человек устремляется туда, куда устремлены его мысли. Значит ли это, что слишком многие копаются в золе вместо того, чтобы смотреть на звезды?» Одетта была решительна так же, как были решительны синьор Ромини и сам Лоренцо: если действовать, то решительно и сразу, чтобы не было соблазна передумать. Масштабы были, конечно, несравнимо разными: синьор Ромини распоряжался чужими жизнями, Лоренцо — лишь своей собственной, Одетта и вовсе могла распоряжаться лишь намерениями, но не смотря на это была полна решимости, почти холодной, поступать назло тем, кто по её мнению стоял между ней и её чувствами. И момент для того, чтобы проявить свою решимость и продемонстрировать отказ от молчаливой покорности, Одетта выбрала символичный: в обед, спустя ровно неделю с того момента, как за этим же столом сидел сам Сальваторе ди Орано. «Интересно, Эрнст, это склонность к театрализации почерпнутая из романов или случайное стечение обстоятельств?» Лоренцо, впрочем, заметил этот холодный огонек решимости ещё в тот момент, когда зашел в столовую. Он слишком хорошо знал этот взгляд — так смотрели в трущобах Нью-Йорка, сжимая в дрожащей руке плохо наточенный нож, и большинство его оппонентов по русской рулетке — взгляд человека, которому нечего терять. Или который думает, что ему нечего терять, потому как у Одетты было несомненно больше, чем у жителя трущоб, как бы её максимализм не убеждал её в обратном. И именно поэтому Лоренцо ждал. «Если бури не избежать, стоит наслаждаться ею, да, Эрнст?» Одетта медлила и всё же боялась. Лоренцо видел это волнение в её чрезмерном спокойствии, слышал в звоне столовых приборов, с которыми Одетта обращалась с какой-то нарочитой, подчеркнутой аккуратностью, в том, как она не поднимала глаз, словно взгляд глаза в глаза мог разрушить её решимость как ветер карточный домик. — Я приняла решение, — внезапно произнесла Одетта, со звоном положив столовые приборы на поверхность стола. Лоренцо понял, что обед на этом закончился и началась часть, которую можно было приравнять к зрелищам. В столовой мгновенно воцарилась тишина. Ален выпрямился, зажав вилку и нож в пальцах, но не отложив их, и настороженно переводя взгляд с одного члена семьи Ромини на другого. Беата тоже замерла и почти всем телом повернулась к дочери, в удивлении и недоумении приподнимая брови. Синьор Ромини тоже отложил столовые приборы и, откинувшись на спинку стула, почти равнодушно и отстраненно глядел на внучку. Лоренцо был единственным, кого начало представления ничуть не тронуло и не заставило отвлечься от обеда. — В самом деле? — спокойно спросил синьор Ромини, продолжал смотреть в упор на Одетту, которая всё ещё не поднимала глаз и предпочитала смотреть куда угодно, но только не на своих родных. — И что же это за решение, Паола? — Я решила, что мне пора выйти замуж, — Одетта сцепила руки сложив их на коленях и наконец подняла глаза, взглянув почему-то на сидящего перед ней Алена, который сейчас напоминал настораживаются лань, которая почуяла охотника, но никак не могла увидеть его. — Что ж, непременно оповещу тебя, когда мне поступят какие-либо предложения, — кивнул синьор Ромини. — Вы не поняли, дедушка, — Одетта вскинула голову и посмотрела на синьора Ромини, стараясь держаться так, как будто её не пугает то, что она сейчас делает и ей ничего не стоит идти против главы семьи. — Я уже выбрала себе жениха. — Уж часом не синьора ди Орано ли? — усмехнулся синьор Ромини, приподнимая бровь. — Да, дедушка, именно его — кивнула Одетта и Лоренцо заметил, что она комкает в пальцах салфетку, которая лежала у неё на коленях. На его взгляд представление было средним. — Этого никогда не будет, Паола, — спокойно отрезал синьор Ромини. — Ни пока я жив — а я собираюсь жить ещё долго, — ни после моей смерти. — Я не прошу разрешения! — внезапно воскликнула Одетта, срывая салфетку с колен и бросая её на стол. — Ты можешь оставаться несогласной и как угодно выражать свой протест, — синьор Ромини не повышал голос, но все же силой ударил ладонями по столу, — но замуж за этого проходимца ты не выйдешь! — Сальваторе не проходимец! — голос Одетты прозвучал неожиданно резко и высоко, отчего всё её очарование куда-то мгновенно исчезло. Лоренцо этот возглас отчего-то напомнил вопль расстроенной скрипки, которую мучил неумелый уличный музыкант. — Одетта, пожалуйста… — Беата осторожно дотронулась до руки дочери, но это несмелое движение то ли осталось незамеченным, то ли просто не возымело действия. — Вы все, — продолжала Одетта, — уж не знаю почему, увидели в Сальваторе только худшее и даже не желаете присмотреться к нему и понять, что он лучший из всех молодых людей в этом городе, во Флоренции… — Да и во всей Италии, что уж размениваться на мелочи, — резко прервал внучку синьор Ромини, но Одетту это заставило замолчать лишь на мгновение. — Вы так верите в свой опыт, что не желаете видеть, что ошибаетесь! — воскликнула она. — Вы даже не допускаете мысль, что можете ошибиться! — Одетта, ради всего святого… — обессилено прошептала Беата. — Кто-то должен был спросить им об этом, мама! — Одетта обратила свой пылающий, как ей казалось праведным, гневом взгляд на мать. — Если ты не осмелилась сделать это, то сделаю я! — Довольно, Паола! — властно сказал синьор Ромини. — Избавь меня от истерик хотя бы на время обеда. — Вы всегда приказываете мне замолчать, когда я говорю что-то, что может обличить вас! — Одетта резко отодвинула стул и вскочила, сжимая кулаки. — Ваша дочь не осмелилась вам перечить и вышла замуж за того, кого ей в мужья выбрали вы! Я же не намерена позволять вам решать с кем мне следует провести жизнь! Я разбираюсь в людях хуже, чем вы, но я могу отличить честного человека от того, чьи намерения не благородны. — Тогда позволь узнать, где ты научилась разбираться в людях, если не бывала ни в каком обществе, кроме флорентийского и не получала там ничего, кроме комплиментов? — синьор Ромини приподнял бровь. — Ты не можешь принимать столь важные решения, Паола, потому что речь идет о твоей жизни и положении нашей семьи. Я добивался состояния и уважения не для того, чтобы после моей смерти моя легкомысленные потомки пустили всё это по ветру. — Ваши рассуждения устарели! — Лоренцо показалось, что Одетта даже топнула ногой, словно ребенок, который злился от того, что не ему не дают съесть вместо обеда сладостей. — Женщины во всем мире получают права… — Одетта, сядь ради всего святого! — взмолилась Беата и, потянувшись к дочери схватила её за руку, пытаясь заставить сесть обратно, но Одетта отдернула руку и отступила от стола на пару шагов. Вся её поза и выражение лица являли собой непокорность и готовность стоять за свои убеждения до конца. — Права? — переспросил синьор Ромини и лицо его мгновенно изменилось до неузнаваемости. — А знаешь ли ты, Паола, что значит иметь права? — Иметь права — значит иметь свободу, — холодно отчеканила Одетта, вздернув подбородок. Лоренцо не желал даже знать, где Одетта могла подцепить эту разрушительную мысль. — Права никогда не были синонимом свободы, — тихо проговорил Лоренцо, но во внезапно образовавшейся тишине его голос прозвучал отчетливо и даже немного резко. Одетта упрямо тряхнула головой, но даже не взглянула в сторону Лоренцо всем своим видом показывая, что она разочарована тем, что дядя не поддержал её теперь, когда ей больше всего нужна была поддержка. — Не могу не согласиться со своим сыном, — кивнул синьор Ромини и снова в упор взглянул на Одетту. — Но даже если права — это свобода, то позволь спросить тебя, Паола Одетта Ковалли-Ромини, знаешь ли ты, что делать со своей свободой? «Наше время таково, что твоя свобода будет навсегда, Одетта. Ты не сможешь попользоваться ею и вернуть обратно, если тебе не понравится.» — Знаю, — упрямо возразила Одетта. — Я буду жить так, как всегда хотела жить. Не думая о чьих-либо ожиданиях и не оглядываясь на чье-либо мнение. Синьор Ромини усмехнулся и, взяв в руку бокал с водой, сделал несколько неторопливых глотков. Затем так же медленно поставил бокал обратно на стол и внезапно произнес, устремив взгляд на Лоренцо: — Помнишь ли ты, Ренцо, как когда-то давно, рассказывая тебе о Гарибальди и его войне, я сказал, что люди не заслужили свободы абсолютной, но так и не объяснил почему, дав тебе поразмыслить об этом? — Помню, — спокойно кивнул Лоренцо. — И что же ты ответишь теперь? — Люди не заслужили абсолютную свободу, потому что понимают под ней эгоизм и вседозволенность, — впервые за всё время прошедшее с начала этого обеда Лоренцо позволил себе посмотреть на отца прямо. Кем синьор Ромини хотел выставить его? Нерадивым школяром, не выучившим урок? — Исключительно потому, что мыслить только противоположными категориями проще и размышления не занимают много времени. — Как вы можете говорить так? — воскликнула Одетта и наконец посмотрела на Лоренцо, которому на мгновение показалось, что в её голосе отчетливо зазвенели подступающие слезы. — Вы же обещали, что поддержите меня! Что не выскажетесь против моего решения! — И я не сказал ничего против твоего решения, — спокойно возразил Лоренцо. — Пока что решения в этом доме принимаю я, — резко произнес синьор Ромини, тяжело опуская ладони на стол и обводя взглядом всех сидевших за столом. — И то, насколько горячо вы поддерживаете друг друга не заставит меня поколебаться в тех лучах, когда я не согласен с вами. Беата отчего-то крупно вздрогнула и прижала сцепленные в замок руки к груди. Говорить она больше не решалась даже с целью примирить стороны конфликта. Казалось, что и звуки стали ей недоступны, потому как Беата лишь открывала и закрывала рот, и то протяжно, то прерывисто дышала, и в целом выглядела, как человек, загнанный в ловушку и не имеющий ни малейшего понятия, как из этой ловушки выбраться. Лоренцо, конечно, и до этого замечал, что перед синьором Ромини Беата, точно знавшая когда, что и каким тоном следует сказать, чтобы светская беседа не заходила в тупик, вела себя сдержанно и порой скованно, но сейчас она и вовсе выглядела жалко. — Поэтому, — продолжил синьор Ромини, — мое решение остается прежним: пока я жив — замуж за синьора Сальваторе ди Орано Паола не выйдет. И — синьор Ромини в упор взглянул на Одетту, которая по-прежнему стояла рядом со своим местом, бросая вызов всему миру, — даже не смей думать об этом. Ноги синьора ди Орано не будет в этом доме, пока я не изменю своего мнения о нем. — О! — внезапно выкрикнула Одетта так громко, что Беата вздрогнула. Лоренцо подумалось, что сейчас с Одетты можно было бы писать Италию для агитационных плакатов: резко заломленные густые брови сошлись на переносице, лицо пылало гневом от осознания несправедливости положения, смугловатые, по-юношески округлые щеки, были залиты румянцем. — И как же часто вы меняли свое мнение о людях? Лоренцо достаточно хорошо знал эту сторону характера своего отда: мнение своё о людях синьор Ромини не менял почти никогда, а если и менял, то в худшую сторону. И Сальваторе ди Орано совершенно не оставлял вариантов относительно себя. Синьор Ромини всё ещё смотрел на внучку прямо. — Случалось, — коротко ответил он и, заметив, как Одетта набрала в грудь воздуха, готовая разразиться новым возмущениями, поднял вверх руку. — И предвосхищая твой вопрос: не только в худшую сторону. Случалось, что люди приятно удивляли меня. А теперь, юная синьорита, соизвольте сесть на своё место и продолжить обед, потому как тема разговора исчерпала себя. Но Одетта продолжала стоять, сжав кулаки и выпрямив плечи. В уголках её глаз блестели слезы, которым она не позволяла пролиться вероятно только потому, что за столом присутствовал Ален. — Одетта, прошу тебя, сядь, — умоляюще проговорила Беата, тронув дочь за руку. — Успокойся и мы попробуем обсудить это всё. — Здесь нечего обсуждать, — резко ответил синьор Ромини. — Если ей угодно изводить себя из-за этого проходимца — пусть изводит, своему сердцу она сама госпожа. — Спасибо, что хотя бы возможность распоряжаться сердцем вы у меня не отнимаете! — воскликнула Одетта и Лоренцо проследил взглядом за слезой, которая всё же скатилась по щеке девушки. Одетта не подняла руки, чтобы смахнуть её, вероятно, не желая привлекать внимания к своей, как ей думалось, слабости. — Не за что, — спокойно отозвался синьор Ромини. — Я повторю ещё раз: если тебе, Паола, угодно страдать из-за своих чувств — я не могу тебе этого запретить. Но замуж за синьора ди Орано ты не выйдешь. — Я могу сделать это и без вашего одобрения, — тихо проговорила Одетта. — Можешь, — кивнул синьор Ромини, — но в таком случае будь готова не получить приданого и наследства. Как раз сможешь проверить серьезность чувств и намерений синьора ди Орано. Одетта пораженно ахнула, широко раскрыв глаза и округлив рот, и, всплеснув руками, внезапно обратилась к Лоренцо: — Но хоть вы, дядя Лоренцо! Хоть вы скажите, что они ошибаются в Сальваторе! — Боюсь, Одетта, что я вынужден согласиться с тем, что единственным человеком в этой комнате, который заблуждается относительно характера синьора ди Орано, являешься ты, — медленно произнес Лоренцо и ощутил, что ему стало заметно легче, как только он высказал эту мысль. — И вы тоже, — холодно произнесла Одетта, вскидывая голову. — И я тоже, — кивнул Лоренцо, почти вслух обвиненный в предательстве. — Я говорил тебе, что думаю об образе и характере синьора ди Орано. Я не осуждаю твоего решения и желания выйти замуж за того, кто тебе по душе, но поддержать его я не могу и не хочу. Исключительно для твоего же блага. Одетта коротко кивнула как будто не словам Лоренцо, а своим мыслям и, скользнув невидящим взглядом по Алену, который всеми силами пытался сделать вид, что его здесь нет, посмотрела на Беату, которая отвела глаза. — Ну, а ты, мама? Что скажешь ты? — требовательно произнесла Одетта. Беата вздохнула и Лоренцо вдруг увидел на лице сестры усталость. Такую, как если бы все прожитые годы разом свалились на нее, а ведь перед ней всего лишь стояла её дочь, требуя сделать выбор. Лоренцо невольно задумался о том, был ли у Беаты в жизни ещё какой-то выбор, кроме того момента, когда она приняла решение оставаться вдовой и не выходить замуж. Нет, безусловно Беата принимала решения, но было ли хоть одно из них сравнимо по значимости с тем, которое хотела принять Одетта? — Я не скажу ничего, — тихо проговорила Беата, говоря этими словами куда больше, чем могла и хотела. Видеть её такой: тихой, не вздергивавшей голову и не смотревшей свысока, поджимая губы, было непривычно. Лоренцо не знал, что было этому причиной. Беата словно бы и желала поддержать дочь и дать Одетте свое благословение, но боялась синьора Ромини, от которого полностью зависело её благосостояние, и правильность и неоспоримость решений которого она принимала, как данность с самого детства. Одетта коротко и резко кивнула, и, подобрав платье, стремительно покинула столовую. Синьор Ромини устало вздохнул и снова взялся за столовые приборы. — Я не могу поддержать ни одного из вас, — внезапно прошептала Беата и с раздражением скомкав и бросив на стол салфетку, которая лежала у нее на коленях, тоже поднялась со своего места и вышла из комнаты, решительно хлопнув дверью — единственная демонстрация неповиновения, которую она могла себе позволить. В столовой воцарилась тишина, нарушаемая только звоном посуды и приборов. — Погода сегодня удивительно великолепная, — проговорил Ален и Лоренцо подумал, что это были едва ли не первые слова, которые его друг произнес сегодня за этим столом. — Да, — спокойно согласился синьор Ромини, всем своим видом говоря о том, что никакого разговора, неприятного для всех, в этой столовой не произошло. — Ренцо ещё не водил вас к Кава Брачи или Монте Цецери? — Нет, — покачал головой Ален. — Но мы собирались сходить туда завтра или послезавтра. Возможно, в компании кого-нибудь из соседей. — Да, — кивнул Лоренцо. — Я подумал, что Алессандро или Витторио согласились бы составить нам компанию, как в старые времена. — Вы проводили много времени исследуя окрестности, — синьор Ромини поднял бокал с водой и внимательно оглядел его. — Уверен, вы нашли немало мест, которые могут быть интересны синьору Д’Арно. Лоренцо снова кивнул. — Завтра с утра отправимся к Монте Цецери. Помнится когда-то там была чудесная поляна, скрытая от глаз, и с которой открывался прекрасный вид на окрестности. Их не прогоняли, но осторожно давали понять, что пока лучше не попадаться на глаза двум растревоженным женщинам, одна из которых уверена, что весь мир против неё, а другая сожалеет, что не имеет смелости первой. И Лоренцо был согласен на это, потому что не представлял себе, как он сможет объясниться с Одеттой, которая поняла его слова о поддержке в любом случае, как заверение в том, что он встанет на её сторону, чтобы она не решила сделать. Сейчас Одетта была обижена на них всех за то, что они препятствовали, как её казалось, её счастью. И Беата, и сам Лоренцо были в её глазах предателями, которые поддержали тирана, коим ей виделся сейчас синьор Ромини. Пытаться что-либо объяснить несчастной девушке было бесполезно и оставалось лишь надеяться, что по прошествии некоторого времени Одетта немного успокоится и тогда с ней можно будет поговорить. Тревожить же Беату Лоренцо не хотел по совершенно иной причине, хотя и чувствовал, что ошибается, оставляя сестру один на один с её мыслями. То, как повела себя Беата во время непростого разговора Одетты и синьора Ромини, наводило на мысли о том, что во всей этой истории есть что-то, что задевает лично Беату и мнение синьора Ромини, учитывая то, как сильно благоговела Беата перед отцом, имело к этому самое прямое отношение. Но Лоренцо, не смотря на весь немалый, можно даже сказать внушительный, опыт общения, не знал, как лучше высказать Беате свои опасения относительно неё. Смутно Лоренцо догадывался, в чем было дело и, если конечно он был прав, дело было крайне деликатным и требовало не менее деликатного подхода. Лоренцо ошибался редко, настолько редко, что все его ошибки можно было пересчитать по пальцам рук и относились они все к том времени, когда он, неопытный и юный, только познавал мир под чутким руководством Эрнста. Знал бы ты, Эрнст, как я желаю ошибаться именно сейчас. Если бы это было возможно, я бы обменял свою проницательность на эту ошибку. Лоренцо не лукавил. Он и в самом деле желал ошибаться и в самом деле готов был бы пожертвовать чем-то лишь для того, чтобы увериться в своей ошибке., но жертва принята не была и Лоренцо с горечью понял, что не ошибся. Но для того, чтобы поговорить об этом с самой Беатой не могло быть и речи, по крайней мере в ближайшие дни. У Лоренцо не было авторитета, который был необходим для того, чтобы заставить Беату выслушать его и не было расположения Беаты для того, чтобы она могла сама пожелать поделиться с ним своими переживаниями. Кроме этого, отношение беаты к нему даже не было равнодушно безразличным — Лоренцо знал, что сестра относится к нему с долей холодной недоброжелательности и даже с некоторой настороженностью из-за того лишь, что он родился не в тот день и имел смелость отличаться от остальных. Поэтому Лоренцо оставалось лишь принять правила, которые устанавливал синьор Ромини и сделать вид, что никакой ссоры ссоры в семье Ромини не было, хотя никто не забывал о ней ни на секунду. Была определенная мрачная ирония в том, том что он, не раз спасавший чужие судьбы, был бессилен помочь собственной семье. Возможно, в этом смысл. Мы не должны иметь возможности и способности помочь себе. На следующий день, поднявшись еще до завтрака, Лоренцо, так и не спавший ночь, разбудил Алена и сообщил, что они немедленно выдвигаются в сторону Монте Цецери, потому что нет ничего лучше утреннего тосканского леса. Ален, для которого ранние и неожиданные подъёмы были обыденностью, собрался за четверть часа, мгновенно сбросив с себя оцепенение сна, и в тот час, когда дом семьи Ромини только пробуждался и начинал постепенно оживать, Лоренцо и Ален уже шли на север по Виа Бенедетти-ди-Маиано. На перекрёстке с Виа Салвиатино их ждал Алессандро Орфано, с которым Лоренцо накануне договорился о том, что тот составит ему и Алену компанию на утренней прогулке. — Признаться, я очень благодарен, Ленцо, что ты позвал меня, — сказал Алессандро, когда Алён и Лоренцо поравнялись с ним. — Сам я уже давно не гуляю нигде, кроме собственных оливковых рощ. Алессандро был одет прогулочный костюм тёмно-коричневого цвета, крой которого представлял собой нечто среднее между модным и устаревшим, но вместе с тем совершенно не выглядел поношенным, что наводило на мысль о том, что сшит он был несколько лет назад, но так и пролежал всё это время в сундуках в гардеробной. — Не за что, Сандро, — улыбнулся Лоренцо. — Увидев тебя я сразу понял, что ты уже готов зарасти паутиной в своём кабинете. С моей стороны было бы преступлением допустить это. Алессандро кивнул на уходившую вперёд дорогу: — Предлагаю пойти дальше на север по Бенедетта-ди-Маиано и свернуть в лес после виллы Ла Торосса. Или можем дойти до виллы Сен-Мишель и после повернуть на тропу к Кава Брачи. Полагаю, синьору Д’Арно это будет интересно. — Сен-Мишель странное название для виллы, — качнул головой Ален. — О, это и не вилла вовсе. Вернее, не было ею изначально, — тут же оживился Алессандро. Лоренцо снова видел его таким, каким помнил: полным сил, идущим на прогулку по местам, где ими был когда-то изучен каждый дюйм, в надежде найти что-то новое или столкнуться с чем-то необычным. Алессандро в дни их юности мечтал о чуде куда больше, чем сам Лоренцо, и, как показало время, нуждался в нем куда больше. И именно ему в нём было отказано. Впрочем, проведение редко ошибалось и редко действовало очевидными путями, Лоренцо хорошо знал это. «Воистину, Эрнст, Пути Господни неисповедимы.» — Когда-то здесь было очень много монастырей, — продолжал Алессандро и Лоренцо, который мог пересказать местную историю не хуже, уступил ему место рассказчика, видя что это заставляет Алессандро сбросить с себя сонное оцепенение. — Ленцо, наверное, рассказывал вам, что наша церковь, та что в Маиано, тоже была частью монастыря. К несчастью, Господу оставили только маленькую часовню, а всё остальное отдали овцам. Последнюю фразу Алессандро произнес с явным отвращением, скривившись и дернув уголками губ. Лоренцо улыбнулся. — Это было символично, Сандро. Когда-то в этих стенах находили приют агнцы Божьи, а после просто агнцы. — В тебе всегда было мало уважения к Богу, — покачал головой Алессандро. — Бога я уважаю, — всё с той же улыбкой ответил Лоренцо. — И убеждён, что ему не жалко нескольких построек для нескольких десятков овец. — В общем, синьор Д’Арно, — продолжил Алессандро, обернувшись к Алену, — лет сорок назад земли монастыря выкупил какой-то англичанин и устроил там овчарню. — И потерпел полное фиаско в своём предприятии, надо сказать, — добавил Лоренцо. — Потому что пытался вести дела с итальянцами так, словно они англичане. Как его звали, Сандро? — Кажется, Джон, — усмехнулся Александра и, снова обернувшись к Алёну, продолжил: — Подобная судьба постигла не только монастырь Сан-Мартин. В те годы, когда всё это совершалось, Италия переживала не лучшие времена. Расспросите об этом синьора Ромини, если захотите. — Я пытаюсь выбрать подходящее время, — кивнул Ален. На несколько минут наступила тишина, нарушаемая только шелестом листьев и пением утренних птиц. В этом месте Виа Бенедетта-ди-Маиано была совсем узкой — два экипажа не смогли бы разъехаться на ней, случись им встретиться — и была зажата между невысокими каменными ограждениями. Слева склон уходил вверх, к вершине Монте Цецери, и был покрыт тонкими соснами. По правую сторону в зелени садов утопали дома. — Когда мы были значительно моложе, мы взбирались прямо по склону, — негромко произнес Алессандро, глядя на левую сторону дороги. — Страшно вспомнить, сколько мы порвали в детстве одежды и сколько раз разбивали ладони и колени. — Да, прекрасное было время, — отозвался Лоренцо. «Что ты сделал с тобой, Сандро? Неужели ты считаешь, что жизнь твоя кончена и в ней больше нет места даже пологим склонам Монте Цецери?» Когда-то подъём на Монте Цецери по склону, а не по проторенной тропе казался им невероятным приключением. В жизни Лоренцо с тех пор было много горных вершин. Он видел мир с вершины Монблана и с вершины Эльбруса, одним из первых европейцев бродил по тайным тропам паломников Памира и Гималаев. А в жизни Алессандро воспоминания о подъемах на Монте Цецери так и остались самыми значительными, хотя Монте Цецери было сложно даже назвать горой. — Вам не грустно от мысли о том, что сейчас это для вас всего лишь легкая прогулка? — внезапно спросил Ален. — Это естественное течение жизни, — пожал плечами Алессандро, — я не могу нарушить его и мне остается лишь принять это. Большинство людей замирает в восхищении, увидев заснеженные вершины Альп, но для вас, я полагаю, это тоже обыденность. — В какой-то степени, — уклончиво ответил Лоренцо. — Но такие, как мы с Аленом более сложная материя, чтобы делать нас мерилом для большинства. Алессандро внимательно посмотрел на Лоренцо и задумчиво произнес: — Бесспорно. Дорога резко повернула вправо, и каменная стена тянувшийся по правую руку — Алессандро вспомнил, что слышал о том, будто некоторые из этих стен возвели ещё этруски — становившаяся всё выше и выше, внезапно закончилась трехэтажным зданием светло-песчаного цвета с окнами за неизменными резня и закрытыми ставнями, угловыми балконами, и башенкой в центре. Здание возвышалось над дорогой, как маленький замок, одновременное воздушный и неприступный. — А вот и вилла Ла Торосса, — сказал Алессандро, указывая на него рукой. — Теперь уже совсем близко. До виллы Сен-Мишель в два раза меньше, чем мы уже прошли. — Нас мало пугают расстояние, — улыбнулся Ален. — Нисколько не сомневаюсь, — отозвался Алессандро, разглядывая возвышающееся над дорогой здание. — Но здесь редко встречаются бывалые путешественники. Куда чаще приезжают любители пикников на природе и неспешных прогулок. — То, что мы делаем трудно назвать и неспешной прогулкой, и пикником, — улыбнулся Лоренцо, доставая из внутреннего кармана портсигар и вынимая из него сигарету, предлагаю своим спутникам. Ален кивнул, взяв одну, Алессандр качнул головой. — Британские? — спросил он, наблюдая за тем, как Лоренцо, а после него и Ален, прикуривают от самых обычных спичек. — Постоянные путешествия научили нас терпимо относиться ко всему, что мы используем и, когда это возможно, выбирать лучшее, — проговорил Лоренцо, неопределенно взмахнув рукой, убирая портсигар в карман. Алессандро также неопределенно усмехнулся и двинулся дальше, отстранённо разглядывая увитый плющом забор виллы Ла Торосса, сверху которого свешивались ярко-розовые наполовину облетевшие розы, похожие на шиповник. За забором виднелись огромные серебристо-зелёные кроны старых, столетних, оливковых деревьев, высаженных не линиями, как в рощах Орфано, а в произвольном порядке, образуя живописный уголок, в котором можно было переждать полуденный зной. С левой стороны дороги склон уходил вниз, открывая вид расположившийся долине Фьезоле и монастырь Сан-Доменико. Миновав перекресток где Виа Бенедетта-ди-Маиано перетекала в Виа Джованни-ди-Фьезоле-Детто-Л’Ангело, а в сторону уходила широкая Ларго Леонардо — Ален, выразивший сомнения в том, что сможет запомнить все эти названия, получил в ответ смех и заверение в том, что он быстро привыкнет, — Алессандро предложил свернуть на Виа Доччия и дойти до виллы Сен-Мишель. Виа Доччия была такой же узкой, как и Виа Бенедетта-ди-Маиано, и сразу уходила в гору и дальше вилась по склону между каменных стен, которые были призваны сдерживать оползни. По левую руку росли старые кипарисы, создавая приятную тень. Лоренцо шел медленно. Так, как никогда бы не позволил себе идти где-то ещё, и внимательно разглядывал всё, что встречалось ему на пути. С одной стороны всё здесь было ему знакомо, но в тоже время казалось бесконечно далеким, виденным где-то в другой жизни или полузабытом сне. — Даже странно идти по этой дороге с тобой спустя столько лет, — негромко сказал Алессандро, оглядываясь на Лоренцо. Ален ушёл на несколько метров вперед и теперь стоял, поставив ногу на лежавший на обочине камень, и смотрел на раскинувшийся в долине под лучами солнца Фьезоле. — Я думаю об этом с того самого момента, как мы двинулись в путь, — усмехнулся Лоренцо. — Ты думал о том, что вернёшься, когда уезжал? — Алессандро продолжил в упор смотреть на Лоренцо. — Нет, — честно ответил Лоренцо. «Я подчас даже не думаю о том, что доживу до следующего дня. О каком возвращение может идти речь?» — Но это не значит, что я не вспоминал о Маиано и о людях, которых оставил здесь, — добавил Лоренцо, заметив, как по лицу Алессандро пробежала легкая тень. — Но моя реальность слишком непредсказуема для того чтобы планировать более, чем на один день. — Неужели ваши путешествия и в самом деле так опасны? — усмехнулся Алессандро и, обратившись к Алену, с которым они в этот момент поравнялись, спросил: — Вы тоже не имеете ничего против опасности, синьор Д’Арно? — Посмотри на меня, Сандро, — засмеялся Лоренцо, затягиваясь и выпуская облачко дыма. — Я лишился глаза не на воскресной прогулке по площади Святого Петра. — Если бы я имел что-то против опасности, то я, вероятно, не вышел бы за границы Арно, — улыбнулся Ален. — Прожить жизнь в одном месте неплохо и достойно уважения, но нас влечет дорога. Разве вы этого никогда не чувствовали? — Чувствовал, — кивнул Алессандро. — Но с годами понял, что мне больше нравится мечтать о путешествиях, чем путешествовать на самом деле. Сколько бы летающих птиц не ждала меня за горизонтом, я предпочту ту единственную, которая уже в клетке. Лоренцо кивнул, словно говоря, что такой взгляд тоже имеет право на существование, и, указав на крутой поворот, который делала дорога, сказал: — Вот за этим поворотом уже вилла Сен-Мишель. Вилла Сен-Мишель была тем же, чем Лоренцо помнил: двухэтажное светлое здание, с галереей на пять арок, которая заменяла собой крыльцо. Под арками стояли кадки и горшки с пышно цветущей неизменной геранью. — За воротами Сен-Мишель начинается тропа на Кава Брачи, — продолжил Алессандро. — Слава Богу, хозяева не имеют ничего против того, что этой тропой пользуются те из местных, кто о ней знает. — И кто владеет ею сейчас? — Лоренцо кивнул в сторону здания и вслед за Алессандро свернул на узкую тропу, которая шла вдоль забора и терялась в тени разросшихся невысоких деревьев. — Понятия не имею, — махнул рукой Алессандро. — Прежний владелец умер несколько лет назад. Он не был итальянцем и его наследник здесь не появлялись, насколько я знаю, но держат несколько слуг и даже исправно платят им. — А чем примечательно то место, куда мы идем? — спросил Ален. — Кава Брачи? Это старые каменоломни, — Алессандро махнул рукой вперёд.- Здесь меньше двадцати пьед. — В юности я этого, конечно, не понимал, — добавил Лоренцо, — но местность здесь напоминает этрусские некрополи. Что, впрочем, неудивительно, учитывая, что Южная Тоскана считается их землей. — Положусь на знания Лоренцо, — усмехнулся Алессандро, шагая вперед по тропе, — так как не изучал историю нашей провинции больше, чем это было необходимо для обучения. Да и, признаться, я вообще мало что изучал кроме правил разведения оливковых деревьев и технологии производства оливкового масла. Об истории ва лучше поговорить с Витторио. Тропа перестала петлять между деревьев и пошла вверх по склону ровно и прямо. — Мы почти пришли, — внезапно провозгласил Лоренцо и указал вперед. Там между деревьев показалась отвесная скала светло-серого камня, у подножия которой было несколько штолен, а на самой скале было несколько ровных срезов породы. Недалеко от скалы стояли шахтерские хижины, пустые, давно покинутые и постепенно разрушающиеся. Вероятно, в них останавливались на ночлег путники и нищие паломники, но вид у них был более, чем необитаемый. — Сейчас это место выглядит покинутым, но ещё недавно тут добывали камень, — негромко сказал Алессандро. — Фьезольский мамор уже мало кого интересует. Лоренцо медленно моргнул и перевел взгляд на пустующие хижины. Он помнил, как мальчишками они прибегали сюда и наблюдали за тем, как рабочие прорубали путь в глубь скалы, стесывая огромные пласты породы, а теперь каменоломни стояли пустыми. «Как же быстро и неотвратимо меняется мир. Неужели мы не можем сделать ничего, кроме как умереть, чтобы не видеть этих перемен?» По всем приметам каменоломни были заброшены не больше года, но отчего-то выглядели так, словно были оставлены ещё во времена римлян. Под сводами штолен гнездились стаи летучих мышей, которые до этого избегали этих мест из-за большого количества людей. — Может быть, оно и к лучшему, — спокойно улыбнулся Лоренцо. — Это место только выигрывает от отсутствия здесь шахтеров со сверлами и динамитом. Но ощущение упадка и запустения не проходило. Быть может, если бы он заранее узнал о том, что Кава Брачи заброшены, это зрелище не произвело бы на него такого впечатления. «Нет ничего лучше возвращаться туда, где ничего не изменилось, чтобы понять насколько изменился ты сам, да, Эрнст? Но что делать, когда и место, и ты изменились до неузнаваемости?» Лоренцо хорошо помнил, что испытал нечто похожее, когда увидел на месте виноградников Орфано серо-зеленые кроны оливковых деревьев. Нет, Лоренцо, безусловно, знал, что мир не стоял на месте и менялся каждое мгновение, но видеть результаты этих изменений ему порой было больно даже страшно. И с каждым годом этих пугающих метаморфоз миром происходило всё больше. Лоренцо путешествовал почти тридцать лет и ему казалось, что за эти годы мир менялся стремительнее и необратимее, чем во времена молодости его отца. Возможно, именно поэтому Лоренцо любил горы, так же, как любил их когда-то Эрнст. Горы мало менялись и были безразличны к тому, что происходило у их подножия. «Весь мрамор на окрестных виллах и в местных церквях добыт в Кава Брачи. А теперь и здесь тишина.» — Сейчас, — Алессандро махнул рукой в сторону тропы, которая шла мимо скал, — поднимемся ещё вверх по склону и выйдем на площадку Леонардо. — Площадку Леонардо? — переспросил Ален, явно заинтересовавшись. — О, — снова оживился Алессандро и бодро зашагал по тропе. Лоренцо ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, безотрывно разглядывая каменоломни, которые глядели на него пустыми глазницами выработанных шахт, — мы в юности были очарованы этим местом. Во-первых, с этой площадки открывается прекрасный вид на Фьезоле и Флоренцию. Ну и на Маиано, конечно же. А во-вторых, если исторические свидетельства не лгут, то именно здесь в 1506 году Леонардо да Винчи и его помощник Томмазо Мазини совершили первый успешный полет. — Странно, что это место так мало известно, — удивленно заметил Ален. — Не обижайтесь, синьор Д’Арно, но Италия вообще мало интересовала всю остальную Европу, — улыбнулся Алессандро. — Нет, разумеется, Италия участвовала в торговле и многие с удовольствием путешествовали по нашей стране, но часто ограничивались большими дорогами и большими или прославленными на весь мир городами, такими как Рим, Милан, Неаполь или Венеция. В Тоскану приезжают только ради Флоренции, синьор Д’Арно. — При нашем образе жизни часто забывается тот факт, что большинство людей путешествуют по дорогам, — усмехнулся Лоренцо. — И я не могу сказать, что это так уж плохо. — Согласен, — кивнул Алессандро и, обводя рукой площадку, выступившую из-за деревьев, на которую выплескивалась тропа, и торжественно произнес: — Вот, собственно и площадка Леонардо. — Да, виды и в самом деле впечатляют, — кивнул Ален, подходя ближе к краю площадки. — Я плохой художник, но, если позволите, немного задержу вас и сделаю пару зарисовок. — Мы никуда не торопимся, — улыбнулся Лоренцо и медленно направился к огромному камню, который лежал в тени кипарисов на другом краю площадки. Алессандро вздохнул, прикрывая глаза, и тоже подошел к камню и сел на него спиной к склону, словно вид на Фьезоле и Флоренцию ничуть не интересовал его. Лоренцо же остался стоять, опершись о камень бедром, лицом к склону и задумчиво смотрел на едва видные крыши Флоренции. — Здесь многое изменилось, — сказал Алессандро, внимательно глядя на Лоренцо снизу вверх, разглядывая шрамы на левой стороне его лица. — Да, — кивнул Лоренцо, продолжая смотреть вдаль, — и не ко всем изменениям я был готов. — Как прошла встреча с синьором ди Орано? — осторожно и как будто между прочим поинтересовался Алессандро. — В Маиано по-прежнему ничего не скрыть, — усмехнулся Лоренцо, переводя взгляд на Алена, который устроился прямо на траве с альбомом для эскизов и пастелью. — Паршиво, Сандро. Впрочем, то, что было после намного хуже. Алессандро понимающе кивнул: — Бедняжка Одетта. Она так боится повторить судьбу Беаты, что загоняет себя в западню ещё более страшную. На все, впрочем, воля Господа. «Да, Сандро, провидение весьма удобно.» — К большинству наших бед Господь не имеет никакого отношения, — Лоренцо подвинулся, присаживаясь на камень. — Но в целом ты прав, Одетта боится повторить судьбу Беаты. — Одетта благоразумная девушка, — задумчиво произнес Алессандро. — И я уверен, синьор Ромини не позволит ей совершить вопиющее безрассудство. — Да, но, к несчастью, мой отец привык командовать полками, которые выполняли его приказы беспрекословно, — кивнул Лоренцо. — И это его привычка теперь столкнулась с упрямством Одетты. — Ты должен помочь ей, — совсем тихо произнес Алессандро, подвигаясь ближе кладя руку на плечо Лоренцо. Его взгляд блуждал по лицу Лоренцо и Лоренцо заметил, что Алессандро старается не задерживаться на его неподвижном глазу. — Ты не смог помочь Беате, но я верю, что ты не случайно оказался здесь именно теперь. Господу угодно, чтобы именно ты помог Одетте. «Как же легко, Сандро, взвалить ответственность одновременно на плечи Бога и своего ближнего. С Господа трудно спросить, зато с ближнего можно требовать за двоих.» — Я постараюсь, — кивнул Лоренцо и Алессандро отодвинулся, убрав руку. — Я совершил много ошибок в отношениях со своей семьей полагаю, что пришло время исправить хотя бы часть из них. «Быть может, единственное верное, что я могу сделать для своей семьи — погибнуть.» Смерть, впрочем, была бы малодушным побегом в данной ситуации, точно так же, как и отъезд. Лоренцо снова перевел взгляд на Алена, наблюдая за тем, как он широкими штрихами набрасывал солнечные лучи, которые падали из-за облаков на землю, и на далекие ярко-оранжевые крыши Фьезоле и Флоренции.